116. Выпусти меня отсюда
Мне сегодня не найти себе места
Мне сегодня стало на земле тесно
Я ушёл в открытый океан, в темень
©
Когда отец рассказал мне все, медленно и обстоятельно, с уточняющими вставками от Блейза, то я подумал, что это просто сон. В самом деле, не может же это все быть правдой?!
- Это случилось вчера, Мэл позвонила днем - отец говорил отрывисто, короткими фразами, - ничего не объяснила. Сказала только, что Блейз здесь и нужно приехать. Она указана его контактным лицом в карте.
- Я потерял сознание в лаборатории, Рита вызвала скорую, когда обнаружила… - добавил Блейз, выразительно опустив глаза на живот.
- Урсула запаниковала, отказалась ждать дома. - отец продолжил, смотря в окно и потирая лоб, - мы приехали и увидели все сами.
- Но как это вообще произошло? – картинка не складывалась, в горле совсем пересохло. Я огляделся в поисках воды, но ничего не увидел, палата явно не была предназначена для долгого пребывания пациентов. Отец бросил взгляд на Блейза:
- Дальше ты сам.
- Исследования, - вздохнул тот, - мне нужно было сопоставить данные по клеточному развитию с планетарным движением, поэтому я поднялся в обсерваторию института. Купол был раскрыт, где-то после полуночи вдруг появился свет, что-то потащила мнея вверх и… Дальше не помню.
Блейз был по-прежнему спокойным и серьезным, как всегда. Отец усиленно скрывал досаду, но я все равно чуял ее тонкую острую нить.
- Меня вернули всего через несколько часов. Конечно, я сразу подал отчет руководителю отдела, были сделаны все необходимые медицинские исследования, - он говорил на одной ноте, без особых эмоций, - и мне предоставили выбор оставить плод или избавиться от него. Я решил оставить.
- Ты идиот, - отозвался я, - с твоим здоровьем…
- Меня полностью осведомили о рисках, - пресек мою тираду Блейз, утомленно прикрыл глаза и добавил, - хотя они были и без этого понятны. Взвесив все, я пришел к выводу, что данные, которые можно получить в ходе этого эксперимента превосходят риски и… последствия.
- Последствия? Твоя смерть – это последствия?
- Неприятно, - снова открыв глаза, ответил он, - и все же то, что мы уже получили в первые же часы, превосходит все данные, полученные до этого. Ранее отцы никогда не обращались раньше трех-четырех недель, а с моим участием наблюдение началось буквально в первые часы.
- Блейз, мне плевать на твои эксперименты, - начал я, но он тут же поднял ладонь, заставив меня осечься.
- В этом-то и разница, Тео. Мне не плевать.
Холодное спокойствие отца и точно такое же у Блейза только бесили, я встал из кресла и молча вышел в холл. Пройдя мимо съежившихся на жестких больничных креслах мамы и Мэл, я прошел на террасу. Впервые, наверное, со второго курса в ГСУ, когда я бросил курить, мне захотелось затянуться сигаретой. Госпиталь занимал целый квартал, а значит сигареты было никак не достать, поэтому я просто сел на скамейку, откинулся и стал медленно прокручивать последние полчаса в голове. Мне нужно было время на осознание.
На следующий день Блейза перевели в особое отделение госпиталя, вход в которое строго контролировался пропускной системой. Для таких случаев здесь был выделен целый этаж, не смотря на статистику Блейза довольно пустынный, зато напичканный оборудованием и персоналом. Отец без единого возражения выписал чек на крупную сумму, чтобы организовать отдельную палату и лучшее медобслуживание. Он выглядел невозмутимо, от него даже веяло холодным отчуждением, лишь иногда проскакивали тревожные горькие искры, показывая, что это все напускное, просто мощный магический блок. Я был благодарен ему за это, у меня едва хватало сил выдерживать маму и Мэл, особенно тяжело было с мамой. Большую часть времени она пребывала в глубокой апатии, двигалась словно на автомате, почти не говорила, ее глаза немного оживали лишь когда она видела Блейза. Но стоило двери палаты закрыться, как словно что-то внутри нее умирало, больно и мучительно, агонизируя сдавленным продолжительным плачем. Видеть ее такой было страшно, в памяти мелькали картинки улыбающейся и спокойной мамы, изредка омраченной легким беспокойством. Обычно, едва только отец мягко касался ее, как лицо снова озарялось улыбкой, он всегда умел отвлечь и успокоить ее, по крайней мере, так было раньше. Теперь он вовсе держался на расстоянии, я просил его сделать хоть что-нибудь, помочь маме:
- Не могу, - выдохнул он, сжимая руки в кулаки и вновь расслабляя, - не могу.
- Но раньше ведь мог, - возразил я, а потом сказал прямо, - знаю, что не без магии. Сделай это снова.
- Уже. Не помогает.
Она плохо ела, почти не спала, превращаясь в собственную тень. Держать маму на плаву удавалось только при помощи постоянных увещеваний и Мэл, которая кормила ее чуть ли не силком. Большую часть времени мама по-прежнему плакала.
- Все равно не понимаю зачем, - проворчал я, толкая коляску по гравийной дорожке больничного парка. Особое крыло госпиталя Святой Юфемии скрывалось за геометрично подстриженной живой изгородью. Блейз крутил колеса руками, толку от этого было немного – он никогда не отличался физической силой, а сейчас совсем ослаб.
- Представь себе, - ответил он, когда мы остановились возле фонтана, - ты можешь сделать что-то, что навсегда изменит многих людей к лучшему? Ты хоть немного представляешь статистику?
Блейз немного помолчал, переводя дух.
- Ежегодно только в Блуотер около двух десятков мужчин погибают от осложнения беременности или родов, зачастую вместе с плодом. В этом вопросе мы безнадежно отстали, а из-за негативного отношения общества большинство предпочитает скрывать «свой позор», пока не становится слишком поздно. Здесь даже симлендские мортемиане прогрессивнее нас, хотя в остальном я о них не слишком высокого мнения, как ты понимаешь. Я могу изменить это бедственное положение, понимаешь?
- Какая разница, если в конце ты умрешь?
- Может и не умру, - Блейз прикрыл глаза, вдыхая свежий воздух. Неожиданный циклон сделал май в этом году на удивление холодным, даже к середине месяца приходилось влезать в теплую одежду.
- Вот только не надо мне врать, - я отозвался раздраженно, обошел коляску и встал прямо перед ним, впервые за долгое время вновь ощущая себя старшим братом, - ты же сам в это ни капли не веришь.
- И что? Статистическая вероятность все равно существует.
- Ничего! – бросил я, его абсолютное спокойствие меня бесило. Как можно вообще спокойно воспринимать это все?
- Тео, - Блейз сделал попытку подняться, но не смог, - это слишком уникальное стечение обстоятельств. Я ученый, специалист в левкианской биохимии, никто лучше меня не сможет учесть все факторы, отметить все детали вынашивания синдромника. Это явление уже десятки лет, даже дольше, происходит в самых разных мирах, но до сих пор все данные слишком разрозненны м обрывочны… Большинство отцов погибают от неосведомленности, я могу это изменить, понимаешь?
- Нет, - честно ответил я, - даже если так… Ты хоть на секунду подумал, какой ценой?
- А какой? – усмехнулся он, - одна жизнь против скольких? Десятков? Сотен? Не только мужчин, но и детей почти вымершей расы. Выбор очевиден.
- То есть мы, твоя семья, в расчет вообще не принимаемся? – я посмотрел на него с досадой, - так, легкие помехи, да? Ок, ладно я, понимаю, мы не так уж близки. Но отец, мама?
Так и не произнесенное вслух имя Мэл повисло между нами.
- Я устал, - Блейз отвернулся, делая вид, что наблюдает за стекающими с постамента журчащими струйками воды, - пожалуйста, помоги мне вернуться.
- Хорошо, - поджав губы, я взялся за ручки, разворачивая коляску. Больше мы не говорили до самой палаты, в которой, как и всегда, была толпа народу.
Мэл держалась немного лучше, чем мама. Она взяла на себя почти все, установив железные правила в палате Блейза – никаких слез, никакой горечи на лицах, ему нужна поддержка больше, чем кому-либо из нас. Взвалив на себя отслеживание всех процедур и анализов, моральную поддержку всех и сразу, приготовление еды, включая процесс уговаривания мамы съесть кусочек и отдельный контейнер со стаканом кофе для Риты, Мэл стала тем стержнем, на котором все держалось. Пока все только осознавали что происходит, она уже давала указания медсестрам, одновременно оформляя интернет-заказ в аптеке со своего смартфона.
И только когда мы приходили домой, проведя весь день в больнице, Мэл позволяла себе расслабиться. Она была такой же уставшей, такой же растроенной и шокированной, как и мы все. Мы падали на диван, она плакала, прижимаясь ко мне, не так долго и громко как мама, без тени истерики, но я чувствовал как вся накопленная горечь медленно, по каплям, покидает ее.
- Это все я виновата, - сказала она однажды, вытирая крупные слезы со щек.
- Мэл, - начал я, но она мотнула головой и перебила меня.
- Я должна была заметить. Сейчас, вспоминая, я замечаю это все – синяки под глазами, он стал носить одежду свободнее… - она всхлипнула, закрыв рот рукой, но потом продолжила, - а я была занята собой, передачей дел перед декретом…
- Не смей! – я развернул ее лицо к себе, обхватив ладонями, - не смей винить себя, слышишь? Если кто-то здесь и виноват, то это Блейз!
- Но я…
- Нет! - я вскочил, спящий внутри гнев поднял голову, мне с трудом удавалось говорить спокойно, - что бы ты сделала, Мэл? Как бы ты его остановила?
Она вскинула голову:
- Я могла бы его переубедить. Ты знаешь, что могла бы!
- Да, если бы кто-то и смог, то ты, - его чувства к ней не были секретом ни для кого из нас троих, - вот только Блейза твое мнение не интересовало. Как и чье-либо еще.
Мэл снова сникла, откинулась на спинку дивана и заплакала. Она знала, что я прав, но это ничуть не облегчало боль. Я тут же вернулся к ней, гладил по голове и собирал губами слезы:
- Не плачь, Мэл. Тебе нельзя так, Мэл, - наши руки встретились на ее округлом животе, ребенок слабо толкнулся, и она затихла, уткнувшись мне в плечо. Мы провели всю ночь на диване, не размыкая объятий, казалось, стоит только спустить ноги на пол – и стена падет. Хотелось сохранить его хоть чуть-чуть дольше, уютный маленький мир, в котором только я, Мэл и пока нерожденный малыш. Равнодушное утро вернуло нас в реальность.
Не вдаваясь в детали, я сообщил Ретту о проблемах, он рекомендовал мне пока использовать полугодовой отпуск, который выдал всей группе «на восстановление», а потом уже думать о дальнейшем. Хоть это можно было выкинуть из головы, освободив место для более важных вещей.
Я видела Блейза каждый день, большая часть времени всей семьи проходила в больнице, за исключением Терри, для которой это было сопряжено с физическими трудностями. И все равно невозможно было привыкнуть к Блейзу с заострившимися чертами лица, глубокими тенями под глазами, словно жизнь вытягивали из него капля за каплей. Он похудел, на ногах стали хорошо заметны выступающие косточки, только живот быстро увеличивался в размерах, к пятому месяцу Блейз уже не мог стоять на ногах без помощи. Еще ему постоянно было жарко, поэтому чаще всего он лежал поверх одеяла, даже не стесняясь Мэл, почти постоянно находившуюся рядом. Количество приборов и датчиков, попискивающих и мерцавших мониторами, увеличивалось с каждым днем, очень скоро стало казаться, будто они занимают большую часть палаты. Их мерно гудящие вентиляторы вызывали головокружение, мне казалось, что они забирают весь кислород из воздуха гораздо быстрее, чем все присутствующие. Я редко мог находиться там долго, попытки родителей и Мэл скрыть свои эмоции от Блейза не могли обмануть ни его, ни меня. Но Блейз был благодарен им за поддержку, а я задыхался от тягучего киселя фальшивой бодрости, наигранной беспечности, смешанных с настоящими беспокойством и медленно нараставшим ужасом.
Блейз понимал. Обычно я старался побыть с ним подольше по вечерам, отправив обессилевшую маму домой под присмотром отца, настояв на обязательном отдыхе для Мэл. Позже всех уходила Рита, бережно унося с собой записи Блейза, которые он не прекращал вести ни на день, буквально по часам описывая все детали процесса вынашивания от первого лица. Оставаясь один на один, мы сбрасывали иллюзии – он избавил меня от изображения веры в лучшее, я его – от необходимости притворяться, будто все нипочем. При мне он не прятал руки в мелких синяках от иголок капельниц, без стеснения стонал, если беспокойный плод вновь начинал вертеться, не хранил свою вечную спокойную маску, когда боль накладывала свою гримассу. Я держал его за руку, чувствуя, как он все слабее сжимает мою, Блейз был мне благодарен за эти часы не меньше, чем всем остальным за их заботу и любовь. Мы редко говорили, но как ни старался, я не смог вспомнить время, когда мы были ближе друг другу.
У миловидной блондинки, доктора Ригсли, все фразы выходили хлесткими. Точные формулировки были безупречно-вежливыми и не оставляли ни единого шанса сохранить иллюзии, она говорила резко, будто рассекая воздух гибким прутом.
- Надеюсь, вы полностью понимаете ситуацию, - она сделала паузу, жестко закончив, - шансов нет. Он не переживет операцию.
- Сделайте так, чтобы пережил, - отец даже не подумал присесть, проигнорировав ее приглашающий жест, когда мы только вошли в кабинет, - это ваша работа.
- Моя работа – сделать все возможное для спасения отца и ребенка, - ничто не дрогнуло на ее лице, - я сделала. Он не выживет.
Доктор поднялась, раскрыла лежавшую на столе толстую папку, достала из нее несколько распечаток с ультразвука и разместила на магнитой доске, рядом со схемой понедельного развития плода.
- Смотрите, - она указала на схему, - это обычный плод на двадцать четвертой неделе. Большинство синдромников, как правило, вписываются в эти нормы. А это – плод мистера де Лоран. Видите разницу?
Отец резко выдохнул, я тоже с трудом сохранил спокойствие, не обязательно было иметь диплом, чтобы увидеть – плод был намного больше. Переведя взгляд на таблицу, я попытался найти соответствие.
- В данный момент физическое развитие и активность мозга соответствуют двадцать девятой-тридцатой неделе. В данном случае мы имеем дело с так называемым «феноменом ускоренного развития», по статистике встречается примерно один на тысячу синдромников, - доктор Ригсли замолчала, но добавила, - я встречаюсь с таким впервые.
- Сколько? – отец, все-таки сел, опустив голову и сгорбив плечи, упругая волна отчаяния отделилась от него, - сколько еще?
- Не могу сказать точно, мы предполагаем от двенадцати до четырнадцати недель максимум. Может меньше.
- Вы должны спасать его, - сказал я ей, скосив глаза я увидел, как на крепко сжатых в кулаки руках отца побелели костяшки, - Блейза.
- Сожалею, - ровно ответила она, покачав головой, - мистер де Лоран уже оставил четкие указания на этот счет. Мы обязаны спасать плод.
Мои руки тоже непроизвольно сжались. Чертов Блейз всегда думал на три шага вперед.
Доктор Ригсли ошиблась. Блейз выдержал еще только шесть с половиной недель, за которые его живот вздулся как огромный воздушный шар. Он не вставал уже месяц, чуть позже не смог самостоятельно вести записи – ослабевшие пальцы не могли удержать ручку. Преданная Рита терпеливо слушала его прерывистую диктовку, занося в журнал все, что Блейз считал важным. Именно она нажала на кнопку вызова врача, когда он вдруг вздохнул и отключился на середине слова, потому что родители еще не приехали, а я отошел к автомату на нижнем этаже за упаковкой сушеных бананов. Она выпала у меня из рук, когда, поднявшись по лестнице, я увидел его на каталке, бригада врачей и санитаров спешно толкала ее в сторону операционной. Впереди всех бежала доктор Ригсли, на ходу бросая указания попадавшемуся по пути персоналу.
Я смотрел на встопорщенную на огромном животе больничную робу, не в силах сдвинуться с места. Живот казался инородным телом, опухолью, приставленной к его худому, изможденному вынашиванием, телу. Блейз вдруг повернул голову и слабо приоткрыл глаза, смотря прямо на меня, его губы приоткрылись, в попытке что-то сказать, но каталка уже пронеслась мимо, скрываясь в коридоре. Двойные двери схлопнулись, медсестра резко опустила жалюзи смотрового окна операционной прямо передо мной.
Словно в трансе, я достал из кармана мобильный и набрал номер отца:
- Началось.
Одно слово, но он, конечно, понял. Родители были здесь через восемнадцать минут, не смотря на то, что путь от дома до госпиталя обычно занимал около сорока. Мама бросилась ко мне, я автоматически гладил ее по вздрагивающей спине, не в силах успокоить хоть как-то еще. Мэл примчалась чуть позже, пришлось сгрузить маму на отца, чтобы заняться собственной женой. Или, скорее, чтобы Мэл занялась мной. Ее ладонь в моей принесла каплю мимолетного покоя. Она была на девятом месяце, эта мысль тоже беспокойно билась в голове, и все же сейчас Мэл, наиболее спокойная и сдержанная из всех, была для меня единственным якорем, помогающим удержаться у берега.
Прошло девять часов, прежде чем доктор Ригсли вышла из операционной, снимая с лица маску:
- Его сейчас отвезут в палату, наркоз скоро пройдет, - пауза, - ребенку сейчас делают тест для определения категории.
Блейз открыл затуманенные глаза и сразу слабо улыбнулся, увидев Мэл на краю своей постели. Я сидел на стуле с другой стороны, мама вытирала слезы, кажется, даже боясь взглянуть в сторону больничной кровати. У него не было сил разговаривать, Блейз едва пошевелил пальцами, Мэл мгновенно поняла этот жест и взяла его за руку. Она держалась изо всех сил, я ощущал, как все ее чувства вытянулись в тонкие хрупкие струны, стоит только прикоснуться и все рассыплется в пыль. Она держалась ради него, Блейз должен был видеть, что дорог ей – его единственной, ему нужна была вся любовь, которую Мэл была способна ему дать. У меня не было и капли ревности, она никогда не была уместной между кем-либо из нас, только в какой-то миг я пожалел, что не отошел в сторону, не позволил ему быть с ней, ведь все могло быть совсем иначе. Может быть, носи Мэл сейчас его ребенка, он не стал бы этого делать, может быть… Но выбирал не я. И не он.
Отец вошел в палату, держа на руках ребенка. Чисто вымытый, завернутый в пеленки, он смотрел широко распахнутыми абсолютно черными глазами, кожа имела бледно-зеленый отлив, совсем светлый под яркими лампами. На мгновение все замерли, только Блейз слабо потянулся к ребенку, но даже не смог оторвать голову от подушки, лишь дернулось плечо, свободная рука на мгновение приподнялась над покрывалом.
- Это мальчик, - отец подошел ближе и показал ребенка Блейзу, - они уже сделали тест – категория дельта.
- Э… - Блейз запнулся, язык явно не слушался его, но он пересилил себя - Этамин.
- Хочешь назвать его так? – Мэл сжала его руку.
- Гамма Дракона, - он кивнул едва уловимо, - ярчайшая из созвездия…
Его глаза закрылись, Блейз провалился в беспокойный сон. Он прожил еще чуть больше часа.
Я наблюдал будто со стороны. Противный длинный писк прибора на одной ноте, сплошная линия на экране, зигзаги слабого сердцебиения быстро сбежали за край монитора. Мама икнула, оседая на пол, отец едва успел подхватить ее, Мэл, державшая на руках уснувшего рмладенца, прижала его к себе теснее и не сдержала слез. Палата заполнилась медперсоналом, ловко оттеснившим нас в дальнюю от кровати часть.
Они сняли все капельницы и трубки, накрыли его тело белой простыней, вывезли за дверь с сочувствующими лицами. Мама очнулась, наткнулась взглядом на опустевшую кровать, еще хранившую отпечаток его тела, и горько зарыдала. Всепоглощающая горечь разом вышибла из меня воздух, я попытался, как всегда, пропустить ее через себя, проплыть в этой мутной толще, вынырнуть и вдохнуть. И не смог. Просвета не было.
Медленно, будто пьяный, я двинулся к выходу. Зрение, казалось, сузилось до белого прямоугольника дверного полотна, протянув руку вперед, я сделал еще несколько шагов и буквально вывалился в больничный коридор. Должно было стать немного легче. Не стало. Только тогда я понял, что это были не их эмоции, а мои, от них нельзя было избавиться так просто. Невозможно поставить блок и перестать чувствовать, невозможно отринуть всю боль, которая пронизывала от этой мысли – Блейза больше нет.
Я уловил движение боковым взглядом, шум в ушах чуть стих, буквально заглушенный громким рыданием – слева от меня навзрыд плакала Рита, обложившаяся книгами, папками и тетрадями. Ее эмоции, ее боль, красным ореолом окружившая маленькую фигурку, вытащила мое сознание в реальность. Подойдя ближе, я мягко тронул ее за локоть, Рита подняла взгляд и, узнав меня, тут же заплакала еще громче.
- Он… Он…
- Да, - я сел рядом, и Рита уткнулась в мое плечо. Она была мне совсем чужой и все же оставлять ее одну сейчас не хотелось. В тот день я разрешил себе малодушно думать, что поступаю так ради нее, не из-за того, что боюсь быть один, а рядом с семьей оставаться просто не могу. Только не сейчас. Эмпатия ныла и гудела от ее эмоций, но не дергалась так конвульсивно, не загоняла во мрачную тьму, как эмоции близких. Это был почти покой, почти равновесие, лучшее, чего я мог достичь, пытаясь справиться с осознанием – Блейза больше нет.
Голова была тяжелой, что-то внутри нее не переставая гудело, мешая сосредоточиться. Я плохо запомнил следующие дни, они застыли в памяти разрозненными вспышками, едва мерцающими в бездне. Блейза-больше-нет. Воспоминания являлись жалкими обрывками, как кожаные кусочки в бусах туземки.
Вспышка. Доктор Ригсли, полная досады, говорит:
- Сердце не выдержало. Если бы не этот врожденный порок, то третья положительная тоже сгодилась бы. Это, конечно, не первая, но…
- Что толку говорить? – отец ощущается как старые руины, уставшим и разбитым, - знаю, вы сделали все. Я видел отказ от реанимации.
Они, кажется, стоят прямо передо мной, но дымка в глазах мешает видеть ясно. Их голоса затухают где-то вдали.
- А ребенок? – голос доктора рывком возвращает меня обратно, - что будет с ним?
- Не знаю, - горечь переполняет отца, - пока нам все равно рекомендовали оставить его здесь для наблюдений. Сначала мы хотим похоронить сына.
Точно. Блейза-больше-нет.
Похоронить, похоронить – эхом отзывается в опустевшей, ноющей голове. Гул не уходит, он то усиливается, то притухает, никак не хочет уйти прочь. Я хочу лечь, свернуться в комок и уснуть, пусть все просто исчезнет. Но я куда-то иду, кто-то зовет меня по имени… Не помню.
Вспышка. Плющ обвивает ограждение террасы зелеными листями. Мама придушенно плачет рядом, раздраженно дергает плечом, сбрасывая руку отца, у него внутри словно что-то защемляет, я вижу тоску в его глазах. Мэл жмется ко мне, она тоже плачет, глядя на серое надгробие.
«Блейз Аарон де Лоран» - строгий шрифт выбивают будто внутри моего черепа, а не на камне. Терри шипит от жгущего его кожу солнца, но не уходит в дом, она не плачет, держится отстраненно. Ее выдает закушенная губа, она слишком часто моргает. Блейза-больше-нет.
Вспышка.
Рыжеволосая Рита застыла в дверном проеме. Только ей одной из посторонних разрешили присутствовать, она вежливо держится на расстоянии. Ощущаю благодарность за ее деликатность.
Вспышка. Касание мокрых губ Мэл, на щеке остается соленый след, она отстраняется и мягко касается мамы, та начинает плакать еще сильнее. Все будто горит, тоска и печаль скручиваются в спираль, вызывая болезненный спазм. Я пытаюсь поставить блок, но они везде – снаружи, внутри, всюду. Блейза-больше-нет. Не могу сосредоточиться, снова задыхаюсь. Взгляд опять плывет, смотрю наверх, безбрежно-голубое небо, облака бесчувственно плывут по нему. Везет же им.
Вспышка. Плачь, наконец-то, стихает, сначала я облегченно выдыхаю, а потом вижу, как мама тупо смотрит в одну точку. У нее больше нет сил, она пуста. Мэл пытается увести ее в дом, но она никак не реагирует, хочу помочь, делаю шаг вперед, но она качает головой.
Вспышка. Там, за красным гибискусом, что-то блестит. Через несколько шагов в уши врываются голоса, один – отцовский, второй, женский, незнакомый.
- Пожалуйста, - умоляет голос, - я могу помочь.
- Нет, - острые злость и гнев разбавляют удушливый горестный тлен, - только не сейчас, Фарида.
- Ты не можешь ей помочь, оракул, - безжалостно возражает она, - я могу. Я знаю, каково это.
- Уходи, - отец стоит на своем, - ты опоздала. Спасения нет.
Она снова отвечает, но шум в ушах заглушает слова. Помню, рыжие волосы, сияние Великой Светлой. Провал.
Вспышка. Ноет не только голова, но и тело. Я спускаюсь по лестнице, держась за стену, с трудом узнаю подвал в родительском доме. Меня трясет и шатает, я пытаюсь найти телефон в кармане, хотя бы узнать сколько времени, но не нахожу. Натыкаюсь почему-то на зажигалку, ощущаю отчетливое желание закурить. Мысли ворочаются медленно, я вспоминаю о Мэл, сердце тревожно прыгает в груди, на мгновение отгоняя отчаянные тоску и досаду Блейза-больше-нет. Туман милостиво приоткрывает завесу, вспоминаю, что она наверху, в моей старой спальне. Подождите, какой сегодня день?
Вспышка. Отец сидит в гараже один. Лампа за его спиной нервно моргает. Запах спиртного, пустая бутылка бренди у его ног. Он поднимает на меня свои глаза, точь-в-точь такие же, как у меня, зеленые и пустые, кристалльно трезвые.
- Блейза больше нет, - мы сказали это вслух?
- Ты знал, - я утверждаю, - ты давно знал. Поэтому она и злится. Не сказал ей.
- Нет, - он мотает головой, - я понял слишком поздно, я не мог ничего изменить.
- Как давно?
- С юности. Не помню точно, когда, - морщится он, его голос меняется на следующих словах – огонь в могиле, холодный и мертвый. Красивая рыжая женщина рыдает над ним. Видения не однозначны, Тео. Я понял слишком поздно.
- И все равно позволил маме сохранить надежду.
- Нет, - он закрывает руками лицо, - просто не смог ее отнять.
Мне не хочется смотреть на него, не хочется быть рядом. Не только с отцом, вообще ни с кем, я чувствую, что должен избавиться от всего того, что так болит, Блейза-больше-нет, что точит изнутри. Их эмоции, такие искренние, жаркие, я всегда любил их, теперь будто дикие звери терзают меня снаружи, отрывают куски острыми зубами. Никакая защита не может сдержать все сразу.
Я бреду к двери, оборачиваюсь на выходе, вопрос сам слетает с губ:
- Кто это был? Там, на кладбище, та Светлая?
- Твоя бабушка, - отвечает отец.
Провал.
Вспышка. Садовые фонари жгут мне глаза, едкий сигаретный дым – легкие. Я втягиваю его в себя вместе с ночной прохладой, отвыкшая от курения грудная клетка горит. Все спят, даже мама, я не могу. Дом пропитан отчаянием, оно заполнило пространство, сожрав все остальное, снаружи не так чтобы сильно лучше. Опускаю голову, опираясь на перила, слезы текут по щекам. Блейза-больше-нет. Я не помнил, как было без него, это же Блейз, он всегда где-то рядом, занудный глас разума и рассудка. В нас все было разным, начиная от внешности, заканчивая мечтами, но, черт возьми, он был моим братом! Я любил его. И что, что теперь, когда… Блейза больше нет?
Вспышка. Холодная земля под спиной, сквозь ветви хлебных деревьев просвечивает глубоко-синий бархат небосвода. Звезды кажутся мне тусклыми. Не помню, как оказываюсь на ногах, они несут меня к выходу из сада, мои ботинки сминают густую поросль лилейников на подъездной тропинке. Мне нужно уйти, я чувствую это, куда-нибудь подальше, где нет всего этого, где мою грудь перестанут стягивать эти ремни, где не пахнет горечью… Мне нужно уйти. И я иду. Сначала медленно, спотыкаясь о щебень, потом быстрее, быстрее, переходя на бег.
Ночные улицы медленно плывут мимо. Я бегу изо всех сил, но будто бы продираюсь сквозь вату, она сопротивляется, обматывает мои конечности своими вязкими щупальцами, но я не сдаюсь. Дальше, дальше, все дальше от дома, в котором все умерло вместе с ним. Не знаю, не помню сколько прошло времени, не хочу останавливаться, в голове только одна мысль – нужно бежать. И я бегу. Бегу дальше, дальше. Блаженная тишина накрывает мой разум. Да, да, вот так! Я прибавляю ход, впереди, над морем, вдруг начинает робко расти рассвет, и я бегу прямо туда, к нему. Краешек солнца золотит горизонт, задыхаюсь. Оно накрывает меня снова, я все еще бегу, но понимаю, что мне не скрыться, никогда не скрыться. Блейза. Больше. Нет. Силы покидают меня.
Взрыв. Провал. Тьма.