Конечно же я заболела. Эскапада по заснеженному городу с голыми коленками не прошла даром и, проспав несколько часов в доме Агнесс (решила условно считать его её домом, хотя обстановка входила в резкий контраст с её образом, если я конечно была способна различать такие тонкости), проснувшись, ощутила жар и ломоту во всём теле.
После чего я стала совсем невыносима. До этого провалявшаяся безо всяких на кровати, заболев, я упорно отказывалась туда возвращаться, так и норовила свернуться калачиком на полу, подтянув к подбородку колени. Сейчас слабо помню, что тогда происходило, большую часть времени пребывала в забытье, периодически осознавала, что ползу куда-то, хриплю простуженным горлом, пытаясь кричать, а когда куратор однажды взяла меня за запястье, чтобы вернуть с лестницы куда я за каким-то чёртом потащилась, завопила и так резко вырвала кисть из её растерявшихся пальцев, что всё-таки навернулась с этой дурацкой лестницы, крепко приложившись затылком о ступеньку.
Агнесс же была само долготерпение, как я сейчас понимаю. Устроила мне на полу уютную лежанку из одеял и подушек, отпаивала какой-то горячей сладкой жидкостью, вытирала обильно заливавший глаза пот и всё это, заметьте, без единого слова претензии. Не знаю, скрипела ли она при этом зубами внутренне, но внешне не выказала ни единого жеста неудовольствия.
Без понятия сколько я проболела, после подвала, казалось, совсем позабыла, что время имеет обыкновение делиться на сутки в которых есть вечера и дни, для меня всё снова слилось в единый, неделимый конгломерат электрически освещённой комнаты.
Когда в итоге выкарабкавшись, я всё-таки вняла увещеваниям, вернулась на кровать, ещё плохо соображая от слабости, начала говорить. Я говорила и говорила, не открывая глаз, выплёскивая на ни в чём ни повинную кураторшу всё со мной случившееся, всю ярость и боль, всё отчаяние и безысходность, даже сны свои дурацкие зачем-то пересказала, будто они имели хоть какое-то значение. Из всего моего неудержимого словесного поноса значение имела только информация об его исследованиях, это я и тогда своим не совсем оправившимся рассудком понимала, но рассказала почему-то всё на свете, будто пользовалась так редко выпадающей возможностью хоть с кем-то поговорить, ничего не скрывая.
- Отдыхай, - когда я, наконец, иссякла, мягко сказала Агнесс, укрывая меня одеялом, - завтра я позову психолога, будет легче.
- Нет, - злобно сощурившись, отрезала я.
- Да, - тут же растеряв всю ласковость в голосе, жёстко ответила она, но потом снова смягчилась, - Карина, то что он с тобой сделал подобно полостной операции, едва ли ты сможешь самостоятельно себе зашить разрезанный живот, я тоже не смогу, давай доверим это специалистам.
Я, гневно открывшая рот, чтобы озвучить вертящиеся на языке возражения, тут же закрыла его. Аналогия подобрана безупречно. Да и если вспомнить, сколько бед мне принесло даже несовершённое изнасилование, то что уж говорить о насилии, которое осуществлено.
- Хорошо, - обессилено выдохнула я и упала на подушки.
С психологом мы... рисовали. Да-да, не было никаких душещипательных бесед, напутственных советов и прочего представляемого мной арсенала душеведов (кстати, странно, имея сестру, дипломированного психолога, оказалось я даже понятия не имела, как именно они работают). Началось с того, что я даже в двух словах не смогла рассказать о том, что со мной произошло. Одно дело, едва оправившись от жара лить истерику в уши, обладательницу которых я хоть шапочно, но знала и совсем другое, вещать незнакомому мужику, к тому же сотруднику конторы, к которой не питала совсем уж никакого пиетета. Но оказалось, что подробных рассказов никто от меня и не требовал, обменявшись со мной несколькими общими фразами и зачем-то поведав о пересоленной яичнице на завтрак, мне было предложено нарисовать ситуацию, и для этих целей выдана коробка цветных карандашей. Я, конечно, фыркнула, хмыкнула, более чем выразительно скривилась, но карандаши взяла и, неожиданно увлеклась, вычерчивая на листе бумаги заштрихованный косыми линиями корявый параллелепипед.
- Молодец, - поощрил меня он, - а теперь нарисуй разрешение проблемы.
Я вскинула брови. Да ладно. Но всё-таки задумалась, потрогала поочерёдно карандаши всех цветов, в итоге решительно отодвинув их все, взялась за ластик и как могла старательно вытерла им середину штриховки и разомкнула контур прямоугольника.
- Прекрасно, - искренне восхитился он, - а теперь повесь этот рисунок где-нибудь в комнате, чтобы постоянно натыкаться на него взглядом и на сегодня закончим.
- Что за бред? - фыркнула я, крайне непочтительно уставившись на психолога, - я ведь вам даже в чём суть дела не рассказала, а уже всё закончено.
- Пока достаточно, Карина, - улыбнулся он, - ещё успеем всё выяснить, не переживай.
- Нет уж, - не унималась я, - то ли я дура, то ли вы не психолог.
Просто ты не понимаешь механизм, - с готовностью пустился в объяснения он, - когда ты пьёшь таблетку, и она тебе помогает, ты ведь тоже не видишь механизма, правда? Если открыть аннотацию и как следует почитать, как и на что воздействует активное вещество, то можно, конечно, вникнуть в то как там что получается, но даже если аннотацию не читать таблетка всё равно сработает.
- И на что же воздействует ваша таблетка? - скрестив руки на груди всё ещё недоверчиво спросила я.
- На психику. На ту её часть, которая именуется подсознанием, для которого, как ни странно, абсолютно неважно получен ли опыт в реальной жизни или как следует представлен. Ты нарисовала проблему, а потом нашла оттуда выход. Всё, для твоей психики это уже не монолитная скала о которую можно только разбиться самому, но не сдвинуть её ни на миллиметр, это скала в которой ветром провертело дырку или сама она истончилась до такой степени, что теперь не составит труда её обойти или комплект альпинистского снаряжения, позволяющий самостоятельно через скалу эту перебраться. В общем, способ неважен, главное, что он существует, и ты сама способна его сгенерировать. Это для твоей психики самое важное знание.
- Всё так просто? - не поверила я, - Нарисовал картинку и излечился?
- Не сразу. И не только этим. Впрочем, не забегай вперёд, тяжёлую болезнь тоже редко можно вылечить одной лишь таблеткой.
Я невольно усмехнулась:
- Скажите, почему вы всё время пользуетесь медицинскими метафорами?
- У тебя ведь отец хирург, если я не ошибаюсь, - лукаво улыбнулся он, - сделал ставку на то, что тема тебе близка и не прогадал.
Я попрощалась с ним, неожиданно для меня самой тепло. Куратор была права, мне действительно стало немного легче, пусть я пока и не слишком прониклась его теорией.
- Давай поговорим о твоих планах на будущее, - заявила Агнесс после того как ушёл психолог.
Я насторожилась. Будущее, которое я даже не начинала обдумывать, совершенно не манило меня хоть какими-нибудь радужными перспективами.
- То есть? - буркнула я, скрещивая руки на груди.
- Надеюсь, ты понимаешь, что рано или поздно тебе нужно вернуться к Жани-Шелтю. Лучше, конечно, заранее обдумать как выгоднее, вернуться рано или поздно, но бросать это направление нельзя ни в коем случае.
- Почему же? - поинтересовалась я, хотя знала ответ заранее, потому что ни на что другое ты, Карина Фирт, не способна.
- Потому что альтернатив нет. Буду с тобой откровенна, - Агнесс ещё больше посерьёзнела, хотя казалось бы куда уж больше, - в твоём досье стоит пометка "ликвидировать в случае провала задания", не думаю, что ты горишь желанием погибнуть в двадцать лет. Я, конечно, подам прошение о пересмотре, но сейчас, шансы, мягко говоря, невелики. Ты неэффективна в качестве агента, нелояльна к Центру, тебя по сути ничто не держит, ни идея, ни самореализация, ни деньги, ты мало знаешь, конечно, об этом мы позаботились, поэтому в случае перевербовки сдавать тебе особо нечего, но если вовремя не раскусить, вполне можешь стать двойным агентом. Да, во всём этом нет твоей вины, ты просто очень молода и с тобой не занимались действительно заинтересованные люди, но на данный момент ситуация обстоит таким образом.
Значит, - подытожила я, - передо мной стоит выбор, либо Жани-Шелть, либо могила?
- В большей степени, да. Не так однозначно, в дальнейшем я смогу добиться пересмотра.
На краткий миг мне захотелось поиздеваться над этим всемогущим шпионским центром, выбрать могилу и посмотреть, как им удастся потягаться с приставленным ко мне Джеем, но спустя секунду, передумала. Не слишком понимаю природу ангелов, но сдаётся мне, всемогуществом они не обладают. Если меня, к примеру, примутся методично расстреливать по выстрелу в две секунды, вряд ли ему удастся каким-то образом нейтрализовать каждую пулю. Нарываться, определённо, не стоит.
Я внимательно посмотрела на Агнесс, которая уже избавилась от голубоволосого своего парика и была снова с естественным (естественным ли?) цветом волос и почему-то подумала, что доверяю ей. Не знаю потому ли, что она была первой, кого я увидела после того как кошмар пребывания в подвале закончился или из-за того, что она подтирала за мной рвоту и терпеливо укрывала одеялом, когда я вопила от кошмаров и разбрасывала по всей комнате подушки, но это ладно, ясно почему я ей доверяю, но вот почему со мной возится она? Было удивительно, что она вдруг так прониклась моей судьбой, кто я ей по сути, да никто, но она тем не менее выхаживала меня во время болезни, даже в стационар не сдала, хотя могла бы, теперь вот пометки в личном деле отменить хочет. Впрочем, какие бы ни были у неё мотивы, от желания выслужиться до действительной ко мне симпатии (хотя с чего бы), на результат это влияет мало, поэтому не существенно.
- Мне нужно подумать, - медленно проговорила я, внимательным образом изучая рисунок на покрывале.
Агнесс кивнула.
- Думай. Я пока займусь работой.
И снова повернулась к находящемуся у неё за спиной компьютеру.
Я тщательнейшим образом осмотрела её спину. Интуиция у неё конечно же отменная, каким-то образом поняла, что даже такая асоциальная личность как я в данный момент времени крайне болезненно реагирует на одиночество, слишком уж много его было в последние... чёрт, я ведь даже не выяснила сколько подонок держал меня в казематах, хотя судя по тому, что всё ещё зима, вряд ли три месяца.
Подонок.
Я закрыла глаза и прислушалась к себе, пытаясь понять, что же на самом деле чувствую к нему. Сейчас, находясь в безопасности, имея благословенную возможность свободно передвигаться, в полной мере владеть собственным телом и вообще оценив все прелести обычной, стандартной жизни, мой гнев по отношению к нему несколько поутих. Что же стало взамен?
Нет, я определённо не готова так просто от него отказаться, даже не нужно пугать грядущей пулей в висок в случае непокорности, будь у меня право выбора я, скорее всего, сама бы снова полезла в петлю с табличкой "сиятельный", потому что счёт ещё не закрыт. Совсем не закрыт. Может я, конечно, полностью больна на голову (надо, кстати, завтра спросить об этом психолога), но я лично хотела посмотреть ему в глаза, пусть и очень хорошо понимала, как это опасно. Нет, я правда хочу с ним встретиться по меньшей мере один раз, а по большей... по большей я хочу довести своё задание до конца, выцепить все его тайны, переписать заботливо на флешку или скинуть в облако и с ехидной ухмылочкой передать нашей славной шпионской конторе. Я хочу поставить тебя на место, Жани-Шелть, хочу показать, что не всё в твоей власти, далеко не всё, хочу чтобы ты уяснил, что со мной так нельзя и что наличие слабых мест совершенно не даёт тебе права тыкать в них заострённой палкой.
Вот так. Я не отступлюсь и нечего пугать меня смертью в случае отказа от задания, не нужна мне эта, рассчитанная на недалёких детишек плётка.
А ещё было кое-что, что давало, конечно же не прощение, не дождётесь, но, скажем так, некий шанс на исправление моего к нему отношения. Я же чертовски долго ковырялась с этими ножницами, когда поднимала их с пола, потом выпрямлялась, потом на одеревеневших ногах двигалась к нему. Да, адреналин вовсю бушевал и шевелилась я гораздо быстрее, чем ежесекундно заваливаясь на сторону, передвигалась потом по лестнице, но у него, по сути, было сколько угодно времени понять, что я собралась делать и остановить. Перехватить руку, выбить ножницы, да даже просто отскочить в сторону или, банально, закрыться ладонями. Но он ничего не сделал. Какое другое развитие событий можно предположить, когда та, кого ты много суток держал связанной приближается к тебе со зверской физиономией и раскрытыми ножницами наперевес? Но он позволил сделать мне всё, что я хотела, несмотря на то, что не знал, куда именно я нанесу удар, я же в общем-то могла и по горлу его полоснуть и в глаз всадить по самую рукоятку, я без шуток, могла его убить, а он совсем не собирался это предотвращать, даже руку вперёд инстинктивно не вытянул.
Было в этом что-то, что искупало часть вины. Не всю, отнюдь не всю, но некоторую часть, да. А ещё хотелось понять, почему он так поступил?
И откуда он узнал о неслучившемся изнасиловании, о котором я никому, даже Мирантель не рассказывала. Даже сама лишний раз не вспоминала, старательно глуша внутри даже самые маленькие отголоски неслучившегося. Как он узнал до настолько мелких деталей, о которых я и сама не помнила. "Крошка", "Понравилось?" откуда он выцепил это? Да ладно слова, интонация?! Как он мог так похоже воспроизвести интонацию? Ножницы, срезание одежды, рука на горле? Правда в моём случае была не рука, а нога, но это не слишком существенная деталь. Он что, научился каким-то образом считывать память? Даже бессознательную?
А ещё отчаянно хотелось узнать, что же он записал-то в итоге и как собрался это использовать. Здесь во мне заговорил уже какой-то сумасшедший прагматик, если уж я всё равно прошла через ад, то это хотя бы должно быть не напрасно, должно иметь хоть какую-то практическую ценность, зная это легче будет справиться.
- Я буду продолжать вести Жани-Шелтя, - выпалила я в кураторскую спину, - только мне нужно оружие. Нож. И пистолет.
- Ты хорошо стреляешь? - поинтересовалась Агнесс, обернувшись.
- Да. Теперь, да, - криво усмехнулась, припомнив свой самый первый выстрел, - Но не беспокойтесь, его жизни ничего не угрожает, я ещё не сошла с ума, мне просто нужно чем-то защищаться.
Моя куратор, ехидно улыбнувшись, кивнула.
Я более менее восстановилась. Вернулась к себе домой, почувствовав, что вполне могу справиться с одиночеством, когда руки и ноги не привязаны к кровати. К тому же как только я вошла в свою квартиру в её глубине на несколько секунд показался Джей, оставив на ковре слева от дивана маленькое зелёно-голубое перо, видимо, как напоминание о том, что на самом деле я никогда не остаюсь одна.
Всё ещё занимаюсь с психологом, хотя и не потому что отъявленно нуждаюсь в терапии, скорее из-за того, что мне, как бы ни было это странно, нравится. Мне нравится Денс, даже именем напоминающий нечто несерьёзное, а ещё, как выяснилось, я чрезвычайно падка на лесть. Никому прежде не приходило в голову захваливать меня за каждый чих, а надо признаться, зря, очень действенный метод. Я, конечно, понимала, что вряд ли он так думает на самом деле, скорее всего это часть терапии, но всё равно было бесконечно приятно слышать все эти "небеса, какая ты молодец", "восхищаюсь силой твоей регенерации", "надо же какая ты стойкая, ведь восемьдесят, да что там, девяносто процентов людей слетели бы после такого с катушек".
Да, с катушек я не слетела, во многом, конечно, благодаря Агнесс и Денсу, но бесследно для меня случившееся не прошло. Больше всего последствий я находила в собственных глазах Странно, что там вообще что-то можно искать, разве есть там что-то интригующее помимо зрачка, да в какие такие неведомые глубины можно упасть, если вглядываться в чёрные точки - центры собственных глаз? А всё-таки можно. Теперь я знаю, где живёт боль.
Мне двадцать лет. Всего-навсего двадцать, возраст, в котором мои сверстники едва-едва начинают познавать прелесть студенчества и первых серьёзных романов. Ночные гулянки, первые заработки, первые решения, которые кажутся чрезвычайно важными, а на самом деле мало на что влияют. Атмосфера естественности и беззаботности, переполняющее ощущение, что ты только-только начинаешь, ещё ничего не может быть фатального, всё ещё можно переиграть, переделать, нарисовать набело, вымарав прежние неудачи. Всё это так жизнеутверждающе лилось на меня с экрана ноутбука, на котором я смотрела бесконечные молодёжные комедии, словно стараясь напитаться чужим опытом лёгкости, так резко контрастирующим с моей собственной жизнью, в которой я к двадцати годам уже успела потерять связь с семьёй, любимого мужчину и чуть не лишилась себя самой, но, конечно, кем-то выдуманная и снятая на киноплёнку жизнь никак не могла вытравить из меня ощущение, что я просто чертовски рано повзрослела.
Как только вернулась домой сразу полезла на почту, посмотреть, написала ли Мирантель. Я помнила о ней всё время, и когда бесконечно сухими глазами созерцала потолок подвала и когда валялась у Агнесс. Ворочая чумной от температуры головой я, кстати, даже на неё обижалась, что она дескать совсем мне не звонит, не обрывает телефон, пытаясь выяснить куда же я подевалась, но когда более-менее пришла в себя и стала способна соображать, даже рассмеялась от своих бредовых инсинуаций, телефон-то остался в логове сиятельной сволочи и, наверняка, давно разрядился и выключен.
В доме кураторши я не рискнула заходить на свой почтовый ящик. Нет, не думаю, что Агнесс не знает о Мирре, хоть я и любила Линноэрта до чёртиков, но не могу не признать, что он всё-таки был первостатейным занудой и наверняка сообщил Центру о моей интернетной подружке, но мне всё же хотелось разграничить мою собственную жизнь и шпионскую.
Поэтому, едва я переступила порог дома и разобралась с организационными моментами, то бишь запихнула купленную еду в холодильник и переоделась, сразу же включила порядком запылившийся ноут и открыла электронную почту, где конечно же нашла письмо.
"Привет, моя ненаглядная Блэкилон. Ты опять пропала. Я только вернулась из поездки с Тарантелем (там он мне, естественно, ни секунды не давал свободной, а ещё эти его родственники, с ненавистью к техническим достижениям типа интернета), ну так вот, я только вернулась и обнаружила, что ты потерялась. Вначале подумала, что ты обиделась, поэтому написала тебе, выдержала паузу... минут сорок, наверное))) Стала звонить, оказалось, что телефон выключен, запаниковала, потом выяснила, что ты давно нигде не появлялась онлайн, впала в истерику, собралась мигом лететь к тебе выяснять, что случилось, после чего истерика переметнулась на Тара, который стал вопить, что в гробу он видал мои отлучки и что люди вообще-то давно изобрели телефон. Я немного подуспокоилась и позвонила тебе на работу (еле-еле добралась до того человека, который тебя знал и мог мне что-то ответить), а там мне сказали, что ты ушла в горы...
Такого я конечно не ожидала и мне сначала было немного обидно, что ты мне даже не сказала, хотя должна была подумать, что я буду волноваться, но потом мне стало стыдно, наверное, тебе было совсем уж плохо, раз ты так с места в карьер сорвалась и покинула социальный мир.
В общем, милая моя Жозефина, я очень сильно надеюсь, что тебе станет легче, ты восстановишься, придёшь в себя, вернёшься в Сари-Най, чтобы построить новую, замечательную и прекрасную жизнь! А то может поедешь в какой-нибудь другой город, в том тебя по сути мало что держит. Я бы предложила свой Русалем, конечно, чтобы мы были рядом, но прекрасно понимаю, что такой современной девушке как ты тут ловить нечего. (( Это я печалюсь. Впрочем, ладно, не обо мне речь, а о тебе, возвращайся, Фин, я очень по тебе скучаю и очень волнуюсь, я конечно написала выше, чтобы ты была там сколько нужно, но, чёрт, меня аж передёргивает, когда думаю, что полгода от тебя не будет ни слуху, ни духу. Хотя нет, уже не полгода, а пять с половиной месяцев. Всё равно много.
Ладно, закругляюсь.
Возвращайся!
П.С. я понимаю, конечно, что у тебя наверняка будет много дел по возвращению и уж точно не до меня, если ты вообще меня вспомнишь спустя столько времени (я просто видела тех, кто вернулись "с гор", они часто становились совсем не такими, как уезжали), в общем, черкни, пожалуйста, хоть пару строк, даже если я тебе уже буду не нужна".
Я улыбнулась, погладила указательным пальцем Миррину аватарку и принялась за ответ.
«Привет, дорогая Мирантель. Спасибо за письмо и прости, что не сообщила тебе, ты права, мне нужно было пропасть. Но пропала я ненадолго, скоро собираюсь вернуться, всё-таки полгода это слишком много. Пока не могу с тобой связаться, но скоро мы с тобой увидимся-услышимся.
До свидания.
И спасибо за поддержку».
Я не хотела пока что ей звонить, пусть пребывает в благословенном неведении, очень удачно кто-то пересказал случайную сплетню по поводу того что я дескать ушла в горы, официального заявления-то я не писала. Конечно, мне бы доставило огромное удовольствие связаться с ней, услышать её звонкий, восторженный голос, бесконечно льющий калейдоскоп фактов и впечатлений собственного мирка, посмотреть в её распахнутые живые глаза, я очень бы хотела, но пока не могу. Если я увижу её, то растеряю всю так старательно по крупицам намытую собранность, рассыплюсь, расплачусь, расчувствуюсь и водопадом слов обрушу на неё всё, что на самом деле произошло, а этого ни в коем случае нельзя допустить. Я должна решить всё с Жани-Шелтем, а потом уже разрешать себе минуту слабости и искренней дружбы, единственного настоящего, что есть в моей насквозь фальшивой жизни.
Я пошла к Жани-Шелтю, когда почувствовала, что готова. Прошло три недели, за которые от него не было ни слуху, ни духу и не могу сказать, чтобы меня это хоть сколько-нибудь расстраивало. Я пошла к нему, потому что поняла, дальше медлить нельзя. Решительность достигла апогея и если немного передержать, имеет все шансы, так и не реализовавшись, угаснуть.
Я шла, экипированная как боец спецназа, пусть простецкие джемпер с джинсами никак не напоминали глухой чёрный костюм, но внутренне я ощущала себя настоящим воином. Может этому способствовал в потайной карман куртки в котором покоился керамический нож. Не припомню у охранников корпорации металлоискателя, но мало ли чем сиятельный мог обзавестись со дня нашей последней встречи. Впрочем, я надеялась, что мне не придётся пользоваться оружием.
Я шла, ничего не просчитывая, не прикидывая исхода, не планируя и не предполагая, всё равно никакие предположения никогда не реализовываются, с ним имеет смысл играть лишь здесь и сейчас.
Мой пропуск действовал, чему я почти не удивилась, лишь отметила, что меня, похоже, ждут. Не знаю правда для чего, для разговора или расплаты, но ждут.
Судя по откровенно недоумённым взглядам, которые бросали немногочисленные встреченные коллеги, уж они-то точно меня здесь не ждали. Хотя как знать, может слишком воинственный у меня был вид и слишком каменное лицо, а может их пугало смутное ощущение того, что я готова поистине на что угодно.
Спина прямая, плечи развёрнуты, подбородок параллелен полу, движения чёткие, на лице серьёзность. Я горжусь тобой, Карина Фирт, такой ты нравишься мне гораздо больше, чем до смерти напуганная или хуже того, опьянённая зарвавшейся самооценкой.
Провожу карточкой по устройству, запечатывающему его кабинет от посторонних, оно слабо пищит и мигает зелёной лампочкой. Путь свободен, надо же, меня ждут и здесь.
Когда двери открываются, я на полсекунды задерживаю дыхание и окунаюсь в пространство его кабинета, как в прорубь.
- Привет, - хозяин помещения улыбается правым уголком рта, - как символично, что ты пришла именно сегодня. Рад тебя видеть.
Молчу. Не могу ответить "я тоже".
Осматриваюсь, с удивлением отмечая изменения. Это место просто не узнать, здесь теперь абсолютно всё по-другому, кроме разве что книжного шкафа, не знаю, с чем связана такая глобальная перестановка, впрочем, это сейчас не важно.
Он же почти не изменился, если не считать повязки, закрывающей правый глаз, а также струящейся из-под неё борозды, пересекающей щёку. И то и другие моих рук дело, но и это сейчас не важно. Стою и смотрю на него. Молчу. Чувствую. Дышу. Он тоже молчит. Не могу расшифровать его взгляда, хотя не слишком пытаюсь, ведь сейчас слушаю себя, а не его.
Гнева нет, презрения тоже нет, есть только память и чёткое ощущение, что он мне задолжал. Очень много.
Открывает ящик стола, достаёт оттуда верёвку, бросает мне, я машинально ловлю, снова ухмыляется правой половиной рта и поворачивается спиной.
- Свяжи мне руки, - протягивает конечности, облачённые в намозоливший глаза белоснежный пиджак.
- Зачем? - выстреливаю в него первым словом.
- Чтобы ты была уверена - я ничего не могу сделать.
- Я и так в этом уверена, - выстреливаю в него второй фразой.
- Свяжи, - не приказывает, просит он.
Я подчиняюсь исключительно потому, что чувствую тонкую, едва различимую нотку удовольствия. "Ты же сама согласилась, чтобы я реализовал твой самый большой страх, Жозефина". Теперь мне будет чем парировать - "Ты же сам попросил связать тебя, Жани-Шелть".
Методично оборачиваю его запястья, довольно сильно стянув их, формируя узел.
- Прости меня, - его единственный видимый глаз спокоен и отрешён.
- Нет, - слишком быстро отвечаю я и, слегка помедлив, добавляю, - пока нет.
Кивает.
- Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь простить, - еле слышно выдыхает он, а я судорожно сглатываю от нахлынувших воспоминаний.
Но не о том, как он держал меня скованной в подвале, а почему-то о том, как он шептал мне "девочка". Закрываю глаза, а когда вновь открываю их, ощущаю касание его жёстких, горячих губ. Никак не отвечаю, просто стою истуканом, он бережно-бережно, осторожно целует меня, а я чувствую, как голова заполняется знакомой сладкой пеленой.
Мне это не нравится. Первый раз услышанное от него "прости", нежность и ласка не отменят того, что он сделал.
Глубоко-глубоко вдыхаю, а потом изо всех сил бью его кулаком в солнечное сплетение. Ты меня не купишь сексуальной псевдоблизостью. Дорогой.
Он стонет, хрипит и складывается пополам, а я буквально упиваюсь наслаждением. Повторяю удар. Легко пинаю его, упавшего, ногой, глубоко дышу.
Пинаю сильнее.
Мне нравится, чёрт возьми, нравится власть над ним, нравится, что он зависит от меня, пусть ненадолго, пусть лишь в эту секунду, но зависит. Пинаю ещё сильнее, он снова глухо стонет. Ещё. Ещё и ещё. Пиджак уже совсем не бел, надо же какая у вас нерадивая уборщица, сиятельный. А теперь тяжёлая артиллерия, тонким острым каблуком под ребро.
Нравится?
Мне – очень.
Испытываю глубокое удовлетворение, безнаказанно пиная его крепко связанное беспомощное тело. Как это...
Как же это...
Я вдруг срываюсь на смех. Натужный, неестественный смех, который рвётся из горла, заставляя мелко дрожать диафрагму.
"Как это" что, Карина? Здорово? Упоительно? Круто?
Мерзко.
Смеюсь. Диким, страшным смехом. Не прекращая смеяться, подхожу к столу, вытаскиваю один ящик за другим, неужели там не найдётся того что мне нужно, ан нет, вот они. Ножницы. Его глаз изнутри озаряется ужасом, но он всё равно не сопротивляется, просто изо всех сил зажмуривается, губы, напоследок изогнувшись гримасой, сжимаются в нитку. Я наклоняюсь над его лицом и, секунду помедлив, преодолев искушение помучить его подольше, перерезаю верёвки, удерживающие его запястья вместе. А потом целую в этот единственный, от напряжения испещрённый морщинами глаз,
Я не хочу быть такой, не хочу наносить удары, когда мне доверились. Пусть даже он триста раз этого заслуживает, но я всё равно не хочу быть такой. Не хочу пользоваться положением, а более того, не хочу получать от этого удовольствие. Не хочу быть той, которая наслаждается унижением заведомо слабого.
Не хочу.
И не буду.
Я отпускаю тебя, Жани-Шелть, пусть ты и сам не знаю зачем сложил свою свободу к моим ногам, но она мне не нужна. Ничья свобода мне не нужна, кроме моей собственной.
Мы снова целуемся. Оба. Хотя поцелуями назвать это сложно, лежим как два дурака на полу, робко касаясь друг друга нераскрытыми губами. Я... я не понимаю, что происходит, Жани-Шелть, но пусть оно происходит и дальше. Тянусь за ножницами и начинаю прямо на нём кромсать этот его опостылевший растиражированный, уже порядком изгаженный пиджак. Он открывает свой глаз и оттуда просто полыхает жаром.
Мы едва успели избавиться от одежды. Казалось, нужно скорее сбросить её, пока она не загорелась. Уж не знаю от чего зажёгся мой собственный огонь, от его ли пламени, от адреналина или от чего-то ещё, но так ли это важно, если этот огненный шторм снёс меня подчистую.
И не знаю почему я хотела его почти так же сильно, как он меня.
Я что-то кричала, возможно, даже его имя, возможно в крайне непочтительной манере, только имя, без фамилии, по крайней мере поймала себя тянущей тонкое, как волосина "нииии", но это краткое осознавание было тут же сметено новым шквалом.
Я... я... я, я, это "я" в какой-то неуловимый момент вдруг превратилось в "мы" и мы оба, оба, я и он вдруг взмыли кверху неудержимыми, сплетёнными воедино языками огромного пылающего костра.
Потом мы долго сидели, обнявшись, периодически касаясь друг друга губами. Слушали как успокаивается дыхание, как сердце потихоньку замедляет обороты.
Мне почему-то было хорошо. Спокойно и хорошо. Мозгами я понимала как это странно, как неправильно то, что я не то что не боюсь, даже не испытываю напряжения, находясь в обществе того, кто две с половиной недели держал меня запертой в подвале, но ничего не могла поделать с внутренней своей сущностью, которая расслабилась и мерно себе покачивалась на волнах наших вдохов и выдохов в унисон.
- Как твой глаз? - вяло шевеля губами спросила я, таким тоном, словно ни капли не причастна к его состоянию, а просто отдаю дань вежливости, требующей интересоваться здоровьем собеседника.
- Пока не знаю, лечим, - почти равнодушно ответил он и прижался губами к моему виску, - а как... как ты?
- Пока не знаю, лечим, - парировала я и, почувствовав, что атмосфера безнадёжно нарушена, отстранилась и стала озираться в поисках разбросанной одежды.
Он потянулся, развернулся к порядком разворошенным ящикам стола, выудил оттуда большой конверт и протянул мне.
- Я хотел отправить курьером тебе домой, но раз ты здесь, вручаю лично. Только прочитай, пожалуйста, когда покинешь здание.
Я машинально кивнула, взяла конверт и, спустя несколько секунд вышла в двери, не запирая их за собой и не оглядываясь. Провожаемая взглядом коллег, прошествовала к лифту, а потом, оказавшись на улицу, проигнорировала как автобусную остановку, так и стоянку такси и отправилась домой пешком
Мне почему-то было больно и горько. Я уходила не победительницей и не побеждённой, я не добилась целей впрочем, я и не ставила перед собой никаких целей. Я шла сюда за возмездием, за ненавистью, за справедливостью, а ухожу, пустив его внутрь глубже, чем когда-либо до этого. Я сделала шаг к тому, чтобы понять его и теперь не знаю, то ли сделать второй, то ли начать презирать себя за первый.