***
– Мне очень жаль, но улучшений по-прежнему нет.
Молодой врач, в идеально белом халате, нехотя посмотрел в глаза женщины. Она сильно изменилась с их первой встречи: волосы стали короче и, несмотря на постоянное закрашивание, уже видна седина, лицо осунулось, взгляд потускнел. Время не щадит никого.
Он так часто видит её с детьми в больнице, что кажется, будто они уже стали для него родными. И нет ничего хуже в работе врача, чем сообщать дурные вести родственникам пациента или же самому пациенту. Ты заранее готовишься сказать, что прогноз болезни плохой, набираешься смелости и решительности. И вот ты уже вроде бы готов, а тебе смотрят в глаза с мольбой, заглядывая в самую душу и в один момент вся уверенность улетучивается, оставляя гнетущую, омерзительную пустоту внутри. И всё же ты должен это сказать. В такие моменты часто берешь на себя чужую боль, хотя делать этого нельзя. Ещё тяжелее становится, когда человек начинает плакать, а ты не знаешь как его успокоить. Не знаешь и не можешь, потому что все жалкие попытки убедить человека, что не всё так плохо, это всего лишь жалкие попытки.
Муж этой женщины вот уже пять лет находится в коме и, кажется, выходить из неё не собирается.
За столько лет Лупита выплакала уже столько слёз, но каждый раз эта фраза причиняет столько же боли, сколько и в самом начале этого нескончаемого ужаса. Еле сдерживаясь, она находит в себе силы, чтобы ответить врачу.
– Неужели совсем ничего нельзя сделать?
– К сожалению, нет.
Врач недолго помедлил, но всё-таки решился сказать то, зачем вызвал женщину в кабинет.
– Лупита, будет лучше, если мы дадим ему уйти, – он сказал это тихо, осторожно подбирая слова.
– Кому лучше?! – не выдержала она, – Мне? Детям? Никому не будет лучше, пока есть надежда, – последние слова прозвучали тише.
Её голос дрожит, глаза покраснели, а по щекам покатились крупные капли, оставляя за собой блестящие дорожки – классический набор в такой ситуации. Время совсем не лечит, как убеждают коллеги-психологи. Женщина подскочила с места, и, вытирая влажные щёки, направилась к выходу.
– Ему, – сказал врач вслед уходящей.
На мгновение она остановилась перед самой дверью.
"Не обернётся" – подумал врач и оказался прав. Лупита, не сказав больше ни слова, покинула кабинет.
"...но задумается"
***
Серая мутная жижа давит на глаза, заполняет уши, вливается в нос не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, я как будто застрял в болоте из которого невозможно выбраться. В этом мире, окрашенном в серые тона, нет четких линий и острых углов, но вдоволь укромных мест, где можно спрятаться. Я проплываю сквозь шелестящие водоросли, шаг за шагом бреду по едва видимым тропинкам, пролетаю над такой же серой пропастью с пульсирующим темно-серым дном.
Это уже было. Не раз и не два, так повторяется изо дня в день, из вечности в вечность, и выхода отсюда нет. Темнота что-то шепчет, но я не могу различить слов. Отчётливо слышу только своё дыхание. С огромным усилием втягиваю мутную жижу в лёгкие и непроизвольно выталкиваю обратно. Я хочу остановиться, задержать дыхание, дать темноте поглотить меня, но пространство неподконтрольно моей воле.
Ещё больше распаляет мой гнев закрытая серая дверь. Она манит меня. Я знаю, там выход. Двигаюсь в её направлении, но как только пытаюсь добежать, доплыть, долететь до неё, она, будто в насмешку, удаляется всё дальше и дальше. Отчаяние и грусть охватывают меня, затягивая в свои страшные сети уныния, боли и тоски. Это никогда не закончится.
"Дай мне уйти" – умоляю я то, что удерживает меня здесь. Но ответа нет.
Я провожу в этой ловушке дни, годы, а может, и столетия. Мне так одиноко, что я был бы рад увидеть любое существо в этой мгле, каким бы мерзким оно ни было.
Опустошён. Уничтожен. Я жив, но уже мёртв. Я мёртв, но всё ещё цепляюсь за жизнь.
И в конце концов темнота меня отпускает.
В одно мгновение всё меняется, тело наполняется приятными ощущениями. Я слышу шум холодного ветра и солёного прибоя. Чувствую запах летнего дня, в котором намешаны яркие краски и вкус сочной зелени. Странные, уже такие далёкие ощущение. Боюсь пошевелиться, чтобы ненароком не спугнуть их.
Прямо передо мной, на расстоянии вытянутой руки, появляется та самая дверь. Мне нужно только толкнуть её и она распахнётся, озаряя меня ярким светом, даря облегчение и утешение. Я это знаю, чувствую всем своим естеством, что так оно и будет, но отчего-то медлю.
Этого промедления достаточно, чтобы лишить меня шанса на спасение. Дверь рассыпается на сотни, тысячи, нет, миллионы мельчайших частиц! Песчинки кружат серебристым хороводом вокруг меня, и я вдыхаю их, закрыв глаза.
Тьма расступается передо мной, открывая вход в длинный коридор со множеством одинаковых дверей. Я осторожно ступаю по коридору, боясь спугнуть новую иллюзию. Пол кажется твёрдым, но если опустить взгляд, видно, что я будто ступаю по воде – вокруг ступней разбегаются круги. Волны от шагов распространяются на стены, отчего они еле заметно вибрируют. Я чувствую себя водомеркой.
Дохожу до ближайшей двери и касаюсь её пальцами, дверь тут же растворяется как туман и обстановка вокруг меня меняется.
Я стою в небольшой комнате. Вокруг разбросаны детские игрушки, часть стен изрисованы фломастерами.
"Здесь живёт один мальчик" – говорит мне голос в подсознании и я ему верю, потому что сам это откуда-то знаю.
Замечаю на стене детский рисунок, что-то в нём меня притягивает и я направляюсь к находке. Я знаю, кто это нарисовал. Мои мысли прерывает детский смех. Оборачиваюсь и вижу маленького темноволосого мальчика, держащего на руках щенка, который лижет мальчику уши. Извиваясь щенок вырывается из его рук и стремительно убегает в пустоту, мальчик, смеясь спешит за ним.
"Вуди, куда ты? Вернись! Ко мне!" – эхом разносится звонкий голосок по комнате.
Я снова обращаю своё внимание на рисунок. Неожиданно на нём появляется изображение собаки, нарисованное детской рукой. Это мой рисунок. Моя собака.
– Да, сынок. А это твоя комната, – внезапно в проёме появляется рыжеволосая женщина.
Это моя мать. Она неспешно подходит ко мне.
– Мама? Что я здесь делаю?
Она не отвечает. Я понимаю, что это не тот вопрос, который нужно задать. Комната исчезает и я снова стою в сером пустом коридоре. Теперь я понимаю, что это за коридор – моя кладовка воспоминаний.
Подхожу к очередной двери и уже уверенней, чем в прошлый раз, толкаю её, хотя и понимаю, что это не обязательно. От прикосновения дверь рассыпается множеством опилок и падает к ногам.
Я снова в центре той же комнаты. Но обстановка сильно поменялась. Сейчас здесь нет игрушек, вещи разложены аккуратно, постель заправлена, на стенах появились постеры музыкальных групп и какие-то диаграммы с графиками. Взгляд падает на множество кубков и грамот. В комнату, словно призрак, заходит молодой парень лет шестнадцати, проходит к письменному столу и что-то достаёт из ящика, что-то маленькое и круглое. Мяч? Возможно. Парень подносит это к носу и блаженно закрывает глаза, расплываясь в улыбке. Он как будто не замечает нас. Устало садится на кровать и погружается в свои мысли, на его лице появляется скорбь.
Встрепенувшись, парень кричит в пустоту:
"Уже иду!" – и, спрятав шарик, выходит из комнаты.
– Я помню этот шарик. Там сосновые иголки, мы его с Генри в лесу сделали, когда Вуди похоронили, – говорю я, вспомнив эпизод из своей жизни.
Мать кивает. Иллюзия исчезает. Я уже не думаю, просто подхожу к очередным дверям и касаюсь их, наблюдая за тем как они исчезают. Эта – разлетелась на маленькие радужные пузыри.
Обстановка снова меняется и я уже стою в сосновом лесу, запах хвои заполняет ноздри, я невольно закрываю глаза, но тут же их открываю, услышав звонкий лай. Большой пёс мчится ко мне с палкой в зубах.
Подбежав ко мне, он кидает палку к ногам, хвост игриво виляет из стороны в сторону. Я опускаюсь перед ним на колени и глажу улыбающуюся морду, мокрый нос впечатывается в ладонь, тёплый язык лижет пальцы. Пёс запрокидывает на меня лапы и валит на ковёр из сосновых иголок. Лицо обдает тёплым дыханием и я чувствую как Вуди вылизывает мне щёки, лоб, тычет холодным носом в шею. Я хохочу, упираюсь в мягкую шерсть руками и пытаюсь отстранить животное от себя. Он послушно отступает и принимается заливисто лаять в перерывах высовывая розовый язык. Его хвост активно виляет разгоняя иголки по земле. Я поднимаю палку, лежащую у ног, и бросаю в чащу леса. Окружение меняется.
Дверь как стекло трескается и осколки, словно в невесомости, рассыпаются вокруг, пропуская меня в новое воспоминание.
Оживлённое шоссе. Высокие дома взмывают до самого неба, в стеклянных фасадах отражается полуденное солнце, пыльный воздух пахнет раскалённым асфальтом. Кто-то больно толкает меня сзади, так, что я подаюсь вперёд и едва не падаю на дорогу. Машины сигналят, водитель ближайшей злобно показывает сжатый кулак и что-то кричит, глядя на меня – явно нецензурное. Слышу крик женщины позади меня:
"Вор! Помогите!"
Выпрямляюсь и вижу как по тротуару удаляется мужчина с женской сумкой в руках, распихивая других людей. Это он меня толкнул. Вуди, оказывается, всё это время идущий рядом со мной, срывается с места и бежит за вором. Я устремляюсь следом. Тяжело дыша, добегаю до здания, где последний раз видел собаку. Слышу звук тормозов, как сигналят машины, бегу среди незнакомых мне людей, которые что-то активно обсуждают. Добегаю до скопления автомобилей на дороге и вижу Вуди.
Тёмное пятно крови растекается по асфальту, грудная клетка пса судорожно то поднимается, то опускается, слёзы застилают мне глаза. Я вспомнил.
Несусь по коридору, едва касаясь дверей, отчего пространство вокруг меня заполняется стаей из искр, листьев, цветных бликов, которым нет счёта.
Кадры из моей жизни проносятся сплошным потоком: ветеринарная клиника, грустный и преданный взгляд Вуди, хвойный лес, мозоли на руках от лопаты, утешения близких. Знакомство с этим мальчишкой Генри, чьи волосы живут своей жизнью. Круговорот воспоминаний затягивает меня, я едва ли не задыхаюсь от нахлынувших эмоций.
Вуди был моим первым другом в детстве и был мне очень дорог. Уже потом, во время прогулки с собакой, я познакомился с Генри. Он как завороженный смотрел на Вуди и даже не заметил, как воспитатель и группа из его приюта зашли в театр. Мы тогда провели два часа в парке, где играли с щенком и болтали на мальчишеские темы. Ему тогда здорово влетело от воспитательницы, но впоследствии он всё равно сбегал с прогулок и мы встречались в парке Мейвуд-глен.
В один из дней я привёл Генри домой. Родители, мягко говоря, удивились, но через несколько дней они сами договорились с директором приюта и мы стали забирать Генри в гости по выходным. Я был вне себя от счастья. Он мне стал как брат, я даже хотел чтобы Генри жил с нами, но родители не могли или не хотели забирать его.
На выходных отец возил нас на рыбалку к реке, где мы часто устраивали пикники. Потом началась школа. Мы стали учиться вместе отчего наша дружба с каждым годом только крепла. Были трудности, обиды, ссоры, но мы всегда их вместе преодолевали. Это было незабываемое время.
До тех пор пока я не узнал о смерти своих родителей. Из-за поступка Генри их убили как свидетелей. Это он виноват в их смерти.
Добежав до конца коридора без сил падаю на колени. Сквозь пелену в глазах смотрю на разбегающиеся круги. Так долго держу глаза открытыми, что крупные капли из глаз падают на пол, дополняя водяной узор. Рябь разбегается вокруг меня, я чувствую как по щекам катятся слезы, которые я не могу остановить. Меня будто выворачивает от обиды, злости и внутренней боли. Под тяжестью вновь открывшейся информации начинаю скулить и раскачиваться из стороны в сторону. Но это ещё не всё.
Я сижу рядом с двумя последними дверьми своего подсознания. Груз воспоминаний давит на плечи, отчего вставать невероятно сложно, но я делаю усилие над собой и поднимаюсь. Слёз как не бывало. Я решительно толкаю дверь, но она не поддается. Стены вибрируют в такт пляшущему полу. Обескураженный наваливаюсь на вход всем весом, но дверь словно сделана из камня, её поверхность холодная и крепкая. И я начинаю догадываться, что там. Есть только одни воспоминания, которые я до сих пор не помню. То, что было после смерти родителей. Место, где я потерял своё прошлое, а значит и себя. Из-за них я лишился всего. Клиника.
В гневе я вновь и вновь бросаюсь на дверь, пытаясь её открыть. Искры, блики, пепел парят в воздухе не давая дышать. Я реву в голос и мой крик раскатами грома грохочет надо мной, заполняя коридор. Стены покрываются трещинами, а пол становится похож на бушующее море. С яростью бью кулаками и ногами в дверь, вкладываю в каждый удар всю силу, желая узнать правду, но дверь неприступна.
И, наконец, я понимаю.
Я не готов узнать правду. Поэтому я не могу войти. И как по-волшебству, злость отступает. Я отворачиваюсь от этой двери и подхожу ко второй. Мне не нужно гадать, что за ней. Я просто знаю, что там выход. Касаюсь её всей ладонью и наблюдаю как она растворяется в белом ярком свете.
Здесь меня ожидают мои родители. Их лица озаряют улыбки.
– Я готов, – говорю им.
Они подходят, и я обнимаю их. Я так давно этого не делал, что мне становится невыносимо грустно. Не хочу размыкать объятий. Родители это как будто чувствуют и тоже не торопятся. Я закрываю глаза и наслаждаюсь моментом, все проблемы и невзгоды отошли на задний план.
– Оглядись, сын, – слышу я отцовский голос.
Открыв глаза, с удивлением обнаруживаю себя стоящим в центре светлой комнаты.
Родители стоят позади меня. Прямо передо мной сидит темноволосая хрупкая женщина и по дрожащим плечам я понимаю, что она плачет. Я обхожу вокруг неё и в подсознании всплывают моменты моей настоящей жизни. Той, что я получил, лишившись прошлой. Моя жена тихо плачет и только сейчас я понимаю, где нахожусь. Прямо передо мной лежит мужчина средних лет. От его груди расходятся тонкие проводки, в руки вколоты иглы, трубки от которых подключены к капельницам. Монотонный звук работающего оборудования вливается в голову. Этот мужчина – я.
Родители снова оказываются рядом. Мама касается моей руки и тихо говорит, глядя на второго меня:
– Я всегда знала, что ты очень смелый и умеешь любить.
Я молчу и неотрывно смотрю на самого себя, обложенного медицинскими принадлежностями.
– Мы очень скучаем по тебе, но ты ещё нужен здесь, – отец подходит к Лупите и касается её плечей. На мгновение она замирает, но тут же закрывает лицо руками сотрясаясь ещё сильней. Я не слышу рыданий, но вида этой серой картины хватает, чтобы внутри всё сжалось в тугой комок.
Да, отец прав. Я ещё нужен. И не могу сейчас эгоистично думать о себе. Коротко киваю своим мыслям и комната снова исчезает. Мы снова втроём.
– Спасибо. Я вас очень люблю, – со всей теплотой говорю маме и папе.
– Мы знаем, – говорит мама улыбаясь.
– Мы тоже тебя очень любим, – говорит папа и берёт маму за руку. – Теперь тебе пора.
Их силуэты начинают светиться и постепенно растворяться. Комната заливается ярким белым сиянием. На душе становится так тепло и уютно. Меня ждут дома. От этой мысли желание вернуться разгорается во мне всё сильней и достигает максимума.
Я открываю глаза.
***
Монотонное звучание кардиографа наполняет светлую палату. Маленькая темноволосая девочка, сидя на руках у мамы, рассказывает папе как прошёл её очередной день в садике. Девочка искренне верит в то, что папа её слышит, просто ответить пока не может.
– Адель, солнышко моё, – Лупита прерывает дочку.
– А? Мам, я ещё не закончила, – возмущённо лопочет девочка и вновь принимается за рассказ.
– Доченька, мне нужно тебе кое-что сказать.
Аделина надувает щёчки и несколько секунд думает, что ответить.
– Мы ещё не уходим?
– Нет... Ещё не уходим, – Лупита чувствует как её голос дрожит, но сдерживается, чтобы снова не расплакаться.
Она должна ей рассказать. Её маленькая, но уже такая умная дочка всё поймёт.
– Помнишь, я тебе говорила, что папа спит, потому что болеет?
Девочка угукает и продолжает:
– И когда он вылечится – то проснётся!
– Девочка моя, папа не может проснуться.
– Как это "не может"?
– Доктор сказал, – Лупита прочищает горло, – доктор сказал, что папа болеет сильнее, чем мы думали и не сможет проснуться.
– Никогда? – глаза Аделины округляются.
Этот разговор оказался тяжелее, чем рассчитывала Лупита. Маленькая Аделина – младшая дочь Джереми. Она никогда не видела папу в бодрствующем состоянии, не слышала его голос, не видела его улыбку. Но, каким-то чудом полюбила его так сильно, что всегда рвалась в больницу, желая снова увидеть и рассказать о том, как прошёл её день. Вот она – истинная, не испорченная благами и изысками, любовь ребёнка к родителю.
Джон старше и он воспринял принятое решение без лишних слов. Лупита поговорила с ним днём раньше и они вместе пришли в больницу, чтобы попрощаться. Первое время после той страшной аварии мальчик плакал и звал папу, но всё время натыкался на сочувствующие взгляды знакомых. Джон оказался в очень незавидном положении – оба родителя в больнице, а он жил у бабушки с дедушкой. Когда он спрашивал, где мама и папа, ему отвечали, что родители пока не могут прийти к нему. А когда мама вернулась, то показала мальчику маленькую, живую куколку. Так у него появилась сестра – Аделина. Его любимая, маленькая сестрёнка. С ней Джонни не чувствовал себя покинутым.
Со временем, воспоминания Джона об отце стали затуманиваться. Ребёнок видел молчаливого папу лежащим на белой простыне и не знал, как ему себя с ним вести. Мальчик не привык только рассказывать, он хотел, чтобы ему отвечали. Да и разве спящий человек может что-то слышать?
Лупита собралась с духом, крепче прижала дочь и сказала:
– Да, родная моя. И мы сегодня пришли попрощаться с папой.
– Нет! – закричала Адель и упёрлась маленькими ручками в маму.
Не веря тому, что это говорит мама – её любимая, добрая мама, ребенок повторял это слово надеясь достучаться до неё.
– Доченька, ты должна понять, – Лупита уже не могла сдерживаться и слёзы снова покатились по щекам, – так будет лучше.
"Так будет лучше" – эту фразу, сказанную врачом, она повторяла себе каждый раз, когда сомневалась в принятом решении.
– Нет! Нет! – крики ребенка привлекли медперсонал больницы, – Нет!
Медсёстры принялись успокаивать ребенка и её мать, но девочку уже было не остановить. Она ловко спрыгнула с колен мамы и со всей силы вцепилась в руку отца.
Именно в этот момент Джереми Дальмонт вышел из пятилетней комы.
***
Врачи говорят, я вполне успешно иду на поправку и совсем скоро смогу вернуться домой. Белые стены больничной палаты мне уже так опостылели, что я с тоской смотрю в окно на яркую зеленую листву. Меня навещают мои родные и друзья, благодаря им я чувствую себя счастливым.
Когда я впервые увидел здесь Лупиту – моё сердце сжалось. Вокруг её глаз проступили морщинки, волосы стали на порядок короче и она сильно похудела. Нет, я не стал любить её меньше, но почувствовал себя виноватым за всё то, что ей пришлось пережить. Пока я лежал в бессознательном состоянии столько лет – Лупита занималась детьми, работала, занималась управлением имеющегося бизнеса, вложилась в новый. Обстоятельства вынудили её стать такой или я просто никогда по-настоящему не знал свою жену? Она взвалила на свои хрупкие плечи слишком много, и от этого я ещё больше чувствовал себя бесполезным куском мяса. Даже, когда год назад смерть забрала её родителей один за другим, она не опустила руки. По сравнению с Лу я полное ничтожество, не достойное её любви.
Ещё больше я ждал и боялся встречи со своими детьми. Мне говорили, да я и сам понимал, что они стали уже большие, но каково было моё удивление, когда я впервые увидел свою дочь. Встречи с ней я боялся больше всего.
Помню, что вздрогнул от звука открывающейся двери и крика
"папа", затем, увидел маленькую девочку. Она пулей влетела в палату и запрыгнула на кровать. Её маленькие ручки обвились вокруг моей шеи и я почувствовал как сильно она прижалась. Весь мой страх в этот момент отступил на задний план – я обнял её и поцеловал в темноволосую макушку. Позже Лупита рассказала, что я очнулся от её прикосновения. Можно ли считать, что это не я принимал решение вернуться из своей иллюзии, а моя дочь? Может именно она стала моей спасительницей?
С сыном встреча прошла иначе. Он не бежал сломя голову ко мне, но и не сторонился. Джонни в полном молчании подошёл ко мне и просто, по-родственному, крепко обнял. В тот момент нам не нужны были слова. Этого объятия мне было достаточно, чтобы понять – теперь всё хорошо.
Сегодня ко мне должен прийти Мэт. Подумать только, мы не виделись уже пять лет, но для меня это кажется невозможным. Кажется, прошло не больше месяца, однако, всё и все вокруг говорят об обратном. Погружённый в свои мысли, разглядывая виды за окном, я не сразу услышал звук открывающейся двери.
– Здорово, коматозник! – донеслось до слуха.
Я поморщился от такого обращения и уже готов был бросить что-нибудь аналогичное в ответ, но, обернувшись, немного завис от удивления. Мэттью Манго – мужчина, чей вид раньше напоминал заядлого тусовщика, значительно преобразился. На лице появилась растительность, ранее ненавистная им рубашка, теперь была заправлена в брюки со стрелками. Лишь небольшой кусочек татуировки выдавал в нём моего старого друга.
– Ты пришёл меня морально добить? – подняв челюсть с колен, спросил я, – Что с тобой случилось?
– Женщина, – коротко бросил он и улыбнулся, обнажая зубы.
Ах, да – Габриэлла. Лупита рассказывала, что они всё ещё вместе. Даже не представлял, что она так повлияет на него.
– Ты... стильняшка, – я вспомнил недавнее слово, произнесённое дочерью и одобрительно кивнул.
Мэт разразился хохотом, отчего в палату зашла медсестра и пригрозила, что выгонит, если он не станет вести себя тише.
– А ты, я смотрю, времени зря не терял. У тебя там, – он постучал пальцем по лбу, – уроки современного сленга проходили?
– От дочки услышал, – проворчал я.
– Ах, милая девчушка, даже удивительно, как у такого чуда как ты, родилось столь совершенное создание.
Я хохотнул и тут же посмотрел на дверь – не услышала ли медсестра.
– Я тоже рад тебя видеть.
Мэт, вместо ответа, заключил меня в объятия и сжал до хруста в костях. На миг мне показалось, что в палате летает много черных мух.
– Как же я рад видеть твою морду с открытыми глазами, дружище!
Когда с радостными возгласами было покончено я решил перейти к более насущным проблемам и сразу пошёл в наступление.
– Расскажи хоть, что произошло за всё это время?
– А у своих не спрашивал что ли?
Я неловко улыбнулся, подтверждая его слова. Мне действительно было не до расспросов о том, как шли дела у Лупиты или в городе всё это время. Нам с Лу не нужны слова, чтобы передать всю свою радость от встречи. К тому же я знал, что моя жена никогда не скажет, что ей было трудно без меня. Об этом было проще спросить Мэта, кто, как не он, скажет всю правду-матку в глаза, даже не краснея?
– Ну, с чего тебе начать? Я не женился, хоть активно меня и пытаются окольцевать, но тебе ведь не это интересно?
– Это определенно интересно, но лучше оставим это на десерт. Скажи мне лучше, откуда взялись деньги, чтобы меня столько держать на аппарате? Я не стал спрашивать Лупиту – всё равно не скажет, но ведь это удовольствие не из дешёвых.
– Зря не спросил. Я думаю она бы тебе сказала, – Мэт загадочно ухмыльнулся.
Я недоуменно поднял брови.
– Ты тот ещё жук, Дальмонт! Такие деньжищи припрятал и даже усом не повёл! Хоть бы мне сказал! Ещё друг называется.
От этих слов я ещё больше удивился и, вероятно, мой вид заставил Мэта растеряться.
– Серьёзно? Ты был не в курсе?
– О чём ты?
– О-фи-геть, – протянул друг, – Ты джек-пот сорвал и даже не знал? Лупита нашла лотерейный билет в твоём кабинете. Деньжищ – Альто не клюют. Там уже год на исходе был, мы за два месяца до обнуления результатов на связь вышли с организаторами, – Я слушал Мэта разинув рот, – Ты бы хоть взял за правило иногда проверять приобретенные лотерейки. Денег с выигрыша хватило, чтобы тебе тут отпуск оплатить с капельницами и медсёстрами, и ремонт доделать в доме. Ну, и, конечно, "Страж" цветёт и пахнет, не без моей помощи, конечно, – он улыбнулся голливудской улыбкой.
Такого я не ожидал. Я даже не помнил ни о каком лотерейном билете. Если подумать, какой-то клочок бумаги вернул меня к семье. Ведь если бы не было денег содержать меня в больнице, я бы уже давно лежал в земле и удобрял маргаритки.
– Там было так много?
– Там было неприлично много! Приезжали репортёры, хотели снимать Лупиту, хорошо хоть удалось вдолбить им в голову, что сейчас не самый подходящий момент. Эшли говорила, что Альфонсо рвал и метал от злости. Как так, его бывшей жене свалилось такое состояние в то время как он безуспешно пытался вернуть себе своё? Даже обвинял её в той краже, но это легко проверили – выигрыш ни коим образом не был связан с деньгами Альто. В общем веселуха та ещё была.
– А про... – я понизил голос, – про Билла, получается, ничего не известно?
– Нет, исчез также, как семнадцатилетние девственницы из этого мира. Живёт себе припеваючи где-нибудь.
Я ухмыльнулся и ненадолго задумался, переваривая информацию. Мэт меня не торопил.
– Так значит ты помогал моей семье? – наконец заговорил я.
– Все помогали. Или ты думаешь, что свинтив в кому, смог бы так легко отделаться от друзей?
– Спасибо, – я благодарно улыбнулся и замолчал.
Даже когда я был на грани смерти, друзья не оставили мою семью и помогали, чем могли. Это дорогого стоило, смогу ли я когда-нибудь им отплатить той же монетой?
– Ну так что там с твоим окольцеванием? – решил я прервать повисшую тишину, – Рубен и Майли уже не против тебя видеть своим зятем?
– О, ты ведь не знаешь...
– Чего? – не понял я.
– Майли... умерла.
Майли. Милая старушка из библиотеки. Казалось, я до сих пор помню вкус фирменного рыбного пирога, слышу её расстроенное ворчание, если я не мог прийти в гости, а также, пусть и добрые, но, всё же нравоучения. Жаль, что мне не удалось с ней попрощаться.
– Давно?
– Уже три года как. Она приходила к тебе, но ты, конечно, этого не помнишь. Я думаю она очень привыкла к тебе.
– Я тоже к ней привык. Как мистер Рубен?
– Держится, куда уж ему деваться? Хотя ему, определенно, тяжело без Майли.
Мы снова замолчали. Мэт дал мне время, чтобы принять новую информацию, но потом заговорил:
– Джер, в тот день когда ты... Тебя сбила машина, ты помнишь о чём мы говорили?
Я силился вспомнить события того дня, но в голову ничего не приходило. Осторожно качнув головой я выжидающе уставился на друга.
– По поводу девчонки, которую в Бриджпорте поймали. Как же её звали... – Мэт почесал затылок, силясь вспомнить, – Элен, Лина, Элеона...
– Энола, – напомнил я.
– Да, точно, Энола Грин. Я съездил тогда в город, но, сожалею, ничего не узнал. Она отказалась что-либо мне говорить. Всё твердила, что Джереми Дальмонта не видела уже более семи лет, как и того парня – Генри, кажется. Думаю она была сильно напугана, боялась, что её упекут обратно в то место.
Я кивнул. Эта часть моей жизни была скрыта от меня не только в подсознании, но даже в реальной жизни я не мог ничего узнать о прошлом.
– Спасибо, что узнал, но я думаю это к лучшему.
– В смысле?
– Понимаешь, пока я... спал, – я с трудом подобрал слово, – я кое-что вспомнил о себе.
Мэт удивлённо вскинул брови и, кажется, даже затаил дыхание.
– Да, я вспомнил своих родителей, будешь смеяться, я даже с ними разговаривал, – я глупо улыбнулся. – Вспомнил, что у меня была собака и как она погибла. Вспомнил Генри, школу, олимпиады, как впервые поцеловался с девушкой и как пытался курить. Но... то, что происходило в клинике, осталось под замком.
Я будто снова ощутил боль в кулаках от ударов о каменную дверь.
– И я решил, что так надо. Сам посуди, когда я хотел уехать отсюда в Сансет, меня всегда что-то останавливало, – в голове всё начинало раскладываться по полочкам. – Сначала этот шторм, потом я остался ради Лупиты, сейчас вот эта авария. Может, мне не нужно знать о том, что там произошло? Может это сделает меня хуже?
– Чувак, это часть твоей жизни, как ты можешь стать хуже? Ты не виноват, что над тобой издевались. Я бы ещё понял, если бы ты был врачом-маньяком, расчленяющим старушек и детей, но сейчас ты всё равно другой человек!
– В этом-то и дело, Мэт! Я другой! У меня любимая семья, замечательные друзья, есть желания и интересы, а если я узнаю о себе что-то, что надломит мои идеалы, смогу ли я остаться таким же?
Я замолчал, давая Мэту время на размышление. Для себя я уже всё решил и теперь хотел лишь поделиться своими мыслями с близким человеком.
– Я... чёрт знает! Может ты и прав. Короче, делай что хочешь, но я бы всё равно не успокоился, пока не узнал о своей жизни всё: начиная от того на каком горшке сидел в яслях, и заканчивая тем, в какой аптеке закупал резинки.
– Я рад, что ты меня понял, – я благодарно улыбнулся и расслабился.
– Да ну тебя, – Мэт махнул рукой, но тоже улыбнулся.
Я мысленно сказал себе, что я всё делаю правильно и теперь действительно поверил в эти слова.