126. Она была так прекрасна
Она была так прекрасна, что у меня нет слов.
Она как будто явилась из песен, из книг, из снов.
Она сказала: "Не смейте на меня так смотреть."
Мне нравилось смотреть на Десмеру с детьми. Вероятно, потому что мне вообще нравилось смотреть на Десмеру. Или потому что она к ним подходила так редко, и я старался улучить любую возможность увидеть их всех вместе. Во время беременности Десмеры чего только я себе не придумал, по какому поводу только не беспокоился, но реальность оказалась очень далека от моего воображения. Во-первых, вокруг малышек всегда суетились мои родители, улыбка не сходила с маминых губ, пока она до бесконечности возилась с новорожденными внучками. Папа, разумеется, не отходил далеко от мамы. Так что даже если бы Десмера хотела уделять детям внимания больше, чем необходимо для кормления, у нее вряд ли это получилось бы. А во-вторых, как раз этого-то она и не хотела.
Столько месяцев я старался избавиться от разъедающей ревности, испытывал к самому себе отвращение, потому что не хотел этих детей. И в то же время все во мне замирало от восторга: Десмера, беременная и уязвимая, нуждалась во мне, в моей заботе и поддержке. В тот день, когда она сказала, что оставит ребенка, я впервые ощутил – мы вместе. Мы стали по-настоящему связаны. Теперь же, когда дети появились на свет, все это казалось сном. Я думал, что она будет увлечена детьми, и потому ей будет не до меня. Все матери, которых я знал, были такими: мама, Ви, Марси, разрываясь между детьми и кем или чем-либо еще, всегда выбирали первое. В меньшей степени Мэл, но с ней и Джорджи вообще все вышло не так, как должно. Десмера была совсем другой. Малышки были для нее обязанностью, крайне утомительной и, порой, очень громкой. Ровно по часам она шла в детскую, кормила сначала одну, потом вторую, затем укладывала их обратно в кроватки. И все. Словно забывала об их существовании до следующей отметки на циферблате.
Какая-то часть меня подленько радовалась тому, что я не пропаду в забвении подгузников и бутылочек. Но лишь часть, и не самая лучшая. Все остальные части меня беспокойно ворочались, не зная, какая правда хуже: у Десмеры послеродовая депрессия или же ей и в самом деле все равно. О, да, нельзя было назвать меня родителем года, нельзя было сказать, будто я мечтал об этих детях. Но они уже у меня были. И мне было не плевать. А ей? Я не знал. И очень боялся спросить. Ее отказ тогда, в ресторане, все еще отзывался колкой болью в груди, повторения мне не выдержать.
Домой из больницы их привезли через две недели, не смотря на благополучные роды и полностью уложившиеся в нормы показатели малышек и матери, доктор Найджел настояла на дополнительном наблюдении.
- Двойня – это всегда повышенный риск осложнений, - сказала она, - поэтому я и рекомендую вам еще немного побыть в стационаре. Мисс Фишер прекрасно восстанавливается, даже опережает показатели. А девочки полностью доношенные и здоровые малышки. Так что, уверена, это исключительно перестраховка.
Так оно и было. Подобный регламент, оказывается, всегда применялся при многоплодных беременностях, поэтому даже мама не волновалась. Десмера не пришла в восторг от необходимости торчать в больнице еще две недели, но вынуждена была подчиниться предписаниям медиков. Она почувствовала себя хорошо быстро, к вечеру второго дня уже совершенно спокойно перемещалась без помощи коляски или персонала. Оставшиеся в больнице дни, Десмера в основном скучала и постоянно спрашивала меня, когда уже можно будет уйти отсюда. И вот, наконец, нам разрешили забрать малышек и вернуться домой, где их уже давно с нетерпением ожидала вся семья.
Девочки сразу оказались в центре всеобщего внимания. Мама постоянно крутилась возле них, папа крутился возле мамы, следом за ними робко заглядывали в детскую Джорджи и Этти. Неподдельное любопытство на их лицах каждый раз вызывало у меня улыбку, а глядя как двое трехлеток пытаются соблюсти тишину, не рассмеяться было просто невозможно. Большинство новорожденных, наверное, не выдержали бы такого массового паломничества, но нам повезло – обе малышки спали крепко, почти не будили ночами. Видимо даже такие маленькие, они уже поняли, что всеобщая любовь бывает утомительной.
Редко и исключительно по необходимости заходила к ним Десмера, а я, вопреки собственным мрачным предчувствиям, никак не мог от них оторваться надолго. Не знаю, может быть, дело в том, что я пропустил все это со старшими детьми. Наблюдать за парой крохотных свертков я мог часами, изучая их характеры и формирующиеся привычки.
Изабелла Фишер де Лоран родилась первой, получив от меня смуглый цвет кожи, а от Десмеры удивительного алого цвета глаза и светлые волосы. Она всегда просыпалась первой и плакала только если ей срочно требовалось сменить пеленки. Маленькая Белла не терпела никаких неудобств, зато спокойно ждала пока ее покормят или возьмут на ручки, где она непременно будет хныкать и возиться, пока не устроишь так, как удобно именно ей.
Младшая из малышек в свидетельстве о рождении была записана как Джейн Амелия де Лоран, но никто ни разу назвал ее Джейн, более нежное и ласковое «Амелия» звучало с первого же дня. Светлая кожа, светлые волоски – она была словно фарфоровая куколка, бледная, тихая и спокойная. Пока Амелия не проснулась и не распахнула глаза: зеленые, яркие – единственное, что она унаследовала от меня, ее можно было бы принять за нездоровую, недоношенную. Но она смотрела ясно и спокойно, улыбалась и обожала сидеть на ручках, причем держать можно было хоть вверх ногами, главное не возвращать обратно в кроватку: малышка не выносила одиночества.
- Вот так! – мама ловко подоткнула край пеленки, обернув ее вокруг Беллы, - поняли?
Мы с Десмерой переглянулись, она сначала нахмурилась, потом пожала плечами. Наука пеленания младенцев никак не давалась ни одному из нас: у Десмеры просто получался невнятный комок, у меня вроде все шло как нужно, но почему-то только с Амелией. Белла же, едва я заканчивал работу, начинала хныкать и ерзать, через пять минут превращала все мои старания в такой же невнятный комок, как и у Десмеры. Мама покачала головой, вздохнула и взялась за новую пеленку:
- Смотрите еще раз. Как вы только собираетесь справляться, когда мы с Гедом вернемся на Твикки?
Очевидно, что никак. Я не питал иллюзий по поводу своих талантов в уходе за младенцами, так же как и талантов Десмеры. Одним, без помощи родителей, нам точно не справиться, особенно с учетом, что мне уже нужно возвращаться к работе, поэтому я собирался самым банальным образом найти няню. Мама это не одобрила бы, но ей и необязательно было знать об этом. Через несколько недель они с отцом возвращались в Каменский замок, пока мамино здоровье не начало снова ухудшаться, поэтому теперь она старательно готовила из нас примерных молодых родителей. Наверное, со временем наши навыки улучшаться, просто малышки не могут ждать, будто куклы на полке. Для них будет лучше, если в доме будет кто-то, способный полноценно и правильно позаботится о них в любое время дня и ночи, а ни один из нас пока не может таким похвастаться. Пару дней назад, я уже обратился в агентство для подбора кандидаток, но пока мама еще не улетела к южным морям, стоило поучиться у нее обращаться с младенцами. И я честно старался взять все, чем она с такой радостью и вдохновением делилась.
Все в доме крутилось около малышек, да оно и не удивительно – новорожденные всегда вызывают суету вокруг собственных персон. Мэл, как всегда, пришла на выручку и взяла к себе Этти и Джорджи на несколько недель, чтобы дать нам время хоть немного адаптироваться и выстроить новый порядок жизни. Конечно, их познакомили с сестрами, но и те, и другие пока были слишком малы, чтобы полностью оценить всю важность момента. Для четырехлетних мальчиков лежащие в кроватках пищащие младенцы никогда не были чем-то, заслуживающим особого интереса. Мои дети в этом ничем не отличались от прочих четырехлеток: сначала во все глаза разглядывали девочек, а через минуту уже отвлеклись на игрушки, в избытке наполнившие новую детскую.
И все же, за пределами уютного сиреневого мирка малышек, жизнь продолжала идти своим чередом. Все собирались в столовой на последний ужин перед отъездом родителей на Твикки. Мама, напевая что-то себе под нос, выносила из кухни все новые и новые блюда, хотя место по центру стола уже грозило лопнуть от блестящей под соусом индейки, ароматного мясного рулета, здоровенной плошки салата, супницы и большого блюда с отварным картофелем. И все это не считая закусок.
- Кажется, она решила накормить нас так, чтобы хватило до возвращения, - вполголоса сказал я отцу, доставая из буфета приборы. Он только улыбнулся и продолжил расставлять тарелки, мамина любовь к кулинарии была общеизвестна. Десмера сидела, подперев голову рукой, и молча смотрела в окно, я любовался ей, такой непривычно худой и хрупкой, после всех этих месяцев. Хотелось приласкать, поцеловать ее, для чего-то большего еще было слишком рано. К тому же родители вряд ли оценили бы, уложи я Десмеру на стол, смахнув столь старательно приготовленный мамой ужин. Пришлось довольствоваться легким касанием к ее ладони, спокойно лежавшей на скатерти.
- Еще один прибор, Гед, - не сбавив шага, в столовую с опозданием ворвалась Терри, излучая мощную волну удовольствия и радости, - хочу представить вам кое-кого.
Мамино недовольство опозданием на ужин было мгновенно побеждено любопытством. Папа, не показав ничем удивления, встал и добавил еще один комплект тарелок и приборов, а затем вернулся к своему рулету с горошком. Все, кроме вечно-нейтральной Десмеры, с интересом воззрились на Терри.
- Заходи, - улыбнулась она кому-то, глядя в сторону проема из кухни.
Послышались негромкие шаги, следом вплыл сгусток волнения и легкого испуга, а только потом вошла девушка. Невысокая, ниже Терри почти на полголовы, стройная шатенка, явно ощущавшая себя не в своей тарелке. Терри улыбнулась ей, не показывая клыков, нежно тронула за локоток и подвела чуть ближе к столу:
- Бертрис Роуз, - представила она гостью, и добавила, не тратя попусту время и слова, - мы вместе.
Прежде чем кто-либо успел отреагировать на новость, мама с недоумением спросила:
- Почему вы все еще стоите, милая? Индейка остывает. Терри, разве можно держать гостей у полного стола так долго?
- Это Урсула, моя… хм, кузина, - вполголоса представила маму Терри, - она очень любит всех кормить и ненавидит опоздания к ужину.
- И..извините, мэм, - на щеках Бертрис мгновенно проступил румянец, голос ее был мелодичный и негромкий.
- Не волнуйтесь, мисс Роуз, - папа чуть качнул головой, - лучше скорее садитесь и наполняйте тарелку. Ничто лучше не поднимает Урсуле настроение, чем хороший аппетит у гостей.
- Это Гед, муж Урсулы - Терри отодвинула стул и помогла Бертрис устроиться. Махнула рукой в мою сторону, - там их сын Тео. И Десмера, она… Ну, она тоже здесь живет.
- Очень рада познакомиться, - вибрация от ее волнения все еще будоражила эмпатию. Бертрис понадобилось еще какое-то время, чтобы успокоиться, а к концу ужина ее улыбка, наконец-то, стала искренней. Мама неустанно подкладывала ей в тарелку самые вкусные (и самые большие) кусочки, пока Терри не пресекла попытки уморить гостью путем несварения. Бертрис, из вежливости промолчала, но ответила ореолом такой благодарности, что я даже поперхнулся на другом конце стола. Ее эмоции были яркими, теплыми, давно такого не ощущал.
- Откуда вы, мисс Роуз? – спросил отец, когда все закончили ужин и расположились в гостиной с напитками. Десмера поднялась наверх, в спальню.
- Из четвертой параллели, выросла в маленьком симлендском городке - отозвалась Бертрис. – Сейчас работаю в организации Айни, мы занимаемся помощью и поддержкой детей с синдромом Левкоева.
- Так мы и познакомились, - добавила Терри, - помните, ту поездку в «Дом Террано»?
Родители синхронно кивнули. Меня там не было.
- Мне понадобилось немного времени, чтобы выделить часть средств из оборота, но уже больше трех лет я оказываю поддержку непосредственно «Дому Террано» и особому Фонду имени Долорес Синглс.
- Весьма щедрую поддержку, - заметила Бертрис, вспыхнув смесью радости и восхищения.
- Деньги идут сиротам с синдромом Левкоева, чьи отцы погибли или же отказались от них. У нас, к сожалению, им часто тяжело адаптироваться в обществе, а в четвертой ситуация несколько более благоприятная. В качестве улучшения межмировой координации для помощи синдромникам, общество Айни предложило услуги своих специалистов. В результате всей этой сложной истории мы и встретились, - Терри взяла Бертрис за руку и легонько сжала.
О четвертой параллели я знал немного, как и о любых других параллелях, за исключением собственной. Мне приходилось путешествовать между мирами, но происходило это или в глубоком детстве, или недостаточно надолго, чтобы можно было получить хоть какое-то впечатление. На ум пришел концерт в Бриджпорте во время тура, а так же пара каникул с кузеном Роланом – ни то, ни другое не оставило в памяти достаточно впечатлений о самих мирах. Четверка, если я правильно помнил, была миром довольно закрытым. Где-то слышал, что процесс получения визы туда описывали аббревиатурой «ДСД» - «Дорого. Сложно. Долго». Относительно проще было медикам и ученым, там они были востребованы так же, как и везде. А, ну и самый известный факт о четверке: именно оттуда, всего лет пятнадцать-двадцать назад, к нам пришло мортемианство - самая благочестивая и нудная религия одновременно. Великовозрастные девственники всех трех континентов коллективно пришли в экстаз, словили приход Пресвятой Беллы и ринулись настраивать церкви, торчащие теперь в каждом городе по несколько штук. Уж не знаю почему, но паству мортемианские священники набрали феноменально быстро. Пресловутый мортимеров камень мелькал на шеях не только пожилых пенсионеров, по ошибке перепутавших церковь и клуб садоводов, все чаще он встречался и у моих ровесников. А однажды я наблюдал за целой стайкой девчонок, еще школьниц, в белых платьях до самых щиколоток – церковный хор. Помнится, в мое время, ни одна старшеклассница не надела бы на себя такую хламиду, даже если бы ей угрожали мучительной медленной смертью. Загадкой оставалось лишь то, как эта религия, почитающая и почти превозносящая «детей Левкоевых, дары Создателя нашего» или как там правильно, умудрялась вполне мирно сосуществовать с неприятием и неприязнью к синдромникам у нас. Ведь не смотря на просветительскую деятельность мортемианских пасторов, законы для граждан с синдромом Левкоева только ужесточались. По словам Бертрис, Айни до политики и законов дела не было, в седьмой параллели, во всяком случае, их больше интересовали сами дети и их благополучие в столь негостеприимном мире. «Ну, хоть кого-то», - проворчал голос Блейза у меня в голове.
- Щедрость Терезы сложно оценить только цифрами, - в Бертрис вдруг прорезалась нотка гордости, - такие суммы выходят далеко за пределы «просто денег».
Не помню, чтобы кто-либо называл Терри полным именем и оставался цел. Она его не выносила.
- О, это и не были «просто деньги», - Терри ухмыльнулась, казалось, даже не заметила ненавистное обращение, - как не была и благотворительность в полном смысле. То есть была. Но не целью, а средством.
- Звучит любопытно, - я прищурился, - а подробнее?
- В другой раз, Тео, - сказала Терри, созерцая опять явно покрасневшую Бертрис, - в другой раз.
Интересно, она всегда так? Это от скромности или из-за бледной кожи? Конечно, до совершенно-сливочной, кожи Десмеры, Бертрис было, конечно, далеко, но все же оттенок довольно светлый. Хотел бы я увидеть, как покраснеет Десмера… Но она никогда не смущается. Очень жаль.
Мы поболтали еще немного, пока Бертрис не начала явно клевать носом. Похоже, сильное волнение, наконец отпустило ее, и обернулось взамен сильной усталостью. Терри, с ласковой улыбкой на губах, повела ее наверх, следом засобирались родители – мама тоже явно утомилась, пока готовила всю ту гору еды. Несколько минут тишины, когда их шаги затихли, и я тоже отправился спать.
***
И я так рассмеялся! я сказал ей: "Глядя на вас
Мне хочется с вами выпить и пригласить на вальс"
Она сказала: "Не лезьте, чтоб потом не жалеть."
Я понял, что безумно скучал по ней, как только Десмера прижалась губами к моей шее. Инициатива с ее стороны случалась не часто, но всегда была однозначной. Этот раз не стал исключением.
- Разве нам уже можно?
Доктор Найджел точно говорила воздерживаться не менее шести-восьми недель. Я вспомнил тот строгий разговор, и был готов уже застонать от разочарования: прошло всего три с половиной. Десмера поморщилась, села на меня сверху и одарила глубоким поцелуем.
- Да.
- Но врач говорила… - я предпринял еще одну слабую попытку, хотя не имел ни малейшего желания отказывать от ее предложения.
На это она даже не ответила. Повела бедрами, прижалась всем телом, отлично знала, как именно это на меня подействует. Не прогадала. Сопротивление было сломлено в зародыше, его место заняло предвкушение. Я хотел ее, я мечтал о ней. Мне не хватало Десмеры в постели уже много недель, с тех пор как это запретили из-за поздних сроков беременности. Нет, никаких мучений не было, так было нужно, и я воспринимал это спокойно, просто скучал. Очень скучал.
Я перекатился, не разрывая поцелуй, Десмера оказалась снизу. Ее запах заполнил легкие, самый любимый аромат неспелых яблок и мяты. Теперь не она целовала меня, а я ее. Целовал, ласкал, стянул что-то, мешавшее добраться до кожи, дотронуться по-настоящему. Мне нравилось гладить ее ладонями, ощущать тепло кончиками пальцев, чувствовать каждое встречное ее движение. Касаться королевы всегда было привилегией, и я, после столь долгого отлучения, был намерен наслаждаться каждым мгновением.
Десмера вздохнула, выгнулась, подставила грудь под мои руки и губы. И я, с удовольствием, погладил и поцеловал все, до чего смог дотянуться, спустился ниже и повторил там все то же самое. Дыхание ее участилось, тело разогрелось, но я не останавливался, мне нравилось слушать ее негромкие стоны. Она не вытерпела долго, как всегда. Потянула меня обратно и обхватила ногами, без единого слова давала понять, что именно ей нужно прямо сейчас. Желания наши совпадали, как никогда. Десмера подалась навстречу, с тихим вздохом, я ответил тем же, только очень осторожно – не хотелось причинить ей боль. И ей не было больно, ей было хорошо, это я ощутил почти сразу, а потом едва не задохнулся: эмоции Десмеры обрушились горячей волной, заглушив даже собственные чувства.
- Дес…мера, - прошептал я, не веря самому себе. Такого никогда не было, никогда ничего не было, кроме слабых бледных отголосков. В этот раз ее чувства были такие яркие, что обжигали эмпатию, ударами тока.
Я и не знал что и думать, не сошла ли она с ума
- Продолжай, - она распахнула глаза, подарив еще больше чувств, если это было возможно. Обняла меня за шею, запустила руку в волосы, и притянула к себе. Я и не думал останавливаться. Я брал все, что она давала, ее тело и ее эмоции. Десмере было хорошо, она радовалась, испытывала наслаждение и удовольствие, возбуждение ее искало выход, как и мое. Мне нравилось ощущать все, наконец-то, все по-настоящему. Я-то думал, что счастье - это просто быть с ней, теперь же понимал: до этого словно ничего и не было. Без этого, без ее эмоций, все было не полным, не настоящим. Чувствовать Десмеру только физически, все равно, что только наполовину. Впервые все было иначе. Она раскрылась, словно цветок, нежная капризная орхидея, чертовски сильно стиснувшая меня во время экстаза. Я едва смог двигаться, еще чуть-чуть, только чтобы успеть последовать за ней.
- Как ты это сделала?
Мы лежали, запутавшись в постельном белье, влажные и уставшие. Все части тела охватила приятная истома, какая бывает только после хорошего секса. В голове все шумело, лопалось счастливыми разноцветными пузырьками, к неспелым яблокам и мяте примешался солоноватый запах пота.
- Сделала что?
Она повернулась набок, согнула руку в локте, поддерживая голову. Влажные кольца волос обрисовали грудь, ладонь сразу зачесалась, желая ощутить приятную тяжесть снова. Я протянул руку и погладил вершинку, стирая выступившие капли:
- Впустила меня.
- Не понимаю, - идеальный лоб пронзили морщинки.
- Я тебя чувствовал своим даром. Эмпатией. Не так, как раньше.
- О.
- Это было… слишком хорошо, чтобы рассказывать. Не знаю, как правильно выразить.
- Тео, хочешь еще раз – так и скажи.
- Я не это име… А ты?
- Да.
- Ладно, - я чуть сжал ладонь, потом легонько прочертил дорожку пальцами вдоль талии, к бедру. Она не шевелилась, только чуть улыбалась и разрешала себя ласкать. Я потянулся за поцелуем, Десмера откинулась на подушки, увлекая меня за собой… Ну, поговорить-то можно и потом.
Родители уехали на Твикки, когда малышкам пошел третий месяц. Мама все время звонила мне и закидывала все мессенджеры просьбами высылать больше фотографий детей. Желательно каждые пару часов. Я просто физически не всегда мог выполнить ее пожелания, но знал – она не хочет ничего пропустить. Если бы не подорванное здоровье, мама была бы рядом каждую минуту жизни всех своих внуков. Все еще было больно вспоминать, что именно оказало влияние на ее здоровье, а забыть было бы нечестно - моя роль в этом была тоже немалой. И я понимал ее как никто, потому что пропустив самое начало в жизни старших детей, теперь не хотел повторить то же самое с дочерями. Но, как бы мне ни хотелось, быть рядом с ними каждую минуту у меня бы никак не получилось, а с Десмерой… С ней у меня были сомнения захочет ли она. Это не говоря уже про Джорджи и Этти, которым тоже все еще нужна забота и присмотр. Так в нашем доме появилась миссис Люсинда Кранц – немолодая леди, обладающая прекрасными рекомендациями от агентства, а так же лично вырастившая девять своих детей. Теперь, когда нужно было заняться делами, я был совершенно спокоен за всех детей в доме, особенно когда старшие будут постоянно дома – во время медового месяца Мэл и Квентина.
Свадьба состоялась в середине сентября. Осень радовала теплой погодой и до сих пор свежей зеленью, создавшей приятный антураж. Небольшой загородный особнячок с таким же небольшим садом, все в светлых тонах и увитое плющом по самую крышу. Красиво. И совсем не похоже на нашу свадьбу – пышное торжество в одном из главных парков Блуотер, множество родственников и друзей. В этот раз собрались лишь самые близкие: семья Мэл, Марси с Кевином, еще несколько незнакомых мне людей, видимо родня жениха. И еще я. Ровным почерком Мэл в моем приглашении деликатно значилось «плюс один», но я был уверен, лишь из вежливости. И не был уверен в том, стоит ли мне вообще там быть, но Мэл не только прислала приглашение, но так же и повторила его устно.
Сама церемония, во избежание неприятных погодных сюрпризов, проводилась внутри особнячка, переоборудованного специально для таких случаев. Перекрытие второго этажа было убрано, чтобы сделать зал просторнее, а так же позволить невестам реализовать все свои самые смелые фантазии в декоре. Мэл осталась верна себе, устроив все не слишком вычурно, элегантно и со знанием дела. Высоченные зеленые колонны из плюща поддерживали внешний облик места, добавляли величия и торжественности моменту. Сложная деревянная конструкция с кружевными драпировками и бумажными фонариками напротив, сбивали весь пафос, превращали зал во что-то теплое, почти домашнее, и уютное. Выглядело красиво. И Мэл, не в белом, в сиреневом (или лиловом?) тоже выглядела красиво. Хотя… Наблюдая из второго ряда, как она улыбается Квентину, я попытался вспомнить видел ли ее хоть раз в жизни одетой некрасиво – не получилось. Она выглядела прекрасно абсолютно в любой момент времени.
Они произносили клятвы, сотрудница мэрии произносила стандартную речь, гости затаили дыхание. Лим покосилась на меня с плохо скрываемым превосходством, я пожал плечами. Нет, мне было совсем не безразлично. Смотреть на то, как женщина, которая не так давно была твоей жизнью, клянется любить и почитать другого мужчину – это нелегко. Я любил Мэл полжизни и продолжал любить теперь, но не так, как она того заслужила. Она была моим лучшим другом, всегда меня понимала и поддерживала, чтобы ни случилось. Она должна быть счастлива, а я ей этого дать не мог. Поэтому, когда я смотрел на нее там, на фоне зелени и прочей дребедени, сияющую и затопившую весь зал своей радостью, мне не было больно. Ей было хорошо, и мне было хорошо. В моем сердце не случилось зияющей пустоты, его давно и прочно полностью заняла Десмера. И, наверное, я был счастлив, что сердце Мэл тоже занято.
В отдельном помещении, соединенном с главным залом аркой, был накрыт фуршет с закусками, в баре подавали шампанское. Счастливая пара принимала поздравления и поцелуи от родственников, постепенно разбредающихся к столикам во внутреннем дворике. Накрытые кружевными скатертями, в окружении зелени и фонариков, они поддерживали общую картинку как нельзя лучше.
- Поздравляю, Мэл, - искренне улыбнулся я, позволив себе сдержанный поцелуй в щеку. Квентин ярко вспыхнул угольком неудовольствия, но тут же подавил эмоцию в зародыше От Лим, которой муж как раз принес тарелку с тарталетками и чем-то желтым, я заработал еще один негодующий взгляд. Как была мелким тощим чудовищем, так и осталась.
- Спасибо, Тео, - она тоже мне улыбнулась, шепнула что-то Квентину, и он отошел к тем самым незнакомым мне гостям. – Я очень ценю, что ты все-таки пришел.
- Ты сказала, что я тебе нужен. И я здесь, пусть все остальные и никак не могут понять почему.
- Отвечаю всем, - она издала негромкий смешок, - что просто не могу представить свою свадьбу без тебя.
- А Квентин?
- А Квентин если и не понимает, то уважает меня, - пожала она плечами. – Не так уж у меня много близких, с которыми хочется разделить лучше дни в жизни. Что поделать, если один из них оказался моим бывшим мужем и отцом моих детей?
- Вечно у нас все наизнанку, Мэл, - хмыкнул я, вложив долю иронии в голос. А потом добавил серьезно, – если он будет плохо с тобой обращаться…
- Не будет, не волнуйся.
Мэл подалась вперед и коснулась губами моей щеки, а потом повернулась и двинулась к Квентину. Он уже улыбался и протягивал ей бокал шампанского.
Я прислонился к стволу дерева и достал сигарету. Пошарив по карманам, не обнаружил зажигалки и, со вздохом, вызвал огонь щелчком пальцев, затянулся и прикрыл глаза. Фонтаны в пруду шуршали множеством водных струек, праздник еще продолжался, из-за дома слышалась музыка и голоса гостей. Накатила усталость из-за эмпатии, вынужденной весь день работать на полную катушку, да еще и с незнакомыми людьми. Здесь, на удалении от толпы, было спокойно и тихо, можно было расслабиться. С удивлением, я вдруг понял, что шумные тусовки меня больше не привлекают, и дело было не в свадьбе Мэл. С гораздо большим удовольствием, я предпочел бы сейчас оказаться дома, с малышками и сыновьями. А потом, после того как дети улягутся в кроватки, меня будет ждать Десмера и… И я на секунду даже подумал не возвращаться туда, к свету и голосам, а просто тихо покинуть праздник. Остановила только мысль о том, что Мэл расстроится. Она хотела меня видеть и, зная ее, у меня не было ни малейшего сомнения – отсутствие не только меня, а любого гостя на этой вечеринке будет замечено. На чувства почти кого угодно в этом мире мне было бы наплевать, но не на нее.
- Теодор? – мужской голос прервал мысли.
- Тео, – автоматически поправил я и резко открыл глаза, пытаясь вспомнить, когда в последний раз кто-то называл меня полным именем. Даже мама прибегала к нему редко, только когда была мной недовольна. Впрочем, возможно, Квентин тоже был мной недоволен.
- Ты в порядке?
В руках у него был бокал шампанского, а лицо выглядело столь же безупречно вежливым, как костюм безупречно подогнанным. Эмпатия почуяла его напряжение и настороженность, а я вдруг понял, что мы с Квентином никогда еще не оставались наедине.
- Все нормально, - кивнул я, поднял ладонь с зажатой между пальцев сигаретой, - не хотел никому мешать.
Теперь кивнул он, повисла пауза – обсуждать нам было нечего, говорить о погоде тоже почему-то никому не хотелось. Жаль, погода была прекрасная.
- Хорошо, - наконец отозвался он, и сделал шаг назад, чтобы вернуться к гостям.
- Квентин!
Он обернулся и вопросительно взглянул на меня.
- Береги ее, - выдохнул я, бросил на пол окурок и затушил ботинком, - пожалуйста.
- Да, - Квентин ответил коротко и твердо, тень недоумения подплыла ко мне облаком, ему не нужны были мои советы и просьбы. Но это была и не моя просьба. Однажды об этом просил меня Блейз, и это было единственное, о чем он вообще когда-либо меня просил. Я не смог, и он не смог. Однажды Мэл выбрала меня, теперь – другого, Квентина. И я принял ее желания так же, как когда-то Блейз, и сказал то же, что и когда-то Блейз. Круг замкнулся. Я кивнул и отвернулся, негромкие шаги Квентина затихли за углом.
- Ну что, скоро вернешься? – Ви улыбалась мне с экрана ноутбука, на заднем плане Франсконни что-то жевал. – Наш отпуск немного затянулся.
- Пока не знаю, - я пожал плечами и тоже ей улыбнулся, вдруг резко ощутив, как скучал по группе, - они еще такие крошки…
Прозвучало так умиленно, что я почувствовал себя своей мамой.
- Многодетный папочка, - фыркнул Франсконни, Ви шикнула на него.
- Но кое-какие наброски у меня уже есть. Отправлю вам файл.
- О, давай, - она оживилась, - а я сброшу наши заметки, Сэм и Пит уже тоже подключились!
Мы еще поболтали немного о работе, музыке, Ретте Хольце и всем прочем. Напоследок, Ви послала мне воздушный поцелуй, Франсконни отсалютовал ложкой, а влезшая в кадр Дайя показала язык. Я закрыл ноутбук и откинулся на спинку кресла. Нужно было возвращаться к работе, время уже пришло, и я в целом ничего не имел против, потому что скучал по музыке, по «Траве» и всему остальному. Мне нравилось играть, нравилось писать музыку, в последние месяцы было не так много возможностей заниматься этим – все-таки четыре ребенка это много, даже с учетом няни. Но мне удавалось найти время, в основном благодаря той самой студии, которую построили еще несколько лет назад, но так толком и не использовали. Она была небольшой: место для электрогитары, стены со звукоизоляцией (пафосный ресторан Терри был этажом ниже) и простое записывающее оборудование. Всего этого хватало, чтобы спокойно работать, записывать черновики и наброски своих партий, которые можно было отправлять остальным, но не более. И скоро предстояло вновь отправиться в Бухту, только вот как оставить семью? Это становилось с каждым разом все труднее даже до рождения Амелии и Беллы, а теперь… Теперь мне сложно было даже представить. Как это будет, если я не смогу вечером зайти к малышкам и полюбоваться, как они спят? Что делать без улыбки Джорджи, когда я читаю сыновьям перед сном? Когда в следующий раз мне доведется обнимать Этти, почти физически чувствовать, как он весь состоит из радости и счастья? И, конечно, Десмера. Потом, после всех вечерних ритуалов с детьми, меня ждала Десмера. Красивая, теплая и, чаще всего, абсолютно голая - момент, ради которого стоило проживать день.
Десмеру и девочек я еще мог взять с собой в Бухту, просто квартира понадобиться побольше, но как же Джорджи и Этти? Не могу же я выбрать одних детей и бросить других. Так же как не могу лишить их матери, которая обожает и заботится о них лучше, чем кто бы то ни было. Получался замкнутый круг, и выхода я пока не видел.
Я вздохнул, покосился на стол со стопками бухгалтерских книг и каких-то документов. Неделю назад Терри взяла Бертрис и уехала в Домик Уайтов «подышать горным воздухом», а мне досталась роль управляющего сразу нескольких предприятий.
- Зря учила тебя что ли? – вскинула Терри бровь, у ее ног уже стояли чемоданы.
- Это было давнооо…
- И? Как это относится к делу?
- Не помню ничего, - пробурчал я, - у тебя что, нет управляющих?
- Есть, конечно.
- Тогда зачем тебе я?
- А кто будет их контролировать? – она фыркнула, и тут же стала серьезной, - прекращай выть, Тео и займись делом. Мне нужен кто-то из семьи, другим невозможно доверить полностью свои финансовые дела.
Так я оказался наедине с горой бухгалтерии, растущей с каждым днем. Ну ладно, не совсем наедине. Терри, конечно, не могла бросить все и свалить, руководить она умудрялась даже из Озерного Края, несмотря на нестабильную связь и интернет. Нужно было бы заниматься делами каждый день понемногу, а мне так не хотелось разбираться во всем этом и (о ужас!) сводить баланс, что я все время старался отложить это на попозже. Терри, само собой, меня прибьет потом, но это когда еще будет. Так что, вместо калькулятора и папки со счетами, я взял в руки гитару и блокнот с зарисовкой новой песни. Песни про Десмеру, конечно.
***
Она сказала: "Не верьте глазам, в них начнёт темнеть"
Тусклый торшер высвечивал лишь небольшой круг вокруг себя, все прочее теряло очертания в мягком полумраке. Я постоял на пороге, пытаясь услышать тихое дыхание малышек, затем тихо закрыл дверь и перешел к другой комнате. Забрал у Этти книжку (читать он еще не умел, но книгами уже интересовался), у кровати Джорджи поднял одеяло, укрыл сына и погасил лампу. Никогда не думал, что буду отцом четверых детей и, уж тем более, что мне это будет нравиться. Просидев целый день над бумагами Терри, я чувствовал усталость, голова гудела, мозг продолжал считывать какие-то цифры, значение их оставалось загадкой. И только здесь, наблюдая за спящими детьми, наконец-то пришло умиротворение, дневные заботы отступали, оставалось только желание любить и оберегать их – еще таких маленьких и беззащитных. Направляясь к себе, я решил как-нибудь, когда снова будет тепло, устроить день в парке. К весне как раз подрастут малышки – картинка с ними, играющими на большом клетчатом пледе, живо возникла в голове. Можно будет устроить пикник, Джорджи и Этти наверняка понравится. Даже стало жаль, что уже почти зима и на улице холодно.
Десмера перекатилась со спины на живот, волосы улеглись полусолнцем вокруг ее головы, тепло-золотые блики от ночника играли в светлых прядках. На ней даже было что-то надето, но такое прозрачное, что можно было и не утруждаться – ткань не скрывала ничего.
- Долго, - обронила она, прекрасно зная, как эта картинка на меня подействовала. Во рту пересохло, желание вдавить ее в постель успешно вытеснила из головы все прочие мысли. Я шагнул к кровати даже не до конца соображая что делаю, снимал с себя одежду на ходу. И, наконец, когда коснулся ее ступни, провел ладонью вверх по шелковой коже, на мне тоже не осталось ничего. Десмера выдернула ногу и засмеялась, откатилась дальше, бросая в мою сторону призывные взгляды и облизывая розовые губы.
- Хочешь поиграть? – спросил я ее хрипло, она повела плечами, склонила голову набок. Матрас прогнулся подо мной, я подобрался к ней на коленях, снова поймал ножку и прикоснулся губами. Десмера со звонким смехом вывернулась, переместилась на другой край постели и застыла там в ожидании. Она улыбалась, лежа на полусогнутых локтях, от чего прозрачная ткань выгодно облепила и подчеркнула ее грудь с розовыми сосками. У меня разве что слюни не текли, а хотя… Понадобилось еще несколько минут, чтобы ее поймать, прижать к подушкам и перецеловать каждый дюйм ее тела, ощущая как она начинает плавиться под моими руками и ртом. А дальше я потерял счет времени, растворился в чистом удовольствии обладания Десмерой. Ни одна женщина до нее не заставляла меня нервничать до дрожи в руках, никто не вызывал такого острого восторга просто заснув на моей груди.
И никто еще никогда не взрывал мозг паникой, когда утром постель оказывалась пустой. В юности такое радовало, позволяя избежать неловких объяснений (а порой и истерик). С Мэл никогда не было причин для волнений: она либо была в душе, либо на кухне, либо отставила милую записку и ушла на работу. А с Десмерой… Я вскочил с постели как с трамплина, прислушался, надеясь услышать шум воды в ванной, но там было тихо.
"Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"
Я не мог и представить, что смерть может быть живой
Она сказала: "На свете и не такое есть.
И я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"
Мало ли куда она пошла? Дом большой, здесь куча комнат, - так я пытался себя успокоить, пока натягивал какую-то одежду, попавшую под руку. Не помогало. Сердце билось как бабочка в стекло, предчувствие чего-то плохого, предчувствие беды сжимало горло.
Я искал в детской, но там лишь малышки мирно спали в кроватках. Проверил сыновей (зачем? Она же никогда туда не заходит!), скатился с лестницы почти кубарем на первый этаж. Библиотека, столовая, кухня – везде пусто.
- Что ты делаешь? – чужим голосом прохрипел я, наконец, вонзившись в нее взглядом.
Десмера, безмятежно спокойная и безупречно красивая, поправляла ворот на пальто, посматривая в зеркало в прихожей. У ее ног стоял большой чемодан.
- Ухожу, - она даже не повернула головы в мою сторону, лишь отражение вскинуло бровь в недоумении.
- Куда?
Ворот улегся, очертив белую шею, она неопределенно пожала плечами и принялась укладывать прядки волос возле лица. Как будто бы ей вообще требовалась вся эта мишура! Она выглядела идеально до последней реснички даже сейчас, когда собиралась покинуть меня навсегда, и не испытывала ни тени сожалений. Десмера вонзила булавку броши в шарф, а показалось иголка вонзилась мне в горло, помешав сказать хоть что-то. Как никогда я мечтал услышать, почувствовать, хоть на одну секунду ощутить ее эмоции, но проклятая эмпатия молчала – так, словно бы между нами никогда и не было никакого единения.
Наверное, мне стоило упасть на колени и просить, нет молить ее остаться. Но я просто стоял и смотрел, как она кивает самой себе в зеркале, удовлетворенная своим видом. Мне нужно было схватить ее и не отпускать, вцепиться мертвой хваткой и не позволять вот так вот выйти за дверь. Но я не сделал и попытки удержать ее, когда Десмера легонько коснулась губами моей щеки, взяла чемодан и вышла, будто собиралась лишь на прогулку. Унижение? О нет, об этом не было и мысли. Да и какое бы это имело значение, будь хоть малейший шанс ее остановить? Я просто знал, что у меня не выйдет. Неважно как бы я умолял, неважно, как бы старался – она бы все равно ушла. Я уже предложил Десмере все, что у меня было: мой дом, мою семью, мою любовь, сердце, душу, да вообще все, чего бы она ни пожелала. Просто ей все это не было нужно. А у меня больше ничего и не осталось.
И она развернулась и медленно вышла вон
Лишь сказав на прощанье: "До встречи, до лучших времен"
Ещё сказала: "Не смейте обо мне здесь скорбеть
Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"
Дверь закрылась за ее спиной и внутри меня все умерло. Я не нашел в себе сил смотреть, как Десмера идет по дорожке к такси, но слышал ее шаги, вторящие мягкому стуку колесиков чемодана по плитке. Внутри меня все увяло и умерло, как деревья перед зимой, с той лишь разницей, что для меня весны никогда не будет. Холодно стало даже физически, я очнулся от того, что стучал зубами, лежа на полу в прихожей и понятия не имел, сколько прошло времени. Да и какая разница. Она ушла, и все теперь было неважно.
Кажется, я даже плакал, как пятилетний мальчишка, разбивший коленку – громко, навзрыд и со слезами, застилавшими глаза. Все напоминало о ней. На любом диване мне чудилась она, с неизменной чашкой кофе и глянцевым журналом в руках. Эти самые журналы грудой лежали на журнальном столике, бликовали обложками под солнечным лучом и отчаянно напоминали блики в ее волосах. В спальне она была везде. Тень баночек и флакончиков в нашей ванной виделась мне на пустой половине раковины. В кресле лежал плед, в который она заворачивалась, работая на ноутбуке. Половина лишних вешалок в шкафу. Пустая тумбочка у кровати. И, конечно, сама кровать. Я не менял белье уже вторую неделю и запретил это делать горничной – оно все еще хранило ее запах, неспелые яблоки и мята, и я вдыхал его, выл как узник в темнице и затыкал себе рот углом подушки. В спальне было хуже всего, и именно отсюда я е хотел выходить. Тут она как будто была все еще рядом.
Нужно было заботиться о малышках, я помнил. Нужно было быть с ними, ведь и их она тоже бросила. Но я боялся на них смотреть, потому что ничто не могло напоминать Десмеру сильнее, чем ее дети. Наши дети. Я слышал их плачь, и не двигался с места. Как смотреть на них, если больно дышать от одного лишь воспоминания?
Знакомый вкус полился на язык. Легче не стало, и я налил себе еще виски. Мэл забрала сыновей, миссис Кранц будет с девочками, а я останусь здесь. На полу поначалу было жестко, но я быстро привык: не мог заставить себя снова лечь в постель, где все пропитано ей и все иллюзия. Потому что ее нет.
Еще немного виски. Два… А, пусть будет на три пальца!
Мог ли я жить без нее? Мог ли дышать? О, да, мог. Но я не хотел. Без нее я не хотел ничего.
"Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть
Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"