По коридорам здания студенческого совета меня водили так долго, что все старые шутки про казнь и тюрьму успели позаканчиваться, а придумать новые так и не вышло.
Схватили нас часов в пять утра, а сейчас электронное табло на стене показывало начало десятого, но ничего конкретного известно все ещё не было. «Все будете наказаны», - буркнул всего раз мой конвоир, а большего от него добиться не вышло, как бы я ни старалась. И если поначалу казалось, что бесконечное шатание по кабинетам должно было носить какой-нибудь запугивающий характер - вроде того, когда впервые пойманного за хулиганство подростка торжественно вели в камеру через весь полицейский участок - то позже все скатилось в артхаусное кино, из тех, что любил дядя Арон. Нас гоняли из кабинета в кабинет и из зала в зал, и, наверное, все дело было в похмелье, но меня вдруг страшно потянуло философствовать. Методисты слонялись вокруг как сонные мухи, и винить их за это было сложно. Девять утра в понедельник – оно такое.
- Слушай, командир, - конвоир машинально чуть повернул голову в мою сторону, хотя последние полчаса успешно изображал глухонемого, и я прислонилась виском к оконной раме, - помоги додуматься. Вот если кабинеты, откуда нас выгоняют и отправляют шататься дальше - это такая иллюстрация всех не использованных на жизненном пути возможностей и упущенных шансов, то что тогда символизируют эти коридоры, по которым мы ходим? Не могут же не значить совсем ничего...
Конвоир от вопроса завис, вздохнул и всё-таки отпустил покурить. До этого курить мне в воспитательных целях запрещалось.
Остальных гостей я не встречала и особенно их судьбой не интересовалась. Грейс была единственной, чье благополучие меня волновало, и она должна была давно скрыться от преследования. В противном случае, весь Ля Тур бы уже гудел как улей и никакое радиомолчание бы не помогло.
Тишина умиротворяла. Наблюдая за опадающим кленовым листом, я начинала понимать, почему продвинутые японцы давным-давно включили уроки любования природой в школьную программу. И почему дядя Арон, несмотря на всеобщие насмешки, практиковать эти свои сутки тишины так и не прекратил.
Сидишь себе накуренный, смотришь на листопад над водой – красота ведь.
– Вставай, – дверь открылась с легким скрипом, и я обернулась на голос.
Осенняя погода Южной Джорджии чем-то напоминала «бархатный» сезон на Твикки. Ни проливных дождей, ни продувающих до костей ветров, ни циклонов со стороны Канады – ничего такого, к чему я за всю жизнь успела привыкнуть в Миннесоте, здесь не было и в помине. Я не жаловалась, ясное дело. Температура не опускалась ниже двадцати градусов даже по утрам, но неженки-южане, вроде Криса, всё равно заматывались в шарфы и натягивали – тонкие и осенние – но всё-таки шапки. София как-то заметила, что по тому, как человек одет в такую погоду, можно практически безошибочно определить, откуда он приехал.
Конвоир-южанин от взгляда на мои голые плечи плотнее запахнулся в пальто, и я выдохнула дым вверх, держа сигарету одними губами.
– Докурю хоть?
– Нет времени, декан Шепард пришла, – возразил он, и я закатила глаза, но всё-таки поднялась.
Подождать три минуты после того, как я ждала её почти четыре часа, было никак нельзя. Щелчком выбросив окурок, я обернулась и напоролась на укоризненный взгляд конвоира как на штык. Он ничего не говорил, только смотрел с благородным презрением. Не сводя с него взгляда, я дошла до окурка, но вместо того чтобы поднять его и выбросить в урну, демонстративно наступила носком ботинка и размазала о сияющую чистотой плитку. Больше он на меня старался не смотреть.
– Что будет-то, педсовет? Дисциплинарное слушание какое-нибудь? – полюбопытствовала я, когда поравнялась с ним, успев распустить волосы и снова собрать их высокий хвост. От «барашков» голову одновременно стягивало и разрывало в разные стороны.
Он кинул на меня испытующий взгляд, который я встретила искренним непониманием, и вздохнул, судя по всему, не найдя в моем лице ничего из того, что искал.
– Суд, – буркнул он без каких-либо пояснений и распахнул передо мной двустворчатые двери.
Я улыбнулась, порадовавшись, что шутки про тюрьму и казнь всё-таки нашли в нём отклик четыре часа спустя. Улыбалась я ровно до тех пор, пока не увидела, что представлял собой зал заседаний.
Это действительно был суд – с трибуной судьи, местом для присяжных и скамьей обвиняемого, до которой и довел конвоир-пристав. Поискав взглядом кандалы на полу и не найдя ни их, ни большого чугунного шара на цепи, как в мультиках, я молча опустилась на неширокую деревянную лавку.
***
– Ваше полное имя – Флоренс Мэй Томпсон?
Несмотря на ранний подъем и развернутую облаву, усталой декан Шепард не выглядела. В ответ я медленно покачала головой из стороны в сторону. Декан Шепард непонимающе сверилась с записями досье, провела ручкой по строке и подняла на меня сердитый взгляд. Должно быть, подумала, что я пыталась саботировать заседание. Я же понятия не имела, что у меня, оказывается, всё это время было второе имя. В паспорте оно не указывалось, аттестат, как получила, так куда-то сразу и закинула, а свидетельство о рождении в глаза не видела ни разу.
– Ага, – кивнула я декану Шепард, когда её выражение лица сделалось особенно выжидательным.
– Обращаясь к суду, необходимо встать, – знакомый голос раздался откуда-то сбоку, и от неожиданности я дернулась, схватившись за сердце.
Скрипнула деревянная калитка, зашелестела юбка, я вздохнула. В самом деле, кто же ещё во всем этом университете может оказаться обвинителем на дисциплинарном слушании? Эйнджел Смит учтиво кивнула декану Шепард, и, дождавшись ответного кивка, проследовала к пустующей трибуне присяжных.
– Дисциплинарное слушание о незаконном проникновении в студенческий рекреационный центр после отбоя объявляется открытым, – объявила декан Шепард и один раз ударила деревянным молотком по подставке. Стайка юбок зашушукалась у меня за спиной, а парочка сонных методисток, чье присутствие на таких мероприятиях явно было прописано в трудовом договоре, зевнули с интервалом в пару секунд. – Мисс Смит, вам слово.
Эйнджел извлекла из сумки планшет для бумаг, набрала побольше воздуха в легкие и заговорила хорошо поставленным голосом человека, давно привыкшего вещать в массы.
– Я, наверное, старомодна, но явления, подобные тому, что имело место быть вчера ночью в бассейне, потрясают меня до глубины души каждый раз. Потрясают не столько безнравственностью – хотя, видит Бог, привыкнуть к ней непросто – сколько вопиющим неуважением к уставу нашей Академии. Люди, вроде мисс Томпсон, не просто считают, что правила написаны не для них и не про них, но ещё и нагло этим бравируют.
Она указала на меня пальцем так обличительно, как, наверное, не указывали на ведьм и средневековые инквизиторы, и я закатила глаза.
– Но сегодня я хочу поговорить не о безнравственности и не о наглости, а об ответственности. Хотя, правильнее будет сказать, о её отсутствии.
Моей лавке сильно не хватало спинки, на которую можно было бы откинуться, и минут через десять я начала догадываться, что такое упущение вовсе не случайно. Каждый, кому пришлось бы сидеть на чем-то настолько жестком и неудобном больше получаса, сознается в чем угодно, лишь бы позвоночник перестал болеть, а шея затекать.
– Я получила сведения о том, что во время этой... вечеринки, - слово «вечеринка» она произнесла тем же тоном, каким люди обычно произносят «многоножка» или «гонорея», – несовершеннолетним студентам был предложен алкоголь. И мне сделалось жутко от мысли, что до возможной трагедии был лишь шаг! Непривычному к алкоголю человеку, чтобы опьянеть, достаточно пары глотков. Дальше этот человек решает, что неплохо бы искупаться, прыгает в бассейн, от холодной воды его схватывает судорога, и человек тонет. В разгар вечеринки этого бы даже не заметили и никто бы ему не помог. Но страшнее то, что мисс Томпсон ничего подобного даже не предполагала. Что бы вы делали, если бы человек погиб по вашей вине?!
Осознать, что вопрос в конце монолога не риторический, удалось далеко не сразу. Только когда в зале заседания повисла пауза, и даже юбки перестали шушукаться, я перевела взгляд с раскрасневшегося лица Эйнджел на хмурое лицо декана Шепард и кое-как поднялась. Затекшие ноги сразу той самой судорогой и отозвались.
– Никто не утонул, не отравился алкоголем и даже не перепил, – «главным образом, потому что облава началась слишком рано». – Поэтому, это теоретическое рассуждение из серии: «если бы у бабушки были колёса, она была бы мотоциклом».
Юбки за спиной потрясенно ахнули, а Эйнджел распахнула глаза и обернулась к декану Шепард. Молчаливая просьба «приструнить негодяйку» повеселила, и я кашлянула в кулак, маскируя хихиканье.
– По законам штата Джорджия, приобретать алкоголь для употребления лицами младше двадцати одного года – уголовное преступление, мисс Томпсон, - сухо отозвалась декан Шепард. – Я бы хотела, чтобы вы ясно это осознали. Будь вам самой двадцать один год, разговор бы велся в совершенно ином тоне и при совершенно иных обстоятельствах. В этот раз обошлось без жертв, и я расцениваю это как удачное стечение обстоятельств, но мисс Смит призывает задуматься о том, что все время везти не будет, и в следующий раз кто-нибудь обязательно пострадает. И это будет трагедия.
Либо мы слушали двух разных мисс Смит, либо декан Шепард страдала очень интересной формой глухоты.
– Спасибо, профессор, – торжественно отозвалась Эйнджел, успев вернуть себе подобие самообладания. По крайней мере, её щеки больше не пылали от праведного гнева. – Горько наблюдать, как человек отгораживается от попыток достучаться хотя бы до рудиментов совести.
«Сама ты рудимент», – подумала я и хихикнула. Декан Шепард посмотрела на меня очень сердитым взглядом, и лицо пришлось сделать серьезным.
– Я в тупике, – призналась Эйнджел, когда указала на меня ладонью, хотя весь её вид прямо-таки вопил об обратном. – Я придерживаюсь мнения, что любой человек заслуживает прощения и второго шанса, если действительно признает свою вину и раскаивается, но здесь вы и сами всё видите. Не похоже, что мисс Томпсон до конца понимает, что происходит.
Декан Шепард сняла круглые очки и выудила из футляра тряпочку для протирания. Только теперь становилось заметно, что под глазами у неё залегли круги, а руки мелко-мелко подрагивали от усталости.
– Я согласна, – наконец, произнесла она и водрузила очки обратно. – Академия Ля Тур – элитное учебное заведение, и вопрос дисциплины, на мой взгляд, здесь вообще не должен подниматься. Ваше поведение и отношение к происходящему говорит о вас больше, чем вам кажется, и я со всей ответственностью могу заявить, что в студентах мы ищем далеко не те моральные качества, которые вы продемонстрировали прошлой ночью и продолжаете демонстрировать в данный момент. Но это не главное. Мисс Томпсон, ваши действия поставили под угрозу здоровье и безопасность студентов, и у меня нет иного выхода, кроме как попросить вас покинуть Академию Ля Тур.
Первую половину монолога я пропустила, вторую думала о Грейс, и последнее предложение декана Шепард ударило обухом. Образ Грейс тут же кинематографично померк и растворился. Группа поддержки Эйнджел у меня за спиной пришла в оживление, а глаза самой Эйнджел загорелись, как у белой акулы, почуявшей кровь.
– Это очень сурово, - прокомментировала она кротким тоном, который максимально не вязался с её кровожадным выражением лица. – С другой стороны, это могло бы послужить уроком для всех остальных нарушителей. Когда я в последний раз открывала устав Академии, там ничего не говорилось о снисхождении к потенциальным преступникам. Как вы упоминали ранее, учебное заведение, в котором мы имеем честь учиться – не рядовой институт, а элитная академия, и репутация учащихся должна играть здесь не последнюю роль.
– Подождите, отчисление? – вставить хоть слово в монолог оказалось не так просто, и я заговорила, когда Эйнджел замолчала набрать воздуха в лёгкие для очередного пассажа. – Вам не кажется, что… ну… преступление немного не соответствует наказанию?
Очень обидно было бы вылететь отсюда сразу после знакомства с Грейс. Больше иронично, потому что до вчерашней ночи меня здесь почти ничего не держало, но и обидно тоже. Декан Шепард не обратила на меня никакого внимания, хотя вопрос не услышать не могла. Слова Эйнджел напитали её уверенность в собственной правоте, и даже голос теперь звучал иначе. Я неловко поднялась со скамьи, от удивления даже не обращая внимания на судороги.
– Вы сейчас серьезно?
– Флоренс Томпсон…
Абсурдный суд с каждой секундой становился только абсурднее, а я чувствовала себя бестолково летающим среди живых привидением. Декан Шепард взяла из папки с краю стола какой-то бланк и принялась что-то очень размашисто на нём писать.
– Прошлой ночью вы проникли со взломом на территорию университетского бассейна, предлагали алкоголь несовершеннолетним, употребляли алкоголь сами, не будучи совершеннолетней, и продемонстрировали полное нежелание сотрудничать на дисциплинарном слушании. Принимая во внимание все вышесказанное, вас решено отчислить из Академии Ля Тур сегодняшним днем. У вас есть три дня, чтобы собрать вещи и удалиться из кампуса…
Академически-высокий штиль шел вперемешку с какими-то юридическими терминами, половину из которых я слышала впервые в жизни, а другую половину не понимала. Ноги перестали держать, и на скамейку я шлепнулась как подкошенная. Накрыла рукой пылающий лоб. Разве могли меня просто взять и отчислить - вот так, не дав сказать даже слова в свою защиту?
– Ну и ну…
Декан Шепард подняла голову от листа, с которого зачитывала постановление, и её взгляд за круглыми стеклами очков моментально переменился. Незнакомый голос принадлежал женщине, но я могла поклясться, что не знала её, и осталась сидеть в том же положении. Виски от напряжения пульсировали под пальцами, и глаза я открыла только когда ноги в туфлях на высоких каблуках остановились рядом о мной. Постояли и пошли дальше, в середину зала.
- Поправь, если я неправа, - снова заговорила женщина, а я в ужасе выпрямилась, когда узнала её. Не может быть… – Но разве на ваших судебных заседаниях не должен присутствовать педсовет в полном составе, а даты обговариваться заранее? Надо думать, мое приглашение затерялось…
В двух шагах от моей скамейки стояла Олимпия Брайт собственной персоной. Она обращалась к декану Шепард и в мою сторону даже не взглянула, и я была за это благодарна. Реши она элементарно спросить время, из этого зала меня бы выносили с сердечным приступом.
– Извините, профессор, но это дело не терпело отлагательств, – торжественно ответила Эйнджел, но её комментарий остался без внимания.
– Магда, что это за цирк? – Она махнула рукой с накрашенными черными ногтями в мою сторону, и лицо декана Магдалены Шепард приобрело воинственное, хотя и немного затравленное выражение. Как у чихуахуа перед доберманом. – С каких пор за незначительные административные нарушения немедленное отчисление без второго слова?
– Незначительные?! – декан Шепард чуть не поперхнулась воздухом от возмущения и даже приподнялась со своего кресла. Таким образом, практически полная неподвижность Олимпии Брайт смотрелась ещё более контрастно. – Она организовала незаконную вечеринку, проникла в бассейн…
– Уму непостижимо, – негромко протянула Олимпия Брайт и двинулась к её столу на возвышении. – Восемнадцатилетние устраивают незаконные вечеринки. Ещё и с алкоголем, наверное?
– Это не смешно, – брюзгливо отозвалась она и опустилась обратно в свое кресло. – Люди могли погибнуть. И если узнает пресса…
Олимпия Брайт стояла ко мне спиной, и я не слышала, что она сказала декану Шепард вполголоса. Судя по напряженному лицу Эйнджел, ей так же ничего не было слышно. Декан Шепард посмотрела на меня из-за плеча Олимпии Брайт, и теперь на её лице читалось непонимание.
– Хочешь наказать её за нарушение порядка – наказывай соразмерно проступку. Общественными работами или как у вас там это принято? Громкое исключение за небольшую провинность не принесет тебе рекламных очков.
– Я прошу прощения, – снова заговорила Эйнджел, и мы втроем синхронно повернули головы в её сторону. – Профессор, позвольте возразить Вам…
Она перелистнула планшет и уже собралась что-то зачитать вслух, как Олимпия Брайт махнула на неё рукой.
– Вы можете быть свободны. Взрослые пообщаются и примут решение самостоятельно.
Рот Эйнджел захлопнулся, а характерное прищелкивание зубов я услышала за несколько метров. Раньше я не осознавала всю степень любви к Олимпии Брайт, но теперь, глядя на разочарованно-оскорбленное лицо Эйнджел, которой пришлось заткнуться, понимала, что всего моего словарного запаса не хватит, чтобы её описать.
Декан Шепард тяжело вздохнула, и вместе с выдохом все её воинственное безумие, порожденное инквизиторским запалом Эйнджел, куда-то испарилось. Осталась только усталость. Крис, кажется, упоминал, что они с Брайт подруги, и теперь мне удалось убедиться в этом лично.
– Мисс Томпсон, я буду очень пристально за вами следить, – наконец, объявила она и смяла в руках постановление о моём исключении. – И если вы нарушите ещё хоть одно правило Академии, ни профессор Брайт, ни сам господь бог вам не помогут, можете быть в этом уверены.
Я бестолково кивнула её словам, все ещё не отойдя от шока от всего, что только что произошло. А так бы, конечно, кивнула толково.
– Ну? – темная фигура Олимпии Брайт возникла прямо передо мной, и я уткнулась в абсолютно нечитаемое выражение лица с горящими желтыми глазами. Офигеть. – Чего сидим?
Она потянул шпингалет калитки в сторону и направилась к выходу из зала заседаний. Я засеменила следом, как грешник, за которым в Ад внезапно спустился апостол Пётр.
Ни декан Шепард, ни Эйнджел меня не окликнули.
***
Когда зал оказался позади, а за нами закрылись двухстворчатые двери, я остановилась и посмотрела Олимпии Брайт в спину. Откровенно говоря, я ожидала, что она как-нибудь прокомментирует свое появление, потому что сомневалась, что одно только сочувствие моей несчастной истории заставило её вмешаться в эту дичь с отчислением. Тем временем, она не то останавливаться, а даже шаг не думала сбавлять.
– Извините, мисс Брайт! – окликнула я её и рванула за ней коридору. – Подождите, пожалуйста!
Обернулась она с тем же непроницаемым лицом, с которым смотрела на меня в зале.
– Профессор, – произнесла она, пока я пыталась перестать задыхаться от адреналина и спринтерского забега. Правый бок с непривычки закололо. – Студенты обращаются ко мне «профессор». «Мисс» – это для горничных и поклонников.
Она произнесла это не чванливо и не высокомерно, а просто констатируя факт. Наверное поэтому это не прозвучало отталкивающе.
– Прошу прощения, – выдохнула я, мысленно дав себе затрещину за тупость. Эйнджел ведь так и обращалась, а она вряд ли бы допустила ошибку, ещё и прилюдно. – Скажите... а почему вы мне помогли?
Какая-то часть меня – самая умственно отсталая – надеялась услышать что-нибудь вроде: «потому что ты особенная». Или: «я смотрела твои видео на ютубе и поняла, что хочу тебя обучать». Ну или, на худой конец: «у меня насчет тебя хорошее предчувствие». Но реальность оказалась прозаичнее.
– Потому что меня попросили.
Олимпия Брайт кивнула мне за спину, и, обернувшись, я увидела Грейс. Она смущенно улыбалась и держала перед собой какой-то объемный пакет. А когда подошла ближе, я увидела в пакете свое шерстяное пальто – то самое, которое отдала ей несколько часов назад, когда помогла сбежать во время облавы.
– Спасибо, Олимпия, - негромко поблагодарила Грейс, и та улыбнулась ей по-матерински нежно.
У меня от удивления открылся рот, и это, должно быть, смотрелось настолько по-дурацки, что Грейс захихикала и пояснила:
– Она моя крестная. Нужно было сразу сказать, наверное...
– Тогда мы бы лишились драматического эффекта, - возразила Брайт, беззастенчиво изучая меня взглядом. – Я думала, Грейс меня разыгрывает, когда рассказала, где была прошлой ночью.
Это звучало одновременно изумленно и иронично, и я не знала, что ответить, чтобы не выглядеть перед ней ещё большей идиоткой. Тогда, к моему ужасу, заговорила Грейс.
– У Флоры очень красивый голос. Я слышала прошлой ночью.
Ни мои страшные глаза, ни шипение на грани слышимости, ни даже щипок куда-то под лопатку не произвел на неё никакого впечатления, разве что от последнего она слегка отстранилась. Брайт усмехнулась и смерила меня ещё одним взглядом, на этот раз мимолетным.
– Половине этого университета с детства внушают, что у них красивые голоса, а они верят, – она покачала головой. – Ещё и на прослушивания приходят.
– Я серьезно, тебе нужно хотя бы послушать, и тогда...
– Милая, мне ничего не «нужно», - Брайт вздохнула, и Грейс поникла. Тогда она легко погладила её костяшками пальцев по щеке. – Хватит с меня рок-звезд, которые до-мажор от си-бемоля не отличают.
И если все время их диалога я пребывала в подобие транса, то случайно брошенные Брайт термины из теории музыки как бы включили меня обратно.
– Я закончила музыкальную школу.
Грейс торжествующе улыбнулась, всем своим видом как бы давая понять, что «она же говорила», а Брайт скептически склонила голову на бок.
– С отличием, – добавила я, надеясь, что это не прозвучало слишком уж оскорбленно.
– Вот как? – её брови картинно взлетели вверх и сразу же опустились обратно. Отчего-то вспомнилось, что папа тоже имел привычку так делать, когда кто-то, по его словам, пытался втирать ему какую-то дичь. – По какому классу?
– Фортепиано.
Наверное, ни один олимпийский призер, стоя на пьедестале и держа в руке медаль, не чувствовал за себя такой гордости, какую чувствовала я в тот момент, когда в желтых глазах Брайт зажглось подобие интереса. Она повернулась ко мне всем корпусом, и я тоже встала ровно. Стоять перед ней вразвалочку казалось неправильным.
– Докажи, – просто сказала она, и Грейс незаметно сжала мою руку чуть выше локтя. – Разучи сложное произведение для фортепиано и приди с ним на прослушивание в следующую пятницу.
День в очередной раз перевернулся с ног на голову. Шесть часов назад я познакомилась с Грейс, четыре часа назад бесцельно шаталась по бесконечным коридорам здания студсовета и изводила провожатого шутками, полчаса назад едва не вылетела отсюда, а сейчас живая легенда пригласила меня к себе на прослушивание. Часы над нами пробили всего половину десятого утра, хотя по ощущениям уже давно должен был наступить вечер, и от этой мысли сделалось очень тревожно.
Срочно нужно было покурить.
– Что именно выучить?
Брайт в задумчивости возвела глаза к потолку, и от её усмешки уровень моей тревожности поднялся ещё на несколько отметок.
– Раз «с отличием»... – я сделала вид, что не услышала иронии в голосе, - то пусть это будет «Тарантелла». Своя вариация, не дольше пяти минут.
От осознания, на что себя бестолковой бравадой обрекла, в глазах потемнело. Выучить и добиться идеального исполнения чего-то настолько технического сложного как «Тарантелла» всего за неделю было невозможно физически. Неидеальное исполнение я не рассматривала в принципе, потому что его не рассматривала сама Брайт. Слишком много людей мечтало у неё учиться, чтобы это могло вызывать сомнение.
– Прости, – тихо сказала Грейс, когда за Брайт закрылась дверь, и в коридоре мы остались вдвоем. – Я не должна была сбегать. Надо было остаться вместе со всеми...
Я как раз вынимала пальто из пакета, который она принесла, и сначала даже решила, что шуршание вызвало запоздалый приход слуховых галлюцинаций – потому что, кто это пыльцу Криса разберет? Но взглянув на Грейс, увидела, что брови над переносицей в жесте абсолютного раскаяния она свела всерьез.
– Рехнулась что ли? – доброжелательно улыбнулась ей я и двинулась в сторону выхода. – Давно публично камнями не забрасывали?
– Но ты же осталась, - Грейс на каблуках едва поспевая за моим предельно расхлябанным шагом. – И жива.
– Смотрела Титаник? Когда они поняли, что дело – труба, в первую очередь, чисто инстинктивно принялись спасать английскую аристократию. А ты, конечно, Роуз.
Она улыбнулась, и я, засмотревшись на неё, чуть не врезалась в дверь. Грейс улыбалась так, как обычные люди не улыбались ни вживую, ни на фотографиях. Как-то так, наверное, могли улыбаться аристократки на старинных портретах. От неё исходило сияние, и мне пришлось схватиться пальцами за запястье, чтобы, чего доброго, не протянуть руку и не попробовать его коснуться.
– Ты не очень похожа на Джека, – с сомнением протянула Грейс и вышла на улицу первой.
Пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы избавиться от запаха сухой затхлости, которым дышала последние несколько часов. Порыв ветра сорвал кленовый лист с ветки, и тот по сложной траектории спикировал прямо на голову Грейс.
– Это потому что я не Джек, – я протянула руку, но вместо того, чтобы убрать его, остановила Грейс и вставила лист в основание её хвоста.
Она даже не пыталась соппротивляться.
– А кто?
– Капитан Титаника, конечно, - ответила я и приставила два пальца к виску на манер пистолета. – Поняла, что спасения нет и осталась смиренно ждать своей участи.
Дикая усталость навалилась на меня с силой давнего жителя френдзоны, вдруг осознавшего свою привлекательность после нескольких шотов текилы. Держать глаза открытыми и идти по дороге ровно казалось задачей из области фантастики. Тело после трое суток сна отключалось на ходу, и на мои вялые попытки оставаться в сознании никак не реагировало. Остатки сил я тратила на то, чтобы не завалиться на бок при очередном шаге, и на поддержание разговора оперативной памяти уже не хватало. Ладонь Грейс легла на локоть, придавая устойчивости и ненавязчиво направляя в нужную сторону.
– Сейчас переоденусь и пойду заниматься, – сообщила я уверенным тоном и почти не заплетающимся языком.
– Ты с трудом на ногах держишься, - возразила Грейс без намека на художественное преувеличение.
Я боялась засыпать, но ещё больше боялась открыть глаза на следующий день и понять, что вся эта история с проникновением в бассейн и знакомством с Грейс мне приснилась. И когда я проснусь, она исчезнет.
– Куда я исчезну? – отозвалась она, а я попыталась понять, снится ли она мне уже сейчас или я просто произнесла последнее предложение вслух. – Завтра зайду за тобой... если хочешь, конечно.
– Угу.
– Ты уже спишь?
– М-м.
Я не помнила, как мы добрались до общежития, но была готова поклятсться, что её «зайду за тобой» мне точно не приснилось.
***
Поэтому я была очень разочарована, когда в следующий раз открыла глаза и увидела над собой лицо Криса.
– Наконец-то. Я думал, ты в летагрию впала, – я сонно прищурилась, не сразу сообразив, что его голос звучал обеспокоенно, а не раздраженно, когда меня обычно не получалось добудиться.
Необычно яркое для середины октября солнце пробивалось из-за штор. Я кое-как приняла сидячее положение и бестолково уставилась на Криса опухшими, судя по ощущениям, глазами.
– Ты чего?
Вопрос как будто застал его врасплох. Мое отсутствие(да и присутствие, честно говоря) в комнате обычно не мешало ему включать компьютер, рыться в поисках чего бы то ни было в ящиках стола или шкафу. Наверное поэтому Крис, стоящий по стойке смирно в центре комнаты, и смотрелся настолько противоестественно.
– Вольно, солдат, – я зевнула в кулак и вопросительно указала ладонью в его направлении. Речевая функция пока не прогрузилась до конца, но Крис, к счастью, и без неё все понял.
– Я дебил, – вздохнул он, и я аж проснулась.
На моей памяти, это был его первый зарегестрированный случай самокритики.
– Сильное заявление...
– Я был на крыше...кое с кем, когда Шепард устроила облаву на твоей вечеринке. Видел, как подъезжают машины с охраной, но не спустился никого предупредить.
– Тебя бы тогда схватили, и ты бы поимел проблем, – снова зевнула я и потянулась за джинсами.
А когда Крис их мне услужливо подал, особенно напряглась. Острым чувством справедливости он обычно страдал не больше, чем любовью к самобичеванию. То есть, вообще не страдал.
– Если ты переживаешь, что не предупредил меня о Шепард, то забей, – настолько убедительно, насколько вообще была способна, произнесла я, – я легко отделалась.
Крис тяжело вздохнул и возвел глаза к потолку, как будто собирался прыгнуть в аквариум с голодными пираньями. Или провести День Благодарения со своими гомофобными техасскими родственниками.
– Дело не в этом. Ну, в этом, но... короче, слушай.
Как выяснилось, романтические истории Крис, и правда, обожал. Обожал настолько, что решил последовать моему примеру и пригласить на вечеринку парня, который ему нравился. Чего я не знала о капитане университетской футбольной команды – кроме того, что его очевидная для окружающих стопроцентная гетеросексуальость теперь вызывала некоторые вопросы – так это того, что он не был свободен. Я не собиралась комментировать моральную сторону поступка Криса, но когда он все-таки выдавил из себя, чьего парня планировал вчера ночью переманить на голубую сторону, замерла с джинсами в руках и одной ногой в воздухе.
– Ты сдурел? – он кивнул после необычно густой паузы. – Парень Эйнджел Смит?!
– Да что ты разоралась! – прошипел Крис и покосился на дверь. – Что я, виноват, что он мне нравится? Сердцу не прикажешь!
– Сердце выше! – тоже прошипела я и наконец сунула ногу в штанину. Крис выглядел так понуро, что его даже расхотелось обзывать. Я вздохнула и попробовала восстановить цепь событий самостоятельно. – Ты не учел, что Эйнджел вшила ему маячок куда-нибудь поглубже, отследила местоположение и нажаловалась Шепард?
– Я знал, с кем он встречается. Мы переписывались, и я не додумался, что она может проверить его телефон. В общем, если бы я не был таким дебилом, никакой облавы вчера бы не случилось.
Он убито потер глаза ладонью, и я вдруг поняла, что переживал он не о несостоявшемся любовнике, а потому что подставил меня. И одного этого раскаяния было достаточно, чтобы простить все прегрешения, которые он себе напридумывал, включая непродуманность и тупость. Видит Левкоев, я была не тем человеком, который всерьез мог кого-то за это упрекать.
– Мой дедушка, знаешь, что любит в таких ситуациях говорить? – Крис качнул головой, и я улыбнулась, - «Опыт, как и половое бессилие, приходит с годами». Зато теперь мы точно знаем, что Эйнджел Смит – самка Чужого, которая откладывает яйца в несчастную жертву и везде за ней потом следует. Если решишь продолжить мутить мутки с её парнем, это придется учитывать.
Смех Криса вышел каким-то нервным.
– Да ладно, не парься, – отпускание грехов успело утомить, и я отмахнулась, – я же сказала, что легко отделалась. Ты вообще не поверишь, что было!
– Почему не поверю, – вдруг улыбнулся Крис и опустился на мою кровать, пока я пыталась заново нарисовать лицо на опухшей шайбе с отметиной от подушки поперек лба. – Мы с Хиллбрук столкнулись у твоей комнаты и уже успели познакомиться.
Услышав имя Грейс, я чуть не ткнула щеточкой от туши в глаз и круто развернулась обратно к Крису.
– Грейс была здесь?!
– Угу.
– Куда ты её дел?!
– Она стучала, но ты не открывала, поэтому я отправил её за кофе минут... – он поднес часы на запястье к лицу, – пятнадцать назад. Хиллбрук рассказала, как отгрузила тебя вчера, я посчитал, что в общей сложности, ты спишь больше суток, ну и пошел проверить, не померла ли ты тут, часом.
Я спала больше суток? Это как-то ускользнуло от понимания в первые минуты пробуждения. С другой стороны, после бодрствования почти семьдесят два часа длиной, чего-то такого и стоило ожидать. Но самым главным было не это. Грейс пришла! Как и обещала!
– То есть, она сейчас придет? – переспросила я, воровато оглядывая комнату. Ничего неприличного нигде не валялось, кроме... – А это что?
Взгляд остановился на бонге
* Бонг (от тайского — «бамбуковая труба», также водяная трубка) — устройство для курения конопли. Как правило, представляет собой небольшой сосуд, частично заполненный водой, с конусообразным отсеком для тления конопли. Бонг курят через горлышко сосуда, при этом вдыхаемый дым проходит через воду и благодаря этому охлаждается. Популярность бонгов среди курильщиков конопли связана с тем, что данный способ курения обеспечивает попадание в лёгкие курильщика большей дозы тетрагидроканнабинола, чем при использовании сигарет (джойнтов) и курительных трубок.
из цветного стекла рядом с ноутбуком. Я могла поклясться, что двадцать четыре часа назад его здесь точно не стояло.
– А на что похоже? – полюбопытствовал в ответ Крис. – Это вторая часть моего извинения за тупость.
– Что, настолько стыдно? – подойдя ближе, я сначала провела по стеклянным узорам пальцем, а потом подняла одной рукой, второй поддерживая под округлое днище. – Ахренеть, он ещё и с подсветкой!
– Настолько стыдно, – подтвердил Крис, и я собралась сказать ему что-то ещё, как в дверь вежливо постучали три раза.
Руки вспотели, и стеклянная трубка едва не выскользнула из пальцев.
– Откроешь? – вполголоса уточнил Крис, наблюдая за моим бездействием с кровати.
Я думала только о том, как буду выглядеть, если открою Грейс дверь, в другой руке держа расписное устройство для курения растительных наркотиков. Эта мысль, должно быть, отобразилась у меня на лице огромными неоновыми буквами, и Крис закатил глаза.
– Думаешь, она вообще знает, что это такое?
Бестолково поставив бонг туда же, откуда его взяла, я сделала несколько коротких вдохов и выдохов и распахнула дверь. Настоящая живая Грейс с бархатным бантом на хвосте держала перед собой три стаканчика кофе на подставке.
– Ты проснулась, – немного удивленно констатировала она и протянула мне стаканчик с моим именем. – Как тебе удалось? Я стучала почти двадцать минут.
Вопрос предназначался Крису, на что тот только уклончиво пожал плечами. В возникшей паузе Грейс окинула взглядом комнату и вдруг обогнула меня. Я посмотрела на Криса самым страшным взглядом, который только смогла в этот момент изобразить, и обернулась.
Грейс рассматривала бонг.
– Какая красивая ваза, – медленно изрекла она и закрыла один глаз, чтобы посмотреть сквозь цветное стекло на свет. – Я таких раньше не видела.
Боковым зрением я заметила, как Крис где-то на фоне давился смехом, и улыбнулась тоже.
– Спасибо. Это подарок.
***
Очень странно было просто взять и начать общаться с Грейс.
Переписываться, пить кофе между парами, созваниваться, садиться вместе на обеде и не испытывать вообще никакой неловкости. Говоря о неловкости, я имела в виду конечно не себя, но Грейс не давала даже намека на скованность. А наблюдала я пристально.
Грейс, в свою очередь, находила неожиданные решения для тех проблем, которые я считала неразрешимыми. Я думала, что все фортепиано кампуса находились в музыкальных залах и были расписаны поминутно едва ли не на месяц вперед. Попытки влезть в очередь, потому что «ну очень надо» ни к чему не приводили: если оскорбления в свой адрес я легко пропускала мимо ушей, то ежеминутные проверки, не закончила ли пораньше, от остальных заинтересованных, действовали на нервы.
– В корпусе Веллингтон есть рояль, – успела вставить Грейс, пока я набирала воздуха для новой порции жалости к себе и ненависти ко всем остальным тренирующимся ущербам. – Концертный. На нём никто обычно не тренируется.
– Наверное потому что ему лет триста, – я рухнула на постель и подгребла под себя одеяло с подушками, – и в корпусе Веллингтон он стоит для красоты.
Вместо ответа Грейс присела на тумбочку и принялась листать список контактов в телефоне. Я смотрела на неё снизу вверх и думала о том, что у нас каким-то образом получилось перешагнуть этап нового знакомства за полтора дня. Грейс сидела на моей тумбочке с такой же непринужденностью, как на ней недавно сидел Крис или сидела бы Джиджи, если бы тоже здесь училась.
- Готово, – Грейс убрала телефон обратно в сумку и поднялась, поправив юбку. – Я договорилась, что на ближайшую неделю рояль в твоем распоряжении...
- Как?!
- Можешь приходить тренироваться в любое время...
- Правда?!
- И там отдельный зал, дверь закрывается...
- Грейс!
Она с готовностью выпрямилась, нисколько не испугавшись ни громкого голоса, ни того, с какой скоростью меня сдуло с кровати. Прозрачные запястья под моими пальцами коротко напряглись, и сразу же расслабились.
- Ты классная.
С того дня в корпусе Веллингтон мы поселились.
Я приходила с самого утра, открывала дверь своим ключом и садилась разучивать проклятую всеми пианистами мира Кампанеллу до тех пор, пока кровавые аккорды на партитурах не начинали троиться и четвериться в глазах. И это настолько физически и морально выматывало, что за все прошлое нытье – касательно и не касательно музыки – становилось стыдно. Чем дольше я тренировала переходы в Алегретто, тем сильнее убеждалась, что сыграть Кампанеллу в нужном ритме, ни разу разу не сбиться и не поехать мозгами - без дополнительной пары рук просто нереально.
Декадентские мысли все бросить и уехать на Аляску передвигать пингвинов обычно посещали в районе полудня, но именно тогда с занятий как раз возвращалась Грейс. От одного взгляда в её умное и спокойное лицо меня отпускало, и я снова садилась за рояль.
- Как это вообще реально выучить и не заработать синдром карпального канала
** Флора, скорее всего, имеет в виду синдром запястного канала — неврологическое заболевание, проявляющееся длительной болью и онемением пальцев кисти. Относится к туннельной невропатии. Причиной заболевания является сдавливание срединного нерва между костями, поперечной кистевой связкой и сухожилиями мышц запястья. Это заболевание считается профессиональным у работников, выполняющих монотонные сгибательно-разгибательные движения кисти (например, при длительной игре на фортепиано).
?! – рычала я на ни в чем неповинный инструмент, перед тем как злобно уйти курить в сад.
Грейс не курила, но подтягивалась в сад тоже. И меня снова отпускало.
Иногда мы не разговаривали часами.
Пока я разучивала самое сложное в своей жизни крещендо и ругалась как сапожник, она умудрялась писать одно эссе и параллельно вычитывать другое. Ни грохот, ни какофония, ни забористый мат, когда я сбивалась и начинала отрывок заново, ей не претили, несмотря на собственную утонченную манеру изъясняться. Когда я однажды опомнилась и попробовала извиниться за несдержанность, она очень натурально округлила глаза и сказала, что ей не мешает. А потом уже тише добавила, что несколько выражений ей даже понравились.
Иногда я увлекалась настолько, что пропускала момент, когда она уходила. А когда потом спрашивала, почему не прощалась, она виновато смотрела в сторону, обнимала себя за локти и бормотала, что не хотела отвлекать.
Один раз Грейс уснула на диване со справочником в обнимку, а проснулась только ближе к двум часам ночи, когда я случайно выронила крышку рояля из ослабевших пальцев. Остаток той ночи мы провели в круглосуточной кофейне: сперва она честно пыталась объяснить разницу между Мане и Моне, но потом, наверное, увидела синий экран смерти глазах, бросила это дело и переписала мое эссе сама.
- Флора, это невероятно, - в полной тишине прошептала Грейс, когда у меня впервые, пусть и с горем пополам, получилось сыграть Кампанеллу от начала и до самого конца.
Я склонилась над роялем и коснулась лбом лакированной крышки, отчего та сразу запотела. Кровь все ещё шумела в ушах, а не привыкшее к настолько ударной кардио-нагрузке сердце колотилось как ненормальное. Руки плетьми висели вдоль тела.
Я действительно смогла?
- У тебя получилось! – Грейс опустилась на скамью рядом и подала мне стакан воды. – Сыграла один раз, значит точно сыграешь ещё.
Хотелось сказать, что это совсем не показатель, но пересохшее горло отказалось воспроизводить звуки. Руки от напряжения дрожали так, что я едва не пролила всю воду на себя. Стеклянный край стукнул по зубам, и Грейс протянула руку придержать его под дно, но не успела. Мышцы запястья сократились в спазме, и стакан выскользнул из дрожащих пальцев на пол.
- Ничего страшного, это на счастье.
- Сейчас всё уберу, - проглотив воду и отдышавшись немного, произнесла я, но Грейс энергично замотала головой.
- Тебе важно сейчас не поранить руки, я сама!
- А тебе, типа, не важно?
Я опустилась на колени возле рояля и одним движением отодвинула подальше от стекла Грейс. Она придвинулась обратно, и я снова её отодвинула, придерживая на расстоянии вытянутой руки за плечо.
- Ты порежешь пальцы и не сможешь играть, - заявила она и подала мне самый большой осколок.
Я развернула её руку ладонью вверх и молча указала на кровоточащий порез рядом с ногтем на безымянном пальце. Грейс прижала ладонь к себе – как кот, которого схватили за лапу – и что-то пробормотала про пластырь в аптечке.
***
Зал для прослушивания был набит под завязку, когда я туда вбежала. Сначала даже показалось, что снова перепутала аудитории: ни один из многочисленных претендентов не поднимал головы от своих записей, никто ни с кем не переговаривался даже вполголоса, и в целом атмосфера в зале больше напоминала государственный экзамен, чем конкурс-прослушивание. Воздух разве что не искрил от стресса.
Брайт видно не было, и шарф я размотала уже спокойнее. Скинула пальто на соседнее кресло и опустилась через два места от ближайшей претендентки. Девчонка в огромных наушниках слушала музыку с закрытыми глазами и не реагировала на внешние раздражители. От нечего делать я приподнялась в кресле на руках и окинула зал взглядом, но никого знакомого, к кому можно было бы пересесть, не заметила.
Условно-знакомый рыжий затылок обнаружился в восьмом ряду с краю, но ситуации это никак не помогало. Нил О’Брайан расположился в самом темном месте зрительного зала, а вокруг него образовалась мертвая зона в несколько метров во все стороны. Все, что рассказывал о нем Крис, оказалось правдой без малейшего преувеличения: он действительно отсаживался от всех, кто предпринимал попытку с ним заговорить, и не было никакой разницы, происходило это в обеденное время в кафетерии или посреди лекции. Если любитель праздных бесед отказывался понимать намеки, в ход шла тяжелая артиллерия. Одну такую увязавшуюся за ним любительницу потрещать о моде-погоде он оборвал громогласным: «Да заткнись ты!» прямо посреди холла, и спокойно пошел себе дальше в одиночестве, не обращая никакого внимания на притихших людей вокруг.
Для меня Нил О’Брайан был живым эквивалентом забора под электрическим напряжением и колючей проволокой поверху. До встречи с ним я не представляла, что кто-то может настолько искренне хотеть быть оставленным в покое.
- Студенты!
Сложно представить человека, которому микрофон был нужен меньше, чем Олимпии Брайт. Она появилась из-за кулис, и конкурсанты тут же поскидывали наушники, а моя соседка через одно кресло убрала планшет в сумку за две секунды.
- Посмотрите по сторонам. Сегодня здесь нет ни одного случайного человека. Каждый из вас находится в этом зале, потому что получил мое личное приглашение, и я с нетерпением жду выступления каждого из вас.
Она вскинула руку, и отдельные хлопки в разных концах зала стихли, так и не превратившись в поток аплодисментов.
- Со многими из вас мы встретимся на занятиях, и я сразу хочу прояснить один момент. Большинство преподавателей здесь исповедуют принцип, что глупых вопросов не существует, и что лучше уточнить, чем не уточнить, - в воздух тут же поднялось несколько рук, но Брайт и бровью не повела. – Я так не считаю. Вы не просто так оказались в числе студентов одного из самых престижных университетов страны и ответы на большинство вопросов способны найти сами. Думайте, что говорите.
Рук в воздухе поубавилось. К стрессу в воздухе добавились нотки подавленной истерии.
- Если ни у кого нет вопросов, - вопросов не было, и соседка странно покосилась, когда я нервно хихикнула в кулак, - тогда можем начинать. Поднимайтесь на сцену, как только увидите свое имя на табло.
Оптимистичное «добро пожаловать!» на экране сменилось первым именем, и на сцену поднялась полупрозрачная девочка в очках. Она не нервничала, несмотря на всеобщее внимание, по крайней мере, это не было заметно с того места, где сидела я. Девочка отрегулировала под себя высоту микрофона, кивнула звуковику и закрыла глаза. Песню, которую она собиралась петь, я узнала с первых аккордов и подалась вперед всем коорпусом. Требовалось много смелости, чтобы на прослушивании у Олимпии Брайт петь одну из самых известных песен Олимпии Брайт. Я бы уж точно не отважилась. Во всяком случае, не сейчас.
- Зря это она, - прошептала молчавшая все это время соседка, и я настолько беззвучно, насколько была способна, пересела в соседнее кресло. – Олимпия не любит, когда её песни перепевают.
- Почему? – прошептала я в ответ, но она пожала плечами.
Верилось в это с трудом. Голос у первой претендентки был приятный, хоть и совершенно не похожий на оригинал, ритм она держала хорошо, контролировала дыхание. Но допеть ей было не суждено.
- Спасибо, - голос Брайт разрезал музыкальные переливы, и мелодия смокла. – Это всё.
Девочка на сцене медленно опустила руки по швам, но они дрожали настолько, что ей пришлось сцепить их перед собой. Мы с соседкой переглянулись, и она поджала губы, как бы говоря: «вот видишь?»
- Она не объясняет, в чём дело? – прошептала я, ощущая, что внутренности начинают холодеть, как от укола анестезии.
Первая претендентка сошла со сцены на ватных ногах и как сомнамбула побрела к выходу из зала.
- Бывает иногда, - ответила соседка, провожая её взглядом, - но лучше молиться, чтобы она этого не делала. Я чувствительная, не хочу вскрыться в туалете потом.
Парня, который выступал вторым, Брайт раскритиковала за выбор песни, следующего прервала после первого же куплета. Бедняга даже до припева не успел допеть. Я смотрела ей в спину с галерки, где мы сидели, и думала, что теперь нам всем точно жопа. Три выступления назад Брайт по креслу растекалась, а теперь сидела с идеально прямой осанкой, как на табурете.
Из следующих семи исполнителей она выбрала всего одного парня: он пел старинную ирландскую балладу и аккомпанировал себе на инструменте, названия которого я не знала. То ли лютня, то ли мандолина, только больше раза в полтора. Первой после перерыва выступала моя соседка. Долгое ожидание в напряженной обстановке сыграло с её нервами злую шутку, и она два раза просила начать выступление с начала, пока Брайт не потеряла терпение и не указала на дверь. Из аудитории она выбежала, закрывая лицо.
Чем меньше претендентов оставалось в зрительном зале, тем хуже я представляла, что именно было нужно Брайт. Девчонку с голосом как у Мэрилин Монро она не дослушала до конца, а какого-то картавого охламона с гитарой похвалила. Аналогично с парнем, похожим на Фила Коллинза времен группы Genesis, и девочкой с тонкими косичками и скрипкой. Первому «спасибодосвидания», второй – добро пожаловать. Не голос, не подача, не харизма, не стиль и не исполнение – ничто из этого не могло служить гарантом одобрения Брайт.
Обманчивое умиротворение вместе с веселыми размышлениями об альтернативной логике Брайт предательски улетучились в тот момент, когда экран моргнул, и я увидела на нём свое имя. Никогда бы не подумала, что два слова, напечатанные шрифтом Times New Roman на белом фоне, могли заставить забыть, как дышать. Я была абсолютно спокойна ровно до тех пор, пока не подошла очередь выступать. А когда очередь подошла, вцепилась в подлокотники кресла с такой силой, что кончики пальцев тут же заныли.
- Флоренс, - не оглядываясь, позвала Брайт с передних рядов, и я поднялась.
Сама не знала, как и почему, но просто встала на ноги и принялась отсчитывать шаги до рояля на сцене.
Пятнадцать.
Этот рояль похож на темного двойника рояля из корпуса Веллингтон, за которым я провела всю прошлую неделю, но от этого не легче.
Десять.
Я же совсем не готова, это понятно. Кампанеллу невозможно выучить за неделю. Зачем я сюда пришла?
Пять.
Ступенька.
Один.
Брайт не подгоняла и никак мою медлительность не комментировала, хотя её взгляд я чувствовала на себе все время, как только поднялась на сцену. Руки дрожали, но я старалась не думать об этом. Так бывает перед важным выступлением, кажется, что-то такое говорила мисс Арлин. Или это была Грейс?
- Ференц Лист, «La Campanella», соль-диез минор, - объявила я, и ноты чуть не свалились с пюпитра, когда поставила трясущиеся руки на клавиши.
Выдохнула.
Первые сорок секунд я бы сыграла, даже если бы меня разбудили посреди ночи и посадили за инструмент. Руки двигались сами, оставалось только держать верный ритм и не ускоряться. Как бы странно это ни звучало в отношении произведений Листа.
Ещё через тридцать секунд из-за постоянного напряжения кисти начало покалывать судорогой. Это ощущение я тоже помнила, испытывала его сто раз на прошлой неделе, пока тренировалась с Грейс за спиной. Мысль о Грейс позволила отвлечься от нарастающей боли в запястьях.
Если бы она была здесь – необязательно в зрительном зале, хоть бы за дверью или просто в этом корпусе…
Палец снова спазматически дернулся и соскользнул с нужной клавиши на соседнюю, и я в ужасе уставилась на свои руки. Какофония пролилась в зал, как красное вино на белоснежную скатерть. Не спрятать и не исправить.
Сделалось настолько тихо, что я смогла услышать нервное покашливание с дальних рядов.
Это был конец. Если можно представить что-либо хуже, чем сыграть фальшиво перед Олимпией Брайт, так это сбиться на середине произведения и впасть в ступор. В музыкальной школе я очень любила хвастаться, как, в отличие от всех остальных детей, никогда не нервничала во время выступлений. Причина этой уверенности все это время лежала на поверхности: ни от одного из прошлых выступлений никогда не зависело мое будущее.
Выражение «на чужих ногах» всегда казалось мне каким-то затасканным и нафталиновым, но именно так я себя чувствовала, когда поднялась из-за рояля. Ноги не сгибались, и приходилось совершать над собой усилие, чтобы передвигать их с одного места на другое. Мне почти удалось дойти до края сцены, когда я услышала голос Олимпии Брайт и замерла на месте.
- Наглость или невнимательность?
Прожектора слепили глаза, и нельзя было сказать наверняка, обращалась ли она ко мне или к кому-нибудь ещё, поэтому, на всякий случай, решила промолчать.
- Флоренс, - снова заговорила она после паузы, и я сделала шаг назад от прожекторов, чтобы видеть её лицо.
- Да?
Брайт поднялась со своего кресла и зачем-то направилась мне навстречу. Два подхалима тут же оказались рядом со сценой, видимо, помочь подняться, но Брайт, не глядя, отмахнулась от них точно так же, как полторы недели нахад на моем дисциплинарном слушании - от Эйнджел.
- Я спрашиваю, наглость или невнимательность заставили тебя выбрать «Кампанеллу» Листа, когда я ясно сказала выучить вариацию «Тарантеллы"
*** Тарантелла - произведение средней сложности, а "Кампанелла", с которой Флора спутала её по невнимательности - музыкальный эквивалент открытой операции на мозг. ?
Она стояла в паре шагов от меня, держа руки сцепленными на груди, а я бестолково хватала ртом воздух и была максимально близка к тому, чтобы впервые в жизни упасть в обморок.
Как я могла перепутать произведения? Это же не хренов ситком!
В памяти что-то щелкнуло, и я услышала обрывок реплики Брайт недельной давности: «…то пусть это будет «Тарантелла…». И прижала ладонь ко рту.
Это точно хренов ситком.
- Значит, невнимательность… - усмехнулась Брайт и поднялась на сцену самостоятельно. – И как тебе только удается учить что-то с такой дырявой головой?
Когда она встала рядом, до меня вдруг дошло, что ни недовольной, ни раздраженной она не выглядела. В нечеловечески желтых, как у хищников саванны, глазах плескалось веселье.
- Что думаешь?
- Я…
Но Брайт уже потеряла интерес и ко мне, и к моим потугам соединить междометия в целое предложение. Её взгляд устремился в зрительный зал, и Альфа Нил О’Брайан отложил в сторону книгу. Рядом с ним никто не сидел, и предположить, что Брайт обращалась к своему ранее незаметному помощнику, было нельзя. Она обращалась к нему, и это драматически выделяло его из всех остальных претендентов на обучение. Мгновением позже дошло, что если Брайт интересуется его мнением, то ни на какое обучение ему претендовать не нужно.
- Странно, что у неё руки до сих пор не отвалились с такой техникой.
Он впервые на моей памяти разговаривал без криков и потока ругательств, совсем как нормальный. В голосе не было издевательских ноток: своим ответом он не пытался меня обидеть, ему, по-хорошему, вообще не было никакого дела ни до меня, ни до моего эго. Он просто отвечал на вопрос.
- Всего неделя практики, рано говорить о технике, - парировала Брайт, и я посмотрела на неё как на привидение. С какой стати ей было вступаться за мое чудовищное исполнение?
-Нужно закончить, - медленно изрек Нил, немигающим взглядом глядя на рояль, - такие вещи не бросают на полдороги.
- Совершенно верно. Поможешь девочке?
Я понимала, к чему она клонила. От осознания, что за рояль придется вернуться, сделалось нехорошо, но когда Нил O’Брайан поднялся со своего кресла и направился к сцене, я неиронично подумала, что от ужаса меня сейчас стошнит.
- Нил будет твоей правой рукой, - пояснила Брайт, когда он сел за рояль рядом со мной. – В буквальном смысле. Он будет играть партию правой руки, а ты – левой.
В подтверждение её слов он опустил зеленую руку на третью октаву, и я автоматически положила левую на вторую. Нил вздохнул и кивком указал на свободную руку.
- Я могу играть обеими руками партию для одной руки? – на всякий случай уточнила я, так и не сумев решить, что чувствовала по этому поводу больше, унижение или облегчение.
Брайт кивнула с заговорщической улыбкой. Похоже, происходящее её забавляло.
- С того момента, где остановились, - произнес Нил скорее самому себе, чем мне, и его правая рука ожила.
Теперь от меня требовалось просто не мешать и следовать за его ритмом, и на одно только это уходила вся возможная концентрация. Я понятия не имела, как люди могли играть это произведение двумя руками на той скорости, которую задумывал для него сам Лист, и это при том, что моя «третья» рука взяла на себя самые технически сложные моменты.
Брайт неслучайно отдала «правую» сторону Нилу. Я бы скорее умерла за этим роялем, чем смогла её сыграть.
- Не отвлекайся, - бросил он, и я снова сосредоточилась, - сейчас будет крещендо.
Демоническая улыбка не сходила с лица Брайт до самого конца. Все это время она дирижировала нам с закрытыми глазами, и только когда последние аккорды эхом разбились о своды зала, посмотрела на меня из-под ресниц.
- Вот так это должно звучать, - почти промурлыкала она, облокотившись о крышку рояля. – Современники Листа шутили, что он продал душу дьяволу за способность играть так, как он играл. А потом слушали и задумывались, такая уж ли это шутка.
Я не могла ничего сказать насчет Листа, но инопланетное происхождение Нила О’Брайана теперь бросалось в глаза даже больше обычного. Он молча, как и прежде, поднялся из-за рояля и направился обратно в зрительный зал. Как будто ничего не произошло, и он только что не вытянул сложнейшее произведение в одиночку. Меня слегка потряхивало от напряжения, а тремор рук усилился, как при самом противном похмелье, а у него даже дыхание не сбилось. Даже немного. Может, доктор Хагенштрем в своем статье о синдромниках забыл упомянуть о дополнительных пальцах, отрастающих по ситуации? Или втором сердце, чтобы после взрывного кардио сохранять пульс как у столетней черепахи?
Нил спрыгнул со сцены и исчез в темноте зрительного зала, а я не могла перестать смотреть ему вслед.
Разрушительная магия крови не остановится, пока не иссушит Алого колдуна до последней капли. К несчастью, с каждым новым выплеском держать её под контролем становится только сложнее, если не заручиться поддержкой. Мрачная ирония заключается в том, что независимость - единственное, чем Алый колдун дорожит сильнее собственной жизни.
Брайт отошла ответить на звонок. Никаких комментариев ко второй части моего выступления не последовало, и я решила не дожидаться, пока она спросит что-нибудь в духе: «Ты все ещё здесь?»
Прыжок со сцены перспективы сломанной шеи не стоил, но дойти до одной из лестниц по бокам было выше моих сил. Не после всего пережитого сегодня. Я уже предвкушала, как упаду лицом в подушку и никогда больше не встану с кровати. Не в этом году точно, после Нового года – может быть.
- Прошу прощения, дайте мне минуту, - из-за спины донесся голос Брайт, а следом за ним и звук приближающихся шагов. – Флоренс.
Я обернулась. Она держала телефон у уха, но нижнюю часть, где находился микрофон, прикрывала ладонью.
- Понедельник, мой кабинет, восемь утра. За каждую минуту опоздания будешь разучивать по одному этюду Листа.
И прежде чем я успела хоть как-то отреагировать, она развернулась на каблуках и устремилась за кулисы.
На выходе из зала у меня случился блэкаут, и как оказалась в главном холле, я не поняла. Машинально вытащила из кармана телефон и только тогда обратила внимание на сообщение трехчасовой давности от Грейс. Прочитала «Удачи!!» - вот так, с двумя восклицательными знаками - её голосом и вдруг рассмеялась.
В голове громыхал Вальс Мефистофеля.
