— Ты кушай, кушай, я сейчас варенье принесу, — стул скрипнул, прощаясь с шерстяной юбкой миссис Секемото.
Джон присосался к пиале. Он наблюдал за тапочками-зайцами скользящими по паркету туда, где бормотало радио. Диктор мурлыкал о погоде, капли дождя стучали в панорамные окна. Рядом с пряниками и печеньем лежал белый конверт. Так небрежно, словно в нём находились не деньги за четыре месяца аренды, а чеки от этих же пряников.
— Как Аделина поживает? Что-то давно я её не видела. Небось, выросла уже, выше меня стала.
— Я это замечу только, когда она меня перерастёт. А вообще она учится много, выходные с друзьями проводит. Так что я сам её не часто вижу.
— А мистер Джереми? Не болеет?
— Нет. Нормально всё, — ответил Джон, вспоминая разговор с семьёй. — Отца до осени не будет в городе. Он будет в разъездах... м... по работе. Так что вы, если что, Эшли звоните.
— А ты ж как же? Тоже уезжаешь?
— Да, я в колледж поступаю в этом году.
На стол опустилась вазочка с вишневым вареньем. Джон сделал глоток зеленого чая из пиалы и зачерпнул ложкой сладость. Юми улыбнулась. Вокруг её рта и глаз пролегли ниточки морщинок.
— Вкусно? — Джон кивнул. — Муж мой, царствие ему всепрощающее, тоже вишню любил. Сам деревья посадил, ухаживал. А потом сам же все деревья-то и обгрызал, гад такой. Да так, что на варенье ничегошеньки и не оставалось. Ты кушай, кушай, у меня ещё есть. Я тебе ещё с собой заверну баночку. А то куда ж мне с внуком столько? Муж-то мой, прости Творец, как помер, так много её стало, вишни-то.
Джон прокатил во рту ягодку, скосив глаза в чашку.
— Если бы хоть варенье кто ел. Раньше сын любил, а потом и он... — она обхватила пиалу ладонями.
Её сухая, пожелтевшая кожа напоминала старую газету. Сколько же ей лет? Юми сжала губы в тонкую линию и опустила взгляд, пряча на дне чашки продолжение истории. Джон молчал. Пауза затягивалась.
— ...что, разлюбил?
Она коснулась пальцем уголка глаза:
— О, нет. Он бы не разлюбил. Лен, мой старший сын, так сладкое любил, что мог за день банку варенья съесть. Я на него всё ругалась, мол, зубы выпадут, а он всё слушал, да ложкой в банку лез. Он пропал двадцать лет назад. Ушёл на свою работу, да так и не вернулся. Мне сказали, что Лен погиб в пожаре, но я не верю в это. Тела-то не нашли! Как без тела можно такое говорить-то? Мой мальчик тогда в командировку собирался, в Твинбрук этот проклятущий. Он и не работал-то в тот день, когда этот пожар страшный устроили, — в черных радужках её глаз не было и намека на зрачки, а в голосе ни капли сомнения.
— Пожар?
Она отмахнулась от вопроса, как будто он портил воздух.
— В научном институте. В этом рассаднике безбожников. Я всегда говорила, что нет там ничего святого. Я и сына просила выбрать другую работу, Творцу молилась, чтобы он образумил его. Но разве ж есть у Творца власть там, где люди Жнецу души-то продали?
Джону нечего было ответить. Ни Жнеца, ни Творца он не встречал, чтобы спросить их об этом лично, а сами они как-то не искали с ним встречи. Юми тем временем продолжила:
— И простит меня Творец, но правильно, что сгорело там всё. Давно пора было от этой гадости город-то очистить. Так нет же, снова починили всё. Людей жалко только, не ведали, что творили, да простит Творец их грешные души. Говаривали, что горело там всё, а люди выбраться-то и не могли. Там же где зло творили, там же и, прости Творец, очистились. Ну, может, и хорошо это. Вся семья отмучилась.
Она резко выпрямилась, отчего стул под ней скрипнул. Её глаза округлились, насколько это было возможно. Весь её вид говорил о том, что сам Творец стоял за спиной Джона и, сдвинув брови, качал головой. Джон на всякий случай обернулся. Если бы это было действительно так, то ежедневная молитва стала бы обязательным ритуалом в его жизни. Но и в этот раз Творец решил, что жизнь Джона слишком коротка, чтобы тратить её на такую ерунду.
— Миссис Секемото, вы в порядке?
Её губы зашевелились, словно в молитве.
— Да-да... Кажется, также... Нет, нужно проверить.
Встав со стула, она засеменила в комнату и остановилась рядом с комодом. Джон отложил пряник и посмотрел на время. Прошёл уже час с того времени как он должен был уйти, но из этого дома невозможно уйти голодным. Бросив взгляд на варенье, он поднялся из-за стола. Диктор по радио что-то бормотал в унисон Юми. Возможно, он тоже молился.
— Вот! — воскликнула она. — Нашла. Где мои очки? Ну-ка... Да. Так и есть, я же говорила.
— Миссис Секемото, я пойду уже. Мне ещё... на эту, как её, на работу заехать надо...
— Подожди, сынок, вот смотри, — она протянула Джону газету – похоже, свою ровесницу.
— Эм... Зачем она мне?
— Мой сын Лен работал в этой проклятой лаборатории с вот этими, на обложке-то которые. Ты смотри, смотри. Здесь читай, — она зачем-то наслюнявила палец и ткнула им в текст под фотографией.
Джон закатил глаза. Ну вот, ещё одна причуда старой Юми. Набрав воздуха в лёгкие, Джон затараторил:
— Пожар вспыхнул в одной из лабораторий правого крыла здания. В результате происшествия погибли три человека. Среди них семейная пара выдающихся ученых Джонатан и Матильда... Дальмонт?
Джон усмехнулся. С этой же ухмылочкой он повернулся к Юми:
— О, круто. Никогда ещё не видел своих полных тёзок, — Джон сложил газету и отдал её Юми. — Не судьба, наверное, — и подхватив рюкзак, направился к выходу.
— А не родственники ли они тебе?
— Мне? С чего бы? Может они из какой-нибудь дальней родни, но не думаю. Да и какая разница? Они всё равно мертвы. До свидания, миссис Секемото, — крикнул Джон, спускаясь с крыльца. В этот момент он чуть было не поблагодарил Творца за терпение. Но вовремя одумался.
***
С каждым словом директора чесотка под конфедераткой усиливалась. Джон раздул ноздри, медленно выдохнул, и с усилием натянул улыбку. В зеленой форме, с красными аттестатами в руках выпускники казались ему похожими на клубничный куст. И Джон был одним из них.
Когда директор закончил, запел школьный хор. Джон закатил глаза. Его стон синхронизировался с началом новой пытки.
Сначала Джон развлекал себя тем, что считал людей в зале. На тридцать четвертом сбился. Потом стал представлять, как с потолка начинают падать люстры, и в зале начинается паника. Не то чтобы он этого желал, но такая фантазия позволила Джону удержать улыбку. Когда и это надоело, Джон стал переделывать строчки из песни:
"Когда уйдем со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
Взорвём бутылку красного вина,
И белого, и пунш ещё остался..."
Смешки среди "кустов" доказывали успех занятия. Аплодисменты стали для него приятной неожиданностью. Джон принял их на свой счёт. Он расслабился, разогнул губы и вместе с колонной выпускников двинулся к выходу со сцены. Шипение одноклассницы впереди заставило его сбавить шаг.
— Лучше бы я забрал аттестат завтра, — буркнул Джон, стягивая конфедератку и запуская пальцы в волосы.
— А, по-моему, прикольно!
Чип или, как он записан в журнале, Майкл Холостякки учился в параллельном классе, выглядел на пятнадцать лет и всегда представлялся Чипом. Даже родную сестру поправлял. Впрочем, это имя ему больше подходило. Всё равно бурундуков все путали, и никто не задавался вопросом кто из них Чип, а кто Дейл.
— Не вау, конечно, но прикольно. Вот в прошлом году было стрёмно – кондёры не работали. Никогда бы не подумал, что девочки могут так пахнуть. А ещё кто-то, — Чип поиграл бровями, — подменил диски с музыкой. Прикольно было, когда хор запел под хард-рок. Жаль, что быстро отключили, даже до припева не дошли.
Джон усмехнулся. Семья ждала его перед выходом из зала. Белка бросилась к Джону, выхватила аттестат и стала разглядывать оценки. Как будто там могло быть что-то интересное. Джон сунул конфедератку в пакет, который подставила Эшли, и снова запустил пальцы в волосы, расчесывая каждый сантиметр.
— Проклятая шапка, у меня теперь голова чешется, как зад плешивого кота, — рычал он.
Отец похлопал Джона по спине. Казалось бы – обычное движение, но челюсти Джона свело.
— В колледже ещё одна будет. А пока поздравляю тебя с окончанием школы.
Прошло два месяца с тех пор, как дядя Мэттью уехал домой. Его семья уехала ещё раньше – через неделю после Рождества. Он гостил три месяца и это были три лучших месяца в жизни Джона. За это время отец нашел работу. "Управляющий отеля" звучит не так круто, как владелец базы отдыха, но лучше, чем "временно безработный". Он перестал пить. Алкоголь дома теперь есть только в аптечке и кефире. И, наконец, домой он приходил только ночевать.
В общем, отец переставал быть тенью, которую так легко ненавидеть.
Но у Джона ещё была причина, по которой его кулаки сжимались всякий раз при виде отца – деньги. Именно из-за них Джон прогуливал школу, отчего повышался риск не поступить в "Финиш". Из-за них он играл ночами в барах, кое-как справляясь со своим страхом сцены. И это из-за денег его куртка пропиталась сигаретным дымом. А сейчас, когда Джон погасил долг и оплатил аренду на несколько месяцев вперед, отец просто поздравляет его с окончанием школы. Как будто всё так, как и должно быть.
— Ага, спасибо, — буркнул Джон, скручивая крышку с лимонада.
В ответ отец назвал имя. Седой висок проплыл перед лицом, когда Джон подносил бутылку к губам. Джон осознал услышанное только тогда, когда Эшли сорвалась с места. Всего одно имя, а руки уже сжались в кулаки, стиснув бутылку. Часть Джона хотела развернуться и уйти, другая просила правды. Той самой правды, которая поддерживает ненависть.
— Квинни! — кричал отец.
Люди расступались. Джон добежал в тот момент, когда отец схватил женщину за рукав малинового пиджака. Она должна была быть другой. Такой, от которой Джону хотелось бы крушить всё вокруг. Но вместо этого его губы изобразили кривую ухмылку. Перед ним стояла женщина с плоским, некрасивым лицом.
— Квинни! Это... Это... Нет. Я... — отец разжал пальцы.
— Джер, это не она. Извините, — последнее слово Эшли бросила через плечо, толкая отца к выходу.
Джон видел перешептывания одноклассников. Их глаза смеялись, ладони прикрывали улыбки. Женщина отряхнула рукав своего пиджака. Она смотрела в спину отцу таким взглядом, который обычно предназначается дохлой мыши. На фоне зеленых мантий её малиновый пиджак делал позор особенно контрастным.
Эшли и отца нигде не было. Несколько зевак стояли у окон, складывая мантии. Среди них было несколько преподавателей. Белка догнала уже в холле.
— Что произошло? Где папа? Где Эшли?
— Ушли.
— Куда? Джонни, что, блин, произошло?
Ответил ей Этан. Тихо, так, чтобы никто кроме них не слышал.
— Чей-то папочка съехал с катушек, да, ракушник?
— Отвали, Этан, — огрызнулась Белка.
— Теперь за тебя отвечает сестра? Если так, то подучи её хорошим манерам. О, прости, я забыл, тебе они ведь тоже не знакомы.
Джон следил за ним: за его взглядом, походкой, за тем, как развевалась его мантия, и как на прилизанных волосах играл свет. Впервые Этан был один. Он наслаждался моментом.
— Теперь я не удивлен в кого ты такой. Скажи, тебя заделали до того как он того, или уже после? — он сделал ещё один шаг. По носу ботинка пробежал блик. — Я думаю после. Твоя мамаша вряд ли могла найти кого-то, кто залез бы на неё в здравом уме.
— Этан, заткнись!
Этан посмотрел на Белку с той самой очаровательной улыбкой, которой бабушки одаривают проституток у подъезда.
— Единственное существо в этой семейке, которое ещё могло бы на что-то сгодиться, но даже оно всего лишь расходный материал, — он был близко. Ему ничего не угрожало здесь, в школе, среди людей. — Лет в тридцать ты будешь умолять трахнуть тебя, чтобы не подохнуть с голоду.
Ничего, кроме Джона.
Бить было легко. Джон не чувствовал боли на кулаках, но видел как содрогалось тело в мантии, как появлялись красные капли на белой плитке. Как ему этого не хватало. Весь год он терпел, делал то, что от него требовалось, то, что другие посчитали бы правильным. Весь год он был другим. А, может, и всю жизнь. Не только злость на Этана управляла кулаками Джона, не только раздражение, но и желание вернуть себя.
Джона оттащили трое мужчин. Этан не двигался. Его мантия задралась, один ботинок слетел, волосы торчали во все стороны. Красные мазки на плитке дополняли образ клубничного куста, который ободрал медведь.
Всю драку Джон находился в вакууме, где не было ничего кроме мыслей. Теперь не было и их. Тишина. Звук появился только дома. Он пришёл издалека, как при настройке радио: сначала шипение, потом стрекотание и бульканье и, наконец, отчетливый бас, смысл которого доходит не сразу.
— Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Знаешь, чем тебе это грозит?! На нём живого места не осталось! — это был голос Эшли. Думать о последствиях её прерогатива.
Джон сидел на диване и смотрел в одну точку. В фокус всё время попадала Эшли, словно она участвует в соревнованиях по челночному бегу. Словно прочитав мысли Джона, она остановилась. Секунд десять она молчала, а затем выдохнула. И в этом выдохе была только усталость:
— Если на тебя напишут заявление – колледжа тебе не видать.
— Мне плевать.
— Тебе плевать?
— Эшли, не надо, — встрял отец.
— Нет, надо. Иначе он никогда не поймёт, — она наклонилась к Джону. — Тебе всегда на всех плевать. Всё, что ты можешь – это жаловаться и обвинять отца. Может и в драке тоже он виноват?
Джон смотрел в глаза Эшли. Сейчас даже мигать казалось чем-то невозможным, а воздух застрял между горлом и животом.
— Да, — процедил он. Ещё когда кулаки погружались в тело Этана, Джон решил больше не терпеть. — Да! Он виноват! В драке, в смерти мамы, в том, что она заболела! И в том, что бросил нас! Меня бросил! Ни я, ни Белка, мы никому не были нужны, пока он в коме валялся!
— Он тебя спас! — закричала Белка.
Слова отзвенели как от удара по колоколу. По телу пошла вибрация. Кто-то назвал Джона по имени, но он отказывался осознавать кто именно. Только слова Белки имели значение.
— Он попал в кому из-за тебя, — сказала она тише, по её щекам катились слёзы. — Я подслушала, как дядя Мэттью об этом говорил с папой. Ты выбежал на дорогу, а папа тебя спас. Он не бросал нас!
Джон не выдержал её взгляд и отвернулся, сжав зубы. Когда-то давно ему снился такой сон. Мама сказала, что это был страшный сон. Как же стремительно рушился образ тени, который так шёл отцу. Джон не смотрел на него. Он сжал кулаки и сказал то, о чем молчал весь год:
— Это не исключает того, что из-за тебя мы могли оказаться на улице. А эта Квинни, кто она тебе? Хотя подожди, мне плевать, мне твои оправдания не нужны. Это я погасил долг, который ты накопил. Это я работал весь год, чтобы заплатить за дом! — вены на шее вздулись. Он развернулся и теперь смотрел в глаза отцу. Джон видел морщинки вокруг его глаз, синяки под ними, но это не помешало состроить гримасу презрения. — А что делал ты? А, точно. Ты ведь пил.
Джон ощутил жар во всём теле, ноздри раздулись, глаза блестели. После криков тишина в комнате стала почти осязаемой, и в этой тишине смех Эшли был особенно громким.
— Надо же. Работал он. Устал, бедненький.
— Эшли, не надо, не сейчас, — отец схватил её за руку. Вывернулась.
Она подошла к Джону вплотную, а вместе с ней и аромат кофе. Запах сдавил горло.
— Если бы не я, ты бы ничего не заработал. Ты хоть знаешь свою реальную зарплату в книжном? Нет? В пять раз меньше. Это я договорилась с твоим начальником, чтобы он тебе платил деньги, которые я ему передаю. Удивительно, что тебя, такого умника, не смутило, что у обычного продавца высокая зарплата.
— Замолчи, Эшли, — взревел отец. Он схватил её за плечи. — Джон, не слушай её, — но Джон слушал, да и Эшли не собиралась молчать.
— Все знали о долге. Только ты ничего не хотел видеть. И в барах тебя не трогали мои люди, несмотря на комендантский час. Что, не получилось стать героем?
— Хватит! — отец рывком развернул её к себе.
Что чувствует человек, жизнь которого была наполнена ложью и самообманом? Ничего. Пустоту. Сил сжимать кулаки не осталось. Всё, что находилось в комнате, потеряло свою важность. Взгляд нашаривал предметы, но мозг отказывался их идентифицировать. Пальцы покалывало, лицо казалось холодным куском кожи, налепленным на череп. Впереди маячила дверь, а за ней улица.
***
Ночь. За окном шёл дождь. Йон настраивал гитару. На столике перед телевизором остывала половина пепперони.
— Пошли, пососем никотинового монстра, — сказал Дольф, засовывая руку в пиджак, — Йон, ты с нами?
Йон качнул головой, в медитативном трансе он одной рукой подкручивал колок, другой перебирал струны.
Джон накинул куртку и вышел. Струйка дождевой воды стекала с угла козырька в лужу перед лестницей. Уже неделю Джон жил в доме, который снимали Дольф и Йон. Пицца стала основой его рациона, вещи Дольфа – гардеробом, а матрас на полу – кроватью. Джона это устраивало. Всякий раз, когда он думал о доме, в груди появлялся ком, перекрывающий воздух. От старого матраса такой фигни не было. Джон поднёс зажигалку и затянулся.
— Ну так что?
— Чип сказал, что всё улеглось, но от школьного бала тебя отстранили.
Джон фыркнул. Дольф перестал изображать серьезность и тоже улыбнулся:
— Ещё сказал, что твоя сестра заплатила Банчам, чтобы они не подали заяву.
— И много?
— Это ж Банчи, — Дольф усмехнулся. — Судя по словам Чипа, они остались довольны. Уверен, сыграло еще и то, что твоя сестра работает в полиции.
— Даже интересно стало: припугнула или испугалась.
Джон выдохнул дым, слушая шум дождя и тихие звуки гитары.
— Так и не хочешь с ними поговорить? — спросил Дольф.
— Плевать я хотел на разговоры. Они обманывали меня. Все. Даже Белка. Особенно Белка. Я как клоун скакал и собирал эти деньги, а они всё знали и молчали, — он снова затянулся. — На днях отнесу документы в приёмную комиссию. Через пару недель уже буду в колледже.
— Кстати о колледже. Не передумал?
— Ты о МУХе? Нет. Ты же знаешь, я только из-за долга стал играть. Да и какой из меня музыкант? Трясусь перед каждым выступлением, руки потеют. Когда-нибудь точно гитара выскользнет, итак косяки были.
— Все когда-то с этого начинали. Жаль, конечно. Полным коллективом было бы проще пройти.
— Уверен, вы и без меня справитесь.
Дольф глубоко затянулся, затушил окурок о перила и бросил его в лужу:
— Другие варианты я и не рассматриваю.
***
Документы лежали там же, где Джон их и оставил неделю назад. Запах горелой пыли и дерева заполнил комнату. Эта же пыль повисла в воздухе. Джон открыл окно, впуская в комнату звуки города. Документы, предметы первой необходимости, зарядку для телефона и планшет он сложил в рюкзак. В спортивную сумку отправилась одежда, обувь, кое-какие мелочи. Остальное при необходимости можно докупить на месте. Странно собирать вещи, когда никого нет дома. Появляется чувство, будто ты что-то украл и тебя обязательно кто-то сейчас поймает.
Последней он запаковал в чехол гитару. Даже у спортсмена должны быть увлечения. Однажды Томми сказал, что на гитаре играют только для того, чтобы клеить девчонок. В колледже Джон этим и займётся. Впервые за эту неделю он улыбнулся. До встречи с другом осталось всего пара недель.
— Джонни?
Джон обернулся. На пороге стояла Белка. Прислонившись к дверному косяку, она смотрела на сумки.
— Не знал, что ты дома.
— Учитель заболел, факультатив решили отменить.
Она говорила таким же тоном, каким обычно просит поделиться мороженым. И в этом была проблема. Таким же голосом она обманывала его весь год. Джону хотелось закричать на неё от раздражения. Раньше он не замечал её двуличности.
— Ясно.
Универсальное слово чтобы закончить разговор. Белка, как и ожидал Джон, замолчала. Она никогда не была сильна в придумывании вопросов, но в этот раз, вероятно, подготовилась.
— Ты хочешь уйти даже ни с кем не попрощавшись?
Джон закинул гитару за спину, подхватил сумку с рюкзаком и подошёл к двери. Белка не сдвинулась с места. На голову ниже Джона, она стояла в проходе как будто и правда ждала ответа.
— Прощай. Видишь, с тобой я попрощался.
Стоило только сделать шаг, и Белка тут же отпрыгнула в сторону. Она опомнилась только тогда, когда Джон уже спускался на первый этаж. На последней ступеньке лестница скрипнула и вместе с ней затараторила Белка:
— Прости меня! Я хотела тебе сказа...
— Тогда почему не сказала? — перебил он ее, отворачиваясь от двери.
— Я думала, так будет лучше. Эшли сказала, что так ты перестанешь обвинять во всём папу.
— Ну, раз Эшли сказала, то будь хорошей девочкой, продолжай слушать её.
— Я... — на выдохе она сморщилась, глаза намокли, а голос стал настоящим, — Я не хотела! Прости, Джонни. Я так устала видеть папу подавленным. Я хотела, чтобы всё стало как прежде!
Джон сжал ручки сумки и отвернулся – видеть слёзы Белки всегда было пыткой. Издав грудной рык, он поставил сумки на пол, подошёл к ней и приобнял. Белка тут же уткнулась носом в грудь.
— Ладно тебе, успокойся.
Она пробубнила в футболку ответ, который Джон, конечно же, не разобрал.
— Ты должен ещё кое-что знать. Я сейчас, — сказала она и побежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.
Топот ног сменился скрипом и хлопком двери, за ним последовал скрежет стула по половицам и шорох ящиков. Через пару минут Белка вернулась обратно. В руках она держала блокнот в кожаной обложке.
— Что это?
— Это папин. Там много всего, но я видела там имя Квинни. Папа прятал его в коробке на шкафу. А я нашла, когда помогала Эшли убираться.
Последняя фраза заставила Джона с недоверием взглянуть на Белку. Она тут же стушевалась:
— Я искала свой фен. Эшли тогда разозлилась и забрала его, ну, я и подумала, что она...
— Ладно, я понял, — Джон забросил блокнот в сумку и пошёл к выходу.
— Тебя можно будет на поезд проводить?
Медленно выдохнув, он обернулся. Она стояла с красными глазами и кулачками у груди, словно ждала результатов экзамена. Джон хотел бы обнять её, поцеловать в кучерявую макушку. Вот только обида никуда не делась. Быть собой оказалось труднее, чем он себе представлял. Джон качнул головой.
— Прости, — он открыл дверь и вышел.
— Заполняйте заявление.
Женщина в деловом костюме, очках и с пучком на голове придвинула Джону бланк заявления на поступление. Сдвинув очки на кончик носа, она принялась изучать рекомендационное письмо. Июньское солнце пробивалось сквозь плотные жалюзи. Несмотря на лето за окном, кондиционер охладил помещение до состояния, когда мурашки бегут по щекам и сползают за шиворот. Джон взял ручку.
— Я о чём хотел с тобой поговорить, — сказал Дольф, с куском пепперони в руках. — Ты как смотришь на то, чтобы продолжить играть уже на профессиональном уровне?
Джон заполнил графу с личными данными, перечитал и... тихо выругался. Сделать ошибку в собственном имени было до того нелепо, что Джон попросил новый бланк не глядя на женщину.
— Ты о чем?
— О МУХе, — он открыл бутылку пива и сделал глоток. — Ты круто играешь, мне такие нужны. А в МУХе тем более. Знаю, звучит бредово, но в МУХе нет хороших музыкантов. Детки богатых родителей, племянники троюродных бабушек, кто угодно, но только не музыканты. Я создал группу, ещё пока учился в "Ле Мандраж". После выпуска денег на продолжение обучения не было. Брат уехал в Бриджпорт работать, я остался здесь. За два года, от всего состава только я и Нота остались. Потом встретил Йона, Чипа. Понимаешь? Мне нужны те, кто живет музыкой. И мне нужен полный состав. Сейчас идеальное время: государство выделило МУХе дополнительные места под коллективы. А если постараться можно и на стипуху выйти. Чип согласен, Йону всё равно где учиться, у него нет музыкального образования. Ты как, с нами?
Заполняя графу о месте рождения, Джон вспомнил о "Красных Китах". Китобой сам писал рекомендационные письма для него и Томми, не забывая повторять, что спорт и курение несовместимы. Если бы не он, Джон бы, наверное, никогда и не задумался о большом футболе.
— Не, Дольф, спорт мне ближе, — ответил Джон, запивая пиццу пивом. — Да и в "Финише" место уже припасено.
— Если дело в деньгах, то я могу занять тебе. Напишу брату, он вышлет денег, потом отдашь. Тебе же нравится играть. Что ещё лучше – ты умеешь это делать.
Джон усмехнулся и покачал головой.
— Музыка меня, конечно, расслабляет, но есть маленькая проблема: сцена рождает из глоссофоба невротика.
Заполнив бланк, он отдал его женщине. Она поправила очки, пробежалась взглядом по листу и отдала его обратно.
— Вы не поставили подпись.
Джон поднял бровь. Окошко для подписи пустовало. Он снова взял ручку.
Дольф почесал бородку и откинулся на диване.
— Согласен, страхи то ещё дерьмо. Я просто прошу тебя подумать.
— Извините, я сейчас. Мне надо перекурить.
— Вы курите?! — глаза женщины перестали помещаться в линзах её очков.
— Только когда выпью, — улыбнулся Джон, подхватил рюкзак и поднялся из-за стола. Ручку он положил на пустое окошко бланка заявления.
Выйдя из здания, Джон затянулся сигаретным дымом. Солнечные лучи грели замерзшее лицо, от асфальта волнами поднимался нагретый воздух. После третьего гудка Дольф ответил.
— Я всё-таки передумал. Что там нужно для поступления в МУХу?