Не знаю уж, кого он там поджидал, затаившись между кадкой с пальмой и вендинговым автоматом, но взгляд его ничего хорошего не выражал. По-хорошему так и вовсе советовал пройти мимо - что я и попыталась проделать пока не была грубо перехвачена рукой в черном худи.
- До тебя с трудом доходит, да? - начал Сев свою пламенную речь. Разве что огнем в лицо не дыхнул. - Я велел тебе держаться подальше от Оливера.
Тон его - приглушенный, но резкий; рука грубо, до болевых ощущений стискивает предплечье. Я морщусь и пытаюсь высвободить конечность. Внутри меня уже поднимает голову такой же огнедышащий дракон:
- Что так? Боишься, он сдаст твои планы по получению наследства? А повелевать бабами своими будешь, тоже мне, король нашелся.
Я наградила псевдобрата раздраженным взглядом, мол, отпускай и иди по своим делам. У нормальных людей - в нормальном мире - после просмотра отвращения в чужих глазах в головах обычно что-то щелкало, но бессмертный оказался совершенно непрошибаемым, лишь кадык нервно дернулся вверх-вниз, оповещая, что предположение если и не попало в цель, то выстрелило где-то рядом. Глаза его казалось потемнели еще сильнее, и на дне их мне почудилось нечто, впечатавшее в мозг здравую мысль о побеге.
- Не смей даже упоминать о наследстве, - грозно прошипел Севен.
Пальцы его пуще прежнего сдавливали понемногу немеющую конечность. И это неприятное покалывание услужливо сообщало: угроза собственному здоровью.
- Отпусти, - зло шикнула.
Не хотела привлекать лишнее внимание к данной сцене. Хватило и Бена с его пришествием на Хэллоуин, после которой мою персону долго обсуждали по всем углам. А оттого часть сознания решила будто перенести всю эту сцену в другое место будет куда более разумным решением. Другая же часть сознания предлагала позорно бежать с поля боя и искать защиты. Но - мне хватало понимания - от бессмертного не сбежать.
- Уйдем отсюда. Мне лишние разговоры не нужны.
- Да мне как-то пофигу, - был ответ.
Однако цепкая хватка ослабла на момент, и момента того хватило, чтобы руку высвободить, что я незамедлительно и сделала. Попятилась от лестницы, шагнула в коридор. Севен, поигрывая желваками, двинулся в ту же сторону.
Одетый в тоталблэк, в черном же капюшоне, он всегда производил впечатление. Высокая его фигура с кубиками пресса, с рельефными бицепсами и трицепсами действовали на девушек магнетически. Всем упорно представлялся образ этакого благородного защитника. Вот только на деле все наоборот - флюиды угрозы исходят от бессмертного мутными волнами.
Коридор, тот самый, что находился за нашими спинами, вел в западное крыло. Располагались там библиотеки, читальный зал да несколько уборных. Зато в самом его конце находилась дверь, ведущая к фонтану на заднем дворе - единственный мой шанс оказаться на улице. Впрочем, пока я неслась по коридору, отчаянно громко стуча каблуками, мерещилось, что труп мой в фонтане том и обнаружат. А потому в последний момент я вдруг решила завернуть в библиотеку, где в случае чего можно и на помощь позвать - в период экзаменационных сессий в зал электронной картотеки даже стояли очереди. Затаившись между величественными стеллажами - своды их стремились вверх на два этажа к самой крыше, я притворилась крайне увлеченной изучением разноцветных корешков. Здесь, в шепоте перелистываемых страниц, биение сердца о ребра казалось самым громким звуком. Вероятно, то же ощущают все эти ребята из фильмов ужасов, за которыми, отчаянно пыхтя и размахивая топором, несется маньяк. Вот только Севен не несется, он приближается медленно и неумолимо, еще сильнее нагнетая обстановку. В руках у него нет оружия, но мозг мой охотно додумывает, какие предметы можно использовать в качестве орудия пыток и убийства. Проклятый кинематограф! Пора завязывать со страшилками.
Отступать мне некуда. Глядя как Севен неспешно заворачивает за длинный стеллаж с французской классикой, возле которого я и нахожусь, вспоминаю, что лучшая защита - это нападение. Пожалуй, стоило попросить у Ванира пару уроков самообороны, потому как на данный момент мой арсенал ограничивается лишь ударом в лицо да коленом в пах.
- Я буду кричать и защищаться, - воинственно сжимая кулаки, поведала я, и, подумав, добавила. - И пожалуюсь на тебя Бену.
- Да хоть господу Богу.
Впервые в жизни он так холоден со мной. Держится на расстоянии вытянутой руки, так, будто мы и не знакомы вовсе. Так, будто я - его припозднившийся ужин. Какая-то очередная теплокровная красотка, купившаяся на его чары, а потом осознавшая происходящее. Впрочем, на такую девчонку Севен бы смотрел снисходительно. На мне же фокусировал свой взгляд с презрением.
Несколько секунд этой черной фигуре понадобилось, чтобы преодолеть разделявшее нас расстояние: стенд с многотомниками Дюма словно сообщник бессмертного поймал меня со спины. Лицо Севена, застывшее и неподвижное, в потемках выглядело еще более мрачно, чем при свете. Глаза - два черных провала, обрамленных столь же черными ресницами.
- Что же не кричишь? - зловещий шепот прокрался в уши.
Рука его тронула прядь волос, намотав колечком на палец. Осознание, что не пустая угроза, но опасное действие последует за его словами, повисло в воздухе удушливым пыльным ароматом. Я не знаю человека, что стоит передо мной. Он другой, совсем чужой. У него лик убийцы, а не того грустного одинокого мальчишки, явившегося мне в прошлую нашу встречу. Его боль прорывается наружу огненной яростью, а вовсе не немым криком.
- Ты не такой, - шепчу я словно мантру.
- Я именно такой, звезда моя, - лишь уголок рта дергается вверх словно в припадке. - Хотела с Куртом познакомиться - ну так вот он, нравится?
Холодная ладонь скользит по бедру, с легкостью поднимая волну мурашек по всему телу. Я закрываю глаза и пытаюсь забыться, притвориться слепой, обострить слух. Каждое слово - взрыв фейерверков под закрытыми веками.
Где-то вдалеке, за стеллажами громким шепотом переговариваются студенты профессора Беккера - обсуждают скорую защиту дипломов и делятся планами относительно продолжения учебы и предстоящей в том случае диссертации.
Я могу набрать побольше воздуха в легкие - и закричать что есть мочи. Но сам ужас сковывает грудную клетку, не позволяя не то что кричать, но даже дышать. Тело замирает. Электрический разряд мурашек бежит по позвоночнику, пробирается к затылку и электризует волосы на макушке.
- Он любит причинять людям боль, - холодная рука скользит все выше. - Моральную.
Вторая рука аккуратно, но плотно сжимает челюсть. Почти что нежность ощущается в том прикосновении. И будь я чуть менее напугана - ну хотя бы на четверть - я бы растворилась под этими руками.
- Физическую, - продолжает Севен, сжимая подбородок плотнее.
Кольцо пальцев еще немного - и оставит отпечатки на моем лице.
- Я... я все поняла, - драматическим шепотом возвещаю я.
Ни дать ни взять актриса театра и кино, однако на большее не хватает ни воздуха, ни сил. На самом деле я ничерта не понимаю, но признаваться в том не просто бессмысленно, но и опасно. Кто знает, как Севен отреагирует? Все, что я имею сейчас в исходных данных - это два парня (одному из них нравлюсь я, другой - мне), которые настойчиво советуют мне друг от друга держаться подальше. В качестве неизвестной переменной - вопрос «а какого, собственно, черта я не могу сама решать, с кем мне общаться?!».
- Да ну? Серьезно? - ни на секунду не поверил Севен в мой актерский талант.
Рука его, впрочем, перестает давить на глотку, вполне мирно придерживая челюсть. Большой палец скользит по губам, подразумевая теперь, вероятно, в нашем положении посыл куда более интимный. Учитывая, что тело мое все еще размазано по стеллажу телом более крупным и весьма привлекательным, действие сие может показаться вполне оправданным.
Такая смена настроения, признаться, мне по душе - особо фривольные сны даже периодически транслируют в разгоряченный мозг нечто подобное - и я задумываюсь, а не послать ли к чертям все условности. Вот прямо здесь. Или в туалетной кабинке всего в паре метров отсюда. Или быть может мы даже сможем дотерпеть до Саммерхолда - посмотреть как из ушей кузенов и сестры пар повалит, стоит нам показаться на пороге.
- Отпусти, - прошу. - Не нужен мне твой Оливер.
В моих планах действительно нет общения с Шерриданом, однако за его планы я не ручаюсь. Но это уж пусть Сев господина Режиссера зажимает в библиотеке. Уж как-нибудь без меня.
Из колонки над стойкой информации льется тихая, но настойчивая - ну прямо как Севен! - лирическая баллада, что агитирует заниматься любовью, а не войной. Прям удивительно в тему, будто кто-то свыше составил саундтрек для фильма по мотивам моей жизни. Поддавшись на уговоры - не только песни, но и собственного традиционно потекшего мозга - я позволяю себе разомкнуть губы и на тяжелом разгоряченном выдохе легонько прикусить татуированный палец.
- Может найдем более уединенное место?
Упиваясь собственными ощущениями, во стократ усиленными возбуждением (серьезно? Неужели после стольких лет знакомства я все-таки соглашусь с ним переспать? Подождите-ка, я что, сама это и предложила?), мне не сразу удалось понять, что лирическая агитация сработала лишь на одном из нас. Севен же выглядел довольно обескураженным моим поведением; глаза его из-под мягких темных прядей выглядывали с подозрением. Тон его не стал мягче, когда он решительно отрезал:
- Откажись от банка.
- Ч-чего?
- Отец хочет учредить компанию на твое имя. Ты должна отказаться.
Неожиданное открытие - мысли бессмертного несутся совсем в иных направлениях - стало для меня неприятным. Я бы даже сказала, оскорбительным. Внутренности мои объяты пламенем, я тут едва ли не из трусов выскакиваю, а он мне про какой-то банк втирает! Вероятно, то самое наследство, о котором вещал Оливер.
- Даю единственный шанс выпутаться из того дерьма, в которое тебя втянули.
Внутреннего запала хватает на злобное шипение:
- Без тебя решу.
Язык едва ворочается, дыхание перехватывает. Меня сжигает изнутри два желания - без промедления зацеловать эти пересохшие губы. И врезать их обладателю со всей силы. За то, что он со мной делает. За то, что не ощущает то же самое. За то, что он так жесток со мной.
- Что ты решишь? Ты же обыкновенная кукла, - холодная рука вновь сжимает мое запястье, мешает вырваться и уйти.
Но ничто не ранит так как холодный тон.
Слова его звучат в отдалении. Словно не здесь, не со мной. Словно тону. Я погружаюсь под толщу воды и не могу вынырнуть. Вроде бы вижу свет, тянусь к нему, но сил вытолкнуть себя сквозь пучину, глотнуть спасительного кислорода - не хватает. И с каждой минутой я все слабее.
Севен говорит что-то еще, но губы его шевелятся совершенно беззвучно, будто кто-то милостивый нажал на кнопку mute, отключая всю ту мерзопакость, что вылетает из его рта. Вот значит кто я для него. Кукла. Просто кукла. Почти целая жизнь на школьной скамье, два года в университете с заветными «отлично» - все это пустое, ничего не значащая мелочь; просто потому что мое тело вписывается в эталоны женской красоты и он не желает смотреть глубже. Я для него игрушка. Кукла. Способ получения наследства.
Значит, все эти годы он потратил на меня только для того, чтобы получить свое. Не потому, что я ему интересна. Боже мой, Оливер был прав, а я ошибалась. Поверить не могу, я защищала его, а он оказался самым обыкновенным проходимцем!..
В последней попытке отчаянно тонущего я нащупываю опору за спиной, тяну изо всех сил - фолиант оттягивает руку - и резко веду его по дуге. Словно я метатель молота, только не разжимая пальцы. Книга в мрачно-серой обложке, нечто среднее между асфальтом и графитом, метит прямо в висок своей жертве - и на несколько секунд я даже ощущаю торжество. Весь этот полет, кажется, длится целую вечность: кадр за кадром я вижу как книга меняет положение в пространстве, разворачиваясь в сжимающей ее руке по часовой стрелке, как медленно сближается с красивым профилем. И вдруг в следующий миг - я даже не успеваю осознать произошедшее - весь мир взрывается мириадами огней, вероятно, то искры летят из глаз, сомкнувшихся от неожиданной пронзающей боли во всем теле.
Не знаю, сколько проходит времени прежде чем я прихожу в себя, не могу определить даже примерный порядок, но первое, что слышу - это глухой хлопок: то томик Дюма, тот самый, что я сжимала, приземляется на паркет. Лицо мое пылает и саднит, и, кажется, все покрыто жидкостью неизвестного происхождения. Надеюсь, слезами. Однако ноющая боль в переносице, усиливающаяся на вдохе, заставляет в подобной надежде усомниться.
Из глотки рвутся несвязные скомканные ругательства - примерно весь мой скудный их запас идет в ход, скорее чтобы заглушить боль, чем в реальной попытке задеть обидчика за живое. Картер уверял, что когда я злюсь, то становлюсь похожа на разъяренного хомячка, и все мои попытки хоть как-то реабилитироваться использованием ненормативной лексики, выглядят умилительно. Вероятно, Севен с ним не согласен. Глаза его вновь проваливаются во тьму, рука стальными тисками сжимает горло. Здесь нет места сексуальному подтексту, еще немного - и он поставит под угрозу мою способность дышать.
- Мой тебе совет, киска: прикуси свой длинный язычок. Ты больше не в том мире, где можешь разбрасываться словами, за каждое из них придется отвечать. Иначе... кто-нибудь порвет тебе глотку.
Словно в доказательство собственных слов Севен наклоняется - и его дурманящий запах вдруг отзывается болезненными ощущениями, металлическим привкусом крови. Клыки в полутемном закутке выглядят идеально белыми, остро заточенными клинками, готовыми поквитаться с обидчиком. Вот только я ни в чем не виновата. Проклятая ампула, проклятый банк, проклятый Оливер!
Горячая влага переполняет веки, водопадами струится с ресниц. Ударом молота в моей голове звенит всего один вопрос: «за что?». Я ведь не сделала ему ничего плохого! Я пыталась стать ему другом, сестрой, поддержкой. И вот что я получила взамен.
Сердце стучит как сумасшедшее, отбивает бластбиты, заполняя ими все пространство вокруг. Кислород превращается в тягучую субстанцию, и проглотить его практически нереально. Конечности отказываются повиноваться. В голове - полнейший сумбур. Я закрываю глаза - и выдыхаю, готовая принять следующий удар.
Время тянется вечно. Наконец меня настигает голос:
- Ты слабая и жалкая, - слова с интонацией презрения бьют наотмашь. - Вся в мать. Развела тут сырость.
Ледяные пальцы разжимают кольцо, сдавливающее горло - и я мешком картошки выпадаю из него, оседая на пол. Спасительный кислород внезапно обволакивает со всех сторон, и я вдыхаю, хриплю и вдыхаю снова, превозмогая боль. Оказывается, воздух здесь не такой уж спертый, душный и пыльный. Пропитанный запахами книг, он кажется мне божественно свежим, как ветерок в знойный день.
Запаха древесного парфюма здесь больше нет, как нет и его обладателя, он испарился еще до того как я заставила себя открыть глаза. Хотела посмотреть в лицо того, кто смел называться моим братом, спросить, получил ли он удовлетворение от данной сцены. Но его нет - и, вероятно, оно и к лучшему.
Кажется, всемогущее время остановилось навсегда, заставляя замереть не только стрелки часов, но и людей вокруг - их голоса стихли в одночасье, расплывчатые фигуры в отдалении покорно превратились в памятники самим себе. Я тоже замираю на полу, покрепче обхватив колени ладонями - так, словно цепляясь за последний оплот реальности - в той форме, в которой я ее знала. Ни в одном даже самом страшном сне мне не могло привидеться... такое.
Меня бьет крупная дрожь. Даже не знаю, что послужило сигналом к выбитым пробкам хладнокровного спокойствия, что напугало больше - бездонные глаза, скованные коркой льда или стальное кольцо пальцев, словно тиски сжимающие горло. Никогда прежде мне не доводилось испытывать такое горькое разочарование с соленым послевкусием слез. Ни один парень не был достоин того, чтобы из-за него плакали - я действительно так считала, - и вот, пожалуйста, сидя на пыльном паркете библиотеки я просто не в силах совладать с собой, осушить два горячих водопада, льющиеся из глаз.
Где-то вдалеке, на отшибе сознания раненой птицей бьется злая и обидная мысль о том, что меня предупреждали. Предупреждал каждый, кто был знаком с этим американским психопатом. Предупреждал каждый, кому не лень. Любой из моих родственников и друзей понимал, насколько опасен может быть наемник из темной семерки. И только до моего чертового рассудка никак не доходил смысл простого послания: убийцы убивают. Севену не составило бы никакого труда просто проломить мне черепную коробку. Возможно, именно так бессмертный бы и поступил, задумай я спрятаться в менее многолюдном месте вроде туалета, что, по счастью, просто не пришло мне в голову.
Сквозь толстое стекло воспоминаний, раз за разом встающих перед глазами, я смутно улавливаю движение. Неясная расплывчатая фигура, неподвластная застывшим часам, приближается, глухо цокая каблуками и с тихим, едва уловимым шелестом юбки опускается рядом. Спустя всего несколько мгновений - или прошла уже целая вечность? - кожу под носом обжигает ворсистое прикосновение.
Стеклянная толща с треском падает, представляя глазам реальную картину мира: на меня обрушивается гул примерно полутора десятка голосов, несколько пар обеспокоенных глаз обращены к подпорченному шрамом лицу. Рядом со мной, положив нетронутые загаром колени на грязный пол, восседает сводная сестра; в ее тонкой словно тростинка ручке крепко зажат белоснежный кружевной платок, которым она молча промокает мне лицо. Ткань расцветает отвратительными багровыми пятнами. Всего несколько мгновений - время ведь запущено снова, верно? - и белоснежная канва превращается в одну из вариаций теста Роршаха. Что я вижу в ней? "Это прекрасная бабочка".
- Кто тебя так? - голос Джо - совсем не ее, какой-то механический, звучащий словно в стеклянную банку.
Видимо, я выгляжу на редкость хреново. Настолько, что сестра избегает смотреть мне в глаза.
Может быть, пока я тут упивалась собственными страданиями, кто-то подменил эту белокурую малышку человекоподобным роботом?
- Дюма, - обессиленно выдыхаю я, с трудом смежая веки.
Кровь до сих пор стучит в висках, заглушая доводы здравого смысла. Ну кто в своем уме поверит, что я разбила нос, грызя гранит науки?
- У него на редкость крепкие руки для господина его возраста, - с сомнением произносит Джо, приподнимая мое лицо за подбородок.
Там, на шее под самой челюстью, стремительно наливаются два больших ежевичного цвета синяка.
- Завязывай с этими играми, Хоуп, - просит, почти умоляет Джорджиана. Ее рука хватает меня за рукав, прижимая к груди. - Пожалуйста, пожалей себя. Пожалей маму в конце концов, она просто не переживет если тебя... ох... если с тобой что-то случится.
Ее глаза - большие круглые блюдца, вопреки расхожему выражению, лишенные даже намека на удивление. Уж она-то, разумеется, прекрасно ведала, что в один гребаный день случится такая неведомая хренотень. Или если меня найдут с простреленным виском, ведь нечто подобное она хотела сказать, так?
- Ты была права, - язык быстрым нервным движением облизывает застывшую на губах кровь. - На его счет.
Бинго!
Брови Джо двумя пугливыми птицами устремляются вверх. Значит, мне все-таки удалось удивить мисс Меня-ничем-не-пронять.
- Права? - она обводит меня медленным задумчивым взглядом, словно ведя учет увечьям: кровоподтёк вместо носа, ссадина на колене, темные отпечатки пальцев на шее. Брови резко падают вниз, обозначая вертикальную складку над переносицей. - Ты ведь не хочешь сказать...
Интонации - вопросительные, темп - еще медленнее обычного.
Джо было почти девять, когда она начала заикаться. Последствия психологической травмы в результате пожара. Спустя семь с половиной лет сестра все также произносила слова на выдохе, размеренно и четко, стараясь не торопиться.
- Ты ведь не хочешь сказать, что все это сделал... - Джорджиана выдержала почти театральную паузу, прежде чем выдохнуть. - С-севен.
Серо-голубые глаза полыхнули огнем - и это было последнее, что я видела, прежде чем попала в эпицентр этого маленького благоухающего торнадо. Её руки, казалось, были везде: гладили по спине, заправляли за ухо непослушно выбившееся розовое колечко волос, утирали вновь льющиеся потоки слез. Ее крошечное тело - всего полтора метра ростом - сжималось в тугой комок праведного гнева, разжималось, резонировало в такт издаваемым нечленораздельным звукам, отдельным словам и всхлипам.
Представляю, что подумали о нас окружающие: две ненормальные девицы, сомкнувшись в настолько плотные объятия, будто желали слиться в единый организм, в два голоса рыдали и наперебой утешали друг друга по большей части обрывистыми, только им понятными фразами. Вместе со слезами, сбивчивыми признаниями и судорожными всхлипами нас покидали и силы. Опустошенные, выжженные изнутри, мы невидящими глазами уставились в разные стороны. В голове царил вакуум, но кровь в висках пульсировала все медленней, похожая на ласковые волны, едва щекочущие босые пятки. Именно в таком виде нас и нашли близнецы и Лорен.