I. Ещё рано.
До нового года оставалось всего несколько часов, но он знал - ещё рано для праздника. Это у взрослых в новогоднюю ночь будет настоящее торжество с весельем, песнями и плясками, в его же случае самое главное случится лишь утром – когда он встанет раньше всех и побежит быстрее к ёлке искать подарки от Деда Мороза. Именно поэтому он и не любил Новый год. Пока все дружно праздновали, его всегда неизменно отправляли спать – режим есть режим, отец всегда был непреклонен. Мальчик с ним и не спорил. Ослушаться отца для него было чем-то немыслимым.
Он всегда долго ворочался в такую ночь, не мог уснуть. Его сну мешало сразу всё. То предвкушение подарков, то обида, что, пока он лежал один в тишине, веселье проходило мимо него. Потому что для него всегда всё было слишком рано.
«Ты ещё очень маленький, – отвечала мама на его вздохи, – тебе нужно отдыхать и набираться сил. К тому же... Ты ведь хочешь скорее увидеть, что подарит тебе Дед Мороз?»
И тогда он безропотно отправлялся в свою комнату. Хороший, послушный ребёнок. Мечта таких идеальных родителей. Вот только платой за подобную образцовость становилось его одиночество.
Но было и ещё кое-что, делающее каждый Новый год чуточку сказочным. Раньше посреди праздничной ночи всегда приходила она. Никогда не произносила его настоящего имени. Всегда называла иначе... и она была первой, кто его так назвал. Родители, конечно, поправляли её, подсказывали, как правильно, но она кивала и продолжала именовать его так, как ей хотелось. Мальчик не знал, почему именно так. Но не спорил. Словно бы это имя создавало маленькую тайну на двоих. Только она... Только она называла его так.
Она больше не могла приходить.
Той осенью её не стало. Несчастный случай, который не мог объяснить ни один взрослый. Они говорили что-то вроде: "Жила ярко и ушла ярко". Вот и всё. И дом без неё словно бы осиротел.
Однако вопреки всему мальчик до последнего хотел верить в то, что она ещё придёт. Что она жива. Что они все, взрослые и такие недостижимо правильные, просто врут. Врут о её смерти. Врут о том, что он слишком маленький. Врут, что ещё рано.
Впервые он заснул раньше обычного. Впервые он проснулся в новогоднее утро не от того, что его глаз коснулся солнечный лучик, а от того, что отец кричал на кого-то. Отец. Кричал? Но ведь... Он всегда был спокоен и непоколебим. Как скала. Как ледяная глыба. Он редко улыбался, ещё реже злился, почти не проводил времени с семьёй из-за занятости, но каждая его просьба была обязательной к исполнению. Его холодная уверенность и спокойствие всегда казались сильнее чьей-либо горячности и эмоциональности. А теперь...
Осторожно крадясь вниз по лестнице, мальчик старался убедить себя, что это, как и всегда, не его дело. О, если бы он знал, как он ошибался, он бы старался в тот день меньше выходить из своей комнаты, а то и не выходить вовсе. Крики становились громче, и мальчик машинально закрыл уши ладонями. Потому что те слова, которые неизвестно кому выкрикивал отец, мальчику обычно запрещали слушать. Некоторые он слышал даже впервые. "Это меня не касается, – шептал сам себе мальчик, пытаясь не вслушиваться в голос отца, – Это не моё дело."
Его делом было бежать быстрее к ёлке и открывать подарки. Вот она и стояла прямо перед ним - нарядная, красивая. И её окружали не менее нарядные и красивые коробки с подарками. Вот только одна из них стояла уже приоткрытой...
Мальчик осторожно подошёл к той самой злополучной коробке. Да, если подарок предназначался не ему, он поступил бы плохо, заглянув внутрь, но... Послушание послушанием, а любопытство иногда оказывалось сильнее. Как раз тогда оно и позволило ему к ней приблизиться. К тому же на коробке значилось его имя и стояла подпись "От любящего отца". Это было очень странно, ведь папа обычно не делал ему подарков. Они с мамой всегда дарили ему что-то общее и подписывали "От Деда Мороза".
В коробке были какие-то свертки, железки и... реактивы? Неужели это был тот самый химический стол, о котором мальчик так долго мечтал?
– Папа сказал, что унесёт его после обеда, – услышав мамин голос, он вздрогнул и обернулся, – Прости, котёнок. Мы подарим тебе что-нибудь другое.
Мальчик ещё не полностью осознал её слова, но слёзы обиды уже начинали сдавливать ему горло. Он не понимал логики этих взрослых. Зачем было дарить что-то, если затем они собирались это отнять? Показать, что он всё ещё слишком маленький?
– Это всё потому что мне ещё слишком рано? – не давая слезам воли, серьёзно спросил он.
– Нет, котёнок, – мама устало вздохнула и отвела взгляд, – Всё из-за того, кто тебе это подарил.
"Из-за папы? Но... Почему тогда он кричал? На кого?" – крутились в голове ребёнка мысли, но ответов на эти вопросы он не находил.
И тогда мальчик перестал понимать происходящее вовсе.
II.Ещё рано...
До нового года оставалось всего несколько часов, но это не имело ровно никакого значения. Как и всё вокруг. Он уже долгое время находился словно бы не здесь и занимался будничными заботами по инерции – по инерции ставил ёлку, готовил праздничный ужин, делал вид, что радовался. Дышал, жил. Словно бы его не существовало вовсе.
Никакого смысла в простой людской суете и праздниках, да что там – в самой жизни, он давно уже не видел. Всякое движение бессмысленно, ведь... Ведь всё неизбежно приходит к одному результату? К пустоте и тишине.
Отчего-то вид одной ели больше всего внушал ему чувство отчаяния и конечности всего. Вот она стояла – ещё зелёная и пышная, но... уже мёртвая. Праздник жизни закончится, и она и вовсе отправится в небытие. Так будет со всеми.
Можно было подводить итоги года, но он не особо хотел это делать. За год произошло много всякого, что буквально сломало его и размазало грязью. Испепелило. И он знал, что дальше будет только хуже.
Когда-нибудь всё это закончится. Он просто ждал. Без особых надежд и...
– Какая красота! – воскликнула Роми, мягко обнимая его со спины.
– Тебе нравится? – бесцветным голосом спросил Хьюберт.
– Очень даже. Знаешь, с тобой теперь всё совсем другое. Настоящее. У меня никогда не было раньше такого Нового года.
Он мысленно усмехнулся. Как же людям нравилось укрываться от холодной вечности своими призрачными иллюзиями. Они не согревали. Они не спасали. Лишь давали временное успокоение.
– Будешь чай? – поинтересовалась Роми и поставила рядом с ёлкой чайник с чашками. Они часто устраивали чайные церемонии прямо так, на полу.
– Похоже, у меня нет выбора.
Расфокусированным взглядом он наблюдал за тем, как она разливала горячую жидкость по кружкам. Так текла и сама жизнь. И именно тогда у него впервые промелькнула мысль, что, может быть, лучше прекратить это переливание из пустого в порожнее? Если финал у всех один – может быть, лучше было бы его приблизить?
– Хьюберт, – она прервала его мрачные размышления слишком весёлым голосом, – у тебя есть мечта?
"Есть. Я хочу, чтобы всё это побыстрее закончилось"
– Не знаю... А у тебя?
Она осторожно вернула чайник на пол и обняла его.
– Это может глупо прозвучит, но не смейся, пожалуйста. Я хочу поехать в Сельвадораду.
Очередное бессмысленное желание ради бессмысленного ничего... Может быть, эта поездка могла бы изменить что-то в одном человеке, но в масштабе всего остального она не имела никакого значения.
– Путешествовать?
Он думал, что, конечно же, она подтвердит его догадку. Все люди пекутся только о себе, и этот эгоизм делает жизнь ещё более бессмысленной.
– Хочу помогать сельвадорадским сиротам.
И тогда он поднял на неё глаза, и... Нет, весь поглощенный своей меланхолией и распространявший её повсюду, он никак не ожидал увидеть у неё настолько горящих глаз. Тогда ему показалось, что кто-то сильно встряхнул его за плечи.
– Боюсь, как бы мечта не осталась мечтой, – продолжила она, – моих скромных сбережений пока не хватает для этого.
В масштабах одной человеческой жизни ему казалось это бессмысленным. А если в масштабе не одной, а нескольких? Он ничего не ждал от жизни и мог бы ускорить свой уход из неё, вот только почему ему теперь становилось стыдно от своих мыслей? Потому что главный эгоист – он сам?
– Хорошая мечта, – сказал он вслух.
"Я попробую тебе помочь" – добавил он про себя.
Пусть всё и было бессмысленным, но ему очень хотелось, чтобы хотя бы в этом случае всё было не так.
Похоже, уходить пока было не время. Ещё рано.
III.Ещё рано?
До Нового года оставалось всего несколько часов, и именно сейчас он чувствовал непреодолимое желание жить. Несмотря ни на что. Тем более, что теперь он наконец-таки был по-настоящему счастлив. Это были лучшие годы его жизни – годы их совместной жизни.
– Я же говорила, что эта звезда там отлично смотрится! – раздался смех за его спиной.
– Мэй, – выдохнул он и повернулся к ней. Она встретила его поцелуем.
Когда-то она, его лучезарный ангел, была для него недостижимой мечтой. Он тянулся к ней, как мог, но она оставалась так же высоко, как звезда на этой праздничной ёлке. А теперь же, пожалуйста – теперь она была как никогда близко. Казалось, что о большем нельзя и мечтать. Он и не мечтал – наслаждался действительностью, и тем, что она была рядом.
Ярко-красная звезда освещала собою всю комнату и отбрасывала свет на Мэй. Ему показалось, что когда-то он видел нечто подобное, вот только забыл, на что это было похоже. Воспоминание, пусть и смутное, приносило с собой тревогу, но Хьюберт видел, что в данный момент особых причин для волнений не было. Сейчас у них всё было хорошо, даже лучше, чем хорошо! Эти несколько лет были по-настоящему сказочными и счастливыми. Он сам себе с трудом верил, что не спал.
– Ты сегодня очень красивая, – целуя её, прошептал он, – Ты... всегда красивая, но сегодня особенно.
Настолько, что уже можно было бы решиться на то, чего он давно хотел, но...
Но он не мог.
– Спасибо, Хьюберт, – шептала она в ответ и гладила его по спине, – Я люблю тебя.
Не мог, потому что был всё ещё не готов к такому серьёзному шагу.
– И я тебя.
Он успокаивал себя мыслью, что торопиться им было некуда. Они жили вместе уже несколько лет, их отношения были тёплыми и нежными, и ничто им не угрожало. Оба занимались той работой, которая приносила им удовольствие. Жизнь складывалась как никогда хорошо. Разве сильно бы изменили что-то кольца на пальцах, когда они и так уже были как одна семья? Ведь это лишь формальность.
– На следующий Новый год нужно будет обязательно съездить в Форготтен, – задумчиво произнесла Мэй, – Это не дело, что ты до сих пор не знаком с моими родителями.
О чете Ландграаб он многое слышал. Отец Мэй – известный хирург, со всей строгостью и серьёзностью относящийся к своему делу. Её мать – художница, любившая одиночество и редко принимавшая гостей. Две причины, почему торжественная встреча с родителями любимой так и не состоялась.
– Я их обязательно уговорю, – сказала Мэй, глядя в глаза Хьюберта, – следующий Новый год точно будет незабываемым!
Точно. Тогда то он и решил, что точно – сделает ей предложение именно тогда. Без спешки, так, как полагалось. Так, как его ангел этого заслуживала. С цветами – непременно, самыми красивыми, с музыкой – да такой, чтобы пробирала до слёз. С кольцом – конечно же, самым красивым и не самым дешёвым. И при её родителях, чтобы они знали, что он действительно настроен серьёзно. Да, всё должно быть идеально в этот особенный день. Всё говорило о том, что это было хорошим планом.
Но не сейчас. Сейчас, как он думал, было ещё рано.
Алый свет падал на счастливую Мэй, и Хьюберт, завороженный этим, закружил её в танце. О, как звонко она смеялась, как был счастлив и он сам...
Вот только никто тогда не знал, что этот Новый год они встречали вместе в последний раз.
IV. Уже поздно.
До нового года оставалось всего несколько часов, но он боялся, что могло быть уже слишком поздно. Все попытки начать всё сначала неизменно приходили к одному итогу – жить по-новому он всё-таки начинал, вот только не учитывал, что себя самого из этой новой идеальной жизни исключить было некуда. Казалось бы, только из-за одной этой мелочи всё шло наперекосяк.
Старые раны перестали беспокоить, лишь только фантомные боли иногда возвращались в железную руку. Куда больше беспокоили память и кошмары, неизменно преследовавшие его. Та страшная ночь, раз за разом повторяющаяся в его сновидениях на повторе. Ничто не помогало забыться... И он знал, что не только ему.
Все они тогда пострадали. Кто душевно, кто физически, кто сразу и так, и так... Как он, например. Время не лечит. Оно всего-то помогает хоть немного скроить себя заново после разрушительного потрясения. И чему удивляться, если получалось восстановиться лишь кое-как? Ничего уже не могло быть, как прежде. Хотя бы малышке Ирис повезло, что она о том ничего не помнила.
Всё осталось там, в прошлом... Все партии сыграны, все карты раскрыты и биты. Зрители давно разошлись, и зал теперь пустовал. Кому-то повезло вырваться из этого кошмара, кто-то, как он, был обречён предаваться ему оставшуюся вечность. Возможно, они все – и Мэй, и Роми, и Лолита с прочими давно его бы уже простили. Вот только он сам себе не мог отпустить грехи прошлого. Победителей не было. Они все проиграли.
Всё, что ему теперь оставалось – исполнять роль хорошего отца. Нет, даже не так... Просто пытаться быть отцом, что само по себе казалось чем-то иррациональным. К тому же, эту задачу он уже провалил. Ведь, помимо Ирис, где-то там у него ещё был сын... И он, наверняка, всё ещё ждал его. Или уже было слишком поздно?
Он всё испортил сам. Во всём виноват лишь он сам, и теперь, спустя столько лет, было бы глупо винить в случившемся кого-то другого. Сколько раз он думал о том, что, поступи он иначе или скажи что-то другое, всё было бы сейчас не таким. У него могла бы быть полная счастливая семья, и все они, погибшие по, несомненно, лишь его вине, были бы живы. Он отдал бы всё, чтобы поменяться с ними местами. Но история не терпит сослагательного наклонения. Мёртвых не вернуть.
В дверь постучали. Он обернулся, боясь вот так сразу подойти и открыть её. Забавно, какое давнее и привычное ранее чувство нерешительности... Ему было кого ждать домой в эту новогоднюю ночь, вот только у Ирис и Ландграаба были свои ключи, а других гостей они и не ждали... Вроде как.
Раньше он мог допустить себе быть нерешительным. Теперь же это было непозволительной роскошью, и если бы ему всерьёз захотелось вернуться к своему прошлому состоянию аморфности и непричастности к происходящему... Нет, ему бы не захотелось. Только не теперь. После всего произошедшего бояться и прятаться от внешнего мира было по меньшей мере постыдно. Как бы он смотрел в глаза дочери?.. А её деда?
Хьюберт выругался на самого себя и всё же распахнул дверь. Но, вопреки всему, его ожидал приятный сюрприз.
– Привет, старичок! – Брюс переступил порог и стиснул друга ручищами в объятьях.
Хьюберт хотел поспорить, кто из них больший "старичок" – седине Бербериса уже было не так легко прятаться за рыжими волосами, да и морщины на его лице теперь проявлялись отчётливее. Правда, разговор тогда повернул бы в неприятное для самого Хьюберта русло, и он решил всё же промолчать. Всё-таки старый друг появился здесь не для этого, да ещё и в новогоднюю ночь...
– Я скучал по тебе, Брюс.
– Взаимно, дружище. Ты прости, что я без предупреждения, до тебя как всегда не дозвониться.
Брюс улыбался широко, искренне, и Хьюберту этого по-настоящему не хватало. Если бы не мелкие шрамы на лице его друга, то по одной его улыбке можно было бы подумать, что он прожил довольно-таки беззаботную жизнь.
– Мм, ты звонил? Вот как... А где?..
– Если ты про мой табор, то они как всегда увидели какую-то побрякушку и побежали за ней. Ну, ты же знаешь, жизнь в пригороде не так сильно балует, как жизнь в Мишуно. Эсси с ними, так что мелкие под присмотром, ты не подумай.
За всё время Брюс заметно возмужал и стал... серьёзнее? Каким и следовало быть отцу троих детей и человеку, занимающему такую солидную должность. Забот стало больше, и это, конечно же, отразилось на нём, но не так, как могло бы. Это был всё тот же старина Брюс.
Старшему сыну Бербериса, Джеку, в скором времени исполнялось десять лет. Сельвадорадскому мальчишке сейчас было около двенадцати... Хотел бы Хьюберт посмотреть, каким он сейчас стал. Как же изменилась их жизнь... И Брюс, и Хьюберт – оба отцы, вот только совсем разные. По крайней мере, до ответственности рыжего приятеля ему было далеко, он и сам с грустью осознавал это.
– Красивая у вас ёлка, – присвистнул Берберис, – Кто наряжал?
– Все вместе, – слабо улыбнулся Хьюберт, и на какое-то мгновение ему стало тепло на душе. Их разношёрстная, немного странная семья редко собиралась вместе за одним делом, но Новый год всегда был исключением из всех правил.
– Где, кстати, Ириска? Ты бы знал, как Джек заладил с расспросами про неё. Того и гляди, лет через десять породнимся...
– О, ну что ты...Рано ещё о таком думать. Они ушли гулять. С дедом.
– С дедом, значит, – Брюс задумчиво потёр бороду, – Ты, кстати, как, не ревнуешь её?
Хьюберт перевел взгляд на пробковую доску с записками и рисунками. Он сам когда-то предложил повесить её здесь, чтобы оставлять друг другу какие-нибудь не слишком срочные послания. Взгляд непроизвольно скользнул на рисунок с подписью "Самому лучшему дедушке!". Он вздохнул.
История отчасти повторялась. Хьюберт не считал своего родителя лучшим. Да и себя, в общем-то, с трудом мог назвать отцом вообще, не то что хорошим. Если бы в годы Ирис он тоже рисовал открытки, он бы скорее посвящал их не человеку, похожему на ледяную глыбу – холодному, далёкому и вечно занятому, а другой. Той, которая первая стала называть его Хьюбертом, которая пела с ним песни и читала ему сказки тогда, когда все оставляли его одного. Вот только он и сам не заметил, когда превратился в такую же глыбу, как отец.
Разве он мог претендовать на нечто большее, если сам же провалился со своей ролью родителя? Если оставил своего ребёнка неизвестно где на произвол судьбы?..
Он собирался ответить Брюсу, да в тот же момент услышал, как кто-то открывает дверь ключом. В проходе появились мужчина и держащая его за руку девочка. Ириска.
– Надо же, как вы быстро! Мы только о вас вспоминали. С наступающим! – улыбка Брюса стала шире.
– И тебя, Брюс, – сдержанно ответил мужчина и улыбнулся одними уголками губ.
– Дядя Брюс! Ура, вы приехали! – воскликнула девочка, размахивая руками от радости. Затем она перевела взгляд на Хьюберта и набрала побольше воздуха в лёгкие, чтобы с новыми силами снова восторженно заголосить, – Па-а-апа! Папа! Ты знаешь, ты знаешь, что мы тебе купили в подарок? Ты не поверишь!
И побежала к нему.
– Ирис, – мягко окликнул её на полпути всё тот же сдержанный голос, – Ты хотя бы разуйся для приличия.
Пыхтя, девочка вернулась ко входу и принялась снимать сапожки.
Хьюберт смотрел на этих двоих, и... Жнец побери. Теперь, кажется, кое-что он наконец-таки осознал.
Таким ли уж плохим отцом он был? Разве уже нельзя было что-либо изменить?
Разве осудил бы его этот человек за то, что он забрал бы сына с собой ещё тогда? Человек, который как никто понял бы его?
– Папа! – вновь закричала Ириска, бросившись к нему, чтобы обнять. Хьюберт гладил её по волосам и едва сдерживал слёзы.
Возможно, ещё не поздно?..