Джону нравятся люди. Их болтовня, топот, смех, визги. И даже если кому-то из них не нравится он сам, их галдёж и взгляды – единственное, что ему нужно. Именно поэтому, идя по коридору университета, он не может сдерживать улыбку. Фоновый шум – всё равно что музыка для собственных мыслей.
Он не сомневается – толстые папки в руках добавляют ему пару пунктов серьёзности. Сложи он их в рюкзак и всё, баста, он уже обычный студент. В руках надёжнее. И неважно, что из всех документов ему знаком только журнал Джастиса. Да и тот по обложке. Джон проскальзывает между двух блондинок, успевая подмигнуть той, что в короткой юбке, и сворачивает в коридор. Дойдя до нужной двери, он опускает ладонь на ручку и жмёт её вниз, наваливается плечом и заходит внутрь.
— Хэмптон, хватит строить заботливого папочку, я знаю, что делаю.
— Дура, она всё равно всё узнает. Рано или поздно. Или ты думаешь, что тебя это не коснётся? Я тоже так думал, идиотка.
Джону всегда хватало воспитания, чтобы попросить прощения за бестактность. Он бы и в этот раз поступил так же, будь вместо Чери действительно какая-нибудь дура, а её собеседник не был похож на доходягу со стильной причёской. А раз всё так, как есть, то вместо извинений он пинком захлопывает дверь, из-за чего по аудитории разносится грохот.
— Мисс Чигот, вам мистер Джастис просил передать. И ещё вы говорили, что сегодня проставите оценки за семестр, — он подходит к столу и кладёт на него папки, а сверху стопку бланков из деканата. Подавив желание, как обычно присесть на стол, Джон смотрит в серые глаза незнакомца и пытается понять: выставят его за дверь или всё-таки нет. На первый взгляд Джону кажется, что перед ним его ровесник, но присмотревшись, в чёрных волосах замечает седые нити, а в уголках глаз – морщины. Ему лет сорок, если не больше.
— Билли, поговорим позже, я позвоню.
Доходяга по имени Билли кивает, возвращает взгляд Чери и бросает одну-единственную фразу, от которой челюсть Джона сводит:
— Если не будет поздно из-за твоих развлечений.
Только когда он проходит мимо, Джон замечает в его руках синюю папку. Билли всё время держал её – ту самую, что две недели каталась на заднем сиденье в машине Джастиса. За две недели, что он подвозил его до общаги, Джон успел разглядеть и золотую полоску, стёртую наполовину, и срезанный правый верхний уголок, и буквы «СИ», написанные чёрным маркером. «И» чуть размазалась и уже выцвела, но всё ещё читаема.
Дверь захлопывается, и в аудитории остаются только двое. Джон возвращает взгляд Чери. В отличие от него, она выглядит совершенно спокойной с ручкой, зависшей над очередным бланком.
— Это что ещё за тип?
— Просто знакомый, — она откладывает лист и берёт следующий. — Тебе не стоило так себя вести. В Северном только за прошлую неделю осудили две группы островитян за нападения и грабёж. Твои выпады могут расценить как призыв к насилию.
— Просто знакомый, которому ты передала документы Джастиса? И все знакомые называют тебя дурой и идиоткой?
Ручка замирает над графой для подписи, Чери медленно выдыхает, откладывает документ и поднимает глаза на Джона. Хитрые, с пышными ресницами, они так нравятся ему, особенно, когда смотрят вот так: снизу вверх.
— Да ты, похоже, ревнуешь.
— А если и так? — Джон обходит стол и, сдвинув документы рукой, садится на него в пол оборота. — Так что это за тип, которому так понадобились университетские бумажки?
Улыбка Чери становится шире. Смотря куда-то вниз, она плавно поднимается с кресла, как бы невзначай касается бедром колена Джона, и встаёт напротив.
— Там нет ничего, что принадлежало бы университету. Преподавание, знаешь ли, не единственный интерес большинства профессоров. У нас любят говорить, что эта работа для души, — Чери обводит кабинет взглядом и, выдохнув, продолжает: — хотя, думаю, у мисс Ричардс на этот счёт другое мнение. Кстати, как дела? Я слышала, что она не в восторге от тебя.
Джон фыркает и поудобнее усаживается на столе, упираясь ногой в приоткрытый ящик.
— Да я от неё тоже. Вот скажи, зачем рок-группе в обязательном порядке нужно дирижирование?
— На первом курсе важно понимать основы. Многие и историю считают лишним предметом.
— Откровенно говоря, я с ними согласен.
Чери усмехается:
— Кстати, — она кивает на бланки на столе, — на фоне этого мне тем более непонятен твой интерес к бумажной волоките.
Несколько мгновений Джон смотрит на неё, потом переводит взгляд на бланки и расплывается в улыбке.
— А, это… — он резко подаётся вперёд, обхватывает одной рукой Чери за талию, притягивает к себе и выдыхает ей в лицо, — потребовалось, чтобы увидеть тебя. Сегодня, как обычно?
— Знаешь, ты наглый, заносчивый и крайне любвеобильный молодой человек.
— И не только сегодня.
Он накрывает её губы своими. Сейчас даже проклятая вибрация телефона в кармане не отвлекает. Чери кладёт свою ладонь ему на грудь и слегка отстраняется, но только для того чтобы провести языком по его губам. Эта игра забавляет Джона, заставляет ждать продолжения. От нарастающего желания он так сильно сжимает её блузку в кулаке, что ещё чуть-чуть и можно будет услышать треск ткани.
— Может, ты всё-таки ответишь? — спрашивает она, запрокидывая голову назад.
Джон не хочет отвечать на звонок, но Чери не нравится, когда вместо дел он выбирает её. Она предпочитает быть второй и отвлекать: руками, телом, ртом. Закатив глаза, он достаёт телефон, смотрит на номер Холли Габриельсун, кривится, бросает в трубку короткое «я перезвоню» и отключается.
— Всё, я закончил, — он тянется к Чери за продолжением, но она касается его губ указательным пальцем.
— Девушка?
— Ты же знаешь: у меня нет девушки.
— Постоянной.
— Постоянной, — повторяет Джон, прислушиваясь к шуму в коридоре.
Всего мгновение – и он заводит обе руки Чери за спину, притягивает её к себе и прижимается к красным губам. Голоса в коридоре звучат всё отчётливей, и, когда дверь в аудиторию открывается, Джон уже складывает бланки в стопку, ухмыляется и протягивает Чери.
— До вечера, — шепчет он одними губами и забирает со стола салфетку с остатками красной помады.
Студенты втекают в аудиторию сплошным потоком и занимают места ряд за рядом, как обезьянки на ветках. Джон ждёт пока основная масса людей зайдёт, затем ловит удачный момент и протискивается в коридор под ворчание какого-то толстяка. Не успевает он выдохнуть, как тут же чувствует сильный толчок в грудь и видит белобрысую макушку перед носом. Он не сразу понимает, что от удивления его рот открывается, а салфетка выпадает из разжатого кулака.
— Джон! — восклицает Кати широко улыбаясь. — Как я рада тебя видеть!
— Привет, — шепчет он, откашливается и повторяет приветствие уже громче.
— А я на полном серьёзе думала, что Аделька меня разыгрывает, рассказывая, что ты сюда поступил! Ты, значит, теперь в институте спорта святой Мэриголд учишься?
— Нет, в институте Искусств, в группе играю, — он запускает пальцы в волосы и зачем-то уточняет, — на гитаре…
Лицо Кати вытягивается и теперь рот открывается уже у неё. Чтобы как-то заполнить паузу Джон спрашивает то, что знает и так:
— А ты на коммуникациях?
— О, да, конечно, — она несколько раз кивает. — Не могу сказать, что журналистика оказалась моим призванием, но это лучше, чем придумывать слоганы для папиной автомастерской, — она неуверенно хихикает и опускает голову.
Он столько раз прокручивал в голове их возможную встречу, но сейчас, когда Кати стоит напротив, совершенно не знает о чём с ней говорить.
— Томми нравились твои слоганы.
— О, да, — она хмыкает, — он прекрасно придумывал им нецензурное продолжение.
Джон усмехается:
— Этого у него не отнять. Думаю, в «Финише» его способности пользуются популярностью.
— Ты разве не знаешь?
— Что?
— Томми отчисли месяц назад. Он… — она заминается. — Его госпитализировали из какого-то клуба с передозом. Сейчас он, должно быть, на лечении в Винденбурге. Я думала, ты знаешь.
Последнее предложение Джон почти не слышит. Томми вроде баловался лишь травкой, да и кто из Китят не баловался ею? Только трава, ничего больше. Острова всегда были свободнее в отношении веселящих веществ. Джон и сам крутил косяки. Но он знал, что в «Финише» с его ежемесячной проверкой, этот номер не прокатит.
— Я не знал, — сглатывает он. Последний разговор с Томми был ещё прошлой весной, тогда они оба предвкушали их встречу в колледже.
— Слушай, — нарушает молчание Кати, — а приходи сегодня на вечеринку в честь окончания семестра? — И друзей из группы приводи.
Появляется мысль, что нужно отказаться. Так было бы правильно. Вечеринка – не лучшее место для налаживания дружбы с бывшими, и уж тем более не после того, что он узнал о Томми. Джон обдумывает эту мысль всего мгновение, затем слабо улыбается и кивает.
— Да, это будет здорово.
— Хорошо, я тебе напишу адрес.
В её улыбке нет усталости Ноты, наивности Белки и страсти Чери. Она просто улыбается. Как друг. Поэтому, когда Кати делает шаг в сторону аудитории, Джон останавливает её не столько для того, чтобы узнать ответ на свой вопрос, сколько желая ещё раз заглянуть в голубые глаза.
— Кати, постой. Вы переехали?
— Сразу после Рождества, — она совсем не удивляется вопросу и зачем-то уточняет, — в Твинбрук.
В глубине аудитории звучит голос Чери, а затем дверь закрывается. Джон ещё некоторое время смотрит на серую поверхность, пока телефон в кармане не начинает снова вибрировать. Он отвечает не глядя, просто потому что знает – кроме неё звонить некому.
— Я же сказал, что перезвоню, — не сдерживая раздражения, отвечает он и уже готовиться сбросить вызов, как слышит в трубке голос, не принадлежащий Холли.
— Так меня ещё никто не приветствовал, — смех Малькольма звучит тихо и мягко, словно он нежится в кровати.
Джон отнимает телефон от уха и смотрит на номер.
— Проклятье, прости, я думал это знакомая. Доброе утро.
— И быть ей в статусе знакомой до скончания веков своих – Вилли Магнюссон, «На задворках». Доброе, Джон. Как ты смотришь на то, чтобы составить мне и моей хорошей подруге сегодня компанию? На улице чудесный день, будет кощунством не попасть в газету под заголовком «Снежные ангелы Ландграаба».
— Предлагаешь изваляться в снегу? — усмехается Джон, набрасывая куртку на плечи.
— Это было бы интересно. Можно обсудить после автопарка.
— Значит, мы едем в Бриджпорт?
На том конце провода Джон слышит звяканье тарелок, столовых приборов и тихий женский голос. Он не пытается разобрать слов: ему неинтересно, о чём разговаривают Ландграабы, завтракая в постели.
— Я расстроюсь, узнав, что ты собирался провести все выходные в студенческом городке, — наконец, отвечает Малькольм.
Джон выходит на крыльцо и поднимает голову: с серого неба спускаются хлопья снега и прохладными поцелуями касаются кожи.
— И лишить тебя возможности снова попасть в газету?
В трубке звучит смех:
— Я знал, что ты склонен к состраданию. Встретимся через два часа.
Пожелав приятного аппетита, Джон отключается, засовывает мобильник в карман куртки и спускается с лестницы. Оказывается, зимы в Северном Симшире действительно могут быть тёплыми.
***
Малькольм пропускает Джона в ангар и заходит следом. Свет от прожекторов отражается на красной, глянцевой поверхности автомобиля, словно её только что покрыли маслом.
— Новая модель от Simota Motor Sports. «Имперский призрак». Доставили вчера вечером, — поясняет Малькольм негромко, однако, эхо, прокатываясь по помещению, усиливает впечатление. Поглаживая подушечками пальцев капот, он обходит спорткар, поднимает взгляд на Джона и уже тише, почти шёпотом добавляет. — Не смог удержаться, чтобы не посмотреть лично.
— Да, красотка, — усмехается Джон и подходит ближе. — Сколько кобыл? Разгон до сотни?
— Девятьсот. Ровно три секунды.
Джон приподнимает бровь.
— Мощно, — он касается рукой холодного металла, закрывает глаза и представляет, как под капотом урчит мотор. Должно быть – приятное ощущение.
Малькольм усмехается и, как будто о чём-то вспомнив, останавливает одного из рабочих, наклоняется к нему и что-то говорит на ухо. Рабочий поспешно кивает, разворачивается и, напоследок, взглянув на Джона, уходит, вытирая руки о тряпку.
— Пошли, покажу тебе свою коллекцию, — улыбаясь произносит Малькольм, огибает спорткар, и, положив руку на плечо Джона, направляет его к выходу. — Дядя вспоминал о тебе недавно.
— Сколько раз прозвучала фраза о том, что я совершил ужасную ошибку в своей жизни?
— Ты удивишься – ни одного. Я думаю, ему нравится твоя независимость.
— Но ты с ним не согласен.
— Я считаю, что иметь независимого сотрудника равносильно автомобилю без тормозов: он может быть сколько угодно блестящим и мощным, но есть ли в этом смысл, если в конечном итоге всё решит столб? Меня учили вкладывать деньги в предприятие, которое можно просчитать. Бизнес не прощает ошибок.
— А как же Клайд Ривз? — сощуривается Джон, вспоминая гонщика с заезда, на котором произошло их знакомство.
Малькольм останавливается у ангара с цифрой «8», поворачивается к Джону и с лёгкой улыбкой парирует:
— Иногда к правильному решению достаточно всего лишь подтолкнуть.
Джон пинает небольшой камешек под ногами и хочет ответить, что заливать тормозную жидкость в систему с неисправными тормозами тоже не имеет смысла, но не успевает – их окликает рабочий. Он идёт широким шагом, с красными щеками, словно после бега, борода покрыта инеем. Подойдя ближе, он едва заметно кивает Джону и обращается к Малькольму:
— Мистер Ландграаб, на проходной девушка, вас спрашивает.
— Проводи её в восьмой ангар, — получив указания, рабочий удаляется, а Малькольм поворачивается к Джону, вытягивает ладонь вперёд, пропуская его вперед, и заходит следом. — Здесь наша с отцом коллекция автомобилей, — он подходит к панели на стене и нажимает несколько кнопок. Джон чувствует ненавязчивый запах масла и краски, разбавленный ароматом кожи и резины. Щелчок – и по помещению разливается монотонное гудение, лампы некоторое время мигают, затем загораются в полную силу и освещают несколько десятков автомобилей.
— Сколько здесь? — выдыхает Джон, переводя взгляд с серого кабриолета на красный родстер, с родстера на маслкар, с маслкара на таргу прошлого столетия. Несмотря на холодный воздух Джону становится жарко, и он наполовину расстегивает куртку.
— Тридцать восемь моделей. Но я хочу тебе показать мою любимую, — Малькольм проходит по коридору между кузовами автомобилей, сворачивает налево и, дойдя до конца, оборачивается к Джону. — «Фицджеральд» 1962 года. Четырнадцать побед за пять лет, гонщик…
— … Джеймс Кларк, — заканчивает Джон, разглядывая красную «8» на крыле зеленого болида.
Малькольм молчит. Так отдают дань уважения. Джеймс Кларк был и остается мировой легендой, и иметь в коллекции его болид – всё равно что изучать детские фотографии своих родителей. Почувствовать себя продолжением чьей-то жизни.
Внезапно Малькольм поднимает голову, широко улыбается и, глядя за спину Джона, нарушает тишину:
— Здравствуй, Холли!
Обернувшись, Джон замечает девушку. Не ту, что вспомнил, услышав её имя. Эта Холли идёт тихо, почти что мышка. Высокая, бледная, светлые волосы до плеч подвязаны кремовой лентой. На фоне раритетных автомобилей её хрупкая фигурка смотрится удивительно органично, словно бокал шампанского в роскошном поместье.
Малькольм встречает её поцелуем в щёку и улыбкой. После чего приобнимает за плечи, а свободной рукой указывает на Джона.
— Разреши представить – Джон Дальмонт, — разворачивается и продолжает, — а эта очаровательная девушка – Холли Альто, моя подруга.
— Привет, — улыбается Джон и чуть кивает.
Холли отвечает тихо и почти не поднимает головы. Только облачко пара сигнализирует о том, что её рот всё-таки открывается. Она кажется ему знакомой. И дело совсем не в фамилии или имени, потому что ни раскованное «Холли», ни грубое «Альто» ей не подходят. Её тонкие пальцы обтянуты перчатками, и Джон почти чувствует, как ей сейчас должно быть холодно в этом сером ангаре под номером восемь.
— Ну, раз мы так дружно все собрались – я вынужден сообщить, что проголодался, — он застегивает куртку скорее для того, чтобы подчеркнуть свои намерения, чем от холода. И этого хватает, чтобы наконец-то обратить на себя взгляд Холли. — Серьёзно. Я уже жрать хочу.
— Хорошо, значит едем, — поддерживает Малькольм и первым направляется к выходу, следом за ним, ещё раз украдкой взглянув на Джона, пристраивается Холли, Джон замыкает. — Но сначала ответь мне на один вопрос, — он доходит до двери ангара, распахивает её и встаёт рядом.
Вместе с зимним воздухом в помещение врывается несколько снежинок и… тихий рокот мотора. Джон прислушивается, переводит взгляд на усмешку Малькольма и быстрым шагом выходит на улицу. На красный глянцевый капот «Имперского призрака» оседают хлопья снега. Белые, воздушные, они тут же тают, превращаясь в крупные капли.
— Джон, как ты смотришь на то, чтобы опробовать эту красотку? — наконец, заканчивает Малькольм и растягивает губы в идеальной улыбке кинозвезды. Только блеск в глазах делает взгляд чуть безумнее, чем следует.
— Ты шутишь?! — Джон даже не пытается сдерживать эмоции. Он запускает обе руки в волосы, а потом начинает смеяться, поглядывая то на спорткар, то на довольного Малькольма.
— Нет, Джон, я предпочитаю шутить элегантнее, — невозмутимо отвечает тот. — Я бы предпочёл сесть за руль сам, но воспитание требует, чтобы сначала я предложил тебе, — подняв брови, он складывает руки в молитвенном жесте, из-за чего приобретает жалостливый вид. Выдержав всего пару секунд, Малькольм резко возвращает безумный взгляд. — Вот сейчас была шутка. Я не буду предлагать. Садись за руль.
— О, проклятье, ты чёртов псих, — со смехом выдыхает Джон и за два шага достигает водительской двери.
Уже сидя в кожаном кресле, он чувствует вибрацию мотора всем телом. Это словно урчание кошки. Зимняя свежесть врывается в салон, когда Малькольм распахивает пассажирскую дверь и садится рядом. Пока он нажимает какие-то кнопки на приборной панели, Джон замечает Холли. Стоя рядом с машиной, она похожа на застывшую ледовую скульптуру и, кажется, не собирается, таять до весны.
Джон касается руки Малькольма и, кивнув в её сторону, выходит из спорткара. Мысли, что дочки богатых дядь не могут даже открыть сами себе дверь так и лезут в его голову. Но Джон им не верит.
— Ты боишься? — только и спрашивает он, кивая в сторону машины.
— Н-нет. Не совсем.
И снова это чувство. Что всё это уже когда-то было.
— А что тогда?
Она не отвечает. И когда к ней подходит Малькольм и приобнимает за плечи, Джон понимает, что сейчас будет личный разговор, а потому, больше не задаёт вопросов.
— Что случилось? — негромко спрашивает Малькольм.
Джон ловит себя на том, что вслушивается в их голоса, и пусть от этого появляется некая неловкость, он не сдвигается с места, а только достаёт сигарету и закуривает.
— М-мой отец. Он… Он может увидеть.
— Мы в пригороде Бриджпорта, Холли. Он ничего не узнает.
— Да, но если…
— Мы сейчас поедем в ресторан, где я попрошу разместить нас в VIP-зале. Твой отец не узнает, что мы общаемся. Тебе не стоит переживать.
Некоторое время Холли молчит, словно обдумывает его слова.
— Ты уверен в этом?
— Я же Ландграаб. Конечно, я уверен.
— А... — Джон замечает краем глаза, как она смотрит на него. Следом поворачивается и Малькольм.
Джон неспешно затягивается, бросает сигарету под ноги и вдавливает носком ботинка в снег, затем разворачивается и прислоняется бедром к спорткару.
— Ну, допустим, я теперь знаю, что вы общаетесь. Кроме того, я знаю много людей, которые не только общаются, но и даже спят вместе. И у меня только один вопрос: мне действительно есть смысл искать твоего отца и рассказывать ему эту увлекательную историю?
Она молчит. Краснеет. Покрывается пятнами. И опять это кажется до чёртиков знакомым. Улыбка Малькольма отвечает за неё, когда он открывает ей заднюю дверь, а сам кивает Джону и садится в автомобиль.
Пока они выезжают на трассу, Малькольм рассказывает весь маршрут, чем успевает порядком утомить. Джон даже не слушает. Он еще десять минут назад решил, что ни в какой ресторан они не поедут.
— Сейчас двадцать километров пустой трассы, Джон. Жми давай, — Малькольм потирает руки и усаживается удобнее. Холли на заднем сиденье заранее вжимается в кресло.
Джон растягивает губы в улыбке и… давит по тормозам. Посреди дороги. Рядом, сигналя во весь клаксон, проезжает старенький пикап.
— О, ч-чёрт?! — звучит единственное ругательство, которое Джон впервые слышит от Малькольма. Впрочем, он быстро возвращает самообладание. — Не говори, что ты перепутал педали.
— Не скажу, — заверяет Джон, включая аварийку и затягивая ручник. — Значит так. Мы не едем ни в какой ресторан. Я в курсе, что ваши животики привыкли к яйцам «Бенедикт» и тортеллини с омаром, но я приехал с островов, где Бенедиктом зовут соседскую собаку, а омаров едят с варёной морской капустой. Малькольм, сегодня ты мне показал свою жизнь, поэтому сейчас я покажу вам свою. И нет, Холли, твоего отца там не будет, так что выдыхай, — когда Малькольм хочет что-то сказать, Джон поднимает указательный палец вверх и продолжает, глядя ему в глаза, — я не твой сотрудник.
Малькольм откидывается в кресле. Какое-то мгновение Джону кажется, что сейчас он попросит его выйти из машины или предложит вызвать такси. Но на его лице лишь появляется ухмылка. Малькольм Ландграаб кладет руки на колени как послушный ребенок, разворачивается прямо и просто… ждёт.
Приняв это за ответ, Джон переводит взгляд на зеркало заднего вида и видит ответную, но очень скромную улыбку. Даже на улыбку-то не очень похоже, скорее, уголки губ Холли скрутило спазмом. Однако ему и этого достаточно, чтобы нажать на кнопку включения магнитолы, обхватить пальцами руль и плавно отпустить сцепление. Музыка нарастает, а вместе с ней и рёв двигателя. Всего за несколько секунд Джон до конца выжимает педаль газа.
***
Машина останавливается. Звук мотора медленно стихает. Теперь это снова кошка, сытая и довольная. Джон гладит руль, вытаскивает ключ из зажигания и разворачивается к друзьям.
— Ну вот мы и приехали.
Малькольм оглядывает вывеску небольшого придорожного кафе и приподнимает брови. Джон замечает, как на заднем сиденье Холли тоже с интересом разглядывает простое кирпичное здание с пыльными окнами и неоновой вывеской.
— Сюда? — уточняет Малькольм.
— Да. Тебя что-то смущает?
— Всё.
— Это пройдёт, — Джон на секунду задумывается, — наверное. — Он открывает дверь и уже готовится выйти, как чувствует руку Холли у себя на плече.
Возможно, для этого она прикладывает всю силу, но её пальцы соскальзывают, не задержав Джона даже на секунду.
— Подожди. Нас здесь точно никто не увидит?
— Увидит, конечно. Вон тот тип увидит, — Джон указывает пальцем на курящего возле мусорки чернокожего парня в растянутом свитере и дырявых джинсах, возможно, островитянина, — и вон тот, — он переводит взгляд на мужчину с длинными волосами и косухе: рядом с ним стоит чёрный байк, а в руках полупустая бутылка пива. — И все, кто сидит внутри увидят. Только им плевать на вас. И на меня плевать. Да и друг на друга, в общем-то, тоже.
— Разве это не значит, что они с лёгкостью доложат обо всём, если их спросят? — кривит рот Малькольм. Джон догадывается, что этот вопрос только для того, чтобы поддержать Холли.
— Ты посмотри на них: думаешь, кто-то их будет спрашивать? Да и контингент здесь меняется каждые двенадцать часов. Пошли.
Джон выходит из машины и захлопывает дверь. Спустя пару секунд он слышит ещё два хлопка. Чернокожий бросает на них мимолётный взгляд, и чуть дольше разглядывает спорткар. Сплюнув, он выбрасывает окурок и сворачивает за угол. Джон уже догадывается, что он там будет делать, но предпочитает не комментировать. Возможно, Холли тоже поняла, потому что она съеживается и вклинивается между Джоном и Малькольмом.
— Что это за место? — без энтузиазма интересуется Малькольм.
— Бургерная, пиццерия, пивная. Еще стоит шкаф с книгами. Мне кажется, владельцы сами не определились, — Джон дергает за входную дверь и краем глаза замечает, как Холли вздрагивает от звука колокольчика. — Год назад с группой, после концерта, уже уезжая из города, захотели есть. Думали, нам мышь на вертеле подадут, в общем, мы бы и её съели, но принесли бургеры. Проклятье, я таких вкусных ещё не ел. В МУХе точно нет, я искал.
— М… здесь мило, — тихо вставляет Холли и тут же смущённо опускает глаза.
Джон усмехается. Кирпичные стены с фотографиями в деревянных рамках, пара плакатов, у барной стойки меловая доска с меню. С засмоленного потолка свисают самодельные светильники из стеклянных банок, а на потёртых диванах, рядом с книжной полкой, сидят несколько посетителей, поедая свои заказы и запивая всё баночным пивом. Действительно, мило.
Они проходят в зал и устраиваются на диванчиках. Малькольм снова оглядывает помещение, смотрит на стол перед собой и замечает несколько крошек. Он не зовёт официанта, а просто стряхивает их рукой на пол. Для человека, чей автомобиль стоит как десяток таких кафешек, он ведет себя вполне сдержанно.
— Итак. Что будем заказывать?
— Я сам всё закажу, вы пока обживайтесь, — отмахивается Джон, достаёт деньги из куртки и направляется к бару.
Себе он заказывает, что и в прошлый раз – двойной гамбургер с говяжьей котлетой и острым южным перцем, а Малькольму с тунцом и соусом тар-тар. Почему-то именно такое сочетание вкусов, как ему кажется, подходит для Ландграаба младшего. Когда доходит до следующего выбора, Джон задумывается, а потом оборачивается на столик. Из-за музыки он не слышит разговора, но видит улыбку Холли. Робкую, даже детскую, совершенно не для такого места, как это. Развернувшись обратно, он тыкает пальцем в классический гамбургер с прослойкой груши в вине.
Девушка-официант приносит заказ через пятнадцать минут: ставит кофе и тарелки на стол, вытирает руки о фартук и, зевнув, желает приятного аппетита.
— А столовые приборы? — удивляется Малькольм.
Ответом ему служит взгляд, которым провожают человека с брокколи на поводке.
— Спасибо, — Джон, не сдерживая улыбки, кивает официантке и, когда она отходит от столика берет гамбургер в руки.
— Что? Руками? — продолжает удивляться Малькольм. Холли тем временем вытаскивает из бургера на тарелку котлету, а остальное берет в руки и примеряется с какой стороны начать.
— Ты что, никогда не ел гамбургеры? — не переставая жевать, Джон строит гримасу недоумения – в его понимании таких людей не осталось ещё три года назад.
Малькольм качает головой и аккуратно поднимает бургер с тарелки:
— Творец миловал.
— А ты? — Джон переводит взгляд на Холли.
— Ела. Только вегетарианские. В школе иногда продавали. Но когда отец об этом узнал, то их перестали туда привозить.
— Почему?
— Просто… мой отец имеет свои представления о том, что должен есть успешный человек.
— Вероятно, мистер Альто считает, что такая еда не годится для его дочери, — Малькольм наконец-то находит наиболее привлекательное место в бургере и впивается в него зубами.
— И много он тебе запрещает? — спрашивает Джон.
— Не очень, — она тянется за соусом, удерживая еду в одной руке, из-за чего начинка так и норовит выпасть.
Заметив это, Холли спохватывается, бросает соус, а, когда содержимое бургера всё-таки плюхается на тарелку, с писком подпрыгивает на месте. Соус, тем временем, катится по столу. Джон подхватывает его у самого края. И вспоминает.
Взглянув на бутылку в руке, он ставит её перед Холли. Той Холли, что собирает учебники с пола школьного коридора, роняет снежный шар в магазине игрушек и той, что съёживается из-за упавшей горчицы. Таких, как она, Джон обычно забывает в конце дня.
Чтобы разрядить обстановку он кусает свой бургер, отправляет в рот выпавший помидор, и только прожевав решает продолжить:
— А по какой причине ваше общение входит в эти запреты?
Холли и Малькольм переглядываются. Взяв несколько салфеток, Малькольм красиво прикладывает их к губам, затем вытирает от соуса руки.
— Скажем… как таковых запретов нет. Мы можем общаться. Однако, что есть дружба между отпрысками двух влиятельных в городе людей?
— Будучи сенатором Северного Симшира, мой отец считает меня слишком… — Холли опускает взгляд в тарелку и тихо продолжает, — слишком наивной, неприспособленной к жизни. Он не верит в дружбу между нашими семьями. Ландграабы – древний род, знать Симладонии, а мы, Альто – лишь Испанские мигранты, вернувшиеся на родину после её распада.
Малькольм откладывает салфетку и накрывает своей ладонью руку Холли.
— Прости, Холли, я думаю, дело в другом, — она поднимает на него глаза и замолкает. Мягко улыбнувшись, он отнимает руку, а затем продолжает, — после распада Симладонии в 1794 году, мои предки входили в состав первых правителей Симландии…
— Я знаю историю, — перебивает Джон, откидываясь на спинку стула, — половина страны отстроена лордом Деметрием Ландиграабом и его сыном.
— Да. Но с принятием демократического режима Ландграабы стали отходить от политики. Сейчас только единицы моей семьи заседают в городских советах. Только Ник Альто до сих пор считает, что мы через Холли можем влиять на его политическое положение, а может и на другие дела, кто знает?
— Короче говоря, твой отец боится за стул под своей задницей, — резюмирует Джон, повернувшись к Холли. Она робко кивает.
Джон усмехается и вспоминает слова Чери о Ландиграабах:
— «Ни чувства, ни дружба не должны стоять выше интересов семьи» – кажется, так говорил Лорд Деметрий, пока его сын не влюбился в островитянку?
— Говорил, — улыбается Малькольм, отвечая на звонок телефона. — Да, дядя? — кивнув Джону и Холли, он встаёт из-за стола и выходит из кафе.
В мутном стекле окна его белый пиджак кажется чуть ли не серым. Джон делает глоток кофе и смотрит на короткие волосы Холли.
— Ты подстриглась.
Она резко поднимает на него взгляд и Джон только сейчас замечает, что её глаза зеленого цвета. Ни тусклого, ни болотного, а насыщенного травяного цвета.
— Я… м…
— Тебе идёт.
— Спасибо.
Джон делает ещё один глоток, морщится и ставит чашку на стол. Из-за систематического недосыпа кофе стало неотъемлемой частью его жизни. Но не вкуснее.
— Где ты учишься?
— Во Франции, в художественном институте Шам-ле-Сим, — она засовывает нос в чашку, словно хочет залезть в неё полностью. — Я… м… Только на каникулы приехала домой.
— Что пишешь?
— Что? То есть… разное: натюрморты, портреты, иногда пейзажи, — Холли несколько секунд молчит и только когда замечает пристальный взгляд Джона, выдыхает и выдавливает из себя встречный вопрос, — а ты?
— Больше люблю графику, только модели мои – пассажиры электричек. Скажи, ты меня так ненавидишь, потому что я тебе напоминаю школу?
Джон кладёт руки на стол, облокачивается на них, чтобы быть ближе и невольно заглядывает в её тарелку. Если бы он только знал, что она вегетарианка. Если бы она имела смелость сказать об этом.
— Ну?
— Я не ненавижу, — шепчет она. — Не тебя.
— А что тогда?
Молчит. Ковыряет пальцем проклятую котлету. Проходит несколько секунд, прежде чем Холли, наконец, усмиряет волнение, складывает руки рядом с тарелкой, поднимает голову и смотрит Джону прямо в глаза.
— Я просто… остерегаюсь любого, кто проявляет ко мне интерес.
Она выдерживает его взгляд секунду за секундой, ровно до того момента пока Джон снова не откидывается на стуле.
— Это тоже из-за отца?
Махнув головой из стороны в сторону, она опять хватает чашку кофе двумя руками и засовывает туда нос.
— Хорошо, — Джон берет свой кофе, отпивает и, сморщившись, заглядывает внутрь. Остыл. — Почему ты не сказала, что вегетарианка?
Холли вылезает из чашки и смущённо улыбается:
— Прости, я боялась показаться странной.
— Ты вытащила котлету из бургера и налила на грушу в вине горчицу, — усмехается Джон и с удовольствием отмечает, что улыбка Холли становится шире, и в конечном итоге она начинает тихо смеяться, — куда уж страннее?
— Мне всё равно понравилось.
— Это радует, — улыбается Джон, доставая из кармана куртки два лаймовых леденца. — Держи, — он кладёт один из них Холли в руку, а с другого снимает фантик и засовывает в рот.
— Мой отец не такой плохой, как может показаться, — внезапно говорит она, разворачивая конфету. — Он просто привык всё контролировать и не любит неожиданностей. Когда… — она заминается и, поджав губы, бросает взгляд на Джона, — когда твоя сестра Эшли выиграла суд, отец себе места не находил, и дело не в деньгах, а в моём кузене – бывшем муже твоей мамы. Он часто делал то, что позорило нашу семью. А когда он уехал на острова – его отец, мой дядя Берт, переехал в Хидден Спрингс и не поддерживал с ним отношений. Тогда всё и легло на плечи моего отца.
— Не думал, что ты так много знаешь о моей семье, — Джон поднимает брови. — И уж тем более не знал, что мы родственники. В какой-то степени.
Холли улыбается:
— Знать историю нашей семьи – первое, чему научил меня отец.
— Мой – научил меня не доверять тому, что видишь.
Она отправляет конфету в рот и чуть облизывает губы. Джон прокатывает леденец по языку, чувствуя новую волну лаймового вкуса.
— Я никогда не была на островах. Там красиво?
В ответ он пожимает плечами:
— Не страшнее Северного, только теплее. Если хочешь, можем летом съездить. — Холли начинает быстро мотать головой, и в этот же момент Джон закатывает глаза. — Ну да, точно – твой отец.
Внезапно ему приходит в голову идея. Он отодвигает чашку с холодным кофе, снова облокачивается на стол и заговорщицки шепчет:
— А поехали сегодня на вечеринку? Я познакомлю тебя с друзьями. Кем ты мне там приходишься? — он усмехается. — Названной троюродной тётей? Так и представлю.
Она смотрит на него, и с каждой секундой её глаза расширяются всё больше. Вот-вот выпадут. До того, как она снова начинает трясти головой, Джон кладёт свою руку на её и продолжает:
— Будешь дома в девять, обещаю.
Холли всё еще колеблется, переводит взгляд на их руки, но свою не убирает.
— К чёрту проклятые запреты, они тебе ещё не надоели? — продолжает он.
Она молчит долго, и Джон уже решает, что это отказ, но в какой-то момент Холли чуть сдвигает брови, поднимает взгляд и кивает.
— Хорошо. Только ненадолго.
— Как пожелаешь, — ухмыляется Джон, чувствуя, как в лёгких не хватает никотина.
Малькольм приходит как раз тогда, когда официантка уносит грязную посуду.
— Боюсь, нам пора, — сетует он, переводя взгляд с Холли на Джона. — Дяде снова нужна моя помощь, а я не в силах ему отказать.
— Без проблем, мы как раз думали с Холли немного прогуляться, — улыбается Джон, вставая. Он ждёт, когда Холли кивнёт, затем подаёт ей пальто.
— Это какие-то волшебные гамбургеры? — удивляется Малькольм, глядя на их сборы.
— Да, поэтому тебе стоило доесть свой.
— Я учту. Вдруг пригодится.
Дольф наполняет очередной бокал вина и протягивает его Холли Габриельсун. Та кивком благодарит и делает глоток. Она специально села слева, рядом с Джоном. Её как будто не волнует, что он пришёл с другой. Знай он заранее о ней – ни за что не привёл бы сюда ту Холли, что сидит справа. Ту, что как нельзя кстати подходит для правой, «ангельской» стороны. Но он не знал. Он вообще не озаботился спросить, кто будет на этой вечеринке. В следующий раз, когда Белка будет смотреть тупые ситкомы, Джон промолчит про их неправдоподобность. Потому что сейчас он сидит между двух Холли, одна из которых не стесняется касаться его всеми частями тела. В любой другой день он бы счёл это забавным, сейчас – даже не знает, почему её присутствие так раздражает.
— Холли! — внезапно вскрикивает Кати. Её щёки порозовели, а голос стал на несколько октав выше, — ты почему ничего не пьёшь?
— Пью, разве не видишь? — отвечает «левая» и демонстрирует бокал в руке.
Кати на секунду открывает рот, а потом разряжается смехом:
— Ой, нет, я имела ввиду другую!
— Спасибо, я не хочу, — тихо отвечает Холли и заставляет себя улыбнуться.
— Ну и зря. Я хоть и за здоровый образ жизни, но не могу отрицать того, что алкоголь расслабляет.
— Вот и правильно, не отрицай, — поддерживает её Нота и они чокаются.
— О! Помню ещё в школе, мы как-то с Джоном напились и потом проспали все уроки в автомастерской моего папы. Помнишь, Джон? Я тогда еще опрокинула банку и залила краской весь пол.
— Это разные дни, — с улыбкой возражает он, — в тот день мы ели бургеры и обсуждали бедных телят, в итоге ты разозлилась и запульнула половиной своего обеда в стену. И не попала. В общем, пятно от краски еще долго напоминало всем о твоём порыве стать вегетарианкой.
Джон хорошо помнит тот день. Он закончился у Кати дома. Её отец был в автомастерской. После этого, там заканчивались многие их совместные истории. А эта – уже седьмая или девятая, которую она поведала. Для одного вечера многовато. Кати ни разу не сказала, что они встречались, но какая разница, если каждую историю она рассказывает с горящими глазами, в которых неоном горят сердечки?
— Разве? Видимо, в голове всё смешалось, — смеётся Кати. — Кажется, всё-таки нужно было принять вегетарианство, а то из-за мяса я становлюсь рассеянной.
— А может, ты просто скучаешь по прошлому? — мурлычет «левая», делает небольшой глоток вина и облизывает губы.
Голоса в комнате стихают, и все переводят взгляд на Кати. Она застывает. Краем глаза Джон замечает, что «правая» Холли смотрит на него. Скорее всего, она замечает, как раздуваются его ноздри и сжимаются кулаки, но сейчас его мало беспокоит, о чем она подумает. Улыбка Кати, тем временем, медленно сползает с лица, а пальцы до белых костяшек стискивают бокал. Кажется, ещё немного и он разлетится на осколки. Джон сжимает и разжимает кулаки, натягивает улыбку и шутливо отвечает:
— Конечно, и я тоже, — он поворачивает голову и прожигает взглядом «левую» Холли, надеясь, что если она не исчезнет, то хотя бы онемеет до конца своей жизни. — Ведь тогда бургеры стоили на двадцать симолеонов дешевле.
Дольф чрезмерно громко смеется, но этого хватает, чтобы разрядить обстановку. К смеху подключаются еще несколько человек, а Нота встаёт с бокалом в руке и объявляет тост:
— За то, чтобы у нас было больше денег на приятные воспоминания!
Звучит звон бокалов. Кати натянуто улыбается и почти не смотрит на Джона. Впрочем, его это устраивает. Он садится на место, достаёт телефон, чтобы посмотреть время, и слышит над левым ухом очередное мурлыканье. На этот раз, она выбирает другую жертву:
— Холли, а как ты познакомилась с Джоном?
Джон смотрит на неё исподлобья и уже собирается ответить, как слышит тонкий, почти детский голос Холли:
— Мы тоже ели гамбургеры.
Её ответ и невинная улыбка, порождает новую волну хохота, и даже Джон не сдерживается и прыскает. Когда смех стихает, он замечает на столике пустой винный бокал, а затем слышит продолжение разговора:
— Ну, надо же. А мы курили, — Джон отвечает ей долгим взглядом, на который она не обращает никакого внимания. — Возможно поэтому…
— Может, ты заткнёшься? — перебивает он.
Не отвечает. Смотрит сквозь щёлки своих размалёванных глаз. Джон знает, что был резок, а она знает, что ему на это плевать.
— Поэтому ты выбрал тихоню?
Он сощуривается, сжимает челюсть. И думает. Долго думает – почему ещё месяц назад не прекратил все отношения с ней. Зачем, как школьник сбрасывал звонки, вместо того, чтобы раз и навсегда удалить номер. Видимо, она принимает его молчание за поражение. Наклоняется, и кислым винным запахом шипит прямо в лицо:
— А дочка сенатора знает, что через месяц твои вкусы снова изменятся?
Дура. Он срывается с места, резко хватает её за руку и тянет из комнаты. Она даже пытается сопротивляться, машет своими когтями. Точно дура. Перед тем как завернуть за угол коридора Джон слышит, как кто-то зовёт его по имени, и в ответ гаркает, что всё в порядке. Ещё пара шагов и он останавливается, разворачивает растрёпанную Холли к себе лицом и впечатывает спиной в стену.
— Какого хрена ты творишь?! — рычит он.
— А ты что думал, я тебе шлюха, которой можно воспользоваться и свалить?!
Её шипение мерзко отзывается в ушах.
— Я не знаю, что ты себе напридумывала, но между нами ничего не было и нет. Я ничего тебе не обещал, и раньше тебя это устраивало. Встретились, потрахались, разошлись – вот и весь разговор.
— Так ты теперь заговорил? Решил переключиться на мешок с деньгами?
— Какими деньгами? Ты о чём вообще? А… — он усмехается и несколько секунд смотрит на неё с ухмылкой. — Ты думаешь, если раздвинула ноги, так я теперь на тебе жениться должен? Этот крючок давно проржавел, малышка.
Её губы сжимаются в тонкую кривую линию. Даже если ей и есть что ответить, она предпочитает высказать это ладонью, приложенной к его щеке с характерным звуком.
— Да пошёл ты, ублюдок, — выплёвывает она, резко ударяя его кулаками в грудь.
Он отпускает её и, развернувшись, замечает Дольфа. Тот в последний момент отходит в сторону, чтобы не столкнуться с Холли. Подойдя ближе, переводит взгляд с царапины на руке Джона на живописный красный след на щеке.
— Что произошло?
— Дешёвое шоу, — Джон достаёт пачку сигарет, вытаскивает одну папиросу и засовывает в рот. — Я на веранду курить, — разворачивается и уходит.
Зимний воздух остужает горящее лицо. Нос и губы становятся холодными. Джон облокачивается на спинку лавки, затягивается, выдыхает, и наблюдает за дымом, что уползает в серость неба. Звезд почти не видно – заслуга проклятых городов. На Исла можно было уехать на дальние острова, поискать созвездия, загадать желание на падающую звезду, даже увидеть млечный путь, здесь, на материке, всё небо одинаково серое, а звезды тусклые и мелкие, что и не разглядеть. Холли появляется тихо, точно ангел. Если бы не хруст под её ногами, Джон бы и не заметил.
— Я вызвал такси, скоро приедет.
— Хорошо, спасибо, — она садится рядом и, так же как и он, запрокидывает голову наверх. — Никогда не понимала, зачем люди смотрят на звезды.
— Надеются увидеть что-то красивое, наверное, — он усмехается и поворачивается к ней. — Прости за те сцены.
Она опускает взгляд и кивает:
— Хорошо.
Где-то высоко завывает холодный ветер, а из дома доносится смех. Вечеринка продолжается.
— Может… она, та девушка, просто тебя любит?
Джон не сдерживает смешка, из-за чего дым обжигает горло и вызывает кашель.
— Она каждую неделю кого-нибудь любит. Так мы и познакомились.
— Разве это не значит, что… Ну… тогда она была бы равнодушна?
— Возможно, — он тушит бычок, подходит к урне и выбрасывает. — Знаешь, Холли, люди слишком странные твари. Сначала они говорят и делают одно, а потом оказывается, что имели ввиду совсем другое. А ты сидишь и думаешь: какого хрена вообще происходит? Неужели я всё не так понял? Может, я какой-то не такой? Но на деле всё оказывается куда прозаичнее: людям просто на тебя насрать. Они только говорят то, что ты хочешь услышать, а делают, что хотят сами.
— Люди всегда будут делать что хочется им.
— Знаю. Поэтому и начинаю первым, — вздыхает Джон. — И от этого ещё паршивее, — он достаёт леденец, засовывает в рот и снова смотрит в ночное небо. Ему даже кажется, что он замечает падающую звезду.
— Ты переживаешь?
На мгновение Джон забывает, что Холли всё еще здесь.
— Что? Из-за вечеринки? Нет, — он морщится и трясет головой, — это меня беспокоит в последнюю очередь. Просто вся эта ситуация напомнила мне мою семью. Мы не очень хорошо расстались в последний раз.
Некоторое время Холли смотрит на него, изучает. Возможно, вместо него даже видит перед собой другого человека. Джон замечает этот взгляд. Он встаёт напротив и плечом подпирает колонну:
— А что насчёт тебя? Кто тебя заставил остерегаться людей?
От вопроса Холли вздрагивает, опускает голову и начинает ковырять сапожками ледяную корку на полу. Она делает это как ребенок: постукивая носком лёд. Корка крошится, и стопа с ускорением проезжает вперед. Джон наблюдает за её занятием несколько секунд и понимает, что такой способ показывать нервозность чем-то даже умиляет.
В доме кто-то громко смеётся, женский голос визжит. Джон оглядывается на дверь, затем подходит к Холли и садится рядом.
— Ладно, можешь не отвечать.
Она молчит ещё какое-то время, а потом пинает кусок отколотого льда, смотрит, как он улетает с веранды, и вздыхает:
— Это ещё с детства. Со школы. В третьем классе у меня была подруга – Лиза Банч. Ну… — она кисло усмехается, — я думала, что мы подруги. После школы мы часто болтали по домашнему телефону, я ходила к ней в гости, а она ко мне, пока отца дома не было. Мама только так разрешала. У неё дома я познакомилась с её старшим братом – Этаном, — Холли закусывает губу и трёт руки, — в общем… Этан мне понравился. И однажды, пока мы говорили с Лизой по телефону, я ей это сказала. Говорила, какой он красивый, умный, уже и не помню, что ещё. Я не сразу услышала смех в трубке, а когда поняла, было уже поздно… Телефон был на громкой связи и мои откровения слышали все: Этан, его друзья, некоторые одноклассники и новая подружка Лизы. После этого меня в школе стали дразнить. Тогда я и поняла, что не было никакой дружбы, надо мной всегда смеялись, просто я этого не хотела замечать. Потом отец настоял на сдаче экзаменов сразу за четвертый и пятый классы, поэтому в десять лет я была уже в шестом, — Холли набирает в лёгкие воздуха и тихо добавляет, — вместе с Этаном и его друзьями.
Джон хочет что-нибудь сказать, но понятия не имеет что. Не заметить в Этане самовлюблённую мразь сложно.
— У тебя больше не было друзей? — спрашивает он. Почему-то ему кажется, что так оно и было, но Холли на удивление качает головой.
— Была. Подруга. В десятом классе к нам пришла девочка из Мисимсити. Где-то через неделю она подсела ко мне в столовой, мы разговорились. На самом деле говорила больше она, но мне нравилось её слушать. Я сначала думала, что это очередная шутка Этана, чтобы посмеяться надо мной. Но потом случайно увидела, как Бебе накинулась на него, защищая меня. Со временем мы подружились.
— Ты говоришь о ней в прошедшем времени, — замечает Джон. — Не такая хорошая оказалась?
— Просто… — Холли обнимает себя руками, словно хочет стать меньше, — мы поссорились. У неё в Мисимсити тётя, с которой она очень близка. Интересная женщина, мы иногда втроём болтали по SeeYou. Бебе ездила к ней по выходным и летом, когда навещала родителей. Мы тогда обычно созванивались по телефону. В тот раз я тоже думала, что разговариваю с Бебе, но трубку взяла её тётя и просто слушала мою болтовню... Когда я это поняла, меня как… как…
— Окунули в дерьмовое прошлое.
Холли закусывает губу и выдыхает:
— Да. Я сослалась на дела, попрощалась, но потом весь день ждала, что Бебе перезвонит и всё объяснит. Но она не звонила. Знаешь, она и потом не извинилась, мне кажется, она вообще считала, что всё в порядке. А мне от этого было настолько обидно, что я перестала брать трубку. Мне казалось, друзья так не поступают. Когда она вернулась в школу, то даже не поздоровалась со мной. Просто прошла мимо. А перед тем как снова переехать, подошла и сказала только «Всего тебе доброго». Даже не знаю почему, но эти слова я восприняла как финальную насмешку.
Джон протягивает ей свою руку. Она чуть мешкает, а потом кладёт в неё холодную ладошку. Сжимая тонкие пальцы, он выдыхает облако пара и поворачивается к Холли лицом.
— Тебя ведь тревожит не сам факт того, что вы перестали общаться, а то, что это произошло так неожиданно, и сейчас осталось чувство недосказанности, я прав?
Она кивает. Ему бы хотелось подбодрить её, но он просто не умеет. Её ладонь сжимается в кулачок, который Джон тут же накрывает тёплыми пальцами.
— Я еще никому об этом не рассказывала, — она робко улыбается, — а сейчас… мне стало легче.
Они сидят ещё некоторое время. Замечают, как с козырька ветер сдувает снежинки, на небо выходит полумесяц, а музыка в доме становится всё громче. Холли встаёт первой:
— Такси скоро приедет, пойду пока соберусь.
Джон кивает. Он достаёт из пачки последнюю сигарету, прикуривает, растирает замерзшую руку. Смех и музыка из окон уже не раздражают. Кто-то визгливо зовет на помощь. Это уже раз пятый за вечер. Опять кого-то защекотали до колик в животе. Крик повторяется снова, на этот раз громче, надрывнее. И ещё раз. Один за другим голоса стихают, в доме слышится топот. Джон оборачивается на дверь, затягивается, смотрит на половину сигареты и, сморщившись, тушит её о лавку.
Внутри всё также играет музыка. Пустые бутылки лежат на полу, по ковру рассыпаны чипсы. Никого нет. Он проходит через комнату, сворачивает в коридор. Рядом с лестницей Джон хватает лохматую девчонку:
— Что произошло?
— Сказали, что-то с Холли… — мямлит она, — на кухне.
Последние слова она кричит уже в спину. Оттолкнув от входа нескольких человек, Джон врывается в кухню и видит на кафельном полу осколки. Чуть дальше, в луже красного вина в конвульсиях содрогается Холли. Та, о которой Джон не думает уже давно. Короткая юбка Холли Габриельсун задралась ещё больше, обнажая синяки на бёдрах и кружевное бельё. Джон подбегает ближе, садится на пол рядом с Нотой, звавшей на помощь.
— Уже вызвали скорую? — спрашивает он.
Она судорожно кивает. Появляется мысль, что нужно что-то сделать, но синие губы и красное лицо Холли пугают даже его. Её глаза смотрят в потолок, зрачки расширены настолько, что голубая радужка еле видна. Вены на шее вздулись и посинели. Изо рта тонкой струйкой течет белая слюна. Она задыхается – понимает Джон. От осознания этого он сглатывает и отшатывается назад. Время как будто останавливается. Он вслушивается в звуки, но сирена скорой помощи либо очень тихая, либо в комнате слишком громко.
— Вырубите проклятую музыку! — ревет он.
Её выключают почти мгновенно и тогда, в тишине, протяжный сигнал появляется неожиданно: сначала это писк комара, затем свист далекого поезда. Холли как будто тоже его слышит и успокаивается: судороги слабеют, и, наконец, она расслабляется. Только глаза продолжают смотреть в потолок. Не мигая.
Сирена воет у самого окна. Джону кажется, что её даже можно пощупать, настолько она осязаема.
Они опоздали, знает он. Врачи всегда опаздывают. Их белые халаты шуршат, а обувь громко стучит.
— Передоз. Вызывай полицию, — констатирует один из них. Заметив его морщинистую руку, Джон зачем-то смотрит на свою. Ту где, осталась царапина.
Его отводит в сторону Нота, крепко держит за обе руки. Кто-то из врачей резко выплевывает ругательства, а потом Холли поднимают на носилки и уносят из кухни. Джон понимает, что видит её в последний раз. Теперь, только красный след вина на полу напоминает о ней.