(Возьми их поближе на этот раз. Ребята, освещение заглушите – мы же в тюрьме, а не в операционной. Да, вот так.)
- Не стоит марать о меня руки. Я этого не стою.
Эсми держит руку Билли в своих. Тот смотрит на неё взглядом, который обыватели могли бы назвать «стеклянным». Так принято называть взгляд, который ничего не выражает. Критикам такое нравится, потому что под этот взгляд можно подогнать какой угодно смысл.
- Ты играл когда-нибудь в шахматы? – спрашивает Эсми. – Если король оказывается в опасности, можно сделать рокировку. Игрок меняет положения короля и ладьи, вот так.
Эсми пальцами рисует на столе, показывая, как именно это делается.
- …таким образом, король оказывается под защитой. Понимаешь, к чему я веду?
Билли высвобождает пальцы из её хватки и тяжело вздыхает. Каменная нейтральность его взгляда при этом теряется, но сейчас важнее показать, что он отталкивает её глупую идею.
- Я понимаю, что если король остаётся невредим, то придётся пожертвовать другой фигурой, - говорит Билли.
(Камеру на неё. Да-да, вот так – отлично.)
- Я не могу поступить иначе, - отрезает Эсми. – Если ты там умрёшь, я тоже умру.
Билли кивает. На секунду в камере воцаряется тишина.
- Чьей же фигурой ты собираешься пожертвовать, Эсми?
Эсми хихикает. Глупо, как она одна умеет.
- Ты будешь смеяться.
17 ноября, общежитие университета Риверхилл. Натали
Снай такой обезоруживающе милый, когда спит. У него разом разжимается челюсть, расслабляется складка на лбу, распрямляются сжатые в кулак пальцы. Он открывается. Его такого можно схватить и взять себе.
Эта мысль вертится у Натали на краю сознания, пока она сосредоточенно чертит красный крест на его запястье. Отстраняется, когда заканчивает. И задерживает вздох от восхищения. Теперь Снай – не Снай, а сильный дергийский воин. Он завоюет весь мир и отдаст его ей. Как она и мечтала. Пока он спит, она смотрит на него и пьёт эту мечту прямо из своего сознания, большими глотками. А потом он просыпается. И всё рассыпается вмиг.
- Что это? – хрипло спрашивает он, глядя на свою руку.
Глазами наводит резкость и переводит на Натали колючий взгляд.
- Солдаты рисовали себе такие, - лепечет она. – Это приносило удачу в бою. Тебе, может, тоже принесёт.
- Чушь.
Снай садится на кровати, ещё полусонный, и пытается оттереть крест пальцем.
- Это дергийская охра, - говорит Натали. – Стереть не получится, но через пару дней само сойдёт. Я потом новый нарисую, если захочешь.
В какой-то момент мир вздрагивает перед её глазами, пока она не понимает, что вздрагивает она. Точнее, это Снай встряхивает её за плечи.
- Ты идиотка совсем? – шипит он, сильнее стискивая пальцы на её предплечьях.
- Мне больно. Пусти, - она пытается высвободиться, но Снай держит крепко.
- А если кто-то увидит? Это в твою безмозглую голову не пришло?
Натали всё же вырывается из его хватки и зеркально поджимает губы.
- Ну и пускай увидит, - отвечает она. – Может, перестанешь бегать от себя, и признаешь, кто ты есть на самом деле?
- Я никто, - говорит Снай.
Натали улыбается и качает головой. Он ведь совсем себя не знает. Он вечно считает себя хуже всех. Как здорово, что его знает она.
- Ты – король мира, - говорит Натали и обхватывает пальцами его запястья. – Когда дергийцы здесь всё завоюют, ты будешь среди них. И поднимешь меня к себе.
Лицо Сная кривится как от боли. Натали его руки не отпускает, но ощущает, что они словно холоднее стали.
- Ты умом тронулась, - говорит он. - Если дергийцы окажутся наверху, тебя затопчут. Ты для них – грязь. Хочешь, чтобы тебя затоптали?
Она молчит какую-то секунду, прежде чем её лицо расплывается в совершенно неуместной, учитывая тон разговора, улыбке.
- Так это из-за меня, Снай? – спрашивает она. – Из-за меня ты так волнуешься? Не переживай. Я со всем справлюсь. Они не тронут меня, если я первая покажу, что я за них.
Снай вырывает свои запястья из её рук.
- Ты куда? – спрашивает она в его спину.
- Отмою эту дрянь. Не иди за мной.
Дверь с хлопком закрывается прямо перед её носом. Натали раздумывает, стоит ли послушаться его, или всё же догнать и помириться, но в конце концов решает этого не делать. Она садится на кровать, подобрав под себя ноги, и какое-то время сидит так, глядя в стену перед собой. Внутри ноет обида от того, как он её назвал, и Натали погружается глубже в это чувство, хотя там же, совсем рядом, зреет кое-что другое. Они ссорились сто тысяч миллионов раз, но ей никогда не казалось раньше, что он может её из-за этого бросить.
«Почему мне страшно?» спрашивает себя Натали, но ответ её не находит.
18 ноября, холл Главного корпуса университета Риверхилл. Снай
Она налетает на него из-за угла. Снай мигом выставляет блок, превращает тело в камень, как учил отец – и она мягко отпружинивает, не успев толком сообразить, что случилось. Спустя секунду она сидит на полу напротив, расфокусировано глядя перед собой.
- Ты смотри, куда идёшь, - говорит Снай.
Её взгляд обращается к нему, и он по зрачкам видит, что она его узнала. Он узнал её тоже – это Кассандра Хагенштрем. Любовница бывшего начальника охраны. Страшно неловкая. Сидит так, словно ждёт, что её сейчас на руки поднимут.
- Давай руку, - предлагает Снай, протягивая её ладонь.
Она хватается за него как за спасательный круг, и он рывком ставит её на ноги.
- Ударилась?
Кассандра крутит головой. Теперь она должна поднять на него глаза и поблагодарить, ну, или извиниться – на что хватит вложенных в её маленькую головку правил вежливости. Но она не делает ни того, ни другого. Она смотрит.
Снай прослеживает её взгляд в тот момент, когда она отводит глаза от его запястья. На секунду их взгляды встречаются, и Снай сразу всё понимает.
- Извини, - выпаливает она и отдёргивает руку.
- Что? – спрашивает Снай.
Кассандра не отвечает. Он не решается задержать её, когда она сворачивает за угол и бежит прочь по коридору. Секунду он мечется, раздумывая, что делать, а потом тоже сворачивает за угол и прислоняется спиной к стене.
Что, что. Ты же знаешь, что. Натали, дьявол бы тебя побрал.
19 ноября, общежитие университета Риверхилл. Натали
Её как будто в грудь с ноги ударили. Ощущения – как в детстве, когда она сломала ребро. Сперва просто нечем дышать и очень страшно, а потом по телу раскатывается боль. Натали хватается руками за стену – как назло ни одного выступа – руки скользят по ней, краска забивается под ногти.
- Тебе плохо? – слышит Натали и поднимает глаза. – Помочь до комнаты дойти?
Идиотка Альфа Джезбелл смотрит на неё со смесью жалости и брезгливости. Как будто она наркоманка, и та её грязную под мостом нашла.
- Отвали, - шипит Натали и продолжает двигаться по стеночке вперёд, - иди лучше отсюда.
Альфа Джезбелл крутит у виска и идёт к концу коридора. Нужная дверь – дверь в комнату Бонни – плывёт перед глазами, пока сама Бонни не появляется вдруг у входа в общежитие. Она преодолевает разделяющее их расстояние в два шага и подхватывает Натали на руки. Та повисает на ней, как будто у неё из тела все кости достали. Силится поднять голову, но глаза не поднимаются выше её плеча. Они так видят только её свежевыглаженную риверхилльскую форму. Так близко, что можно разглядеть переплетение нитей рубашки.
- Эй, ты что? Голова кружится? – спрашивает Бонни.
Натали морщится.
- Нет. Что-то со Снаем, - шепчет она. – У меня так всегда, когда он…с ним что-то случилось?
Бонни берёт её голову в руки и поднимает так, чтобы та видела её лицо.
- Его полицейские увезли, - говорит она. – Я видела машину.
Натали крутит головой, так, что окружающее пространство и вовсе сливается перед глазами в одно мутное пятно.
- Только себя обвинять не вздумай, - предупреждающе шепчет Бонни, - уже ничего не сделаешь. Тебе нужно успокоиться и отпустить его, понятно?
Натали утыкается носом в её плечо и воет ей в рубашку.
19 ноября, Риверхилльское отделение симлендской полиции. Снай
Снай специально не поднимает глаза, когда слышит скрип открывающейся двери. Ботинки следователя ритмично отбивают шаги по поверхности пола, ножки стула царапают её, когда он отодвигает его, чтобы сесть. Чужое дыхание напротив слушать тяжело. Тяжелее, чем тишину всего минуту назад.
- Давай поговорим, Снай, - предлагает следователь.
Снай поднимает глаза. Он выглядит, как типичный тотенбуржец, и это придаёт их ситуации некоторую ироничность. То есть, его ситуации. Его ситуации, конечно.
- Меня зовут Генрих Пельц-Шмидт, и я веду дело о хайристах в университете Риверхилл, - продолжает тот. – Сегодня мы обыскали твою комнату. И количества хайристских материалов, которые мы там нашли, вполне хватит, чтобы засадить тебя лет на двадцать. Если, конечно, ты не признаешься во всём сам.
Волосы следователя, те, что у самого лба, вспотели под фуражкой. Судя по сухости кожи на его лице, дело вовсе не в том, что ему жарко – просто он не снимал эту фуражку целый день. Он любит правила. И делать всё как положено.
- Всего два вопроса, Снай. Первый – с кем ты работал, и второй – какую именно роль ты сыграл во всём этом.
Снай смотрит на него, не меняя выражения лица, и следователю, очевидно, приходит в голову, что он не понял вопроса.
- Я имею в виду, кто ты в вашей хайристской группировке, - поясняет следователь.
- Я никто.
Тот вздыхает и качает головой. А затем вдруг замахивается и бьёт Сная прямо в висок. Тот чуть пошатывается от неожиданности – но только чуть. Выдрессированный отцовским «каменным» упражнением рефлекс оказывается быстрее сознания. Стул под ним слегка поскрипывает.
- Мы же так не договоримся, - с сожалением говорит следователь.
Снай пытается сфокусироваться на его лице, но взгляд от боли отказывается проясняться.
19 ноября, вход в Главный корпус университета Риверхилл. Натали
Боль уходит, когда она прижимается к матери. Нет, даже чуть раньше – когда она только видит мать у машины. Натали бежит к ней, обвивает её тело руками и прячет лицо на её груди. Слезы заливают шёлковую блузку, как всего час назад заливали рубашку Бонни – но в этот раз ей действительно становится легче. Мать здесь, значит, она всё уладит.
Отец тоже здесь – стоит рядом и похлопывает её по плечу, что не очень удобно, пока она в материнских объятиях. Натали знает, что они больше не живут вместе, но сейчас она рада, что он тоже приехал. Они смогут вернуться домой, как настоящая семья. И вместе решить её проблему.
- Мама, Сная держат в участке, - говорит она, оторвавшись от её блузки, - ты вытащишь его? Он ни в чём не виноват. Мы должны помочь ему найти адвоката.
- Пойдём скорее в машину, - ласково отвечает мать и убирает кудрявую прядь ей за ухо. – Тебе нужно отдохнуть. Дома всё и обсудим.
Натали не нравится этот ответ, но, секунду подумав, она его принимает. Да, будет здорово отдохнуть. Тем более, они не решат ничего прямо здесь, так ведь? Здесь у матери нет её волшебной записной книжки с огромным списком телефонов нужных людей, а ещё наверняка нет нужного количества денег. Конечно, Снай невиновен, и хорошего адвоката должно быть достаточно, чтобы вытащить его – но у него был крест на запястье. Натали отчего-то уверена, что за него придётся заплатить.
Она забирается на заднее сидение и смотрит в окно, как университет остаётся всё дальше и дальше позади. На ней больше не университетская форма, и это заставляет её почувствовать себя странно. Они не успели обсудить с матерью этот вопрос по телефону, но, наверное, они разрешат ей провести дома какое-то время. Тем более она всё равно не сможет сосредоточиться на учёбе, пока Сная держат за решёткой.
Разговор в машине не клеится, и отец включает радио. Натали отворачивается от окна, и сосредотачивается на низком грудном голосе Джеммы Марли, доносящемся из динамика. Родительские фигуры на переднем сидении всё ещё видно хорошо, даже сквозь прикрытые глаза, но чувство безопасности, которое они внушали всего несколько минут назад, притупилось. «Почему мне так страшно?» спрашивает себя Натали, но едва наметившиеся в её мозгу версии ответа стираются под колёсами отцовского лендвейла.
- Вот и приехали, - радостно сообщает отец, когда мотор глохнет.
Его голос кажется искусственным, как голоса ведущих на детских праздниках. Мать первой достаёт чемоданы из багажника, и отец принимает их из её рук. Натали проходит в дом вслед за ними, и мать щёлкает замком за её спиной.
- Вымойте руки и идите оба в столовую, - говорит она. – Сейчас будем обедать.
Мать улыбается, но только губами – кожа в уголках глаз не собирается в морщинки. Натали думает, что эта улыбка прекрасно сочетается с тем радостным голосом отца в машине. Она словно оказалась в каком-то кукольном театре.
- А как же Снай? – спрашивает она. – Мы даже не знаем, что с ним сейчас делают. Может, сначала позвоним адвокату, а потом сядем обедать?
Материнские глаза стекленеют, а улыбка сползает с её лица. Не до конца, но так, что уголки губ остаются лишь чуть-чуть приподнятыми.
- Мы не станем звонить адвокату, - отрезает мать. – Ты знаешь, что этот рыжий недоносок никогда не внушал мне доверия, и я рада, что теперь он получит по заслугам. А ты останешься здесь. Я знала, что рано было отпускать тебя. Джордж говорил мне, что не стоило тебя отпускать.
Натали открывает рот, как будто хочет закричать – но не издаёт ни звука. Ладони вмиг потеют, и она сжимает пальцы. Взгляд помимо воли скользит к запертой двери, и она, раньше, чем успевает понять, что собирается делать, бросается к ней.
Мать перехватывает её руки у самого замка. Стискивает в знакомом захвате, держит крепко, пока Натали рычит и пытается выбраться.
- Пусти, - сквозь зубы цедит она. – Не хочешь помогать, значит иди к лотарио, я справлюсь сама! Я уеду обратно в Риверхилл! Я не собираюсь ждать, пока его замучают там до смерти, ты поняла?
- Никуда ты не поедешь, - зло шепчет мать, до синяков стискивая её руки за спиной. – Ты не выйдешь из этого дома до тех пор, пока я не пойму, что тебе можно доверять. Ни в какой университет ты больше не вернёшься, но когда всё утихнет, мы подберём курсы, где ты получишь хорошую рабочую профессию. Поняла меня?
Натали устаёт дёргаться и повисает в её объятиях. Теперь материнская грудь кажется ей тюрьмой. Подняв голову, она видит её лицо – впервые так близко за последнее время, и только сейчас замечает, сколько на нём, оказывается, морщин. Особенно в уголках вечно улыбающихся губ.
- Только посмотри на себя, - качает головой мать и чуть ослабляет хватку. – Уже успела где-то удариться.
Натали ощущает резкую боль в виске, когда мать проводит там рукой. И удивлённо охает, когда видит кровь на её пальцах.
19 ноября, Риверхилльское отделение симлендской полиции. Снай
Спустя какое-то время следователь велит ему встать на ноги и поднять руки над головой. Снай делает, как было сказано, и стоит так какое-то время, пока парочка других полицейских возятся с какими-то проводками. Присоски всасывают его кожу, что-то металлическое обжигает холодом.
Когда те заканчивают, следователь жестом приказывает им выйти и снова остаётся со Снаем наедине.
- Сейчас ты подключён к специальному прибору, - поясняет он, прихватив пальцами один из проводков. – Если попытаешься опустить руки или изменить позу, сквозь твоё тело пройдёт электрический разряд. Это очень неприятно. Поэтому рекомендую тебе этого всё-таки не делать.
Снай неровно выдыхает, следователь убирает руку от проводка.
- Я оставлю тебя ненадолго. У тебя будет время подумать о признании, пока меня не будет.
Он дарит ему последний, полный сожаления взгляд, и направляется к двери. Только что Снай мечтал об этом, но теперь смотреть, как он уходит, почти больно.
Руки непроизвольно напрягаются, и ему приходится усилием воли расслабить их обратно, чтобы они не устали слишком быстро.
Первое время Снай пытается отсчитывать про себя время, но бросает это дело на пятой минуте – от боли в мышцах тяжело концентрироваться на счёте. Проклятый крест почему-то жжёт запястье, хотя ещё недавно он о нём и не вспоминал. Снай мысленно отматывает всю эту историю назад, пытаясь вспомнить, почему он вообще влюбился в Натали и начал с ней встречаться. И вдруг с ужасом понимает, что сделать этого не может.
Пара часов в участке вытравила из него память о том, зачем он так ею любовался. Она ведь не так уж красива. Слишком много говорит, и по большей части – глупости. Её идеи приводят его в бешенство, а ведь до знакомства с ней его сложно было вывести из себя. Чувства к ней лишились основания. Теперь ему сложно сказать, а было ли оно когда-нибудь вообще.
Когда паук плетёт паутину, он может остаться там, а может убраться подальше, и никогда больше к ней не возвращаться. Муха могла помнить паука, могла никогда его раньше не видеть, но факт наличия паутины это никак не отменяет. Особенно, если она в неё уже попалась.
Разлюбить её было бы здорово. Это, наверное, лучшее, что он мог бы сейчас для себя сделать. Но в груди жжёт так, что он на секунду забывает о руках, и те опускаются без команды на то сознания. Боль пронзает его тело через позвоночник и Снай, впервые за всё время пребывания здесь, кричит.
19 ноября, Риверхилл, дом на улице Игумена Архиппа. Натали
Когда она проходит в гостиную, с красным от слёз лицом, за окном уже темно. Гостиную освещает экран телевизора. Отец сидит на диване напротив, и Натали, спустя несколько секунд раздумий, присоединяется к нему. И сразу же ощущает исходящую от него волну нервозности. Отец не привык говорить с ней один. Обычно его роль ограничивалась поддакиванием матери. Наверное, он ждёт, что она бросится уговаривать выпустить её: всё его лицо выражает процесс подбора подходящих слов для отказа. Натали улыбается этой мысли. Она не собирается уговаривать. В этом деле родители ей не помощники. Теперь она может рассчитывать только на себя.
- Что за фильм? – интересуется Натали.
Тот поворачивает к ней голову. Видно, расслабился от её вопроса.
- «Рокировка». Он старый, ты, наверное, не помнишь. Это про…
Он запинается и напрягается снова. Не знает, уместно ли говорить то, что он говорит, потому что по её взгляду понимает, что она помнит, про что.
- Про журналистку, которая влюбилась в предателя родины, и ради него подставила любимого брата. Я смотрела.
Отец кивает и поправляет очки на носу.
- Я знаю, что смотрела. Просто ты была маленькая, и я решил, что ты не помнишь.
- Я помню.
- Я понял.
Они замолкают. На экран больше никто не смотрит, но тишину разбивают реплики Бертины Келли («Я не могу поступить иначе. Если ты там умрёшь, я тоже умру».) И Натали видит, что он вслушивается в них так же напряжённо, как и она сама. Спроси меня, думает она. Ты же хочешь.
- Вот скажи мне, - решается отец, - ты могла бы так поступить?
- Как?
Тот поджимает губы, пытаясь найти нужную формулировку.
- Пожертвовать кем-то близким ради романтического увлечения.
Натали хмыкает. («Не стоит марать о меня руки. Я этого не стою».) Это вопрос из тех, в которых уже содержится ответ. Ро-ман-ти-чес-ко-го-ув-ле-че-ни-я. Фраза с нафталиновым привкусом речей Пруденс Крамплботтом. Могла ли она пожертвовать кем-то близким ради Сная? Скажем, Бонни – которая тащит на себе всю её учёбу и всячески обеляет её перед преподавателями, когда случается сесть в лужу? Или мамой, которая выносила и вырастила её, положив на алтарь материнства всё, что у неё было? Или отцом, что заботливо задаёт ей вопросы, с целью вложить в её черепную коробку идеологически верные мысли? Натали мысленно отвечает себе «да» на каждый из этих вопросов, и почему-то не испытывает ни малейших угрызений совести по этому поводу.
- Фильм не про это, - говорит она. – Он про то, что предавать родину – плохо.
Отец решает не переспрашивать. Натали вновь поворачивается к экрану. («У тебя глаза цвета воды. Я могу утонуть, если будешь так смотреть».)
- Хочешь посмотреть что-нибудь другое?
Она пожимает плечами.
- Мне без разницы. Я всё равно спать скоро.
Он не переключает. Натали уходит к себе незадолго до финальных титров.
19 ноября, Риверхилльское отделение симлендской полиции. Снай
Всё это время он думал, как она отреагирует, и рисовал себе самые страшные картины: вот она проходит в комнату с белым недвижимым лицом, вот отказывается с ним говорить, вот она даёт ему пощёчину, вот только замахивается, но опускает руку.
- Я не стану марать о тебя руки, Снай, - холодно говорит она. – Ты этого не стоишь.
Он рисует эти картины в голове так ярко, что едва не теряет рассудок, когда мать бросается к нему и обнимает. Снай по инерции отшатывается, но та этого даже, наверное, не замечает. Когда она чуть отстраняется – не размыкая рук – он видит её лицо.
- Что же ты натворил? – шепчет она и снова прижимает его к себе.
Какое-то время он стоит так (пальцы едва гнутся, он не помнит почему; поэтому просто держит руки на её спине), пока она не отстраняется снова и не даёт понять, что её вопрос не был риторическим.
- Ты ничего им не говоришь, - она проводит пальцем по его лбу, там, где запеклась кровь, - расскажи мне.
И Снай понимает вдруг, почему они позволили ей прийти. Если его не сломило электричество, то собственная мать сможет наверняка. Так они думают. Что он сейчас расплачется и во всём признается ей, а они возьмут его тёпленьким. От бешенства у Сная сами собой сжимаются кулаки, и негнущиеся пальцы ноют от вынужденного движения.
- Так спроси меня, - предлагает он. – Ты же хочешь.
Мать видит перемену в его настроении и убирает руку от его лица.
- Снай?
- Спроси меня, - повторяет он. – Не я ли Джокер хайристской группировки в Риверхилле. И я тебе отвечу.
Мать поджимает губы так же, как это только что делал он. Снова кладёт руки чуть пониже его шеи и с нажимом проводит по плечам.
- Я не буду тебя спрашивать, - говорит она. - Я просто хочу знать, что ты делаешь всё, чтобы выйти отсюда. Дай им хоть что-нибудь, ладно? Что-то, что укажет им след.
Снай мимо воли ощущает, как уголок его губ ползёт вверх. Он мог бы. Перевести стрелки на Натали не так уж сложно – она не слишком умна, и здорово успела наследить. Те форумные дискуссии, где она восхваляла деятельность Хайри, наверное, ещё сохранились – можно дать им наводку. Она своих взглядов никогда не скрывала, и если он доложит им, что найденные в его комнате материалы она прятала там от своей тёти, ему поверят. Хотя бы потому что отпечатки на них принадлежат ей. Он их никогда не касался, это легко проверить. Нужно просто рассказать им и всё. Снай переводит взгляд на мать, что всё ещё ожидает его ответа.
- Я сделаю всё, как надо, - ободряюще говорит он.
Пытается обнять её крепче, и ощущает, как её тело напрягается под его руками.
19 ноября, Риверхилл, дом на улице Игумена Архиппа. Натали
Подготовив всё необходимое, она решает дать себе минутку, чтобы подумать, правильно ли она поступает. Если сейчас она покинет эту комнату, назад пути больше не будет, и шанс у неё только один: поймай её родители на полпути, больше так легко выбраться не удастся. Мать скорее привяжет её к батарее в подвале, чем позволит выбраться ещё раз.
«Готова ли ты пожертвовать близкими ради романтического увлечения?» строго спрашивает отец в её голове, и она снова мысленно отвечает «да». Готова тысячу раз. Она больше не Натали-мамина-принцесса, она Эсми-продажная-дрянь. Если понадобится, она весь мир передушит и закопает. Но Снай выйдет оттуда, где эти твари его сейчас держат – в этом она уверена.
Натали хватает сумку и высовывается из окна, чтобы посмотреть, не идёт ли кто. А затем, опёршись ладонями о подоконник (руки отчего-то затекли так, что к ним прикасаться больно), перелетает через него вниз. Натали падает на траву. Она выбрала наименее травматичную позицию для падения, но ей всё равно лотариански больно. Не от падения, нет – боль у неё в позвоночнике, который с землёй даже не соприкасался. Ощущения такие, словно ей на спину электрического ската положили. Вырвавшийся было из горла вопль она душит в зародыше и зарывается носом глубже в траву. Сейчас пройдёт, говорит она себе. Если тебе так плохо, представь, как ему сейчас.
Спустя минуту она поднимается на ноги и, отряхнувшись, крадётся к гаражу. Отыскивает ключи под кирпичом – отцовское секретное место – и едва дыша открывает дверь. Прав у неё, конечно, нет – но Питер учил её водить. Давно, до поступления – когда он ещё был в состоянии.
Натали тихо садится за руль и заводит отцовский лендвейл, и когда мотор послушно гудит от движения её рук, чуть не вздрагивает. Вот и всё. Кончилось время, когда можно было делать всё тихо. Теперь пришло время делать всё быстро.
Натали выезжает на пустую дорогу и увеличивает скорость. Стрелка на спидометре ползёт вправо, и шум крови у неё в ушах заглушает скрип колёс.
19 ноября, Риверхилльское отделение симлендской полиции. Снай
Снай не знает, ушли ли они, но сейчас ему почти всё равно. Какое-то время назад его восприятие стало уже, чем собственное тело – теперь он осознаёт голову и грудную клетку. Остальное словно забрызгали анестетиком. В ушах только гул своего сердца и тяжёлое скольжение мыслей в голове.
Сердце звучит громче, но иногда сквозь его раскатистые удары ему удаётся отследить направление, куда плывёт его сознание. Порой оно разветвлялось, как маленькие ручейки, которым удавалось найти место для своего течения, но рано или поздно («я могу в них утонуть») они все впадали в большую полноводную реку.
Он был не в себе, когда считал, что она не очень красива. Надо же было придумать такую чушь? Она красивее всех на земле. Если бы только они дали ему ещё хоть раз увидеть, перед тем, как они с ним закончат. Да. Это было бы честно.
Сознание чуть проясняется, только когда Снай ощущает, что его поставили на ноги. Точнее, больше понимает, чем ощущает – чувство осязания ещё не вернулось.
- Я отведу тебя назад в камеру, - слышит он.
Силится кивнуть, понял мол, но не знает, удалось ему это или нет. Тело совсем его не слушается. Последним, что помнит Снай в этот день, оказывается изменившийся воздух – его, похоже, выволокли из комнаты для допросов в коридор. После этого мозг отключает ему и зрение тоже, и только тело слабо ощущает качку, как на поверхности воды.
19 ноября, Риверхилльское отделение симлендской полиции. Натали
- Я вам ещё раз повторяю, - цедит тупая коза, - господин Пельц-Шмидт не принимает сегодня. Если у вас что-то важное, позвоните и запишитесь – уверена, он найдёт время на ближайшей неделе. А сейчас будьте добры покинуть участок.
Натали сжимает зубы. В другой раз она и правда поехала бы домой, но сейчас ей туда путь заказан. Ей нужно высказать ему всё сейчас, пока родители не хватились её. Тем более, что они, возможно, уже заметили её отсутствие. Или даже отъезжающую от дома машину. Если мать знает, что её нет, то определение её местонахождения – вопрос пары часов.
- Господин Пельц-Шмидт был у нас в университете, - с нажимом повторяет Натали. – И он сказал, мы должны рассказывать ему всё, что знаем. Я просто выполняю свой долг, госпожа…
(тупая коза)
- …Эмерсон, - заканчивает за неё та. – Господин Пельц-Шмидт обязательно выслушает вас, когда у него будет время. Но на сегодня его рабочий день уже окончен.
- Он что, уже ушёл?
Тупая коза теряется на долю секунды, и Натали этого хватает, чтобы прочитать «нет» в её глазах. Это «нет» развязывает узел у неё в груди, и ей становится легче дышать. Его ведь правда могло не быть. Успей он уехать домой, ничего бы не вышло.
- Я подожду его здесь, - улыбается Натали и взглядом возвращается к креслам у входа. В этот момент в коридоре слышится сначала звон ключей, а затем тяжёлые шаги. Когда фигура Пельц-Шмидта вырастает перед ней в приёмной, она смотрит на него, как на бога.
- Господин Пельц-Шмидт, мы можем поговорить? - принимается щебетать она, пока тупая коза не успела открыть рот. – Я знаю кое-что о деле Сная Фокса, которого вы недавно задержали.
Пельц-Шмидт и тупая коза переглядываются. Та смотрит на него извиняющимся взглядом, мол, я пыталась, но вы же видите.
- Риверхилл? – вздыхает Пельц-Шмидт. – Позвоните мне завтра. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Он собирается двинуться в сторону двери, но Натали вовремя подаётся вперёд и хватает его за руку. Его брови взлетают вверх то ли от удивления, то ли от раздражения, но она не собирается так просто сдаваться. Мысль о том, что Снай находится где-то здесь, в этом же здании, придаёт ей сил.
- Вы взяли не того человека, - говорит она. – Это ошибка. Я знаю, кто настоящий преступник, и у меня есть доказательства. Всего несколько минут. Пожалуйста.
Пельц-Шмидт сохраняет отсутствующее выражение на своём лице несколько чудовищно долгих секунд, а потом тянется за ключами снова.
- Пойдёмте за мной.
Натали выдыхает и семенит следом. Потерпи Снай, думает она и потирает ноющие руки. Последний час пальцы болят так, словно их пытались выкрутить из суставов.
20 ноября, Риверхилльское отделение симлендской полиции. Снай
Снай слышит шаги и с сожалением отмечает, что раздосадован этим фактом. Вчера (вчера?), перед тем, как он отключился, ему плевать было, зарежут его, или повесят – но теперь чувствительность вернулась. Теперь он, к несчастью, снова хочет жить.
Дверь в его камеру открывает незнакомый полицейский, но Снай почему-то отмечает, что не напрягается от его присутствия. Каким-то краешком мозга он его, наверное, помнит. И не ощущает от него угрозы.
- Пойдём, - кивает полицейский и Снай выходит за ним.
Полицейский идёт быстро, и Снаю приходится прилагать усилия, чтобы поспевать за ним. Наверное, из-за этих усилий он и не соображает сразу, что не так. Только когда тот подводит его к стойке в дежурной части, понимает, что он не надел на него наручники.
- Кто, - хмуро спрашивает дежурная без тени вопросительной интонации.
- Я…
(никто)
- …Снай Фокс, - отвечает за него полицейский.
Дежурная кладёт на стойку паспорт, несколько монет в четверть симолеона и две мятые сигареты. Всё это днём (днём?) раньше они под запись выгребли из его карманов. Снай был уверен, что всего этого больше не увидит. Что не увидит больше ничего вообще.
- Пойдём, - кивает ему полицейский.
Снай выходит за ним из участка и останавливается. Давит в себе первый порыв собрать все силы и рвануть отсюда. Просто стоит и вдыхает воздух. Он тут совсем не такой, каким был в душной комнате для допросов.
Снай нащупывает сигарету и оборачивается к полицейскому. Тот молча достаёт зажигалку. Снай опускается на корточки и не спеша закуривает. Внутри отчего-то тихо. Тише, чем снаружи.
- С тебя все обвинения сняли, - говорит полицейский. – Поздравляю.
Снай кивает и делает ещё затяжку. Протягивает полицейскому вторую сигарету, но тот отказывается. Просто стоит рядом, как будто ждёт, что Снай его сейчас о чём-то спросит. Снай не спрашивает. И полицейский начинает говорить сам.
- Пельц-Шмидт с утра сказал, у него новый арестант по твоему делу. Ты не думай, он не из этих. Просто работа такая. Он сам рад, что тебя отпускает.
- Что за арестант?
Полицейский довольно фыркает и всё же берёт у Сная сигарету.
- Ты будешь смеяться.
19 января. Плезантвью, изолятор временного содержания. Натали
Дверь открывается, и Натали задерживает дыхание. Снай входит к ней без единого слова. Садится напротив. За то время, что они не виделись, она совсем разучилась читать его эмоции. Теперь на его недвижимом лице она видит не больше, чем видят другие.
- Ну как ты? – спрашивает Снай.
Натали улыбается.
- Отлично. Приговор вынесли лучше, чем мы думали. Передай своей маме спасибо за адвоката. Передашь? Тюрьма, как мне сказали, не очень – но я привыкну. Ты же знаешь, я быстро привыкаю. Тем более, всего пять лет. Мы думали, будет восемь. А вышло всего пять. Удачно, да? Я сделала, как мне адвокат посоветовал. Сказала на суде, что я раскаиваюсь, и что больше не поддерживаю хайристских активистов. Я выгляжу дурочкой, которой лапши на уши навешали, вот они меня и пожалели. Здорово, что так мало сидеть, правда?
Снай не отвечает, и она, выждав секунду, принимается тараторить снова.
- Я это не только для суда сказала. Я на самом деле так думаю. Ты был прав, а я идиотка. Я больше не буду идиоткой, Снай. Я буду делать всё, как ты скажешь. Ты не очень злишься?
Снай смотрит на неё, и Натали замечает тонкий шрам над его правой бровью. Раньше его не было, а значит, есть только один вариант, откуда он мог взяться. Чувство вины будто заставляет её сердце качать кровь быстрее.
- Мне потом сказали, что ты лежал в больнице. Ну, после…после допроса. Я тогда обрадовалась, что вовремя успела. Мама очень кричала, но это ничего. Ты если что не волнуйся, со мной хорошо обращались. Я просто сразу сказала им всё, что они хотели знать, и меня никто не трогал. Я знала, что ты им этого не скажешь. Они бы тебя убили. И меня, получается. Потому что если ты там умрёшь, то и я тоже. Я же тебя насквозь чувствую. Понимаешь?
Снай взгляд не отводит, но никак ей не отвечает, и спустя всего секунды три их общего молчания Натали ощущает, что к горлу поступает комок.
- Я люблю тебя, Снай, - сдавленно шепчет она. – Знаю, я не заслужила тебя, потому что ты хороший, а я плохая. Но я могу стать лучше. Я стараюсь. Ты же видишь. Я могу всё, что угодно, но только если ты мне поможешь. Одна я не смогу. Не бросай меня сейчас вот так. Пожалуйста.
Снай выдерживает её взгляд ещё ровно секунду, а затем делает то, чего она ожидает от него меньше всего – перегибается через стол, запускает руку ей в волосы и целует. Натали выдыхает воздух маленькими порциями ему в губы и от шока почти совсем ему не отвечает – только подаётся по инерции вперёд, когда охранник с криком оттаскивает Сная назад.
Его сразу уводят, и она даже не успевает поймать его взгляд на прощанье, потому что её глаза застилает вода.
Eric Serra - Little Light of Love
(Отлично, ребята. Больше дублей не нужно, хватит того, что есть. Можем сходить отпраздновать, раз так. Кто-нибудь угостит?)
****
(вместо послесловия)
..Натали отбывала срок в десидерийский тюрьме Skala (#113), но провела там не пять лет, а всего три.
..Мета и Вирджиния почти не общались с тех пор, как их дети начали встречаться - обе не одобряли этот выбор - но ситуация их сплотила.
..Обе настаивали на том, что пожениться им лучше после освобождения Натали - но и ей, и Снаю слишком хотелось получить несколько суточных свиданий в год, поэтому они поженились в марте того же года. В первое же такое свидание Натали забеременела.
..Несмотря на непростые тюремные условия, беременность протекала нормально. Целых два месяца после родов Натали позволили остаться с новорождённой в больнице. Потом её забрал Снай и увёз в Плезантвью, где жил в связи с переводом в ГСУ. За ребёнком ухаживала Мета, что временно переехала к нему.
..Натали удалось занять видное место в тюремной иерархии и отличиться на трудопроизводстве - она работала в швейном цеху, и каждый год из её трёх лидировала по количеству сшитых изделий. В своей торжественной речи перед мэром, что посещал тюрьму, она говорила о том, что в шитье обрела себя - и тот лично поспособствовал уменьшению её срока. Но с момента освобождения Натали даже одежду зашивать перестала.
..Снай какое-то время проработал в СНЦ, позже стал преподавать физику. Натали на работу устраиваться не рвалась.
..Их дочь получила имя Лисандра Эсми Баррет. Но после окончания школы она сменит фамилию на отцовскую Фокс.
Эсми+Билл
больше размер)
