В понедельник кто рождён, будет с праведным лицом.
Кто во вторник появился — благодатью наградился.
Тот, кто в среду был рождён, горьким горем будет полн.
На четверг кто попадёт — очень далеко пойдёт,
Тот, кто в пятницу родится, на любовь не поскупится.
Кто в субботу попадёт, жизнь того в борьбе пройдёт.
А рождённым в воскресенье — радость, счастье и веселье.
©детское стихотворение
Когда Рут впервые начала встречаться с мальчиком, она твёрдо была уверена, что от поцелуя можно забеременеть. Я, как младшая подруга, никогда её убеждения сомнениям не подвергала. Поэтому когда она однажды пришла ко мне и объявила, что ей придётся бросить школу, чтобы готовиться стать матерью, я восприняла новость примерно с тем же уровнем доверия, что и проповеди своего пастора. Мы вместе сели за дубовый стол в кабинете Керана, и пока Рут продумывала, какими именно словами она сообщит ему о своём нравственном падении, я прописывала в её тетради с анкетами для подружек (вопросы «Кого ты больше всех любишь?» и «Как ты относишься к владелице анкеты» прилагаются) подробный план на её будущую жизнь – какая часть карманных денег будет уходить на памперсы и детское питание, и в какую смену ей можно будет учиться, чтобы успевать забирать младенца из яслей. Когда Керан тем вечером вернулся домой, и Рут, бледнея, вызвала его на разговор, я впервые увидела, как у него от смеха выступили слёзы.
Мама часто вспоминала этот случай, как пример моей наивной, но твёрдой и непоколебимой детской веры в чудо – кто ещё будет всерьёз утверждать, что ребёнок может появиться от такой ерунды, как целомудренный клевок в губы долговязого Бобби Фрая? Но теперь, когда я думала об этом, сидя в приёмной репродуктивного отделения, та моя вера и убеждения больше не казались мне настолько абсурдными. Во всяком случае, сейчас мне было вовсе не смешно.
****
Я проснулась с мыслью, что со мной что-то не так. Протянув руку, я попыталась нашарить Дэвида рядом, но вместо этого уткнулась в комок мягкой шерсти. Грейс обернулась в ответ на моё движение, и я поняла, что он ушёл не менее получаса назад – чтобы лечь на его место ей обычно нужно было выждать некоторое время, чтобы точно убедиться в его отсутствии. Я молча сняла её с кровати и принялась собирать огрызки картона, разбросанные по простыне – раньше они, очевидно, были открыткой из деревни Три Озера, куда Дэвид возил меня на прошлые выходные. Подобрав с пола его рубашку, я накинула её на себя и принялась шарить под кроватью в поисках обручального кольца, которое кошки регулярно стаскивали с моего пальца.
В отсутствии Дэвида не было ничего необычного. Со времён его дежурных двадцатиминутных опозданий на первые пары в Риверхилле много воды утекло – теперь он вставал в шесть, чтобы вывести на улицу мою собаку, а потом, раз уж всё равно встал, уезжал в мастерскую. Это утро ровно ничем не отличалось от любого другого из тех, что я успела провести на улице Пожарных 12 с момента переезда. Поёжившись, я выскользнула на кухню.
Папа уже был там – пил кофе за барной стойкой. Он не сразу понял, что я здесь, просто отреагировал на звук – но когда он обернулся, его привычные утренние глаза-щёлочки моментально расширились до обычного размера.
- Что это с тобой?
Он поставил дымящуюся чашку обратно на стойку и прищурился, очевидно, чтобы рассмотреть меня лучше.
- О чём ты?
- Не знаю, - замялся тот. – Сделала новую стрижку?
Я покачала головой и взяла из рук Стефана тарелку с оладьями. С тех пор как папа засунул его в привычный мне старый корпус, он снова стал звенеть при соприкосновении с любым другим металлическим предметом в доме, и я уверенно могла бы записать этот звук в топ-10 моих любимых – где-то между песней из аниме про Тоторо и туповато-очаровательным голосом, которым Рут говорила с котятами и маленькими детьми.
- А с тобой что? – спросила я, принявшись разрезать оладьи на кусочки. – Ты не встаёшь раньше десяти.
- Я выхожу на работу.
Я тут же отвлеклась от еды и вновь уставилась на него так, словно видела впервые. Папа почти не работал с момента громкого увольнения из СНЦ, и все вокруг, включая меня, были уверены, что так всё и останется – его состояние после развода максимально располагало к тому, чтобы декаденствовать с бутылкой пива перед телевизором, одним глазом посматривая, как дедушка Билл мастерит белочек из кукурузных початков. Дэвид любил говорить, что мы его усыновили – и чем дольше я наблюдала, как папа проваливается в гедонизм и деградацию, тем более явно понимала, что правды в этой фразе больше, чем шутки.
И вот пожалуйста.
- Ты куда-то устроился?
- Мне позвонил бывший однокурсник, - ответил тот. – Он теперь главврач в местной клинике. И ему нужен человек, который смог бы возглавить там новое отделение протезирования.
Я присвистнула.
- Поздравляю.
Тот поднял чашку с кофе на манер бокала с шампанским и одним глотком опустошил её наполовину.
К лифту я выходила, избавившись от своего неясного беспокойства почти наполовину, но увидев там соседку Магдалину с сыном на коляске, я ощутила, как моя шкала нервозности снова поднимается до привычного максимального.
- Мам, - Стенли тут же дёрнул её за рукав, едва меня увидев. – Поехали. Не хочу с ней. Она же проклята.
- Ты будешь заходить или нет? – хмуро спросила она, оставив реплику сына без внимания. – Мы не можем весь день тебя ждать.
- Нет, всё в порядке, - мотнула головой я. – Езжайте без меня. Я поеду на другом.
- Не выдумывай, - с нажимом сказала она и стала чуть в сторону, освобождая мне место.
Ощутив себя загнанной в угол, я покорно зашла за ними и нажала на кнопку закрытия дверей. Путешествие со второго этажа на первый показалось мне ужасно длинным.
****
Стук моих каблуков по плитке вызывал звон в ушах, и неожиданно диссонировал с кроссовками Карлы Эстерфорд, что ступала за мной почти бесшумно. Обычно кроссовки носила я. Деловой стиль был мне также непривычен, как и роль руководителя, которую я невольно себе навязала. Я посмотрела Карле в глаза, чтобы попытаться найти там тень осуждения за мой нелепый вид, но не нашла. Она смотрела на меня очень внимательно и немного снизу, как обычно смотрят на настоящих взрослых начальников вроде Дэвида. Я вмиг ощутила себя маленькой девочкой, успешно изобразившей мамин голос в телефонном разговоре с классной руководительницей.
- Пока что тебе придётся работать одной, - сказала я. – Постараюсь найти тебе девочек в помощь как можно скорее, но обучать их тоже, вероятно, придётся тебе. Первое время нужно быть здесь каждый день с одиннадцати до восьми, но когда найдём других мастеров, сможешь выбирать удобный себе график и выходить только по записи. Ребёнка можешь оставлять с Бертой на рецепции. Если есть какие-нибудь вопросы, можешь задать их прямо сейчас.
- Спасибо, Кассандра, - сказала она. – Ты не представляешь, что ты для меня сделала.
- Брось, - отмахнулась я. – Всё делать придётся тебе. Я буду просто забирать деньги.
Карла улыбнулась, а я отвела глаза. На самом деле, открывать парикмахерскую я вовсе не собиралась. Мне с головой хватало забот с «Пиковой Дамой» и предприятиями Дэвида, которые едва перестали выходить в ноль по доходам. Но пару недель назад папа закрыл «Исси2000» и продал землю – роботы того уровня, что он разрабатывал сейчас, широкой популярностью не пользовались, поэтому ему выгоднее было просто иногда делать их на заказ. Сумму от продажи он отдал мне, и я собралась было вложить их в акции, как и другие свободные деньги – когда вдруг случайно наткнулась на аккаунт Карлы в соцсетях. Мы с Рут как-то обсуждали её ситуацию, когда она только-только ушла из Риверхилла в связи с беременностью – и тогда, кажется, пришли к выводу, что родители не станут вечно на неё злиться, и примут её с ребёнком обратно. Однако я их, похоже, недооценила – потому что сейчас, спустя год, Карла всё ещё снимала убитую комнатушку на окраине пограничного дистрикта, и зарабатывала тем, что стригла людей на дому. Платить налоги со своих доходов ей было, конечно, не по карману – поэтому она выкладывала фото своих работ под видом хобби, а услуги предлагала с той же степенью секретности, что и продавцы алкоголя в какой-нибудь плезантвийской подворотне. В ту ночь я трижды пролистала все её публикации с начала до конца, и к утру прислала ей сообщение с предложением о сотрудничестве. А уже спустя пару дней Стефан затаскивал в зал кожаные кресла, пока я, сидя у Дэвида на плечах, крепила ко входу табличку с поражающим воображение названием «Нина».
++
- Кассандра? – позвала Карла, когда я было направилась в кабинет.
Я обернулась. Тот факт, что она не задала вопрос сразу, наводило на мысли.
- Я хотела спросить про Питера, - замялась она. – Я не видела его с тех пор, как забрала документы.
Я замялась тоже. Очевидно, она ожидала услышать от меня то, что внесло бы в её ситуацию хоть какую-то определённость – например, что он женился, или у него появилась постоянная девушка. Тогда она смогла бы мысленно от него отстать. Или услышать, что девушки у него нет, или их по-прежнему много – тогда она продолжила бы фантазировать о том, как он снова сойдётся с ней, и они смогут быть семьёй. От меня одной в эту секунду зависело, решит ли она и дальше болтаться у него на крючке, или сможет начать жить, наконец, своей жизнью – для людей, которым она действительно нужна, и в городе, где никто не станет косо смотреть на женщину только за то, что она мать-одиночка.
- Он проходил реабилитацию в какой-то вуствильской клинике, - ответила я. – Но я тоже давно ничего о нём не слышала.
Карла кивнула, давая понять, что удовлетворена ответом, хотя просящее выражение на её лице пусть и сгладилось, но не пропало. Значит, она выбрала болтаться.
- Мне привезли образцы осветляющих порошков, - сказала я. – Поможешь выбрать?
++
****
В тот день нас впервые пустили к Рут после родов, и я сперва её даже не узнала. Обычно она была самым заметным человеком в комнате – даже в условиях тотальной нехватки энергии, например, во время болезни или бессонных ночей в сессию, она излучала эмоции с силой, достаточной для того, чтобы зажечь все лампочки в округе. Теперь же она была выглядела как неудачная копия самой себя на конкурсе двойников. Синяки под глазами были таких размеров, словно её били, а когда-то роскошные длинные волосы, которые она с детства отказывалась стричь, поредели и укоротились почти наполовину. Её это, впрочем, похоже не беспокоило. Рут улыбалась. Немощно, как будто мышцы её лица не справлялись с нагрузкой, но умиротворённо. Похожую улыбку я когда-то видела у монахинь монастыря в Плезантвью, куда нас папа когда-то возил на экскурсию – Мег тогда пошутила, что им всем при вступлении делают особую мортемианскую лоботомию, и я ей поверила. От пойманной ассоциации мне стало жутко.
- Ты сама её возьми, ладно? - зашептала Рут, кивнув в сторону детской кроватки. - Врачи раскричатся, если увидят, что я снова вставала с постели.
Я не была в восторге от этой идеи, но подошла. И взяла ребёнка на руки. Та даже не шевельнулась, отчего у меня возникло ощущение, будто я держу тряпичную куклу.
- Она такая красивая, - сказала Рут.
На этот раз сквозь шёпот пробивались нотки её настоящего голоса. Я кивнула, хотя согласиться, конечно, не могла. Этот ребёнок был каким угодно, но только не красивым – её дочь больше напоминала сморщенную безволосую обезьянку, чем человека. Съёжившееся старушечье лицо словно искусственно пришили к немощному детскому тельцу.
- Дай мне, - сказал Дэвид, заметив моё замешательство.
Я с облегчением передала ему ребёнка. Дэвид держал её уверенно, как будто каждый день брал на руки десяток новорождённых младенцев – и я снова ощутила укол совести. Он бы справился с десятком. Если бы не я.
- Я назвала её Венсди, - снова подала голос Рут, - мы стишок учили на курсах юнилинга. «Тот, кто в среду был рождён, горьким горем будет полн».
Радостная интонация с содержанием стишка слегка диссонировала, и здесь я изобразить солидарность на лице не смогла. Рут понимающе улыбнулась.
- Знаю, мрачновато. Но я очень хотела имя на юнилинге, а кроме дней недели я пока так ничего и не выучила.
Я отчего-то вспомнила утреннюю болтовню дурачка Стенли в лифте, и поёжилась.
- Тут недалеко открыли органический супермаркет, - сказала я ей. – Купить тебе что-нибудь?
****
К вечеру я была на взводе до такой степени, что в моих руках вилка дрожала. Я тщетно пыталась не уронить нож, нарезая рыбный стейк на мелкие кусочки, пока Дэвид не вынул его из моих рук и не нарезал сам. В другой раз моё состояние имело все шансы стать главной темой для разговора за столом, но сейчас папа просто заметил, что мне не стоило так много работать в единственный выходной. Я кивнула, хотя уставшей себя вовсе не чувствовала – напротив, я ощущала себя щенком, которого на ночь сажают на цепь, чтобы он не разнёс к утру весь дом. Где-то в глубине моего воспалённого сознания родилась нездоровая мысль спуститься в зал и выпустить пар на первом попавшемся кардио-тренажёре, но опасаясь привлекать к себе лишнее внимание, я отогнала её куда подальше.
- Как новая работа? – спросила я.
Папа кивнул, мол, хорошо, и вернулся к еде. Мы в Дэвидом непонимающе переглянулись. Обычно он не упускал возможности блеснуть профессиональными успехами, поэтому его молчание после первого рабочего дня в качестве главы отделения давило мне на барабанные перепонки.
- Что-нибудь случилось? – снова спросила я.
- Да нет, - пожал плечами он. – Просто слишком давно не работал. Отвык видеть такое количество мёртвых людей сразу.
Я кивнула, полностью удовлетворившись ответом. Но папа вдруг снова поднял на меня глаза.
- Ты сама-то давно у врача была?
- Не помню, - нахмурилась я. – А что?
- Девочку сегодня привезли, с которой ты училась - сказал тот. – Эльке Траубе. Дочь бывшего замминистра энергетики.
Я снова кивнула. Эльке я помнила хорошо. Фантастически красивая девочка, за которой увивался Питер Баррет и ещё с десяток мальчиков из нашего университета.
- Она умерла от осложнений после танафазии, - продолжил папа. – При том, что она даже на учёте у нас не стояла. Первое обращение в клинику – и пары часов не прожила.
Я положила вилку обратно, так и не донеся её до рта. Дэвид тут же начал говорить о чём-то другом, но я так и застряла мыслями в этой беседе об Эльке Траубе, как ногой в болоте. Мне, в общем-то, не было никакого дела до бывшей однокурсницы, с которой мы ни разу толком не говорили – но сейчас случайная ремарка о её внезапной кончине запустила цепочку звеньев-воспоминаний в моей голове, и легла к ним последним кусочком паззла.
- Сейчас вернусь, - бросила я, и, встав из-за стола, влетела в ближайшую ванную.
Обычно я ей не пользовалась – у нас с Дэвидом была своя, поэтому сюда кроме папы и гостей никто, как правило, не входил. Однако сейчас я ощущала себя слишком взволнованной, чтобы тратить лишние десять-пятнадцать секунд на дорогу до привычного места. Упершись руками в умывальник, я уставилась в зеркало, одновременно узнавая и не узнавая то, что видела в отражении. Танафазия. Вот что было не так.
С появлением в моей жизни ревасиновых капельниц, я неплохо научилась справляться с симптомами – пока я ездила в клинику каждую неделю и не пропускала приём лекарств, приступы почти меня не беспокоили. Если так часто ездить не получалось – я заменяла их инъекциями, что чуть более хлопотно, но тоже держало меня на плаву. За всю свою жизнь я ни разу не забывала о лечении – случись такое, моё капризное тело тут же устроило бы мне бунт. Однако, сейчас случилось именно это. Я напрочь забыла о том, что болела.
С переездом в Сентфорд я должна была забрать документы из клиники в Торвилле, где я лечилась раньше, и оформиться здесь по месту прописки. Я держала это в голове, когда покидала Риверхилл, но до оформления у меня руки так и не дошли – я тут же погрузилась в работу, бизнес и долгожданную совместную жизнь с Дэвидом. Инъекции я не делала тоже – ампулы пылились у меня в шкафу со дня, когда я въехала в эту квартиру. За целое лето я так и не вспомнила о них, потому что танафазия так ни разу и не проявилась. Мой последний приступ остался в Риверхилле.
Я подняла руку, чтобы коснуться кожи под глазами, и неровно выдохнула. Синяки, являвшиеся моими неизменными спутниками сколько я себя помню, исчезли – словно их стёрли ластиком. Лицо больше не выглядело так, будто его сняли с трупа. На щеках появилось даже какое-то подобие румянца. Я выглядела так, как выглядят все другие нормальные и здоровые люди.
- Ну что ты? – спросил Дэвид, бесцеремонно распахнув дверь. – Плохо стало?
- Нет, - ответила я и оторвала руки от умывальника – так резко, словно занималась здесь чем-то запрещённым. – Я просто вспомнила, что забыла оформиться в клинику.
- Утром тебя отвезу, - сказал он.
Я скользнула взглядом по его телу – как он опирался сильной рукой о косяк, как подавался вперёд плечами, практически надо мной нависая – и неожиданно для себя самой покачала головой.
- Не хочу отвлекать тебя от работы, - сказала я, глядя на него снизу вверх. – Я лучше сама.
****
Я едва дождалась утра. Когда-то поездки в больницу сопровождались появлением тугого комка нервов внизу живота, но теперь я ехала туда с радостью пионера, которого впервые отправили разгружать удобрения на пользу родине. Под шум двигателя Отто я набрала сообщение Хардингу с просьбой дать мне выходной – быстрее было бы позвонить, но от мысли, что оправдываться придётся вслух, к горлу подступала тошнота.
«С какой радости?» тут же высветилось рядом с его никнеймом в мессенджере.
«Очень нужно в клинику» ответила я. «У меня танафазия».
Такое прямолинейное напоминание выглядело по-идиотски, но я поняла это, только увидев его отправленным на дисплее телефона.
«Выйдешь в воскресенье» спустя секунду ответил он.
Я выдохнула и зашвырнула телефон на заднее сидение. До клиники я добралась за неполные полчаса, включая поиск парковочного места. Сентфордская клиника была не в пример больше покосившегося довоенного здания в Торвилле, где самой большой гордостью был довоенный аппарат МРТ и следы от пуль на стенах в радиологии. На периферии сознания тут же возникла ассоциация с могучим СНЦ, куда я каталась практически всё своё детство. Раньше сравнение заставило бы меня вздрогнуть.
- Я недавно переехала, и хочу оформиться по месту жительства, - доложила я медсестре в регистратуре.
Та тоже выглядела не в пример лучше высохшей карги из торвилльской больницы.
- Если у вас только документы, то я советую подождать до следующей недели, - улыбнулась медсестра. – К нам привезли пациентов с твиккианской лихорадкой, и почти все специалисты заняты в другом корпусе. Вам придётся провести здесь пару часов, просто чтобы собрать подписи.
- У меня танафазия, - сказала я, и снова, как полчаса назад с Хардингом, ощутила себя идиоткой. – И я не была в больнице три месяца. Хочу пройти полный медицинский осмотр, если это возможно.
Улыбка на лице медсестры слегка померкла.
- Ладно. Я постараюсь подыскать кого-нибудь из свободных специалистов, - сказала она, протягивая мне бланки с направлениями. – Лаборатория работает до десяти, поэтому лучше начните с неё. На МРТ я проведу вас вне очереди, но в остальном приготовьтесь ждать – сегодня день пенсионеров, они вас не пропустят.
Я пошла за ней, и спустя какой-нибудь час беготни по кабинетам отрефлексировала в себе чувство, которого стоило бы стыдиться. Я ощущала облегчение. Белые халаты окружили меня иллюзией безопасности, и я доверилась им, как чернокожие островитяне доверялись мортемианским проповедникам за еду и таблетки лоригина. Беспокойство последних дней отступило, освободив место в голове для слабоумной ваты, что заполняла её всякий раз, когда я передавала ответственность за себя кому-то другому.
Поэтому сейчас даже самое неприятное в медицинских обследованиях я воспринимала спокойно. Пусть я и не знала, что происходит у меня внутри, я в деталях представляла всё то, что делали со мной снаружи. Больницы были моим местом силы. Они дарили мне стабильность, даже если весь остальной мир разваливался на кусочки.
Специалистом, готовым взглянуть на результаты моих тестов, оказалась глава репродуктивного отделения Леона Миллер. Я ждала её в приёмной второго этажа вместе с группой других женщин, которые либо были беременны, либо изо всех сил старались к этому прийти. Выслушивая откровения соседки по дивану о её последнем выкидыше, я зевала и мысленно проклинала себя за то, что оставила телефон в машине. Это отделение интересовало меня меньше, чем любое другое во всей больнице – не видела смысла здесь появляться, учитывая, что репродуктивная система представлена в моём организме исключительно номинально. Можно было вернуться сюда через неделю и попросить другого врача, но за несколько дней неизвестности я бы себя извела.
Миллер появилась к вечеру, и, хотя я готовилась ещё минимум час просидеть за дверью, она тут же выделила меня взглядом из толпы ожидающих.
- Пойдёмте, - сказала она и зазвенела ключом.
Я прошла в кабинет за ней под змеиные взгляды других девушек, и собралась было сесть напротив её стола, но та кивнула в сторону аппарата УЗИ.
- Нет-нет, сюда, - сказала Миллер, похлопав рукой по кушетке. – Переоденьтесь за ширмой.
- Но я уже прошла обследование, - осторожно возразила я. – Мне не нужно УЗИ. У меня танафазия.
Ну вот, опять.
- Напомните, вы здесь доктор? – спросила она. – Или по какой причине вы решили, что можете корректировать ход обследования?
Я вздохнула и побрела за ширму. Монитор был расположен так, что мне с кушетки ничего не было видно. И хотя изображение вряд ли могло быть для меня информативно, я всё равно пыталась изогнуться так, чтобы увидеть хоть что-нибудь, пока Миллер не положила ладонь мне на грудную клетку.
- Если будете вертеться, я ничего не увижу.
До момента, когда мне позволено было встать, она не сказала больше ни слова.
Когда я вернулась к ней из-за ширмы, Миллер, не поднимая глаз, изучала переданные ей заключения и результаты анализов. Я села на краешек стула напротив, и, опасаясь задавать ей вопросы, принялась ждать.
Мне казалось, я была готова услышать от неё что угодно, включая то, о чём прежде и думать боялась. Что моё тело слишком адаптировалось к ревасину, и нужно начинать более агрессивное лечение. Что болезнь изменила течение, и проверенного лечения для него не существует вообще. Что мои органы начнут отказывать уже сейчас, а не к сорока-пятидесяти годам, и моя кандидатура не продвигается вверх по донорскому списку. Что я умру вот прямо сейчас, когда выйду за эту дверь, и у меня даже нет времени позвонить Дэвиду, чтобы попрощаться. Я была готова к любому из этих вариантов, но она не озвучивала ни один из них. Она по-садистски молча сидела передо мной и скользила взглядом по моей истории болезни.
В момент, когда я хотела было напомнить о своём присутствии тактичным покашливанием, она вдруг подняла на меня глаза.
- У кого вы наблюдались? – спросила она, захлопнув тетрадь обеими руками сразу.
- У Деборы Прим из Торвилльской Клиники Святых Сестёр, - отрапортовала я. – Но она просто ставила мне капельницы с ревасином. Курс лечения мне назначала Мари Лайз из СНЦ.
Миллер поджала губы. Я знала, что это означает.
- Сотрудники СНЦ не имеют права назначать вам лечение, потому что у них нет для этого достаточных полномочий, - сказала она. – Вы же понимаете, что это ненастоящие врачи?
Я вздохнула.
- Мой отец подписал согласие на экспериментальное лечение, и оно очень мне помогло.
- Не сомневаюсь, - хмыкнула та. – Несложно вылечить от танафазии человека, у которого никогда её не было. Может у них и постановка диагноза была экспериментальная, но тот факт, что их эксперименты не свели вас в могилу, можете считать чудом.
Я попыталась было что-то сказать, но не успевшая родиться фраза утонула у меня в горле. Перед глазами всё начало плыть.
- У меня была танафазия, - сказала я. – То есть, и сейчас есть. Она ведь не лечится.
Миллер подарила мне новый давай-расскажи-мне-как-я-должна-делать-свою-работу взгляд.
- Ваш рот говорит одно, а результаты ваших анализов – другое, - сказала она. – Я редко вижу настолько здоровых людей, как вы, но тут даже плохой студент не найдёт танафазию. Единственное отклонение, которое я вижу – это беременность. С чем я вас и поздравляю. Можете отправить в СНЦ копию заключения УЗИ.
Я мотнула головой и рефлекторно отодвинула заключение, которое она положила прямо перед моим носом.
- Это, наверное, ошибка, - сказала я. – Может, вы перепутали бумаги? У меня есть танафазия. Мои результаты, наверное, остались в регистратуре.
- Восьминедельный эмбрион тоже остался в регистратуре? – спросила она. – Или в этом кресле я сейчас чью-то другую матку наблюдала?
Я снова мотнула головой. Сердце заколотилось, и я невольно скользнула к нему рукой, чтобы заглушить звук.
- Если я беременна, мне нужно сделать аборт, - сказала я. - Это же опасно.
- Это вам тоже в СНЦ сказали? – фыркнула Миллер. – Беременность при танафазии обычно не наступает, а если и наступает, то заканчивается выкидышем или замиранием плода на пятой-шестой неделе максимум. В то время как ваш развивается нормально. Поэтому не вижу повода для крайних мер. Можете обрадовать супруга.
Я скользнула взглядом по кольцу, на котором застыл и взгляд Миллер тоже, и нервно хихикнула от мысли, что было бы, позвони я Дэвиду и сообщи о своей беременности прямо сейчас. Повисла пауза, потому как я не знала, что ещё могу сказать, а она, похоже, ждала, пока я изображу радость на лице.
- Видимо, вам нужно это переварить, - сказала, наконец, она, и принялась складывать документы в папку. – Запишитесь ко мне на следующей неделе, поставлю вас на учёт.
Я кивнула и вышла из кабинета на ватных ногах.
- К ней можно? – спросила меня следующая в очереди девушка, и я, сделав неопределённый жест рукой, принялась спускаться по лестнице. Перед глазами всё ещё было мутно, но я видела перед собой аптечный пункт на первом этаже, и шла на него, как на маяк.
- Мне нужны тесты на беременность, - сказала я, едва переступив порог. – Все, что у вас есть.
****
Когда мне было семнадцать, ко мне в баре подошёл человек. Он представился Вальтером Грау и сказал, что поможет мне обрести дар предсказания в обмен на первого мальчика, что у меня родится. Я сказала ему, что бесплодна, но почему-то согласилась.
С тех пор я могла видеть будущее так же ясно, как и настоящее, но о своей части сделки не задумалась ни разу. Пока не взяла в руки последний – восьмой – тест на беременность, что купила в аптеке час назад. Мысль о том, что все они чудом оказались ложноположительными, умерла ещё на третьем, и теперь я делала их исключительно из компульсивного желания завершить гештальт.
Шаги Дэвида я услышала ещё с прихожей, но почему-то не сдвинулась с места, пока он не зашёл в ванную. Стоило убрать здесь всё, прежде чем он зайдёт. Да, стоило убрать.
- Это что? – спросил он, кивнув на тесты.
Я не ответила. Выждала три секунды, пока он сам не поймёт, что. Я по взгляду поняла, в какой именно момент это случилось.
- Дэвид, - я сглотнула, - мне нужно что-то тебе сказать.
Дэвид кивнул. Я сжала руку кулак, чтобы не видеть, как дрожат пальцы.
1. Начну с кнута - появился повод пособирать эликсиры со всей семьи.
2. Кассандра. Ещё один балл за все навыки, который я вернула, и новая работа, которую она нашла после завершения эстрады - я решила, что эта в её сюжетную карьеру вполне впишется. Была вершина, но нас понизили.
3. Минус балл за налоговика. Делать скрин не стала - понадеялась, что вы поверите мне на слово.
4. Новый бизнес Кассандры. Выполняем Жертвы капитализма, но медленно и печально - пока что жалкий первый уровень.
На самом деле, я строила салон на самом маленьком участке, потому что была у меня мысль сделать максимально аскетичный бизнес, как у Терри де Лоран в университете. Но увлеклась декорированием, поэтому идея провалилась.
5. Дэвид. Выучила с Кассандрой в университете, а потом цинично использовала как бесплатного раба в Пиковой Даме. Часть данных не заскринилась, но тут есть прошлая работа Дэвида (бизнес), и новая (армия). Плюс развитое тело на алтарь ограничения Международная суматоха.
А ещё они с Кассандрой в техничке всё ещё живут во грехе, потому что мне нравится помолвочное кольцо.
6. Путешествия. Многострадальная поездка Кассандры и Дэвида в Такемицу (точнее, сначала только Дэвида - потому что я забыла нажать на кнопку, чтобы взять её с собой), потом постуниверситетское путешествие в Три Озера, которое Кассандра упоминает в самом начале. Всё это не ради любования красой природы, а потому что Дэвиду выпала мечта из 3to2 собрать чемоданчик воспоминаний. Покажу, когда соберу полностью.
Выгоды после Такемицу не заскринились, но они были такие же как тут и особенно не пригодились.
Сюжетный факт: Кассандра, наивная домашняя девочка, очень любит экскурсии, а Дэвид, опытный путешественник, ненавидит. На этом скрине наглядно видно, почему.
7. Ещё у меня есть Стефан и Даниель, но я их покажу в следующий раз.