Полгода назад, когда я только познакомилась с Крисом, он напомнил мне медлительную Гусеницу из «Алисы в Стране Чудес». Казалось, вся его энергия уходила на то, чтобы не засыпать на ходу и подавлять зевоту, а для того, чтобы разговаривать с нормальной скоростью, её уже не хватало. Но уже через неделю мнение о нём сменилось на противоположное. Более деятельного человека, за исключением, разве что, Софии, мне пока встречалось.
Ким чувствовала себя продуктивнее, когда работала одна, но, при этом, если теряла запал, сжимала зубы и заканчивала начатое через не могу, а понятия «не хочу» для неё не существовало в принципе. По крайней мере, я ни разу не слышала, чтобы она бросала какое-нибудь занятие на полдороги, потому что устала или передумала. Крис с Софией же служили живым подтверждением пословицы: «Хочешь идти быстро – иди один, хочешь идти далеко – идите вместе». В основу их динамического дуэта легла одна на двоих жажда деятельности, и с тех пор, как оперативным путем они выяснили, что способны черпать энергию друг от друга, встретить их вдвоём удавалось значительно чаще, чем по отдельности.
Поэтому, когда я подняла голову и обнаружила Криса возле своего стола в одиночестве, взгляд машинально скользнул ему за спину. Сознание нарисовало образ Софии быстрее, чем это удалось осознать, и когда найти её в толпе спешащих на первые пары людей не удалось, я ощутила легкое разочарование. Не потому что так уж хотела видеть Софию в это время дня, а из-за несоответствия воображения окружающей действительности. Крис без слов опустился на соседний стул, и я вытащила ближний к нему беспроводной наушник из уха. Без музыки голову тут же заполнили обычные утренние звуки: гул голосов, звон посуды, шипение кофейного аппарата – ничего необычного, но и ничего приятного тоже.
- Ты что, заболела? – Напрямую спросил Крис, когда убедился, что я его слышу. - Знаешь, сколько сейчас времени?
Обычно верхние веки закрывали его глаза почти наполовину, и это всегда придавало ему не то сонный, не то накуренный вид. Самому Крису это никак не мешало, а окружающие удовлетворялись объяснениями разной степени саркастичности, в зависимости от его настроения. Мне больше всего нравилось, когда он на полном серьезе отвечал, что страдает нарколепсией и соболезнования принимал с таким видом, словно жить ему оставалось пару месяцев. Сегодня я впервые видела глаза Криса не просто открытыми, а распахнутыми, и не знала, что чувствовать по этому поводу.
- У меня через десять минут репетиция с Нилом О’Брайаном, а сразу после занятие у Брайт, - бодро доложила я, а он подозрительно покосился в сторону моей чашки.
Ничего, кроме кофе с молоком, там не оказалось, и недоверие на его лице сменилось недоумением. Мне и самой не особо верилось, что я была способна проснуться к первой паре. Еще больше не верилось, что это оказалось не одноразовой акцией, а продолжалось вот уже пару недель. Если так пойдет и дальше, можно будет дописать «способна к долгосрочным обязательствам» в резюме. Крис бросил взгляд на наушник на столе и прислушался, а когда понял, что – вернее, кого – я слушала, вдруг заулыбался.
- «У меня нет мании величия, великие люди ею не страдают». Отражение в зеркале тоже целуешь, или это пройденный этап?
Мнение я конечно разделяла. Людей, что неиронично наслаждаются звуком собственного голоса в наушниках, чисто теоретически я представить могла. Чего представить не могла - так это того, что я к этим людям так же неиронично примкну, потому что такое времяпровождение в моём личном топе-3 занятий «вроде ничего такого, но гордиться особо нечем» стояло между мастурбацией и загрузкой на аватар старой фотографии для новых лайков.
Дьявол скрывался в деталях. Аудиозаписи каждого занятия Брайт скидывала мне на почту одним большим архивом - для домашней работы. Ничем не облагороженное звучание было велено слушать и анализировать до тех пор, пока либо не прозрею, либо не отвалятся уши. Я так до конца бы и не поняла, чего именно она хотела от меня этим заданием, если бы на помощь вдруг не пришла не имеющая никакого отношения к музыке София.
- Писатели тоже выполняют такое упражнение, - пока я вслух сомневалась, стоит ли выполнять задание, как поняла изначально (никак), или всё же переспросить, отозвалась она, оторвавшись от книги. – Перечитывают свои тексты и смотрят, какие стилистические приёмы встречаются чаще других, какая тенденция в построении предложений, насколько обширный словарный запас, и если да, соответствует ли он теме и общему стилю повествования. Наверное, что-то такое она имела в виду.
Не сказать, что от предположения Софии я пришла в восторг – то, о чем она говорила, звучало очень сложно, но выбирать не приходилось. Точных указаний Брайт выдать не соизволила, велела только оценивать себя объективно. «Будь с собой строгой, как я», - говорила она, - «ничего не получится, если будешь себя жалеть». И я не жалела. Все время вспоминала тот разговор с Джиджи, пока мы с Грейс были в Атланте, и не чувствовала ни желания, ни какого-то морального права вернуться в круговую поруку паники из-за безделья и безделья из-за паники. Тем более что блокнот, который я взяла с собой для проформы, постепенно заполнялся записями.
Крис больше не предпринимал попыток заговорить, и на некоторое время я даже забыла о его присутствии, пока в какой-то момент не подняла голову и не обнаружила, что он, будто украдкой, смотрит мне за плечо. Дверь кофейни открылась у меня за спиной – оттуда потянуло прохладой. Зазвенел колокольчик, а когда раздались голоса, Крис так сильно помрачнел лицом, что желание обернуться пришлось подавить усилием воли.
- Что там? – все-таки не удержалась от вопроса я, когда он отвел взгляд в сторону, словно его вдруг жутко заинтересовала композиция из деревяшек посередине кофейни.
Мимо нашего стола прошел какой-то парень – я не узнала его со спины, но судя по тому, как подчеркнуто уставился в одну точку Крис, взглядом на входе в кофейню он встретился именно с ним.
- Джонатан, ты куда?! – раздался за спиной знакомый голос, и я всё-таки не выдержала и обернулась, как и большая часть посетителей кофейни в это время суток.
Одной реплики Эйнджел Смит, сказанной с требовательным нажимом, оказалось достаточно, чтобы развеять сонную атмосферу вокруг, и тогда я вспомнила. Джонатаном звали её парня – того самого, на кого Крис успел положить глаз.
- Кофе возьму, - отозвался он, не останавливаясь, и Эйнджел сразу же потеряла к нему интерес.
Я улыбнулась, подперев щеку кулаком. Со стороны было особенно заметно, что информация о перемещении жертвы Эйнджел не нужна, а спросила она просто для порядка. Но Джонатан, видимо, так к этому привык, что отчитывался на автомате. Я уже собиралась поделиться наблюдениями с Крисом, но от одного взгляда на него, улыбка померкла.
Суицидальные настроения были частью его имиджа, и никто из тех, кто с ним общался регулярно, не принимал перманентное желание сдохнуть всерьез. Но настолько мрачным я видела его впервые.
- Что случилось? – спросила я, провожая спину Джонатана взглядом.
Крис неопределенно дернул плечом в ответ. Это можно было истолковать двояко, и я вытащила оба наушника из ушей, приготовившись слушать – но рассказывать он не спешил. Молча гипнотизировал кофе у меня в кружке и кусал уголок губ. Было похоже, что он собирается с духом или выбирает формулировку, и когда я уже решила, что разговаривать на эту тему Крис не станет, он заговорил.
- Он написал мне после вечеринки, - нехотя произнес он и отпил чая из моей кружки. – Переписывались несколько дней, потом встретились в баре. Он очень… я вообще не таким его себе представлял. Думал, просто красивый придурок, много там ума у этих футболистов, а он нормальным оказался. Думал, с ним всё будет по-другому.
Джонатан рассмеялся над шуткой бариста, я машинально посмотрела в его сторону, но взгляд Криса так и оказался прикован к кружке. Он покачивал её так, словно кофе был коньяком, а он его «согревал», прежде чем выпить. Ему не нужно было продолжать, я и так понимала, что по-другому с Джонатаном не было. Было - как всегда у Криса. Парни соглашались проводить с ним время, но только при условии, что их отношения будут держать в секрете от девушек, друзей и всего остального окружения.
- Он сказал, что не может резко взять и порвать с Эйнджел. Они вместе со школы, и она, - усмешка Криса вышла особенно мрачной, - «не давала ему повода так поступать с собой».
- Охренеть, - только и смогла произнести я. - Ну, ты знаешь, люди же адаптируются к насилию… Может ему и нормально, что она его разве что вместо подставки для ног не использует?
Я думала, он улыбнется - хотя бы краем губ, как улыбается всегда, замечая, как кто-нибудь поскальзывается или впечатывается лицом в начищенные до прозрачности разъезжающиеся двери, но он не улыбнулся. Вместо этого допил мой кофе одним глотком.
- Он же предложил мне встречаться, знаешь? Ну как предложил… сказал, что хочет быть со мной.
- А ты что?
- А я… - Крис вздохнул, - спросил, что по этому поводу думает Эйнджел.
Ну и судя по тому, что Эйнджел до сих пор никому не откусила голову, по этому поводу она не думала ничего. Хотя мой моральный компас и не всегда указывал строго на север, избирательная мораль Джонатана вызывала много вопросов.
- Порвать с ней ему совесть не позволяет, а встречаться с кем-то за её спиной – все нормально, ничего страшного?
- Это не важно, - произнес Крис и, взглянув на часы, принялся собираться. – Я сказал, что не могу так, ну и… больше мы с ним не общаемся.
Крис не мог видеть, что Джонатан смотрел ему в спину секунду три, прежде чем направиться в сторону Эйнджел с двумя стаканам кофе – а я видела. Поэтому прежде чем он успел отреагировать, подалась вперед и под протестующее мычание напала на него с объятиями.
- Ну хва-атит! – простонал он, пытаясь высвободиться, но я специально обняла его поверх рук, и это было не так-то просто. – Не вздумай меня жалеть, иначе я больше ничего не буду тебе рассказывать!
- И не собиралась, - отозвалась я, с силой прижимаясь щекой к его щеке.
- Тогда отстань, – снова потребовал Крис, и руки всё-таки пришлось разжать. – На репетицию опоздаешь.
Посетители кофейни после окрика Эйнджел неизбежно впадали обратно в анабиоз, и никто не обращал на нас внимания. На выходе из кофейни Крис пропустил меня вперед, и в промозглое утро я вылетела первой. До репетиции с Нилом О’Брайаном действительно оставались считанные минуты, но моё внимание привлекла пёстрая стайка юбок, сбившихся вокруг Эйнджел не то живыми щитами, не то утятами возле мамы-утки. Она кого-то отчитывала, яростно комкая новый выпуск «Академического вестника».
Долгих раздумий не потребовалось. Нил О’Брайан не повернут на пунктуальности, чтобы злиться на минутное опоздание, а разборку послушать хотелось. Стараясь не привлекать к себе внимания, я вытащила из кармана телефон и сделала несколько шагов в сторону юбок. Взгляд скользил по уже прочитанному сообщению Грейс, сама же я полностью обратилась в слух.
- Но Эйнджел, - негромким и как будто извиняющимся тоном обратилась к ней девушка с рыжим пучком на затылке, - почему ты просто не можешь сказать, что это всё враньё? И потребовать написать опровержение.
Я не видела лица Эйнджел в тот момент, потому что она стояла полубоком, но заметила, как напряглись её пальцы на скомканной газете.
- Потому что это НЕ враньё, Уиздом! Ты что, совсем тупая?! Человек со стороны не мог слово в слово знать, о чем мы говорим в узком кругу! Это явно был кто-то изнутри, и от этого еще более противно!
Я помнила, с каким остервенением София заканчивала последний выпуск «Академического вестника», и как горели её глаза, когда дописывала слово редактора. Обычно София не была против моего пребывания в редакции, но в тот раз попросила уйти, чтобы ни на что не отвлекаться. Удивительным образом, за считанные месяцы ей удалось поднять практически нулевой интерес к «Вестнику» до того, что каждое утро вторника люди выстраивались перед редакцией в очередь, и первым делом открывали именно редакторскую колонку – или, как её называли теперь – «колонку разоблачения Светлого пути».
- Я всё равно не понимаю, почему нельзя просто сказать, что это неправда… - вздохнула Уиздом.
Тогда Эйнджел отбросила смятую газету в сторону, и я решила, что Уиздом сейчас получит по своему рыжему пучку.
- Потому что, - с нажимом произнесла она намного тише, чем я рассчитывала, - эта редакторша, в отличие от тебя – не полная идиотка. И если она каким-то образом сумела добыть информацию из первых рук, она точно так же сумеет доказать, почему мы уходим в отрицание. А теперь, будь так добра, Уиздом, закрой рот и перестань задавать мне вопросы.
Тогда я услышала голос, который не слышала уже давно.
- Мне кажется, Уиздом имеет в виду другое…
Юбки немного расступились, и прямо перед Эйнджел оказалась Сара. Та самая Сара, которая в стрессовой ситуации даже имени своего не могла произнести без запинки, теперь стояла напротив взбешенной Эйнджел. На бледных щеках не было и тени обычного румянца, а руки она сцепила перед собой – чтобы не дрожали. И, тем не менее, она стояла, пока остальные старательно сливались с обстановкой.
- Мне кажется… тут стоит сделать акцент на том, что твои слова вырывают из контекста и переворачивают, - продолжила Сара, когда Эйнджел недвусмысленно взмахнула рукой, призывая закончить мысль. – София бы не стала делать этого намеренно, это ведь неэтично. Значит, человек, который с ней разговаривал, просто не так тебя понял, Эйнджел.
Мне было жутко интересно, что именно она ответит, но в этот момент юбки по ее правую и левую руку наконец-то обнаружили мое присутствие и зашептали в оба её уха одновременно. Эйнджел круто обернулась, и я сразу же поднесла телефон к уху, имитируя входящий звонок. Для достоверности закрыла свободное ухо рукой и нахмурилась.
- Алло? Я тебя не слышу, ты что, из бункера звонишь? – громко переспросила я не существующего собеседника, но на лице Эйнджел не дрогнул ни один мускул.
Она продолжала сверлить меня тяжелым взглядом, и в итоге мне пришлось отвернуться и всё-таки отправиться на репетицию. Я знала, что она продолжает смотреть на меня, чувствовала это спиной, и подавляла инстинктивное желание обернуться через плечо.
Внезапный порыв ветра отшвырнул выпуск «Академического вестника» к стене какого-то здания, а оттуда – уже мне под ноги. Совесть не позволила просто переступить, через что-то, во что София вложила столько сил и времени, и газету я подняла. В глаза тут же бросился заголовок статьи во весь разворот, прекрасно читаемый даже со скомканной страницы.
«ИМЯ(ОТ)РЕЧЕНИЕ: для чего неофиту движения «Светлый Путь» менять имя на самом деле»
София не мелочилась.
Если прежде их с Эйнджел противостояние еще можно было, хоть и с большой натяжкой, назвать перепалкой, то эта статья ознаменовала официальное объявление войны. Еще и умудрилась взять анонимное интервью у кого-то из её приближенных - неудивительно, что Эйнджел взбесилась.
Я не знала ни одного человека в этом университете – а я теперь, без преувеличения, знала очень многих – у кого хватило бы смелости и мозгов не просто открыто выступить против идей Эйнджел Смит, но и преуспеть в этом. Раньше Эйнджел могла себе позволить игнорировать существование Софии и руководствоваться принципом «собака лает – караван идет», но теперь, когда мнение Софии транслировалось на постоянно возрастающую аудиторию читателей «Вестника», каждый день радиомолчания мог стоить Эйнджел не только последователей, но и репутации в кампусе.
А это означало, что ответный удар от Эйнджел последует, и очень скоро. София, конечно будет готова – она говорила, что мечтает втянуть Эйнджел в открытый диалог – а всем остальным простым смертным требовалось срочно искать укрытие, пока их (нас) не задело взрывной волной.
***
За репетициями с Нилом и уроками у Брайт месяц пролетел настолько незаметно, что я оглянуться не успела, как украшения по случаю Дня Благодарения сменились два раза – сначала на рождественские, а потом на новогодние. Следить за праздниками, не говоря о том, чтобы отмечать их, элементарно не хватало времени. Я жила от репетиции к уроку, от урока к репетиции, оставшееся время проводила не в студии, так за фортепиано, не за фортепиано – так в кофейне, пока пыталась писать песни, и мысли мои не шли дальше расписания на следующий день.
Я не задумывалась, как изменится моя жизнь после первого экзамена у Брайт, но жить по армейскому распорядку оказалось значительно легче, чем всегда считала. Раньше от одной мысли следовать строгому расписанию делалось нехорошо, а по истечении третьей недели в таком режиме, я уже с трудом могла вспомнить, как жила без него раньше. Оставалось надеяться, что мой организм, привыкший к разгильдяйскому образу жизни за восемнадцать лет, не устроит бунт в самый неподходящий момент. С другой стороны, София любила повторять, что привычка к чему угодно формируется за двадцать один день, а потом справляться значительно легче. И хотя я не чувствовала желания сорваться в бестолковые тусовки с алкоголем, когда на кону стояла возможность обучения у Брайт, суеверный страх всё запороть не отступал даже во сне.
Единственной, с кем он слегка притуплялся, была Грейс. Не знаю как, но мне хватило ума не делиться опасениями, как мой жесткий график мог повлиять на наши отношения. Я боялась, что отношения сойдут на нет, едва успев начаться, из-за того, что у нас не будет друг на друга времени, и эта мысль вгоняла меня в отчаяние. Длилось отчаяние недолго – потому что ничего из того, что я успела себе мрачно нафантазировать, сбываться не спешило.
Мы не отдалялись.
Свободного времени было совсем немного, возможности проверять телефон – еще меньше, и пара свободных минут между делами для общения с Грейс, пока неслась с урока на репетицию или с репетиции на урок, теперь представляла для меня куда большую ценность, чем праздное шатание по всему кампусу в надежде встретить ее – как раньше. Мы не здоровались и не прощались, из-за этого с ней возникало ощущение непрекращающегося диалога. Я засыпала с телефоном в руках, а когда просыпалась, первым делом, отвечала на её сообщение с ночи.
Грейс смеялась, что у нас отношения по переписке, как у героев романа девятнадцатого века, и я смеялась тоже – от иронии происходящего. Грейс прилетела в Ля Тур из-за океана, я – с другого конца страны, мы жили в семи (пяти быстрым шагом) минутах ходьбы друг от друга, а виделись хорошо если раз в несколько дней на пару часов. Никогда еще выражение «так близко, но так далеко» не находило во мне столько отклика.
- Херня какая-то, - вздохнула я и уронила тетрадь, в которой последние полчаса пыталась записывать текст будущей песни, себе на лицо. – Как люди вообще пишут песни?
Грейс немного пошевелила коленями у меня под головой и тут же, без каких-либо слов, остановила прикосновением к плечу еще до того, как в мозг поступил сигнал с ее колен подняться. Это было так странно, очень похоже на телепатию, какой обычно обладали давно женатые пары, способные заканчивать друг за другом предложения. Я не знала, что так может быть с человеком, которого знаешь всего ничего, а встречаешься еще меньше.
Мне не нужно было ничего озвучивать Грейс, а Грейс – мне, и мы все равно друг друга понимали. Мало того – я настолько успела к этому ощущению привыкнуть, что с другими людьми неиронично удивлялась необходимости открывать рот и что-то им говорить.
Я смотрела, как едва заметно шевелятся губы Грейс, пока она читала мои стихотворные потуги, и боялась дышать. После почти что месяца разлуки ощущение, что стоит мне пошевелиться, как она растает в воздухе, вернулось, и избавиться от него пока не получалось.
- Может, стоит попробовать с другой стороны? – предположила она, отложив тетрадь куда-то в одеяла. – Сначала писать музыку, а уже на неё текст.
Я неопределенно повела плечами. С какой стороны подходить к написанию музыки я не представляла вообще. Всякий раз, когда удавалось оказаться в корпусе Веллингтон, я просто сидела за роялем, надеясь на озарение. Озарение не снисходило, и чтобы не терять времени, приходилось играть технические гаммы.
- Я думаю, ты ставишь себе нереалистичные цели, - снова заговорила Грейс, и я все-таки приподнялась, поравнявшись с ней, - Сдать экзамен Олимпии сложно и без дополнительной нагрузки. Во сколько он, кстати?
Она была права, конечно. Мне хотелось заниматься всем и сразу: и экзамен сдавать, и новые произведения разучивать, и параллельно всему сочинять песни – наверное потому что никогда прежде я не ощущала в себе настолько необъяснимое количество энергии и хотела выжать из неё максимум, прежде чем она подойдет к концу.
- Завтра в девять.
Как только Брайт объявила время проведения экзамена, я поставила по нескольку напоминаний и будильников сразу на все свои гаджеты и еще парочку на телефон Софии и айпад Криса – что исключило любую возможность забыть или проспать. Но от вопроса фантомно дернулась все равно. Взгляд Грейс упал на циферблат часов на противоположной стене
- Почитай мне что-нибудь своё, - попросила я. – Пойму, как это должно выглядеть.
Она задумчиво поджала губы и посмотрела в сторону. И когда я уже приготовилась услышать вежливый отказ, она вдруг снова посмотрела на меня и улыбнулась.
- Только не смейся. Я его в школе написала, на конкурс…
- На какой?
- «Праздничное настроение». Пообещай, что не будешь смеяться! - улыбка Грейс сделалась ещё шире, и я покачала головой, пальцем нарисовав на груди крест.
Обещаю, мол. Грейс кивнула, сделала глубокий вдох. Закрыла глаза.
- «Заткните телефон, долой часы,
пускай за кости не грызутся псы…
Понимание пришло после первого четверостишья, и чтобы не захихикать и не сбить её, мне пришлось закрыть рот ладонью. Сложно сказать, что двигало Грейс, когда на конкурс с праздничной тематикой она написала стихотворение о похоронах.
- Пусть самолет, кружа и голося,
"ОН УМЕР" впишет прямо в небеса…
Грейс толкнула меня коленом в бок, не переставая декламировать, и я безвольно завалилась на спину. Слушала, глядя в потолок, а когда она дошла до последнего четверостишья, остроумная шутка о несоответствии ее стихотворения тематике конкурса вылетела у меня из головы. Грейс повела плечами, как бы говоря – вот тебе стихотворение.
- Меня дисквалифицировали, а потом еще отчитали за то, что принесла никому не нужный трагизм в веселый конкурс…
Головой я мотнула не из-за того, что я ее несправедливо наказали, хотя в любое другое время обязательно бы отреагировала горячим несогласием. Когда Брайт упомянула, что Грейс «раньше писала стихи», я отчего-то решила, что речь о детском увлечении, а в действительности мы как будто говорили на разных языках.
Я придвинулась еще ближе, чтобы мы соприкасались коленями, одним движением повалила её на спину и приподнялась на руках.
- У меня из-за тебя музыка играет в голове.
- Это же хорошо? – после небольшой паузы спросила Грейс, и я улыбнулась, обратив внимание, что она как-то иначе задышала.
Она вообще интересно реагировала прикосновения. Месяц назад я почти заподозрила ее в нелюбви к тактильности («классно, Крис номер два»), пока не перестала долбиться в глаза и обратила внимание, что после секундного напряжения от касания тело Грейс всегда расслаблялось. Над поражающей воображение шуткой-самосмейкой о «прохождении авторизации» я хихикала еще недели полторы точно.
- Как посмотреть, - ответ пришелся ей в губы, взволнованное дыхание казалось теперь почти осязаемым.
Я перенесла вес на локоть, и свободной рукой откинула слегка разметавшиеся пряди от лица. Волосы лежали художественно, хоть портрет пиши, но желание дотронуться оказалось сильнее.
- Почему? – шепотом спросила Грейс, а я в реальном времени наблюдала, как расширяются ее зрачки, пока моя рука скользила вниз по ее животу, к подолу юбки.
Целый месяц наши отношения, пусть и с натяжкой, можно было назвать платоническими. Крис от наших гуляний за ручку вздыхал, закатывал глаза и советовал обучающую литературу, раз потрахаться внезапно оказалось такой проблемой. Я отмахивалась от него, ничего не объясняя, хотя объяснить, конечно, хотелось, особенно поначалу.
Не было никакой проблемы. Я хотела Грейс с того момента, как впервые поговорила с ней на вечеринке в бассейне, важнее было другое. Мне хотелось, чтобы она не то что не дергалась от моих прикосновений, а сама их искала. Не вздрагивала и напрягалась, а волновалась – вот как сейчас. Я заметила, что её реакция на физический контакт изменилась драматически около недели назад, но даже тогда не стала на неё бросаться. Неизвестно откуда взявшемуся чувству драматургии претило заниматься сексом в спешке, между домашним заданием и вечерним повторением гамм на рояле в корпусе Веллингтон.
- К утру всё забуду, - полушепотом ответила я, кончиками пальцев оглаживая край её нижнего белья, и улыбнулась, когда Грейс нетерпеливо сжала руку бедрами. – Постараюсь, по крайней мере.
Но я ошиблась - музыка в голове играла всю ночь.
***
Год назад я бы обязательно проспала. Проснулась бы на другом конце города с диким похмельем за полчаса до конца экзамена и, превозмогая вертолеты перед глазами, пыталась бы понять, как именно добраться получится быстрее всего. Попутно бы размышляла, почему я такой ужасный человек и почему мне настолько не везет.
Утром перед экзаменом у Брайт я проснулась за пять минут до будильника, и вместо того, чтобы завалиться эти пять минут досыпать, выползла из постели Грейс и принялась отключать все остальные свои будильники, чтобы не разбудить её на два часа раньше положенного. Удивительно, сколько всего может измениться меньше чем за год.
Когда я вышла из университетской костюмерной со своим платьем для номера, Нил О’Брайан уже ждал снаружи – как обычно, с закрытыми глазами и прислонившись спиной к кирпичной стене. Агрессивный панк-рок из его огромных наушников гремел с расстояния трех метров, но я уже знала, что, несмотря на музыку, от которой можно запросто оглохнуть, он меня слышал. Я сделала пару шагов вперед, сокращая расстояние между нами с трех метров до двух – тогда он стянул наушники на шею и мы молча отправились к музыкальному залу номер один. Там же Брайт проводила прослушивание полгода назад.
- Ты выбрала произведение? – не оборачиваясь, спросил Нил.
Отчего-то возникло ощущение, что услышал он меня намного раньше, чем я показалась из-за кулис. Он так и сидел, опустив голову - будто бы изучая свои пальцы на клавишах фортепиано, пока я рылась в сумке в поисках телефона. Телефон, как назло, постоянно выскальзывал из пальцев, но Нил и не думал меня торопить. Когда он выпал из рук третий раз, я закатила глаза, опустилась на сцену и вытряхнула на неё всё содержимое свой сумки. Разблокированный телефон издевательски упал прямо на колени, и я уже без промедления нашла в сохраненных файлах нужное произведение и нажала кнопку воспроизведения.
Музыкальный зал наполнили узнаваемые первые аккорды, и только тогда Нил О’Брайан поднял голову.
Подсознательно я ожидала от него того же паттерна поведения, что и от Брайт. Думала, он сразу как-нибудь прокомментирует мой выбор, но он молчал на протяжении всего произведения.
А когда последние ноты стихли совсем, обернулся и просто мне кивнул.
- Не мельтеши, - произнес Нил, не отрываясь от книги, и я резко остановилась посреди коридора, по которому от волнения наматывала то ли третий, то ли четвертый круг.
Длинный подол платья по инерции мотнуло в сторону. Первую неделю репетиций мы не разговаривали вообще. Обычно болтать за двоих, а то и за троих не составляло никакого труда, но Нил даже не смотрел в мою сторону – не просто не поддерживал светский разговор ни о чем, а делал максимум для того, чтобы разговаривать с ним было неудобно. Но, как ни странно, стоило мне закрыть рот, как он начал периодически говорить сам.
Поначалу это были отдельные реплики, на которые я просто кивала, а понаблюдав за ним вблизи немного дольше, обнаружила несколько интересных моментов. Если не подходить к нему ближе, чем на два метра, не повышать голос и не доставать его болтовней, то он мог даже отвечать на вопросы. Даже развернуто.
- Почему этот кусок такой сложный… - пробормотала я себе под нос, ощупывая саднящее горло.
Голосовые связки пульсировали от напряжения, и продолжать пока было бессмысленно. К счастью, с первых занятий у Брайт я взяла в привычку брать с собой термос с чаем – как раз для таких ситуаций.
- Потому что ты его таким делаешь.
Я как раз делала глоток и чуть не пролила чай на себя, потому это был первый раз, когда Нил полноценно ответил на мою реплику своим ртом, а не кивнул или пожал плечами, как обычно. Должно быть, я выглядела настолько обескураженно, что он даже соизволил объяснить.
- Избегай головного голоса после грудного. Это получается, только если много контроля, иначе так и будешь срываться на фальцет.
В отличие от прослушивания, которое было открыто для зрителей, экзамен Брайт проводила за закрытыми дверями. Сначала я ужасно сокрушалась, что Грейс не сможет прийти – хотя ей Брайт, может и разрешила бы присутствовать – но теперь, когда до начала оставались считанные минуты, думала, что может оно и к лучшему.
Будь здесь Грейс, Крис или даже София, я бы обязательно рассказала в красках, как у меня трясутся руки и как темнеет в глазах, чтобы услышать что-нибудь ободряющее, либо ироничное, либо призыв взять себя в руки и прекратить ныть – в зависимости от говорившего. Реши же я, с какого-то перепугу, поделиться переживаниями с Нилом, он бы, вероятно, даже глаз от книги не поднял. А от мысли, как именно он бы посмотрел, если бы всё-таки посмотрел, я нервно хихикнула. Он тут же бросил на меня неодобрительный взгляд, как бы говоря «только истерики твоей здесь не хватало», и молча перелистнул страницу.
- Что читаешь?
Все книги, с которыми он приходил на репетиции, да и вообще, с которыми я его видела, были на итальянском языке. При том, что на втором курсе, где он учился, итальянский не преподавали. Мне было жутко интересно, какие обстоятельства могли побудить человека начать изучать иностранный язык, на котором в Америке говорили разве что преподаватели университетов и кучка отдельных эстетов. А потом Брайт как-то упомянула, что он учится на той же программе, на которой когда-то училась она, и всё встало на свои места. Нил хотел не просто исполнять оперу, а понимать, о чем поёт.
Он развернул книгу обложкой ко мне, и я вытянула шею, пытаясь разобрать название. Оно, довольно предсказуемо, ничего не сказало (потому что было на итальянском), но я почему-то всё равно его запомнила.
‘Purgatorio’.
Какое странное слово.
Ореол загадочности вокруг Нила не давал мне покоя с тех пор, как только увидела его на улице. После безупречного исполнения «Кампанеллы» без какой-либо подготовки на моем прослушивании интерес возрос в геометрической прогрессии, и теперь я не могла дождаться, когда услышу, как он поёт.
Это произошло на третий день репетиции, потому что первые два он просто слушал меня – молча, внимательно и, казалось, будто бы даже не моргая. Я ждала, что он что-нибудь скажет («Зачем ты выбрала такое сложное произведение?») или, в конце концов, откажется выступать, но он молчал. А потом подошел к роялю и кивком головы подозвал меня ближе. Тремя пальцами наиграл отрывок, который я пела последним, и я услышала, что пою немного выше, чем нужно. Пальцы сместились левее, со второй октавы на первую, и когда я попробовала спеть в ре-бемоль, картинка в голове, наконец, сложилась.
Вот как оно должно звучать.
Обычно Нил пропускал свои партии, позволяя вместо этого тренироваться мне, но в этот раз все вышло иначе. Он запел, и земля едва не ушла у меня из-под ног. Я никогда не считала себя сентиментальным человеком, но от звука его голоса – сильного и кристально чистого, просто идеального, в горле стал ком, а в глазах защипало. Я поняла, что имела в виду Брайт, когда сравнивала его с «прикосновением Бога», потому что если Бог и существовал, то голос свой он однозначно подарил неизвестному синдромнику из дергийской провинции.
На стук каблуков Брайт я обернулась раньше, чем чисто физически могла увидеть ее в коридоре, просто потому что не узнать ее шаг было невозможно.
Следом за ней семенили ученики, большинство из которых было в обычной одежде, но удивило меня не это. Только к концу семестра я задумалась, что в преподавании Брайт предпочитала индивидуальный подход. Кроме полного отсутствия лекций - даже представить её за преподавательской трибуной с презентацией на проекторе за спиной не получалось - занятия были построены таким образом, что ее ученики между собой практически не пересекались, и сейчас, глядя на лица товарищей по несчастью, я понимала, что не знаю имени ни одного из них.
Брайт исчезла за дверью зала, но никто не отважился зайти первым. Мы бы, наверное, так и остались неловко улыбаться друг другу, если бы она не выглянула в коридор через минуту.
- Приглашения ждёте?
Взгляд скользнул по коридору слева направо, словно она пересчитывала присутствующих, остановился у меня за спиной, там, где стоял Нил. Пару секунд спустя он прошел мимо меня и, обогнув Брайт, шагнул в темную аудиторию первым.
- Страшно, наверное, с ним выступать? – шепнула мне стоявшая поблизости девочка. – Ему ведь не нужно ничего сдавать, что хочет может делать.
Я ничего не ответила. Страшно было – но не по той причине, что предположила незнакомая однокурсница с начесом а-ля Эми Уайнхаус. У меня не хватало самомнения даже на минуту предположить, что Нил способен хоть каким-то образом испортить наш дуэт. Наоборот, я опасалась, что это мне не хватит способностей выступить хотя бы терпимо на его фоне.
- Не могу, - раздраженно выдохнула я и отошла от рояля, за которым сидел Нил. – Перерыв.
Некоторые партии я тренировала без музыки, так оказалось легче контролировать тональность голоса и не уходить в другие октавы. Самые сложные моменты Нил аккомпанировал, это было сравнимо с тем древнегреческим мифом о лабиринте минотавра, который я недавно услышала от Грейс. Лабиринтом была песня, нитью Ариадны - Нил, а я - древнегреческим придурком, который прогулку в логово чудовища посчитал отличной идеей. Чем не приключение.
- Ты сама выбрала эту песню, - произнес Нил, и я обернулась у самого края сцены.
- У меня не получается этот переход, и я не знаю, что с ним делать!
Когда он поднялся из-за рояля и направился к своим вещам, я подумала, он собирается уйти, и немного притихла. Но уходить Нил не собирался – просто достал из рюкзака книгу и опустился с ней на край сцены. А на мой удивленный взгляд, не поднимая глаз, добавил:
- Скажи, как узнаешь.
Раздражение схлынуло в момент. Кто я вообще такая, чтобы капризно предъявлять претензии, когда одним своим присутствием на репетициях он делал мне огромное одолжение? Нил не сдвинулся с места ни когда я вернулась за рояль, ни когда продолжила репетировать проклятый отрывок уже самостоятельно раз за разом, без передышек и пауз.
Получилось, в итоге, не с восьмого и даже не с двадцать восьмого раза. Только когда от звука собственного голоса начало подташнивать, я, наконец, начала слышать то, что хотела.
- Флоренс, - позвала Брайт из темного зрительного зала, и я ощутила мощное чувство дежа вю.
Увидела, как Нил за кулисами надевает белую маску, последним штрихом завершая образ Призрака Оперы. На прослушивании я выступала последней, а в этот раз она, видимо, решила пойти в обратном порядке. Нил посмотрел на меня через мутное отражение в зеркале и взглядом указал в сторону сцены. Твой выход, мол.
Брайт выпрямилась в кресле, едва услышала первые аккорды, и я как можно скорее отвела взгляд в другую сторону. Соблазн следить за ее реакцией, вместо того, чтобы сконцентрироваться на произведении, был слишком велик, и я себе не доверяла.
«ре-бемоль ре-бемоль ре-бемоль ре-бемоль», - пронеслось в мыслях на бешеной скорости, перед глазами возник образ Кристин Даэ в белом платье, а потом я услышала свой голос сразу отовсюду.
Не удержалась и снова посмотрела на Брайт, но она сидела в той же позе, что и минуту назад, иногда покачивая головой в такт музыке. Зато когда ко мне присоединился голос Нила, и сидящие в зале десять человек ахнули как один, не оборачиваясь, махнула на них рукой – чтобы замолчали.
Ко второму куплету меня осенило, что я снова пела выше, чем нужно, и чтобы не светить раздосадованным выражением лица в зал, отвернулась в сторону кулис. К счастью, драматический момент песни этому сильно способствовал. Репетиции с Нилом принесли свои плоды – теперь я не пыталась в истерическом порыве моментально исправить ошибку, которую никто, вероятно, и не слышал. Диапазон его голоса позволял подстраиваться и маскировать любые неточности моего исполнения.
А когда мы зазвучали в унисон, по спине пробежали мурашки, потому что Брайт, ни с того ни с сего, рывком поднялась со своего кресла. Настолько эмоциональной реакции на чье угодно выступление видеть от нее пока не приходилось, и это могло означать как что-то очень хорошее, так и очень плохое в равной степени. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как неотвратимо она направляется в нашу сторону, и в тот самый момент очень четко поняла, что не смогу взять последнюю ноту нужной высоты. Это не был эмоциональный момент озарения, наоборот, я столько раз тренировала её, что была абсолютно уверена – сейчас не получится точно, без вариантов. И чтобы не испортить финал фальцетом, о котором однажды предупредил Нил, закончила не во второй октаве, а в более безопасной первой.
На пару секунд повисла тишина, но в ушах у меня шумело так, что шквал аплодисментов я услышала как будто с запозданием звука.
- Тихо! – бросила Брайт в зал, и аплодисменты стихли так же стихийно, как и появились.
Тогда я отважилась впервые за все выступление посмотреть ей в лицо, и от ее тяжелого взгляда меня обдало жаром. Она смотрела в упор, я не могла отвести глаз первая, но периферическим зрением заметила, как сжимались и разжимались её пальцы. Теперь я примерно представляла, как должна была чувствовать себя антилопа где-нибудь в саванне за секунду до того, как пантера свернет ей шею.
- Ты, - произнесла Брайт, и тут даже у слепого бы не возникло сомнений, что обращалась она именно ко мне, - надеюсь, когда-нибудь научишься исполнять произведения так же, как умеешь их выбирать.
Понять, ругает она меня или нет, не получилось, уточнять у неё что-то казалось максимально плохой идеей сейчас, поэтому на всякий случай я просто кивнула. А потом желтые глаза Брайт скользнули в сторону Нила.
- Теперь ты…
По нему в принципе мало что можно было сказать, но мне казалось, внезапная перспектива получить по шее его несколько удивила. Не так сильно, как меня, но всё-таки.
- Ты читал роман? Призрак Оперы был одержим Кристин, а ты весь номер не подходил к ней ближе, чем на два метра! Можно было дать хоть какую-то эмоцию? Хоть одну, хоть немного?
Нил ничего не отвечал, но его ответ ей как будто и не был нужен. Их очная ставка продолжалась какое-то время, пока Брайт без каких-либо слов не развернулась к нам спиной.
- Мы... наверное, пойдем? - после небольшой паузы спросила я, пока она неспешно теперь возвращалась к своему месту под настороженные взгляды притихших учеников.
- Идите.
Нила я настигла только у дальних кулис, бежать в кринолине было тяжело, я опасалась споткнуться или, что хуже – случайно порвать платье. Он не стал переодеваться, так и стоял во фраке девятнадцатого века и с рюкзаком через плечо, пока я пыталась отдышаться от бега и безрезультатно расшнуровать корсет.
- Я просто хотела сказать, мне жаль, что так вышло. Не могу даже представить, на что бы всё это было похоже, если бы дуэтом со мной пел кто-нибудь другой. А ты просто вытянул – и меня, и весь номер. Если честно, я вообще не поняла, из-за чего Брайт так разозлилась…
И тогда я впервые увидела то, чего увидеть никак не ожидала – ни сейчас, ни вообще в этой жизни. Уголок губ Нила слегка дёрнулся вверх, и на его лице, впервые с момента нашего знакомства, мелькнула усмешка. Настолько невесомая, что почти незаметная. Появилась и тут же исчезла.
- Она не разозлилась. Ей понравилось.
Это настолько не вязалось с той сценой разбора полётов после выступления, что я просто уставилась на него тупым взглядом. Не будь это Нил, я бы решила, что он меня сейчас разыгрывал.
- Она отчитала нас на весь зал…
Нил вздохнул так же, как вздыхал месяц назад – когда только выяснилось, что экзамен предстоит сдавать с ним в паре, и он пришел об этом сообщить.
- Первый раз с ней разговариваешь? Если бы ты не сдала, это было бы первым, о чем она сказала.
Этот момент от меня как-то ускользнул, и я зависла с приоткрытым ртом. А ведь правда, на прослушивании она ни разу не дослушивала выступление до конца, если оно ей не нравилось. Посчитав, по всей видимости, наш разговор завершенным, Нил отвернулся и молча направился к запасному выходу из музыкального зала.
***
Нил оказался прав.
На протяжении всего полета до Блоссомпорта я истерически обновляла страницу успеваемости, а когда – часа через полтора после дедлайна выставления всех оценок – в окошке напротив предмета «Академический вокал» возникли девяносто баллов из ста, чуть не упала в обморок. На всякий случай показала Грейс, и только когда она подтвердила, что тоже это видит, заверещала на весь самолет. Перепуганные стюардессы решили, что меня хватил удар.
Всю дорогу до дома я, не затыкалась, рассказывала Грейс, что мы будем, куда пойдем, кого встретим и с кем я её познакомлю. Даже физической усталости от двухчасового ожидания и четырехчасового рейса было меня не сломить. Я говорила и говорила и говорила, не обращая внимания на заплетающийся моментами язык. Оценка за экзамен Брайт подействовала лучше любого стимулятора.
- Приехали, - оповестил таксист, судя по виду, уставший от моей болтовни намного сильнее, чем должна была устать я.
- Давай я заплачу? – спросила Грейс, кивнув на счетчик, сумма на котором успела перевалить за двести симолеонов. – Ты билеты брала.
- Угомонись, - отмахнулась я, и пока она не успела достать деньги, подалась и приложила к счетчику телефон.
Почему-то мне казалось, что когда снова увижу дом, он будет выглядеть другим, не таким, как я его запомнила. Жизнь настолько изменилась за последние полгода, что когда дом оказался ровно таким же, каким был, когда я уезжала, это ощутилось почти противоестественно.
- Идем! – обратилась я к Грейс и покатила чемодан к ступенькам. – Сейчас познакомлю с бабушкой и дедушкой, вот они охренеют.
- Может не стоит так сразу… - озабоченно отозвалась она из-за плеча, – всё-таки, пожилые люди.
Но я не слушала. Входная дверь оказалась не запертой, но в этом не было ничего странного – обычно в это время дня приходила уборщица, и у неё был свой ключ.
- Бабушка! Дедушка! – позвала я, бросив сумки под ноги. – Я приехала-а!
Приглушенные голоса на кухне смолкли, и спустя пару секунд бабушка показалась в дверном проеме. Я взвизгнула и бросилась ей на шею – совсем как в детстве, и только тогда увидела у неё за спиной незнакомую женщину в строгом костюме. Женщина молча собирала бумаги в старомодный портфель, не обращая на меня никакого внимания.
- Флора, - улыбнулась бабушка и коснулась теплой ладонью моей щеки, но от этого успокаивающего в детстве жеста мне, против воли, сделалось неспокойно.
- А дедушка дома?
Бабушка судорожно выдохнула от вопроса, и я инстинктивно отошла на полшага назад. Сразу бросился в глаза её осунувшийся вид, а вокруг припухших глаз как будто добавилось глубоких морщин. Я напряглась.
- Флора…
- Где дедушка? Он в больнице? Что с ним?! Ну, не томи!
- Флора, он умер, - прошептала бабушка и отвернулась к барной стойке. – Позавчера.
Я хотела спросить что-то еще, но не могла выдавить из себя ни звука. Просто хватала ртом воздух, как задыхающаяся рыба и обязательно упала бы назад, если бы за спиной вдруг не оказалась Грейс, которая меня придержала.
Я медленно, очень медленно отодвинула от стола ближайший стул и так же медленно на него опустилась. Перед глазами все до сих пор шло кругами, но я медленно, как на шарнирах, повернула голову к бабушке и, не узнавая собственный голос, спросила:
- Как это произошло?
