Некоторые люди готовы стать жертвой не только по принуждению извне,
но и по внутреннему велению.
© «Кассандра», Криста Вольф
Disturbed - Sound of Silence
- Как думаешь, я ей нравлюсь?
++
Вопрос был адресован Дэвиду, но я всё равно ощутила себя не в своей тарелке. Папа не делился со мной подробностями своей личной жизни. Даже в те далёкие и редкие моменты, когда она у него была. Всё детство я прожила в счастливой уверенности, что папа любит маму, просто потому что он кривил лицо всякий раз, когда кто-то упоминал всуе её нового мужа. Потом Мег открыла мне глаза на их отношения с Мартой, нашим адвокатом – однако на семейные ужины он никогда её не приводил, поэтому мне не приходило в голову относиться к ней серьёзно. Тем более что потом она всё равно вышла замуж за другого, а я так и не узнала, был ли у него кто-то после неё. Тогда мне казалось, что нет.
- Даже не знаю, - покачал головой Дэвид. – Может, она просто всему отделению шлёт себя в красивом платье и предлагает у неё дома кофе выпить.
- Ты думаешь?
Дэвид закатил глаза и кивнул мне, чтобы я тоже как-нибудь едко прокомментировала, подтверждая его правоту. В другой раз я так бы и сделала, но, теперь при взгляде на Дэвида во мне тут же просыпалось…
…чувство вины. Последний раз я ощущала нечто подобное ещё в Риверхилле, стоя у него в кабинете после поездки к Железному Генриху, и уговаривая его, если это возможно, принять меня обратно. В тот раз мне удалось вернуть его расположение, и, рыдая у него на плече от стыда и облегчения, я думала, что сделаю всё, лишь бы никогда не испытывать этого впредь.
И вот где мы теперь оказались.
- Давай ещё раз, - сказал Дэвид спустя целую минуту. – Врачи сказали, что никакой танафазии у тебя нет, но ты всё равно хочешь сделать аборт, потому что какой-то пьяный кретин в баре пять лет назад грозился забрать твоего ребёнка?
- Он не был пьяным, - мотнула головой я.
Идиотизм реплики снова стал мне очевиден только после того, как она вылетела из моего рта, но Дэвид в лице не изменился.
- Хорошо, - сказал он. – Трезвый кретин грозился забрать твоего ребёнка. Поэтому ты хочешь сделать аборт?
Я мгновенно ощутила фантомное…
…желание перед ним извиниться. У меня была пара версий, что он предложит мне с моими извинениями делать, поэтому я молча взяла телефон из папиных рук, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.
Альфа Беллу, что смотрела на меня с экрана, я помнила по своему недавнему визиту в клинику – именно она водила меня за руку по кабинетам во время осмотра. И, если честно, я едва ли считала её подходящей для него партией – она была слишком молода и слишком красива для того, чтобы не сожрать его с потрохами. Однако зажёгшийся в его глазах огонёк был получше его обычных фрустрантских комментариев о том, что любовь придумали маркетологи, чтобы дороже шоколад продавать, а все женщины кроме меня и сестёр Кальенте – чёрствые бессердечные твари.
- Понимаешь, в чём дело, - продолжил папа, голосом, от которого у Дэвида машинально закатывались глаза. – У неё есть муж. А у мужа – ребёнок, которого она растит с младенчества. У меня когда-то тоже один ублюдок жену из семьи увёл, и если Белла уйдёт от него ко мне, то я, получается, тоже ублюдок.
- Что-то я не догоняю, - понизил голос Дэвид. – Она сказала, что уходит к тебе от мужа?
- Ну, пока нет. Но если я пойду пить к ней кофе, то сам понимаешь, чем это грозит закончится.
- «Пока» она тебя только в гости пригласила, - ответил Дэвид. – А ты уже успел разыграть сценарий сбежавшей невесты и проникнуться сочувствием к обманутому рогоносцу. Так что ты зря свою честь защищаешь, на неё, по-моему, не посягает пока никто.
Папа поджал губы.
- Я просто думаю, что…
…он что-то сделал со мной, - выдохнула я. – Чтобы я выздоровела. Я знаю, ты не веришь в вещие сны, но я проверяла их с тех пор сто раз, и осечки никогда не было. Тем более – танафазия не лечится. Она не могла пройти просто так. Я болею с рождения. Я знаю об этом всё.
Дэвид вздохнул. На секунду я подумала, что увидела в тёмно-синих радужках толику сомнения, но – нет, лотарио. Показалось. Он смотрел на меня всё той же непробиваемой синей стеной.
- В нашем взводе один парень служил, которого после взрыва парализовало, - сказал он. – Говорили, всю жизнь под себя ходить будет – а он через полгода сам на ноги встал. Думаешь, ему тоже колдун помогал?
Я хотела было возразить, но едва открыв рот, поняла, что возражать было нечего. Расскажи мне Дэвид подобную историю – я отреагировала бы точно также, возможно, даже теми же словами. И мне тоже вспомнилась бы парочка историй о чудесных исцелениях – благо, я всю жизнь хожу в церковь – как и о снах, которые когда-то у кого-то сбылись. Обычно мне не составляло труда найти для него несколько аргументов, подтверждающих мой взгляд на вопрос, но прямо сейчас у меня было только железное осознание собственной правоты. И ноль разумных для этого оснований.
- Давай так, - снова сказал Дэвид, не дождавшись ответной реплики от меня. – Мы сделаем ещё несколько обследований в других клиниках, если этой ты не доверяешь. А потом решим. Потому что одно дело бояться осложнений после танафазии, а другое – тронутого мужика, который тебе что-то наплёл под стакан сто лет назад.
Я кивнула. Мне стало немного легче просто от факта, что мы пришли хоть к какой-то общей точке, хотя по-прежнему считала, что…
- …это неправильно, - сказал папа. – Ну, к замужней женщине на кофе ходить.
- Да, - согласился Дэвид. – Вдруг приставать будет?
Папа демонстративно швырнул телефон в сторону и удалился к себе. Я чуть вздрогнула от звука, с которым он решительно захлопнул дверь в свою комнату, но уже к вечеру его решимость порядком ослабла, и он вышел оттуда в новой выглаженной Стефаном рубашке.
Я же думала немного дольше.
****
Хардинг был первым, кто мне это сказал.
++
Тогда я только начинала вести страницу нашего канала в «Дорогих Друзьях», и не могла даже трёх строчек написать без его ведома и одобрения. Тот период знатные трещины оставил в моей короне почётной выпускницы литературного факультета в Риверхилле – все те мудрёные метафоры и сравнения, что восхищали моих преподавателей до визга, Хардингом бессердечно вырезались под аккомпанемент комментариев разной степени едкости. Первое время я имела наивность пытаться оспаривать его бесчеловечную редактуру, на что он закатывал глаза и чуть ли не по слогам, как интеллектуально неполноценной, повторял мне, как гвозди забивал: «Любимых, Кассандра, нужно убивать в первую очередь. Со всей жестокостью, на которую способно твоё тщедушное тельце. Иди давай. Потом спасибо мне скажешь». Я поднимала то, что оставалось от моей в клочья изодранной самооценки, и шла вырезать свои самые удачные формулировки, по возможности стараясь делать это без слёз.
Спустя месяцы мне, конечно, пришлось признать его правоту. Я не только научилась жертвовать дорогими сердцу фразами в угоду читабельности текста, я стала привносить этот принцип и во все остальные сферы моей жизни: отказывалась от приятных, но невыгодных предложений в бизнесе («Давайте Ричард Ферри вас разрекламирует, а вы нам весь год бесплатную доставку кофе в офис организовывать будете?»), избавлялась от симпатичных, но бесполезных сотрудников (Марго могла очаровать улыбкой любого клиента в те редкие моменты, когда её видели на рабочем месте), выбрасывала красивую, но совсем неподходящую мне одежду (даже если её привезла Рут, даже если из Шанга, даже если она стоила немногим меньше моего месячного оклада). Выбрасывая любимые, но лишние вещи из моей жизни, я и вправду начинала чувствовать себя лучше.
Вот только сейчас, пока я думала об этом, перетекая из врикшасаны в натарджасану под голос инструктора Тай Лин, пугающая неуниверсальность этого принципа впервые стала мне очевидной.
Сегодня я получила на руки результаты обследований из третьей клиники, куда Дэвид меня отвёз – на этот раз Генеральный Медицинский Центр в Плезантвью. Заключения медиков ровно ничем не отличались от заключений их предшественников – я была здорова как сельская пастушка из вистанской глубинки. Любая другая на моём месте умерла бы тут же – не от танафазии, так от счастья – я же смотрела на подтверждения своего идеального здоровья без энтузиазма. Сделка с Вальтером Грау была посложнее заковыристой метафоры. Её нельзя было так просто вырезать из моей жизни.
- Кассандра? – окликнула меня Лин, когда я собралась было идти к выходу. – Ты в порядке?
Я чуть нахмурилась, пытаясь сообразить, что она имеет в виду, и она улыбнулась.
- Ты всю практику как будто не здесь. Что-нибудь случилось?
Мне стало не по себе от мысли, что я как-то выдала себя лицом, и тут же тряхнула головой.
«Нет, Лин. Но обязательно случится – когда я приеду домой. Тогда я усажу перед собой Дэвида, и совру ему, что, несмотря на безупречное состояние своего здоровья, я по-прежнему хочу сделать аборт из страха осложнений, связанных с танафазией. Он любит меня, а потому согласится лишиться своего, возможно, единственного шанса иметь детей. Мне придётся пойти на это, потому что если у меня отберут моего ребёнка, я умру. А его отберут. И никто, кроме меня, в этом не виноват. Как думаешь, я в порядке, Лин?»
- Всё отлично, - улыбнулась я. – Просто сложно концентрироваться после работы.
****
Дэвид, конечно, ехать не хотел. Он и сказал мне об отказе от контракта как об уже решённом вопросе – мол, не переживай, никуда я не поеду. Однако, я уговорила его согласиться. Как ни тошно мне было от мысли, что ближайшие два месяца он будет разбираться с очередным национальным протестом на Островах, вместо того чтобы помогать мне не рассыпаться по кусочкам одним своим присутствием – но позволить ему наблюдать моё угрюмое виноватое лицо было бы хуже в сто крат. Поэтому он уехал.
Я не пошла утром в церковь, как собиралась – так и не смогла отделаться от ощущения, что мои намерения видны другим, хорошим и правильным прихожанам сквозь мою черепную коробку. Я сразу направилась в клинику. Состояние нервозности, что сопровождало меня здесь в первый раз, теперь усилилось многократно – неопределённость, которой я боялась тогда, оказалась не худшей из зол.
Я поднималась на второй этаж, где располагалось репродуктивное отделение, с тем чувством, с которым, вероятно, отсидевшие двадцать лет впервые заходят в супермаркет. Как будто я не имела права здесь быть. Как будто меня вот-вот отсюда выгонят.
Я не могла примкнуть ни к счастливым беременным, что поглаживали живот всякий раз, сталкиваясь взглядами с другим человеком, ни к несчастливым бесплодным, в чьих глазах отчётливо читалось «я хожу сюда уже пятый год». И те, и другие вполне могли счесть меня достойной забивания камнями, узнай они причины и обстоятельства моего сегодняшнего визита.
Сейчас я бы, пожалуй, даже порадовалась бы очереди у кабинета Леоны Миллер, но там было до обидного пусто. Не успев как следует подготовиться к приёму морально, я просто толкнула перед собой дверь и положила стопку бумаг ей на стол – просто чтобы хоть секунду-две она смотрела не на меня.
- Это результаты моих анализов, - сказала я.
Миллер скептически изогнула бровь, мол, неужели. Но на бумаги всё же взглянула. Освободившись от её цепкого взгляда, я почувствовала себя чуть лучше, и, глотнув в последний раз воздуха, выпалила:
- Я хотела бы получить направление на аборт.
Та подняла на меня глаза, и мне захотелось поглубже забиться в стул.
- Мне казалось, мы об этом уже говорили, - сказала она и придвинула бумаги назад ко мне.
- Я поняла ваш взгляд на вопрос, - осторожно начала я, - но всё же, я не передумала.
- Это не мой взгляд на вопрос, - ответила она, чеканя слова. – Это объективная реальность – никакой танафазии у вас нет. Поэтому я решительно не вижу повода прибегать к крайним мерам. Оформлять вас сейчас будем или вы ещё пару недель погуляете?
- Я не буду становиться на учёт, - сказала я. – Мне нужно направление на аборт. Если вы не можете выписать его по медицинским показаниям, то выпишите по желанию пациентки – насколько я знаю, до двенадцатой недели у меня есть на это право.
- Раз вы так славно разбираетесь в законах, то вы, вероятно, знаете, что и у меня есть право никакой аборт вам не делать по этическим причинам, - отрезала Миллер. - А так как лицензия в этой клинике есть только у меня, боюсь, у вас нет выбора, кроме как образумиться и принять единственно правильное решение – выносить и родить ребёнка.
Она сказала это, и в тот момент, когда её челюсть захлопнулась, у меня возникло ощущение, словно на меня надвигаются стены её кабинета. Ещё немного, и они сожмут меня с четырёх сторон.
Я не могла обратиться в другую клинику в связи с регистрацией здесь. Даже приди мне в голову мысль прописаться в другом городе, у меня не было ни шанса успеть до конца двенадцатой недели срока. Я была в ловушке. И Миллер об этом знала.
- Почему? – выдохнула я и подняла на неё глаза.
Миллер вздохнула.
- Потому что мне вас, дур, жалко. Один раз глупость сделаете, а потом годами лечитесь, не можете забеременеть. Расскажите о ситуации мужу и семье, уверена, они помогут вам собраться с мыслями. А сейчас идите, будьте так добры. Не задерживайте очередь.
Она скользнула взглядом по моей шее, и я машинально спрятала мортимеров камень под воротник.
- Я поняла вас, - сказала я и вышла из кабинета.
Дойти получилось только до окна. Я точно помню, что направлялась к лифту, но тело, похоже, сочло более разумным выбрать ближайшую безопасную поверхность, на которую можно опереться. Я вцепилась пальцами в оконную раму, что была здесь вместо подоконника, и закрыла глаза. «Я хочу знать, что со мной будет» мысленно произнесла я. «Со мной и этим ребёнком. Покажи мне. Пожалуйста». Голова сделалась пустой, как всегда перед видениями, но внутренний экран так и не заполнился цветом. Ничего, как назло. Именно в тот момент, когда мне это было так нужно.
- Ну, не переживай так, - услышала я за спиной и обернулась – так резко, что девушка отпрянула.
Её огромный живот очень красноречиво отвечал на вопрос, почему именно она бросилась меня утешать, и я не сдержала кривоватой ухмылки.
++
- У меня тоже долго не получалось, - продолжила она, очевидно, приняв ухмылку за судорогу. – А теперь двадцать девятая неделя. Ты, главное, молись, ладно? И свечки для Беллы ставь. Она помогает.
- Я запомню, - кивнула я. – Ты позволишь?
Она сделала шаг в сторону, и я пошла в направлении лифта. Рука сама стала искать номер Дэвида в телефоне, но я отключила вызов ещё до того, как услышала первые гудки.
****
Дома не должно было быть так тихо. С тех пор, как мы с папой переехали к Дэвиду, тихо у нас не бывало в принципе – его самого обычного голоса было достаточно, чтобы подростки на улице побросали баллончики с краской и ускорили шаг; в случае же, когда Дэвид отсутствовал, папа забивал тоску по нему истеричным выполнением миссий в видеоиграх. Поэтому тот факт, что к моему возвращению в квартире не было ни звука, несколько меня насторожил.
Не успев подумать, что папа, должно быть, просто задержался на работе, я выхватила взглядом в темноте его худенькую фигурку – он сидел на диване, отчего-то не включая свет. Можно было решить, что он спит, если бы не поблескивающие в полумраке глаза.
- Папа? – вполголоса позвала я.
Тот издал в ответ какой-то невнятный хрипящий звук, и только тогда, окончательно адаптировавшись к слабому освещению, я заметила в его руках очертания бутылки. Ну, разумеется.
- Папа, ты что, пьян? – спросила я.
Вопрос, по-хорошему, ответа не требовал. Однако, он всё равно вырвался из моего рта ещё до того, как я успела бы его как следует обдумать – возможно, мне просто хотелось проверить, в состоянии ли он говорить. Папа на вопрос не ответил. Вместо этого он свободной от бутылки рукой поманил меня пальцем.
Я подошла ближе и села на край дивана так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
- У Дэвида есть пистолет, - доверительным тоном сообщил мне он.
И икнул. Я сочла за лучшее просто кивнуть.
- Конечно, есть. Но ты не волнуйся, он в надёжном месте, и его никто не найдёт.
- Ты знаешь, в каком? – спросил он, зачем-то перейдя на шёпот. - Принеси его мне.
- Зачем? – нахмурилась я.
Расфокусированный до этого момента взгляд папы обрёл вдруг неожиданную ясность.
- Выстрелишь мне п-прямо в сердце, - хрипло прошептал он и оттянул ворот рубашки, демонстрируя, куда именно нужно стрелять.
Ну, приехали. Я вздохнула, глядя на его полное решимости лицо, и резко потянула бутылку на себя. Папа попробовал было воспротивиться, но ослабленные алкоголем руки просто соскользнули вниз, а сам он по инерции завалился вперёд. Я направилась к бару, чтобы поставить бутылку на место, и только сейчас удосужилась на неё взглянуть – это был виски. Не «Воскресный» пунш, не кисловатое домашнее вино от фермеров из пограничного дистрикта, а настоящий виски. Что-то из межмировых поставок – у нас напитки такой степени крепости достать было едва ли возможно. Обычному симлендскому гражданину достаточно было понюхать пробку, чтобы забыться глубоким пьяным сном, и меня даже восхитило, что папа был способен худо-бедно функционировать, выхлестав треть.
- Отдай, - хрипло сказал он в подушку, куда успел упасть лицом.
Я молча поставила бутылку в бар. Папа чуть приподнял голову, и теперь над подушкой были видны его глаза с красными прожилками.
- Так и знал, что ты так подло со мной поступишь, - прошипел он. – Это предательство. Все вы одинаковые.
Я хмыкнула. «Вы» говорило о многом. Вряд ли он имел в вижу «нас» мортемианок или «нас» работниц телевидения. Сейчас ему не угодили все женщины сразу.
- Альфа Белла бросила тебя? – спросила я.
Папа закатил глаза. Я так и не поняла, был ли это жест презрения, или в своём нынешнем состоянии он просто не мог заставить зрачки ему подчиняться.
- Это я её бросил.
- Почему?
- Потому что она такая же сука, как и вы все.
Я вздохнула. И потянула его за руки.
- Пойдём. Тебе нужно освежиться.
Папа неожиданно покорно позволил мне взвалить его себе на плечи, и даже принялся перебирать ногами в помощь мне – однако тяжесть его тощего тела всё равно заставила мои кости скрипеть. Я прислонила его к кафелю, намереваясь удержать в вертикальном положении, пока я буду поворачивать кран, но он тут же съехал по плитке вниз и привалился к унитазу. Вовремя, впрочем, потому что в следующую секунду его вырвало.
- Ты как? – спросила я, когда он поднял голову.
«Не очень» говорил весь его вид, но взгляд был чуть протрезвевший. Мы смотрели друг на друга несколько секунд, и по изменившемуся выражению его лица я поняла, что он вспомнил, наконец, кем мы друг другу приходимся. А это означало, что меня ждало отцовское наставление.
- Не будь сукой с Дэвидом, - сказал он, привалившись к стене. – Он же тебя любит.
В другой раз я бы улыбнулась, но мысль о том, куда я сегодня ходила и что собиралась сделать с его ребёнком, кольнула неожиданно больно.
- Не буду, - кивнула я и тоже прислонилась к кафелю. – Отвести тебя в постель?
****
План созрел быстро. Не успев открыть глаза утром, я вытащила из-под Грейс очередную рубашку Дэвида и направилась в ней на кухню. На часах было всего шесть, но папы не оказалось ни на кухне, ни в спальне. Это невольно заставило уголок моих губ дёрнуться вверх – вечером мне казалось, его придётся долго будить, чтобы поднять на работу, но чувство вины подняло его раньше.
Не долго думая, я отправилась к нему на работу – благо, за последнее время дорогу к клинике я выучила так, что могла бы добраться до неё с завязанными глазами. Медсёстры после ночной смены сновали по коридорам с заторможенностью достойной пациента на ревасине, и на мои вопросы, где сейчас мог бы находиться доктор Хагенштрем, отвечали крайне неопределённо. В конце концов я обнаружила папу в кафетерии – он сидел в дальнем углу и осторожно размешивал сахар в кофе. Я улыбнулась, осознав, что осторожность была вызвана отчаянным нежеланием породить хоть один громкий звук.
- Ты как? – бросила я, опустившись на стул напротив.
Тот встрепенулся и поднял на меня глаза, одновременно настороженные и испуганные.
- Ты что здесь делаешь? – выпалил он.
Голос ещё сохранял вчерашнюю хриплость, однако, звучал пободрее, чем вчера вечером. Когда-то я делилась с Дэвидом опасениями, что не перевези мы папу к нам, он сопьётся в одиночестве. Теперь я больше не была в этом так уверена – решимость, с которой он приехал сегодня на работу, заслуживала как минимум бурных аплодисментов. Я бы сама обязательно ему похлопала, если бы не боялась, что у него от этого взорвётся голова.
- Не нашла тебя дома, и забеспокоилась, - пояснила я. – Вижу, тебе получше?
Он скривился, как обычно кривятся люди, запивая горячие тако ледяной водой.
- Сандра, - сказал он, отхлебнув кофе. – Я должен извиниться перед тобой за своё вчерашнее недостойное поведение.
Я открыла было рот, чтобы перебить его, но он тут же выставил руку вперёд. Синие вены казались ярче обычного, а пальцы слегка подрагивали.
- Я знаю, что виноват, - продолжил он. – Я не помню точно, что говорил, но уверяю тебя, я не имел этого в виду. Надеюсь, ты не станешь воспринимать это серьёзно.
- Не стану, - кивнула я. – Я беременна.
Он поднял на меня глаза, но посмотрел так, словно не понял, что я сказала. Чего он, интересно, ждал? Что я пришла устроить ему публичное колесование?
- Мне нужна твоя помощь, - добавила я, и только тогда он, кажется, окончательно проснулся.
- Как это случилось?
- Как у всех, - выдохнула я, подавив вспышку раздражения. – Можем поговорить о моём безрассудстве позже, если захочешь, но прямо сейчас мне нужно сделать аборт, а единственный врач, у которого есть на это право, отказывает мне по морально-этическим соображениям. Ты не мог бы с ней поговорить?
Я говорила громким шёпотом, но в тот момент, пусть в кафетерии и было немноголюдно, мне показалось, что все меня слушают. Не сдержавшись, я параноидально обернулась, чтобы проверить, есть ли кто в радиусе слышимости.
- Какой срок?
- Десять недель, - ответила я.
Папа помрачнел.
- Прерывать будут хирургически, - сказал он. – В твоём положении это опасно.
- Вынашивать опаснее, - вздохнула я. – Ты поможешь?
Он кивнул. Он и без меня это знал. Он знал это гораздо лучше моего. Ему просто нужно было проговорить это вслух, чтобы самого себя убедить в том, что он принимает правильное решение.
- Кассандра, давай поговорим. Ты сядь…
- Всё в порядке, - натужно улыбнулась я и всё же встала из-за стола. – Увидимся, ладно? Мне нужно на работу.
Он больше не стал окликать меня. Вечером я дома его так и не обнаружила, но направление уже лежало на тумбочке у моей кровати.
****
Мой третий визит в кабинет Миллер напоминал молчаливую схватку. Я, не говоря ни слова, положила желтоватый бланк на её стол, она так же молча протянула мне буклет. Я принялась скользить глазами по строчкам, но сознание было слишком взбудоражено предстоящей процедурой, чтобы быть в состоянии вникать в написанное. Тогда Миллер обошла стол и, встав за моей спиной, принялась помогать.
- Вы вот здесь обратите внимание, - сказала она, ткнув в буклет пальцем. – На пятой неделе у эмбриона закладывается нервная трубка. Если она формируется неправильно, возникает риск расщепления позвоночника, поэтому в этот период мамам рекомендуется принимать фолиевую кислоту. На девятой можно услышать сердцебиение, а кроме того, плод начинает шевелиться – чего вы, правда, пока не чувствуете. А вот на десятой вся поверхность его тела становится чувствительной. Это значит, что он ощутит абсолютно всё, что с ним, по вашей милости, стану делать я.
Я резко захлопнула буклет и вскочила со стула. Сердце забилось быстрее, и мне даже не надо было прикладывать руку к грудной клетке, чтобы это почувствовать. Теперь оно билось у меня в ушах.
- Я пришла не за этим, - сказала я.
- Мне известно, зачем вы пришли, - ледяным тоном ответила Миллер. – И я не собираюсь чинить вам препятствия. Но раз уж вы решили совершить глупость, то имейте мужество быть с собой честной и идти на процедуру с широко открытыми глазами. В конце концов, вам с этим жить.
Я ничего не ответила, и Миллер кивнула медсестре.
- Эшли вас проводит.
Ожидание тянулось, как скучная проповедь. По левую руку от меня сидела Лиззи Петерсон, что ещё училась в колледже, и не могла разочаровать родителей добрачной беременностью, а по правую – Маргарита Тешер, что была здесь уже в пятый раз, и, похоже, считала аборты чем-то вроде поздней контрацепции для тех, кто не хотел тратиться на хорошие презервативы. Первая всхлипывала, вторая, как могла, её утешала, а я сидела, словно воды в рот набрала. Было бы проще, если бы их двоих здесь не было.
- Достала реветь, - сказала Маргарита на очередной особенно громкий судорожный всхлип. – Ты даже не почувствуешь ничего. Проснёшься завтра утром, и всё будет, как обычно.
- Н-не будет, - мотнула головой Лиззи. – Он же почувствует. У меня двенадцатая неделя. Миллер сказала, что он может чувствовать абсолютно всё.
Я кивнула просто из солидарности, а Маргарита закатила глаза. Принялась шарить руками по больничной сорочке, когда, очевидно, вспомнила, что сигареты у неё отобрали ещё на входе.
- Миллер – пушистая зайка, - сказала она, покачав головой. – Я в прошлый раз прозевала сроки, и пришлось ездить к мяснику в Остерфилд, который даже слова такого «анестезия» не знает. Вот там бы тебе Миллер и её плюшевые буклеты показались милее родимой мамочки.
Лиззи заревела ещё громче, когда дверь за нами скрипнула, и к нам вышел медбрат.
- Элизабет Петерсон? Пойдёмте со мной.
Лиззи перестала всхлипывать буквально на секунду, а потом покачала головой.
- Нет, я не пойду. Я не могу. Извините.
Она вскочила, и, чуть не поскользнувшись на выложенном плиткой полу, засеменила к лестнице. Медбрат даже бровью не повёл. Видимо, подобную ситуацию он наблюдал не впервые.
- Я за неё, - тут же поднялась Маргарита. – Моя фамилия Тешер.
Она ушла за ним, и я осталась в одиночестве, как и хотела. Теперь это меня, правда, больше не радовало. Раздражаться от нытья Лиззи было куда проще, чем думать о том, что сейчас делаю я. Возможно, если бы Дэвид настоял, я бы так сюда и не вернулась. Сидела бы дома, грустная и беременная, пыталась бы достучаться до него долгие месяца, допустим, три, а потом смирилась бы и родила. И у него был бы ребёнок. Недолго, наверное. Но был.
- Кассандра Хагенштрем, - услышала я за спиной. – Пойдёмте за мной.
Я встала, но сразу за ним не пошла. В его глазах я прочитала немой вопрос, мол, не собираюсь ли я сбежать, как Лиззи, и на какую-то секунду я почти поверила, что именно так я и сделаю. Дэвид бы обрадовался. Миллер бы одобрительно похлопала меня по плечу. Рут бы взвизгнула и принялась таскать меня по детским магазинам, а мама хоть ненадолго отвлеклась бы от проблем с неуёмным Амери и погрузилась во что-то хорошее. Папа, наверное, мог бы напрячься, но мои многочисленные обследования, в конце концов, убедили бы и его. Осталась бы только я. Меня они убедить не смогли бы.
Я зашла за медбратом в операционную, и стойкий запах стерильности заставил меня скривиться.
- Госпожа Хагенштрем, я доктор Хартманн, - представился анестезиолог. – Проходите.
Я легла на стол, стараясь не смотреть по сторонам – меня пока ещё ничем не накачали, но голова уже кружилась. Тут же возникло ощущение, что я не должна была здесь быть. Интересно, они остановят меня, если я уйду сейчас? Я могу уйти сейчас?
Кто-то из них прислонил маску к моему лицу и велел считать от десяти до одного. На цифре восемь мои губы перестали шевелиться.
****
Meg Myers - The morning after
Во второй раз я проснулась до конца. На этот раз я сразу поняла, где нахожусь – за окном ещё не начало светать, но очертания больничных коек выступали из темноты достаточно чётко. Я ткнула пальцем в телефон, чтобы увидеть число 4:12 на дисплее. Значит, я спала уже больше шести часов.
Должно быть, я не очень хорошо переносила анестезию, потому что первое своё пробуждение я запомнила плохо. Медсестра сообщила, что операция прошла хорошо, и до утра я должна остаться здесь под наблюдением, чтобы к восьми Миллер снова меня осмотрела. Ждать восьми я, конечно, не собиралась.
Вытащив свои вещи из розовой спортивной сумки, я стянула рубашку и принялась переодеваться, наблюдая за ногами Маргарет на кровати напротив. К моменту, когда я надевала обувь, они так ни разу и не шевельнулись, и я была по-настоящему горда собой.
Никто не обратил на меня внимания, когда я выходила из больницы. К утру мне, конечно, примутся названивать – но это ведь будет потом. А сейчас мне просто хотелось домой.
Гул мотора разбивал тишину, но в отсутствие всех прочих звуков он не казался таким уж громким. Я любила раннее утро. В отсутствие людей мне казалось, я могу в нём спрятаться, даже если обычно меня никто и не искал.
Я специально поехала дальней дорогой, чтобы продлить себе время за рулём, и считала прохожих. Подъезжая к парку, я насчитала всего двоих – продавца булочной, что подметал порог перед открытием, и ночную бабочку, что шла к бульвару, держа в руках сапоги на шпильках. Они не обратили ровно никакого внимания на проезжающую мимо одинокую машину. Я тоже не стала вглядываться в их лица в ответ.
Переступив порог квартиры, я даже не стала раздеваться. Бросила сумку у окна, рассыпала корм по мискам, и пошла в спальню под звук семенящих за мной лап Грейс. Дэвид, конечно, не позволил бы мне пустить её в постель, но прямо сейчас Дэвида здесь не было. И не будет ещё долгих семь недель. Совершенно невозможно целых семь недель спать одной.
Я легла на покрывало прямо в обуви и похлопала на место рядом с собой. Грейс прыгнула ко мне, продавив своим весом матрац, и я закрыла глаза, тут же зарываясь носом в её шерсть. Рука сама собой скользнула вниз к животу, и хотя я прекрасно понимала, что чувствовать ничего не должна, внутри ощущалось отвратительно пусто. Как будто вместе с плодом из меня вырезали заодно и все жизненно важные органы. И я не знала, как собираюсь теперь без них жить.
- Ты меня ненавидишь? – тихо спросила я. – Я не хотела. Это всё из-за Вальтера. Я не хочу, чтобы он что-то с тобой сделал. Лучше было всё закончить сейчас, правда?
Грейс сопела под моей рукой. Когда сознание снова, наконец-то, начало плыть, сквозь жалюзи уже уверенно пробивалось солнце.
