— Ну, допустим, я женюсь. Это ведь не гарантирует, что мы выиграем суд?
— Не гарантирует, — кивает Сонг, — но значительно повышает наши шансы. Это условие завещания, — шелестит бумагами, — соответствует статье 10.3 Имущественного кодекса. Мужчина укрепляет фамилию, передавая ее жене и детям, поэтому имеет большие права на семейный капитал, чем те, кто в брак не вступает.
— Этот кодекс ведь в курсе, что браки бываю фиктивные? И что фамилию уже давно можно не менять?
Невежливо перебивать, особенно того, кто борется за мои деньги. Однако Сонг, как хороший учитель, не слышит выкрики из зала и продолжает:
— История статьи о наследовании насчитывает несколько веков. Первая ее редакция относится к временам, когда брак не считался действительным без консумации.
— Кон… чего?
— Совершения полового акта при свидетелях. Самые законопослушные убирали простыни с супругов, дабы удостовериться в полной мере, поэтому фиктивность, как понимаете, была исключена.
Давлюсь кофе. Недооценивал я идиотизм наших законов.
— Вам ничего подобного делать не придется. Только сходить в ратушу с женщиной, которую выберете сами.
— С женщиной? — нервно хихикаю.
— Наше законодательство не отвечает ожиданиям некоторых граждан, — понимающе улыбается Сонг. — Однако над этим работают.
Вот что я сейчас ляпнул? Так и портится репутация.
— Вы не подумайте, я не из… этих, — краснею под очередной «ну-конечно-же» улыбкой. — Просто… не уверен, что готов к такому ответственному шагу.
На самом деле уверен. Уверен, что не готов.
— Вы в любой момент сможете развестись. Я помогу составить брачный контракт, чтобы в этом случае вы ничего не потеряли.
Кроме совести. Кем я буду, если брошу несчастную, имевшую неосторожность мне поверить?
— Спасибо. — Допиваю кофе, ищу кошелек. — Я подумаю.
— Только не затягивайте. Документы готовятся долго, а вторая сторона наверняка без дела не сидит.
Вспоминаю Слип, кофе бурлит в животе. Ей стоило вступить в брак с Сонг, а не с моим отцом.
***
Сонг оказалась права: ее вариант мне не нравится. И всё же я не отказал.
«Твоего здесь ничего нет, — отзываются в ушах слова Бэмби. — Даже пыль арендуешь».
Дело ведь не в том, что она сказала. Дело в том, что я с ней согласен. Девять из десяти бриджпортцев не имеют собственного жилья — то ли дело я, приехавший сюда за наследством. Дали надкусить торт и отобрали, вот и вою теперь при каждом напоминании о сладком. Хотя раньше спокойно без него жил.
Будь мама жива, сказала бы что-то вроде «подумай о себе, разве нужно тебе наследство такой ценой?». И я решил бы, что не нужно… но мамы больше нет. Нет больше Дома, лишь воспоминания.
Каждый раз, открывая нижний ящик комода, цепляюсь взглядом за коробочку в углу. Там самое дорогое, что я взял из дома и не смог обменять ни на нормальное жилье, ни на услуги юриста.
Нашел это в последний день, когда видел маму живой. Она лежала за ширмой (отдельную палату мы больше не могли себе позволить) и смотрела… печально? Нет, уже отрешенно. Будто знала то, что не хотел знать я.
Наклонился, чтобы обнять, и мама не дожидаясь приветствия зашептала:
— Правая тумбочка в спальне, второй ящик. Там кольцо… твой папа подарил. Не хорони меня в нём.
— Мам…
— Послушай! — с внезапной силой подняла она мой подбородок. — Вещи — для живых. Подаришь будущей жене.
Понимание навалилось, придавив к кровати. Когда открыл глаза, мама уже была без сознания.
Кольцо я нашел и увез с собой. Каждый раз, заглядывая в тот ящик, вижу больничную рубашку в цветочек и зеленые глаза, сверкающие верой в чужое будущее.
Хотела бы мама, чтобы я упустил последний шанс? Она не поддерживала взгляды всяких Сонг, Слип и им подобных, однако хваталась за каждую возможность улучшить нашу жизнь. Не имела высшего образования, но изыскивала для меня лучшие книги и фильмы. Слушала, как соседки поливают грязью мужей, и рассказывала о папе только хорошее. Не удалось ей одно: разубедить меня в том, что брак — оковы, которые он благоразумно сбросил. А я надеваю.
Хотя какие оковы? Я останусь ничем не обязан жене, за это Сонг ручается. Меня не обдерут при разводе… и всё же плоховата идея. Особенно если вспомнить, что моя невеста помолвлена не со мной.
С другой стороны, я не Харрисон. Не буду ныть о здоровье и политике, утомлять рассказами о бывшей и срываться к детям на выходные. А главное, не буду оттягивать свадьбу. Я предложу Бэмби всё, что он недодал, и она забудет о моей нищете. Тем более деньги у меня скоро появятся, и Бэмби не придется их делить с предшественницей. Сплошные плюсы.
Надеюсь, она думает так же. А сейчас ко мне стучится кое-кто другой.
***
Смотрю на Зои Заургрейп и не понимаю, как они с Делайлой умудрились подружиться. Сложно найти большие противоположности, чем эти две.
Делайла будто карликовая собачонка: таких не видят, а слышат. Зои же невозможно не заметить. Глядя на ее точеные скулы, смуглую кожу и алую помаду, я не представляю, что могло загнать этого человека по ту сторону камеры. Зои должна играть — например, мою потерянную в детстве близняшку, с которой мы волей режиссёра чуть не согрешили. Или хотя бы Беллу в «Диком пламени» — нашем теперешнем фильме.
Но ее играет Скарлетт Симуртон, которая на добрых полвека старше героини. «Опыт решает», — улыбнулась Зои на мой осторожный вопрос. С той же улыбкой поставила перед фактом: отныне я учусь у Скарлетт актёрскому мастерству.
Говорил же, она меня сожрет. Нести столовые приборы или подождать до конца вечера? А может, сперва развлечь гостей своей изящной посадкой в лужу?
— Начнем? — Скарлетт чинно выпрямляется на скрипучем табурете.
— Начнем, — киваю и заглядываю в текст.
Первое, чему меня научила Делайла — не смотреть в камеру. Вообще забыть, что есть оператор, режиссёр и прочие помехи великому искусству. Так и делаю, но кидаю взгляд в «зал» — и прерываюсь на полуслове. Зои молча пьет кофе, Скарлетт закатывает глаза:
— Всевидящий, Мэттью! Кто тебя этому пафосу научил?
— Ну, я… произношу реплику с выражением, — изучая носки туфель. — Разве это плохо?
— С выражением читают стихи у доски. Роль нужно прожить. — Скарлетт берет меня за плечи. — Повернись вокруг себя и забудь, что ты Мэттью, что такой вообще когда-либо существовал. Ты Мортимер, влюбленный в Беллу. В меня.
— Да-да, — хихикает Зои. — Скарлетт неплохо сохранилась.
Та медленно оборачивается, Зои смеяться перестает. Смотрю на Скарлетт, пытаясь впихнуть ее в образ шестнадцатилетней Беллы, которую мне предстоит целовать.
— Да, я в бабушки тебе гожусь, — опережает мою мысль Скарлетт. — Но профессионализм, мой юный друг, не стареет. Сегодня я преподам тебе урок любви — любви к искусству.
Киваю, застыв посреди кухни. Искусство требует жертв… человеческих, да?
— Повернись. Дважды. И взгляни на меня другим.
Поворачиваюсь, голова кружится. Сработало: морщины Скарлетт… то есть, конечно, Беллы уже не так бросаются в глаза.
— Белла, — улыбаюсь почти искренне, — слышала историю про призрака Гранитного леса?
Рассказываю про невезучего туриста, навеки оставшегося в бору — и стены квартиры сменяются соснами. Треск позади, в ужасе оборачиваюсь: медведь? Нет, Зои на табурете.
— Неплохо, — резюмирует Скарлетт, когда заканчиваем сцену. — Теперь отрепетируем поцелуй. На улице.
— Что? — давлюсь водой. — Там же…
— Люди, и они будут смотреть, — соглашается моя беспощадная благодетельница. — Не оставив ни шанса на фальшь. Идем, дорогой мой Морти.
Урок любви продолжается, а я не готовился. Однако деваться некуда — к доске уже вызвали, и вот тащусь навстречу жестокой судьбе. Пожалуйста, пусть все будут гулять где-нибудь подальше отсюда.
Спускаемся. Зои смотрит на горделивую Скарлетт, желеобразного меня, складывает ладони рупором и командует:
— Начали!
Боюсь дышать — не так ли должен себя чувствовать ботаник Мортимер наедине с Беллой? Она — современная девушка, чирлидер и королева школы. Он — старомодный мужчина аж пятнадцати лет от роду, чье наибольшее достижение — сменить уродливые очки на линзы. Она плюнет ему в лицо раньше, чем Мортимер промямлит собранное из книжных метафор признание. Знакомая история.
Я ведь тоже был влюблен в старшеклассницу и рядом с ней превращался в овцу. Только нам не выпал совместный поход, а в этой жизни — жизни Мортимера — свое не упущу.
Белла нежно мне улыбается — наяву. Я ждал этого момента, но совсем к нему не готов. Ляпаю первое, что приходит в голову:
— У тебя… волосы там.
— Где? — поправляет Белла прическу нервно-кокетливым жестом.
— Здесь.
Убираю прядь с ее лица, приподнимаю подбородок и целую — медленно, чувственно, как мечтал. Белла оседает в моих руках, едва не падаем.
Аплодисменты. Оглядываться стесняюсь. Вытираю лоб, ищу взглядом Зои.
— Ждешь «снято»? Ну, снято, — щелкает та невидимой хлопушкой. — Надеюсь, завтра сработаешь не хуже.
Выдыхаю, вижу прохожих — первых зрителей «Дикого пламени». Скарлетт посылает им воздушный поцелуй и кланяется, я тоже.
***
Поцелуй снимаем с первого дубля.
За спиной не крылья — турборанец, как в «Последней Галактике». Нарезаю круги вокруг башни Торенди, мысленно продолжая сцену. Может, воплотить ее в реальность с Бэмби? Вручу ей кольцо прямо там, где вчера репетировал, так даже романтичнее.
Разворачиваюсь, вижу у подъезда Харрисона. Он явно кого-то ждет — и подтверждает опасения, перегораживая путь:
— Есть разговор.
— Ну, я…
Язык предательски каменеет. Что я делаю хуже — дерусь или придумываю благовидные предлоги сбежать?
— Ненадолго, — машет в сторону ближайшего бара.
Не будет же он меня бить на людях? Может, Харрисон ничего не знает, а я себя накрутил… но будь даже у него одни подозрения, бегство их подтвердит. А они точно есть.
Плетусь следом, сажусь за столик, на который указал Харрисон. Вокруг всё розовое: стены, мебель, освещение, и лишь девушка в золотом перед караоке-машиной выбивается из палитры. Бэмби бы понравилось.
— Бэмби всегда мечтала побывать в Бриджпорте, — будто слышит мои мысли Харрисон. — Наизнанку выворачивалась, чтобы получить там работу. — Вижу на его лице все позы, в каких она могла выворачиваться. — И получила — в школе, где преподавал я.
Бэмби работала в школе? Неожиданно.
— И знал бы ты, — соскакивает на фамильярность, — насколько лицемерны бывают люди. На словах все понимают, что мы оба совершеннолетние, и не видят ничего плохого в романе учителя и его помощницы, а на деле…
Вздыхает, что-то ищет взглядом. Официантка понимает и подбегает с пепельницей.
— Два вишневых пива, — командует Харрисон и криво усмехается в мою сторону: — Рот закрой, чайка залетит.
Подчиняюсь, даже не оспаривая свое право выбрать напиток — уж очень интересно продолжение.
— Холли, конечно же, узнала, — выдыхает Харрисон вместе с дымом. — Детей отобрала, да они и сами не хотели меня видеть. Бэмби еще хуже досталось, всё время в слезах ходила. Ну мы и переехали из пригорода.
Киваю: я бы тоже на его месте ее увез.
— В первый вечер пришли сюда, — продолжает, — и я сделал Бэмби предложение, чтобы ни один грязный рот больше не пикнул в сторону моей женщины. Она согласилась, а потом…
А потом случился я — эта мысль повисает в тишине. Караоке молчит, официантка молча приносит пиво, так же беззвучно уходит. Сейчас Харрисон скажет нечто важное — и он опускает кружку:
— Бэмби беременна.
— Поздравляю, — выпаливаю раньше, чем осознаю.
— Взаимно, — хмыкает Харрисон. — Это твой ребенок.
Зависаю с открытым ртом. Вместо чайки залетают мысли: «не может быть» и «плохо же мы прятались».
— Думаю, ты ошибся, — выдавливаю и залпом пью — во рту пересохло.
— Нет, — стучит кружкой об стол. — Когда врач запретил Холли снова рожать, я сделал вазэктомию. Потому что только болван может вручить ответственность женщине.
Значит, я болван. Какая новость.
— Бэмби знает?..
— Теперь — да. Хотела меня назначить папочкой.
Оба пялимся в розовое никуда. Интересно, Харрисону она тоже врала, что пьет таблетки?
— Я сделал всё, что должен был сделать порядочный мужчина. — Допивает пиво одним глотком. — Ты поступай как знаешь, это твой ребенок и твоя женщина. Только посоветую учиться на чужих ошибках и думать этим, — постукивает по лбу, — а не, — показывает под стол, — вот этим. Удачи.
Уходит, бросив крупную купюру. Из караоке кто-то воет про жестокие игры любви.
***
Это судьба. До разговора с Харрисоном я колебался, теперь — нет.
Дети всегда казались мне инопланетянами, поэтому в роли отца себя не представлял. Однако судьба в лице Бэмби решила иначе. И я не буду как папаша, не брошу свое дитя.
Замираю перед зеркалом. На поверхности — свежая рубашка, вычищенные туфли, улыбка, в глубине — гораздо больше, чем показывает отражение. Сомнения. Дрожащие руки за спиной. Коробочка во внутреннем кармане.
Сегодня шагну в темноту, разделю свою жизнь на «до» и «после», совершу безумство… ну или проще: попробую выполнить условие завещания. В глубине зеркала вижу паутину на потолке, усмешку, девяносто девять сценариев провала. В глубине души — единственный, где у меня всё получится. Улыбаюсь и шагаю в неизведанную глубину будущего, которое вот-вот станет настоящим.
Стою перед квартирой Бэмби, держа руку в кармане. Набираюсь смелости позвонить, и лишь потом вспоминаю, что уже звонил. Дверь наконец открывается.
— Это к тебе, — кидает Харрисон вглубь комнаты и уходит.
Вижу Бэмби над чемоданом. Уложив туда стопку свитеров, она отворачивается к комоду, будто не замечая меня. Нарушаю тишину:
— Куда ты?
— Тебе не плевать? — швыряет вешалку в мою сторону.
— Нет, — подхожу. — Хочу, чтобы ты осталась.
— С тобой, что ли?
— Да, — нащупываю кольцо. — Я готов жениться и содержать ребенка.
Ну не идиот ли? Нет бы упасть на колено, как нормальный человек — будто работу ей предлагаю.
— Поздравляю, — фыркает мой злобный оленёнок. — А я не готова жить в нищете.
— Мы и не будем! — Дурацкая коробочка застревает — хорошо, что Бэмби не видит эти дерганья. — У меня есть… скоро появятся деньги, если…
Ай да я, жюри конкурса идиотов.
— Ну конечно, появятся, — цедит она, утрамбовывая вещи. — У вас, мужиков, всегда есть деньги, потому что вас берут на нормальную работу. А нам только и остается, что вас ублажать, чтобы жить по-человечески. Еще и ноете потом, когда ублажают не вас.
Открываю и тут же закрываю рот. Вспомнил бы Калию, Скарлетт, Делайлу, добившихся успеха самостоятельно, но сейчас не время.
— И забеременела ты поэтому?
— А ты думал, мне нужны твои ценнейшие гены? — Захлопывает чемодан, оттуда лезет белье. — Это был мой билет в будущее… мог быть.
Хлюпает носом, впервые не бросаюсь успокаивать. Так и знал, Бэмби нужен не я. Даже не Харрисон — билет в будущее, куда она приедет на чужом горбу.
— Но ты ведь будешь рожать?
— Ага, когда щука запоет. Не должны размножаться такие, как ты!
Проезжает чемоданом по моим ногам, следом волочится лифчик, который некогда упал с Бэмби на пол моей кухни. Теперь он смят и втоптан в грязь, как я.
— Зачем, — кричу в спину, — ты вообще была со мной?
— Люблю мелодрамы.
Бэмби посылает воздушный поцелуй, двери лифта захлопываются. Что-то потрескивает — кажется, костер моих надежд.
***
— Морти, горелым пахнет! — в ужасе округляет рот Белла-Скарлетт. — Это лесной пожар?
— Это мое сердце, — прикладываю руку к груди. — Мое дикое пламя.
Дикое пламя во всём теле. Кровь закипает, воздух раскален, ноги подкашиваются. Я влюблен? Нет, простыл.
Зои, как выяснилось, перфекционизмом Делайлы не страдает — у нее свой, еще более изощренный. Забраковав всё сделанное в павильоне, Зои погнала нас снимать поцелуй Беллы и Морти на живописнейшей, жесточайшей природе. Проснулся я с температурой. Зои отпустила лечиться, я залез под одеяло и сутки проспал.
Как же иронично. После маминой смерти, когда всячески издевался над организмом, я ни разу не чихнул. Теперь же веду нормальную жизнь — и вдруг расклеился из-за девчонки, не пожелавшей от меня рожать.
А я ведь бросил к ее ногам всего себя. Согласился на эту авантюру, видя именно Бэмби своей женой. Готов был отказаться от новых ролей ради нашего ребенка. Но ей любых жертв будет мало.
Где Бэмби теперь? Вернулась в Бриндлтон или осталась в Бриджпорте? Увидеться бы снова, и я…
— Я дома! — разносится по квартире звонкий голос.
Несусь Бэмби навстречу, сгребаю ее в объятия и кружу. Кто-то включает музыку, скользим в медленном танце. Вокруг наши фотографии — кажется, одна свадебная.
— Что это? — замечаю следы какой-то химии на лице Бэмби. Однажды увидел, как она накладывала маску, и меня с воплями выставили. Не помогли даже заверения, что так Бэмби еще милее.
— Это? — Белые полоски под моими пальцами превращаются в грязно-зеленую кашицу. — Твои иллюзии.
Глаза Бэмби становятся цвета гнилой листвы, изящные брови расползаются черными гусеницами. Теперь на меня смотрит Калия в омерзительно-болотной маске.
— Хорош фантазировать, — выплевывает в лицо. — Открой уже глаза.
На свадебном фото различаю Калию. Моргаю — и открываю глаза по-настоящему.
Затхлая вонь: с тех пор как Бэмби уехала, я ни разу не прибрался. В ванной что-то капает — поди, и унитаз протек. Пока в фантазиях строил дворец, мой реальный шалаш стал рассыпаться.
Вспоминаю, как Сёдзи, хозяин квартиры, куда-то срочно уезжал, потому согласился на низкую арендную плату. С одним условием: бережное отношение к имуществу. Скоро он вернется за деньгами, увидит всё это, и мой чемодан снова полетит с крыльца. А приземлится в родной навоз, если продолжу себя жалеть вместо подготовки к суду.
Осознание бьет по голове гаечным ключом. Где там у нас инструменты?
***
Следующим утром просыпаюсь на заре и начинаю с пробежки. Хватает меня ненадолго, лишь до башни Торенди через квартал, но заботливо прикопанная самооценка уже высовывает руку. Обгоняю какого-то собачника и останавливаюсь послушать, как девочка в глазастой оранжевой шапочке импровизирует на тему «Мелодий большого города».
Маме бы понравилось. Она пыталась подружить меня с гитарой, а я так и не набрался терпения.
Как же странно вспоминать не про Бэмби. Благодаря ей последнюю неделю я прожил с дырой на месте сердца — за ним и остальной организм отключился. А теперь включается заново.
Идея начать новую жизнь с понедельника, первого числа, какого угодно дня всегда казалась глупой — как можно в момент обнулить всё прожитое? Какая новая жизнь, когда ты прежний? Однако теперь чувствую: мне по силам собрать себя на новом фундаменте. Без Бэмби, без иллюзий — с реальными ресурсами.
Один из них уже стучится.
— Ну неужели, ты живой. — На лице Калии — раздражение пополам с облегчением. — Я уже думала полицию вызывать.
— Прости, я… — Купался в жалости к себе несколько дней. — Болел и не хотел тебя заразить.
— Мог бы через дверь сказать, — бурчит уже добрее. — Я тебе поесть принесла.
Бухает на столешницу огромный пакет. На этикетах различаю юнилинг — такие продукты обычно обхожу, чтобы не упасть при виде ценников. Задуматься бы, во сколько Калии всё это обошлось, но руки сами тянутся к пестрой баночке.
— Это варенье? — верчу ее в поисках родного симлиша.
— Арахисовая паста. Ее на хлеб…
Поздно — уже зачерпываю рукой. Калия смеется, роняю пасту себе на штаны.
— Ты как мой племяшка, — комментирует, пока стыдливо облизываю пальцы. — Впервые такое ешь?
Угукаю, ищу взглядом ложку.
— Тяжелое у тебя было детство, — по-доброму улыбается Калия. — Неужели в Хэнфорде не продавали ничего вкусного?
— Ну почему же, продавали. Клюкву там в сахаре, кабачковое варенье…
Она звонко хохочет, присоединяюсь. По очереди едим пасту одной ложкой, пока Калия не бросает взгляд на свои часы.
— Пора, — утирает рот и хватает сумку. — Зайду после работы, ты не против?
Еще бы я был против.
***
— Что это?
— Это мы будем готовить раклет. — Калия ставит на столешницу какую-то жаровню. — Плавим сыр, кладем на картошку, добавляем мясо — объедение. Мама его каждые выходные делала, Жюли теперь тоже.
— Жюли? — Точно, Калия что-то говорила про племянников. — Это твоя сестра?
— Ага. — Калия подает мне нарезку мясных деликатесов и моет картофелины. — Ну то есть Джули — так она предпочитает называться после замужества. Джули Джеллиминт, звучит же?
Киваю, распаковывая мясо. Хорошо бы узнать больше о семье Калии, теперь это особенно актуально.
— Дети у нее тоже на «Дж»?
— Именно, — нарезает сыр толстыми ломтиками. — Одна я выделяюсь, ну это потому что не замужем.
Чуть не вырывается «ненадолго». Снова вспоминаю вчерашний сон, где Калия была на свадебном фото. Эта идея казалась странной, затем вполне логичной, теперь — бредовой. Калия так легко говорит о семье и замужестве, потому что ей это не нужно. Ни с кем, включая меня.
— Думал, за тобой женихи толпами бегают.
— Бегают, особенно после выступлений. — Калия тянется за посудой. — Только какие там женихи? Придурки, перепутавшие танцевальный ансамбль со стриптизёршами.
Что меня восхищает в Калии — контрасты. С понедельника по пятницу она носит вот этот сиреневый пиджак и работает пресс-секретарем, а по субботам танцует в составе ансамбля «Фьюжн». Хотел бы я посмотреть.
— Когда ваш концерт?
— Не наш, мы обычно на подтанцовке. Но я тебя обязательно приглашу.
— Договорились.
Представляю ее в блестящем трико — розово-золотом, например, — и коротких шортах. Интересно, какова Калия безо всех этих пиджаков, блуз и футболок? Не то чтобы я ее хотел, просто…
— Эй! — разгоняет мысли голос Калии. — Заснул?
— Нет. Что-нибудь еще нужно?
— Мясо разложи, пожалуйста, — придвигает тарелку. — Я знаю, у тебя получится красиво.
Следующие пару минут сворачиваю ломтики ветчины, вздыхаю и переделываю. Уж очень эти розовые штуки совпадают с моими фантазиями о Калии. Тьфу, о чём я думаю?
— Готово! — Калия достает сковородочки с расплавленным сыром. — Бокалы найдутся?
И вот вместе дуем на картошку, пьем белое сухое и смотрим музыкальный канал. Милашка с высоким мелированным хвостом и длинными серьгами поет знакомым голосом:
— Пытаюсь я тебя догнать, следы твои целую. Такая я всего одна, люби меня такую.
— Люби меня такую! — повторяет бэк-вокал. Точно, Серена Симуртон.
— О, — оживляется Калия, — мы на Винтерфест были ее подтанцовкой. Ну Серена и… начала праздновать уже в гримёрке.
— И вышла на сцену пьяной? — Калия кивает, давлюсь ветчиной и смехом. — Как вообще пустили?
— Очень она спрашивала разрешения. Шаг на своих каблучищах — и как сверзилась! У сцены стояла пирамида игристого — вдребезги! Мы все в ужасе, а Серена валяется в осколках, хохочет и орет: «Загадывайте желание, я упала!»
Смеюсь громче прежнего, пролив вино. Как скучно, оказывается, я живу.
— Наверно, папарацци налетели?
— Ага, Скарлетт как только ни пыталась их унять. Вот уж повезло с дочерью.
Бедная Скарлетт. Именно у нее, эталона изысканных манер, выросло такое чудо.
— А Сидни?
— А что он, — пожимает плечами. — Как развелся, так и плюнул на старую семью. Серена-то ладно, большая и сама разберется, а вот Скотта жалко будет, если пойдет ее дорожкой.
У них еще и сын есть. Как только Калия умудряется всех помнить?
— Столько знаешь о Симуртонах, будто они тебе родные.
— Ну так я же… ой!
Калия роняет сыр себе на брюки. Молча пялится на пятно, замолкает даже Серена в телевизоре. Голос оттуда разрывает тишину:
— Обернись! Я устала прятать эти слёзы и дрожь.
Знакомая песня. Калии, кажется, тоже — она опускает голову, то и дело промахиваясь салфеткой мимо пятна. Так дрожит, будто не еду уронила, а проболталась о чём-то важном.
— Обернись! — продолжает Лола Бэлль с экрана. — Я всё время жду, а ты никак не придешь.
Калия глядит сквозь пятно, больше не пытаясь его оттереть. Она на себя не похожа: беззащитная, растерянная, готовая разрыдаться. Обычно Калия много говорит и наполняет меня уверенностью — не затем ли, чтобы скрыть собственные чувства?
— Обернись!
Я так часто видел в ней удобного собеседника и так редко — настоящую Калию. Даже не задумывался, чего ей стоило разрываться между дружбой с Бэмби и чувствами ко мне. Заглядывался на ту, с кем было не по пути — нет бы обернуться на единственную, которой нужен.
— Иногда мне страшно, и тогда я смотрю на тебя.
Калии тоже страшно, но примеру Лолы она не следует. Шепчу:
— Взгляни на меня.
Отодвигается, комкая салфетку. Сколько я могу придумать шуток про девушек, делающих трагедию из крохотного пятнышка? Ни одной.
— Обернись ко мне! Мое сердце всё время болит.
Это могла бы сказать Калия — в ее взгляде читается всё и больше. Взамен бубнит:
— Брюки новые, жалко.
— Да к зомби брюки! Ты же не из-за них переживаешь.
— Нет, — смахивает слезу, — я просто…
Снова растирает проклятое пятно. Перехватываю ее ладонь раньше, чем осознаю.
— Иногда я лежу в твоих руках, как дитя.
Калия молчит, наши сердца бьются в такт музыке. Как дитя, она беззащитна передо мной. А я хочу защитить, успокоить, но сперва убедиться…
Лола Бэлль опережает:
— Мне сегодня нужен ты,
Так ворвись скорей без стука!
Наши сбудутся мечты,
Если мне протянешь руку.
Калия всхлипывает — сильнее любых слов. Не буду их тратить и я — тянусь к ней, целую.
— Ты нужен мне сейчас.
Да начнется вечность для нас!
Встречаю взаимность, вкус сыра и слёз. Одна из подушек падает, когда укладываю Калию на диван.
— Ак-куратнее, — бормочет, почувствовав меня сверху, — т-ты же запачкаешься…
Выдыхаю, сдерживая смешок. Ожидал услышать, что я у нее первый, а Калию всего лишь беспокоит пятно.
— Не запачкаюсь, — обещаю и стягиваю с нее брюки.
Туфли оставляю. Калия снимает их сама, когда в утренней полутьме добираемся до кровати.
Никогда я не был уверен, как сегодня.
Идем по парковой дорожке, сворачиваем к белому зданию с претензией на классику. За ним виднеются беседка и цветочная арка — летняя свадебная площадка.
— Раньше все женились в ратуше, — рассказывает Калия по пути, — но ты же понимаешь, какая в Бриджпорте уйма народа. Ратуша не справлялась, поэтому регистрацию разрешили еще и здесь. Заодно банкетный зал устроили, чтобы далеко не ходить.
И вот стоим посреди этого зала. Серебристо-кремовый, он безупречно дополняет ее такое же платье и белую меховую накидку.
Что мне нравится в Калии больше всего — она не задает лишних вопросов. Вчера мы переспали, сегодня я пообещал сюрприз, попросил нарядиться — так и сделала. Еще и в палитру попала, будто нарочно… или я размечтался?
Только сейчас понимаю: Калия может отказать, и это будет честно. Однако теперь, глядя на нее, понимаю, насколько мало значит наследство. Придется им пожертвовать, чтобы сохранить отношения — пусть.
Что бы сказала мама? Калию бы одобрила, но не брак без любви. Дружба, уважение, привязанность — это прекрасно, и всё же не то.
По правде говоря, я использую Калию. Она и не против.
— Странноватое место для свидания, — обрывает мои раздумья. — Не зная тебя, я бы заподозрила, — хихикает, — серьезные намерения.
Так и есть. Нащупываю коробочку в кармане пальто, остаюсь в брюках, белой рубашке и галстуке с розочками. Его подарила мама на выпускной, пошутив про скорую свадьбу. Вот и стою теперь, деревенский жених в незавязанном галстуке. Мама бы умилилась.
— Я не думал, что здесь останусь, — верчу коробочку за спиной. — И всё же остался. Теперь понимаю почему.
Сейчас толкнуть бы речь, что именно благодаря Калии я задержался в Бриджпорте, но нет. Не могу, никогда не смогу ей врать.
— Недавно я узнал, что получу наследство, если женюсь. Мама говорила, что брак — союз родственных душ. — Опускаюсь на колено. — А моя родственная душа — это ты.
Вынимаю кольцо, Калия ахает. Будто не верит в происходящее, как и я.
— Я ценю и уважаю тебя, как никого другого, — продолжаю. — Когда мне хотелось лечь и умереть, ты поднимала и вела за руку. Ты верила в меня, когда я сам в себя не верил, и я… — Прокашливаюсь. — Я тебя не заслужил, но всё же спрошу: выйдешь за меня?
Калия приоткрывает рот — выгляжу, должно быть, жалким. Да так и есть: я не предлагаю ничего, кроме своей персоны и гипотетического богатства. Пора уже к делу.
— Я куплю тебе платье и всё, что захочешь. Отвезу в свадебное путешествие… ну, не сразу, может. Я точно не помню, сколько там останется после судебных расходов, но обязательно…
— Мэттью, прекрати. — Обмираю. — Ты правда думаешь, что нужен мне только ради денег?
И я понимаю, насколько глупыми были опасения. Так, как сейчас она, смотрят приютские животные на каждого, кто останавливается у клетки: забери меня, приму любые условия. Этот взгляд — неоплатный кредит до гроба.
— Я люблю тебя, дурашка. — Калия берет кольцо и сама его надевает. — И я согласна.
Бросается на меня с поцелуями, поднимаю ее на руки. В голове будто лопаются пузырьки — это страх уступает радости.
— Сколько у нас времени? — спрашивает Калия, когда успокаиваемся. — Я знаю, наследством долго занимаются.
С хлопком исчезает последний пузырек, а с ним и эйфория. Калия права.
— Вообще лучше не затягивать, — вздыхаю. — Скоро суд, а у меня…
— Значит, не будем затягивать, — выпрямляется она. — Пойдем найдем регистратора.
— Прямо сейчас? — Кивает. — Погоди, а как же платье, гости, вот это всё?
Калия с улыбкой закатывает глаза, будто я чушь сболтнул. И правда, чушь: очевидно же, что ей нужен я, а не свадебная мишура.
— Не убегут, — подтверждает мое заключение. — Идем.
И я принимаю ее руку, как всегда.
***
— Господа, — хмурится безымянный служащий, — сожалею, но…
И бубнит про какие-то законы, порядки и прочую бюрократию, благодаря которым нам нужно отстоять очередь длиной в Семнадцатую авеню. Поникаю, Калия улыбаться не перестает.
— Ах да! — очень убедительно изображает забывчивость. — Я не представилась.
Вынимает ламинированный прямоугольник с гербом Бриджпорта и демонстрирует служащему. Прямо вижу, как носятся шестеренки в его голове.
— Рад знакомству, госпожа Шупинетт, — формально улыбается тот. — К сожалению, действующее законодательство дает мне право вам отказать при всём уважении к вашей работе.
— Конечно, — улыбка Калии подразумевает «но…». — Но вы знаете, что госпожа Вульф поручила мне выбрать место, где они с супругом отметят юбилей? Я могу порекомендовать вас. — Наслаждается заискивающей улыбкой служащего и добивает: — Или кого-нибудь более сговорчивого.
Я ослышался? Единственная известная мне госпожа Вульф — мэр Бриджпорта, неужели?..
— Но… ну… — мямлит служащий. — Понимаете, я человек подневольный…
— И решения принимает ваше начальство, — заканчивает Калия, тот кивает. — Так донесите до своего начальства, что оно получит за, — помахивает удостоверением, — крохотный шаг мне навстречу. Или — что упустит.
— Мы подумаем, — снова кивает служащий, — что можно сделать.
Удаляется. Пялюсь на Калию, как недавно пялился на мобильный телефон:
— Ты правда помощница мэра?
— Ага, — таким тоном, будто говорит о погоде. — Писала предвыборные речи для Винтер, теперь называюсь пресс-секретарем и делаю всё.
Убирает удостоверение в сумочку. Как же мало я знаю о будущей жене.
***
Безымянный регистратор возвращается с явными следами головомойки. Приводит смуглую уборщицу, старичка в клетчатом костюме («это ваши свидетели») и кивает в сторону свадебной площадки. Чудеса творит имя мэра.
Плетусь за Калией, она будто торопится… а не поторопился ли я? Сбоку снисходительно взирает Агнесса Плезантвильская — иронично, что именно вдова считается покровительницей семьи. Она бросилась с обрыва, чтобы избежать навязанного брака, а у меня и обрыва-то нет. Хотя, если обогнуть парк…
Регистратор покашливает, будто услышав мои мысли. Шучу-шучу, я не настолько жесток к Калии.
Сжимаю ее руку, повторяя за регистратором формальные клятвы — от себя уже всё сказал в зале. Пламя расписных свечей колышется на ветру, а с ним мой галстук: холодно, но не портить же дырявым пальто наряд Калии. Ее накидка, кажется, тоже не греет, однако Калия держится. Держусь и я.
Надеваю ей то же кольцо, с которым делал предложение, в зелено-карих глазах вижу мамины. Смаргиваю неположенную мужчине слезу. Надеюсь, ты рада, мамочка.
— Я — его, — кладет Калия ладонь поверх моей, — и он мой.
— Я — ее, — вторю, — и она моя.
— Пред ликом Всевидящего, — повторяем за регистратором, — отныне и навсегда.
Треск, дребезжание стекла — это ветер захлопнул дверь в зал, а кажется, что оковы на мне звенят. Ладно, не буду пессимистом: именно Калия помогла их снять. Каким бы ни было завтра, мы встретим его вместе, отныне и навсегда.
Под взрыв хлопушки-конфетти целую Калию. Мамино кольцо нашло новую хозяйку — будет ли она с тем же трепетом передавать его нашим детям? Сделаю ли это я, если переживу Калию? Будет ли наше счастье долгим или лучший, как принято верить, день жизни таковым и останется?
Принимаем формальные поздравления. Калия счастлива, я озяб и хлюпаю носом. Едва выздоровел, и вот опять.
— Продолжим праздник завтра? — предлагаю, кутаясь в шарф.
— Конечно, — сбавляет радость Калия. — Я тебе чай от простуды заварю.
Чая не дожидаюсь: засыпаю в одежде. Слышу, как рядом ложится Калия — не такой, наверно, она себе представляла нашу первую брачную ночь.
Ничего, думаю. Я верну тебе всё, что задолжал: и ночь, и свадебные фото, и кофе завтра сварю. Я стану тем, кем ты меня считаешь.
Да начнется вечность для нас!