4 часть
Вот и первая ночь такая холодная, что, выйдя ночью до ветру, я подморозила ноги на заиндевевшей траве. А ведь днём - жарища ещё. Но в полночь - просто мороз.
На душе у меня тоже нерадостно: Лель ушёл по сёлам в дальний путь, в вечно тёплые края, песни петь, девок да парней плясать заставлять, слухов набираться, чтоб потом весой и летом у нас всё это рассказывать...
Ну почему он не построит у нас себе уже какую-никакую сараюшку, не остепенится хоть чуточку, не осядет! Невозможно же ему до глубокой старости ходить с гуслями за тридевять вёрст. Хотя... Слышала я о таких песельниках - борода седая путь подметает, за плечом - гусельки, что ему подадут - тем и сыт, кто приютит - тот и родственник... Но это же ужасно!! Я не хочу, не хочу, чтобы мой Лель вечно вот так скитался, даже если ему это нравится. У нас он живёт в старостином доме на гостевых харчах или у кого-нибудь из старых знакомых... Может, вдругорядь нам с Андреем его приютить?.. Я запунцовела с головы до пят... Ну уж вот уж... Я ж тогда ни бе ни ме буду, ни кря ни ква. Целыми днями только и буду думать что о том, как бы не сделать чего-нибудь такого, что Лелю не понравится, зачахну, умру, и придёт Лель на мою могилку, и будет проливать слёзы горючие... Ахх. Нет, поживём ещё, пожалуй.
В отсутствие Леля вертевшая перед ним хвостом Мирка укатила с отцом в город на ярмарку. Виданное ли дело - девку незамужнюю вывозить на ярмарку, где столько мужчин ей в глаза будет заглядывать, да и не только в глаза, её косу нечаянно или чаянно мусолить, да мало ли что!.. Нет, Мирослава не такова, чтоб испугаться ярмарки. Думаете, у неё ни стыда, ни совести? А вот и неправда. Мирка очень умная, очень самостоятельная. Кажется, пропади у нас из деревни разом все мужчины - Мирка бы нас живо по местам расставила, и когда б новые мужики пришли, ни травиночки бы не зачахло под её надзором, ни капли молока зря не упало бы, и все волки обходили бы нас издалека.
***
До чего же я люблю и рощи, и дубравы, и ельники! Здравствуй, старичок-моховичок. Здравствуй, в который раз, лешенький. Доброе утро, иволга-скрытница, доброе утро, белочка рыжая. А вот и Ярило! Как в глаза-то слепит... И греет - ух! Здравствуй!
А теперь догадайтесь, пока кукушка не докуковала, зачем я в лес пришла. За дровами, что ль? Али за грибами?
Ну, что за грибами, то верно. Я и правда за ними шла. А наткнулась - на ягоды. Не верите? Мол, какие ж к осени ягоды? А вот я и сама не знаю, какие... Но вкусные!
Их немножко было, кустика три, но пока я ползала и охотилась на чудесное растение, мурлыкая бессвязные песенки обо всём, что в голову придёт, моё уединение нарушилось.
Мой взгляд упёрся в чьи-то лапти, и я сразу догадалась, чьи - уж лапти своего мужа и не узнать! Я задрала голову. Андрей стоял, прислонившись к берёзе, и смотрел на меня сверху вниз. Смотрел так, что мне стало и страшно, и сладко, и сердце даже зачем-то ухнуло.
- Знаешь, Тося... - негромко сказал он, - в давние-давние времена каждый человек сам выбирал своё счастье. У счастья были крылья, оно могло улететь. Одни подстреливали его, другие - ловили, а третьи, очень редко, - приручали. Счастье бывало разным: как сова и как коршун, как лебедь и как тетерев. Но проще всего было поймать счастье-синичку. Маленькая она, доверчивая, крылами по лицу не исхлещет, клювом не тюкнет больно, и летать бестро, как сокол, не умеет. А сложнее всего было поймать журавля. Журавль птица не то чтобы гордая, но он любит вольное небо. Он любит петь о небе, о лесе, о цветах и ягодах...
Андрей запнулся, заговорившись.
- Ну вот... Ловили журавля - а он насмерть убивался внутри своей клетки. Приманивали журавля голосом сладким охотники, изображая его любимую, на много разных хитростей пускались. Журавль не коварней синицы, он так же доверчиво летел на зов, так же падал в сети. Но он ломал себе крылья и длинные ноги, отчаянно пытаясь потом попасть на волю, на ту волю, где он, быть может, один на всём белом свете, но зато - свободен и поёт, о чём хочет и как хочет.
Ты - журавль, Тося. Нет в тебе ничего от синицы. Я тебя в неволю взял, думаешь, слепой, ничего не понимаю?
Я вся с ног до головы стала ледяная. Он догадался про Леля?..
- ...Нисколько тебе у меня не лучше, чем у твоих родителей. Я тебя не обижаю и никогда обижать не буду, но зато ты своих отца и мать любишь, и братьев, и сестёр. А меня - нет. Холодно тебе у меня...
Я поражённо молчала. Он что, мысли мои читать умеет, что ли?
-...Я бы отпустил тебя в вольное небо, Журавушка, лети, куда твоей душе захочется, да только боюсь очень, что над первым же бором собьют тебя ястребы, а там, куда ты сядешь, будут лисы и волки... Наивная ты... Тонконогая такая Журавушка, стоишь на краю ржаного поля и боишься взлететь. Ты ведь не умеешь летать, поверь мне. И не пыталась научиться никогда. А всё равно в небо хочешь, воздуха испить хочешь, которого до тебя никто не глотал.
Я не смотрела на Андрея, я смотрела на кусок неба за его спиной. А ведь и правда. Летать как хочу - невозможно хочу летать! Воли хочу, с Лелем пойти мир посмотреть, страны увидеть, где чудесные животные с длинными ногами и хвостами, как венчик куриной травки, хочу жить так, как будто последний день живу, и весь мир любить. А для этого нужна малость, важнейшая на свете малость - Лель...
- Какая же ты красивая, - прошептал Андрей, перебивая мои мысли. Я внутренне возмутилась: это кто тут красивая? Я? Не надо мне в глаза лгать, я этого не люблю!
Он поднял руку и коснулся моей щеки. Я стояла, замерев столбиком, в смятении: что мне делать? Вообще-то он мой муж. Ни капельки ничего нет странного в том, что он гладит меня по щеке. Но с другой стороны... Я слишком хорошо помню то, что он со мной сделал в ночь после нашей свадьбы. Это было всего один раз. Но мне хватило.
Я вспомнила и передёрнулась. Андрей тут же опустил руку, глянул мне в глаза, поймал в них, очевидно, выражение отвращения и отвернулся.
- Что же мне сделать, чтобы ты взлетела, моя Журавушка... - произнёс он. Мне показалось, что он хотел сказать эти слова до того, как я скривилась, и теперь ему было вдвойне больнее их произносить. Я спиной ощутила, не видя его лица, как он грустно улыбается не пойми кому - у него часто бывает такая улыбка после разговоров со мной.
Ничего ты не можешь сделать, Андрей-пахарь. Сделать может только Лель-певец. Кто он и кто ты? Как он прекрасен! Как красиво он говорит! Как он поёт - точно русалка! А в песнях у него, сочинённых им, говорит, самим, волшебства-то сколько! Понимает он его, волшебство... И тоже всех-всех-всех обитателей леса, луга, двора и прочего верит, выходит... А ты? Ты разве поёшь? Небось эту сказку про птиц не сам выдумал, а надоумил тебя кто. Ты же пахарь простой - куда тебе до Леля, не можешь ты быть как он или даже лучше его!
Где-то далеко кричал журавль, по глупости попавший в западню.