Часть 8
Лель вернулся из короткого путешествия в Новгород, да не один. С ним пришёл его друг, Услад, тоже баян. Но если одеяние Леля изящно, даже вычурно, то Услад наряжен как... как... даже не берусь догадаться, как кто. Но я и представить себе не могла, что кто-то так одевается и находит сие лучшим облачением. Баяны - они странные... Скоро, кажется, я тоже начну так считать, как и остальные жители деревни.
Пока Лель нежился в прохладе дома Мирки, его товарищ томился у колодца в центре села, видимо, ожидая решения, возьмут ли его переночевать. И я не утерпела! Всю свою храбрость собрала в кулачки и направилась к Усладу, состроив милые глазки. Я должна проверить... Это очень важно.
- Добрый день, милый человек! - пропела я с поклоном, - вижу вас впервые. Кажется, вы друг Леля, что поёт слаще соловья?..
Услад перевёл на меня выжидательный взгляд, и я рассыпалась тьмой похвал Лелю и всем его друзьям, Усладу иже с ними.
Ого, на этого лесть действует ещё поразительнее, чем на Леля. Да он просто на глазах раздувается от важности. Думает, что и правда красавец и певец певцов, весь из себя... Симпатичный, согласна. Но борода! Все мужчины носят бороды, это закон. Кроме Леля и Андрея. Второй бреет бороду, потому я её терпеть не могу. А у первого, как мне удалось вызнать уже давным-давно, борода никогда и не росла. Вот так интересно устроен златоволосый баян.
Услад стоит, разглаживая усы, и самодовольно мурлычет:
- Да, да, мы такие...
И тут я вворачиваю:
- Добрый ты молодец, знаешь Леля лучше всех...
- О да, да, лучше всех.
- ...представь себе, пожалуйста, мог ли бы Лель полюбить такую девушку, как я? Или хотя бы понравиться... Можно ли?
Услад призадумался, но меня почему-то стало одолевать нехорошее предчувствие. Вроде бы нормальный мужик, пускай и в ненормальной одежде, да только есть что-то в его глазах... такое холодное... нет, скорее колкое и недоброе.
Он придирчиво обшарил меня взглядом. Я слегка покраснела, но стерпела. Храбрость в кулачке, храбрость в кулачке...
- Мордашка... М-да. Мордашка как у козла Ивашки. Фигура тоже не выдаётся ни вперёд, ни взад...
Я покраснела ещё больше. Добрый молодец, я и сама всё это знаю, но зачем меня в лицо обижать-то?
- Ладно, можно закрыть глаза и на то, и на другое. И не с такими на сеновал ходили. Нужда заставит. Но если говорить о чём-то большем, чем вечер на сеновале... У тебя есть стада, луга, богатство?
- Нет...
- М-да... Ну хотя бы знатные родители?
- Нет! А разве это так важно?
- Ну тогда я умываю руки. Девочка, у тебя нет никаких шансов. На что ты надеялась? Сначала обзавелась бы хорошим двором, достатком, а там, глядишь, накупила бы себе всяких мазей восточных, личико бы подправила, и можно было бы о Леле думать. А так, просто, без всего... Как ребёнок, честное слово.
Храбрость треснула по швам, обнажив лютую злость.
- Сам вы дети, ты и Лель! Одеваетесь как попрошайки, да попрошайки вы и есть! Баяны - подумаешь! Пупы земли, красавцы-удальцы, без того, этого, пятого и десятого к ним не суйся!..
Я наговорила очень много хорошего про талант Услада, про высокомерие и самомнение Леля, про сеновалы, которые они обхаживают с кем ни попадя. Певец слушал меня с непроницаемым лицом, только глаза становились всё злее и страшнее. В конце концов он примирительно поднял руки и елейным голосом попросил:
- Ну всё, всё, девица, мы квиты. Давай мириться, ни к чему нам ссору затевать. Признаю: я был не прав. Хотя бы одно достоинство у тебя есть - вон какая языкастая. Молодец. Ещё и доброту твою похвалю, если испить мне чего-нибудь вынесешь. Жарко, во рту тут с тобой пересохло.
Я фыркнула. Вот же колодец за его спиной, отчего бы оттуда не испить?.. Но моя злость уже улетучилась вместе с высказанными словами, отчего бы и не примириться. Ну и, конечно, мне очень приглянулось услышать лишний раз, какая я хорошая... Каждого человека всегда хвалят гораздо реже, чем ему того бы хотелось.
Я сбегала в дом, вынесла кувшинчик молока. Пей, мне не жалко...
Однако до рук Услада я кувшинчик не донесла. На ровном месте рухнула лицом вперёд, кувшинчик вдребезги, молоко растеклось вокруг моих рук.
Услад убрал сапог, поморщился, глядя на его носок.
- Такая тощая, как метла, а мне чуть пальцы не сломала… Неуклюжая, неповоротливая. Спорим, что и хозяйка ты плохая? Под ноги смотреть-то надо. Тяпа-растяпа. А ещё нас с Лелем ругает. На себя посмотри! Без страха не взглянешь. О Леле она возмечтала! Не ровня ты ему даже во сне. Красавица, что ли? Певица распрекрасная? Красноречива? Нет! Ты никто, девчонка. И никому не нужна.
Я тихо плакала, лёжа на земле, от унижения и обиды. Мои плечи сотрясались, и я их ненавидела. Я ненавидела свои руки, перепачканные молоком, свои ноги, не удержавшие меня, всё, что только у меня есть спереди и сзади, хотя, по большому счёту, ничего-то и нет. Ненавижу себя. Я отвратительное ничтожество…
- А теперь повтори всё, что ты сказал, но не ей, а мне.
Я поразилась, кому может принадлежать столь холодный голос, и, как могла, извернула голову назад. Никогда прежде я не видела Андрея в таком гневе.
У меня внутри всё смёрзлось в лёд. Страшно… Оказаться бы от него сейчас подальше. Глаза, обычно голубые, сузились и словно почернели, губы жёстко сомкнулись, голова наклонилась вперёд, а нижняя челюсть немного выдвинулась. Он сейчас походил на нападающего медведя, и если вы когда-нибудь видели нападающего медведя, то уж его-то ни за что не назовёте неповоротливым и неуклюжим, как Услад окрестил меня.
Баяны-странники беспросветно глупыми не бывают. Иначе почивать им на вторую же ночь странствий в придорожных кустах без сапог и головы.
- Э, друг, не беспокойся! Я просто немножко поучил её уму-разуму. Зачем тебе какая-то девчонка худющая?
- Это моя жена!
- О… О… Она замужем?! Вот это… Ну надо же…
Услад, себе на беду, не сумел вовремя остановиться в своём громком изумлении. Я зажмурилась и едва слышно пискнула, зато певец издал вопль, по количеству смысловых оттенков в нём превосходящий все известные мне коленца Леля. Андрей отвёл кулак назад, при ударе волосы упали ему на глаза, но он не зачёсывал их назад пятернёй и не отбрасывал изящным взмахом головы, как Лель. Ему вообще было на них, кажется, наплевать.
Услад держался за скулу, по которой начинал расползаться синяк.
- Упыря тебе в зад! Ты чего размахался, леший тебя подери?!
- А зачем ты унизил её?
- Никого я не унижал! Она сама упала, пускай под ноги смотрит!
- Я всё видел. Твой сапог находился в шаге от неё, а потом она споткнулась. Лжец.
- Зоркий какой! Что, уже пошутить нельзя?
- Я тоже могу над тобой подшутить, сейчас животики надорвём, - зловеще прошептал Андрей, засучивая один из рукавов. Услад молча уставился на могучие мышцы плеча, на крепко сжатый кулак с нервно бьющимися венами. Я, лёжа на земле, своими ушами слышала, как он сглотнул.
- Э, э, полегче… Могу Леля позвать, попробуй ударь…
- Я твоего Леля одной рукой поставлю раком, а другой наизнанку выверну.
Я покраснела, Услад не отвечал, видимо, пытался представить себе такое безобразие.
- Хорошо… - проворчал он, потихоньку отодвигаясь от моего мужа, - я только за деньгами сбегаю, за молочко вам заплачу?
- Засунь свои поганые деньги себе в…
Я прикусила губу, чуть не дымясь. Ну никогда раньше такого от Андрея не слышала! Даже не представляла себе, что он подобное знает… и произнести может…
Услад тоже окончательно стушевался и без надежды проблеял:
- Неблагодарный! Я же за тебя твою работу сделал. Проучил твою жену. Теперь тебе не придётся ни бить её, ни за косы таскать, ни укорять… Я уже с ней разобрался!
- За косы таскать?! Ну попробуй. А потом я тебя оттаскаю так, что мать родную забудешь. Не твоя жена – не тебе укорять! Заруби себе где хочешь раз и навсегда! И чтоб духу твоего здесь больше не было! Пошёл вон!
- Куда же я пойду, я здесь друга поджидаю… - пискнул Услад.
- УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ!!
Оказывается, и баяны умеют сигать через заборы не хуже деревенских мальчишек… Услад перемахнул через ограду Миркиного дома и был таков. Я наконец поднялась из пыли, вся заплаканная, слегка опасающаяся Андрея, утёрла лицо рукавом…
На меня он смотрел без злобы, даже без малейшего упрёка во взгляде. Да, за косы меня таскать точно не будут…
- Ты не сильно ушиблась?
Он подошёл и стряхнул сор с моего плеча. И тут на меня неожиданно накатилась волна ярости. Да будет он когда-нибудь со мной строг или нет?! Я заслужила, заслужила! Я – ничтожество, я никто, я уродина, тощая, как палка, я неумеха, я дурочка! А он никогда меня и пальцем не тронул! Почему?! Не мог же он столько времени притворяться хорошим, значит, оно и правда так есть. Но тем хуже! Ударь он меня сейчас, как Услада, да так, чтоб я отлетела обратно на землю, обзови гадко – у меня б на душе полегчало. Я б потом могла всем в деревне жаловаться, свой синяк показывая, и причитать вместе со всеми жёнами на завалинке о своём муже-деспоте. Но не могу! Потому что он меня не бьёт. Сколько раз мимо других женщин прохожу – уж они своих на все корки, зато им поговорить меж собой есть о чём. А я всегда в сторонке, как чужая, даже более того. Вздумай я пожаловаться – они бы первые меня усовестили бы, мол, у тебя не муж, а чудо, а ты ещё и ноешь.
Из-за тебя, пень старый, леший тебя подери, мне с женщинами поговорить не о чем!
- Почему ты никогда меня не бьёшь?! – воскликнула я, - почему не выдерешь, как сидорову козу?! Что ты за человек такой? Али у тебя силёнок маловато, чтоб прибить меня?
- Зачем?!
- Но я же провинилась! Я растяпа! Всех жён мужья прибивают, а ты?!
- А я люблю тебя.
Я хотела ещё что-то крикнуть, но поняла, что это бесполезно. Опять у него тёплый-тёплый взгляд, такой, что сердце ухает. Не удивлюсь, если он сейчас скажет какую-нибудь ерунду типа «Ты красивая, даже когда сердишься». Он не понимает, что мне это хочется услышать, но от него – меньше всех! Потому что он всегда говорит мне эдакие глупости, в которые я не верю.
- Боги, какой дурак! – зачем-то крикнула я, воздевая руки. И тут же испугалась своих слов. Ай… Это, наверное, неподходящие слова… Да ещё получить их от меня, когда сделал мне, если смотреть правде в лицо, столько добра…
Его взгляд медленно потух, стал каким-то пустым, ажно страшно. Он посмотрел куда-то вдаль, его губы сжались, он развернулся и ушёл. Я осталась у колодца одна, с нарастающей болью в сердце. Себя мне жалко не было, хотя обычно, обидев кого-то, я начинаю первой жалеть себя. Мне было жалко Андрея, и я ненавидела себя вдвое сильнее. Нет, это не он какой-то не такой, это я дура гороховая. Часто мне говорят «я тебя люблю», что ли? Да нет, Журавка. Нет. Первый раз в жизни вообще-то. Хотелось бы тебе услышать только что то же самое от Леля? Вроде бы льстит твоему самолюбию… Но нет, не хотелось бы. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Довольно я насмотрелась на Услада. Сеновалы, девки… Недостойна его! Да кто он такой… Жених Мирки? Баянишко? Вот ну совершенно не хотелось защищать его перед Усладом. Потому что это правда. Посмотрел он на меня хоть раз, на неказистую дочку бедняка? А на красавиц смотрел. И даже руками шарил, я видела… Но закрывала на это глаза. Идеал! Лель, солнышко лесное! Князь-на-белом-коне. Нет у него и его дружка никакого дозволения так ко мне относиться. Да меня любят, вот! Ни за что ни про что, а просто так любят. Да я…
Да я гнусно обидела единственного человека, который меня так любит.