Для этой главы имеется саундтрек, см первый пост, "Поездка Святослава на Звере".
12 часть
Минула шестая весна Святослава. Кого-кого, спросите вы? Славёнка... Моего сынишки. Мы его так назвали. Глаза - отцовские, кудри - как у деда в молодости, ржаные. Бесёнок. Жизни в нём до самых ушей, аж распирает, и весёлый - страсть. Необыкновенный мальчик... Как я им горжусь! На днях ввязался в свою первую драку. Пострелята кого-то задирали очень хилого и напуганного, Славка вылетел, сверкая макушкой, встал в позу атакующего бычка, оттеснил в сторонку забиженного. Пострелята хотели ему накостылять, но не тут-то было. Все взрослые: кто в окошко видел, кто со двора - обомлели.
Силища в нём прямо-таки богатырская. Четверых мальчишек раскидал, как солому, за руки-за ноги, а пятый сам удрал. И Славке хоть бы хны. Даже не запыхался. Кстати, забиженный мальчик удрал тоже. На всякий случай, наверное.
Он очень умный. Диву даюсь. Как будто он всё на свете уже видел и всё узнал, а сейчас просто вспоминает заново. Какой-то он... мудрый. Иногда мне даже кажется, что он мне не сын, а отец, превратившийся в маленького мальчика. Бред, фрр...
Вот он влезает на шесток печи, отодвигает заслонку, а у меня хлебцы дозревают, и тростинкой давай в хлеб тыкать. Я бросаюсь и оттаскиваю его, а он на меня так укоряюще смотрит снизу вверх, как будто это я дитё неразумное, а не он.
- Что ты делаешь? - вскрикиваю я, - я тебе этот хлебец на обед дам!
- С удовольствием, - отзывается Слава, - если в хлебе делать дырки, он не будет трескаться и разламываться, пока ты его печёшь. Мой целёхонький будет, вот увидишь.
А ведь прав оказался, домовой в свидетели... И так каждый раз. Оставляет мать в дураках.
А вот обычный вечер, солнышко закатывается, жарить перестало, можно вздохнуть легче. Андрей подходит к порогу, где стою я, сомлевшая и собирающаяся идти доить коз, стаскивает через голову рубаху. На груди, плечах - всюду поблёскивает пот, но выглядит это почему-то красиво. Он улыбается, я отстранённо гляжу в небо и делаю вид, что я тут одна. Вообще с ним уже не первый год мила и отстранённа... Моё обычное поведение. Привыкла уже, хотя могла бы вести себя иначе. Не хочу... Зачем? С Лелем мне хотелось быть каждый миг, жить без него не могла, дышать без него не могла, думала с утра до ночи только о нём, всех на свете сравнивала именно с ним. Я его любила - ох, как любила! А Андрей?.. Когда он уезжает на ярмарку или уходит надолго, я не думаю без остановки о нём. Могу вообще забыть. С ним, конечно, лучше, чем без него, сразу теплее становится, но мне не хочется постоянно слышать его голос, глядеть ему в глаза. Спокойно сидим вечерами, горит лучина, я или пряду, или вяжу, Андрей зачастую кладёт мне при этом голову на колени и лежит так. Ни звука. Просто молчим. Ну кто ж так делает? Разве это любовь? Я не знаю, что это такое.
Мне сейчас так хочется взъерошить его волосы и немного подурачиться вместе. Но мне не хочется повиснуть у него на шее и миловать до рассвета. Значит, не любовь, говорю я себе...
Кажется, ему тоже хочется подурачиться. А вот это уже страшнее.
- Ну? Кто будет встречать хлебом-солью уставшего воина полей на закате трудового дня? - мурлычет он, подбираясь поближе. Я хватаюсь за косяк двери. Не оторвёшь!
Оторвал. Медведь! Пытаюсь укусить за что попадётся, но мне всё жалко. Вырываюсь, вереща:
- Перестань! Оставлю без ужина! Не надо меня щекотааааааа...
На самом-то деле мне всё это безумно нравится, но я так привыкла, так привыкла быть сурьёзной и даже суровой. Мне не нравится чувствовать себя хрупкой и беззащитной, хотя он тьму раз рад, когда я именно такая. Вот уж, тешить его мужское самолюбие... Когда я хрупкая и беззащитная, я всегда сразу вспоминаю, что он не князь из моей сказки и вообще... достоин ли любви? Он хороший и добрый, безусловно, и меня любит. Я так привыла, что он меня любит!.. Представить не могу обратного. Но уже шесть лет утекло, а мне всё никак не хочется невероятных страстей, только привязалась к нему - и всех делов. Втихаря мечтаю о Настоящей Любви... Только ему не говорите! Мне очень не хочется, чтоб он стал грустным. Тогда мне тоже отчего-то будет грустно.
Всё-таки он взял меня в охапку и прижал к себе, уткнулся в мои волосы. Я смиренно переношу это, убеждённая разумом, что мне это неприятно и глупо, хотя в душе бесконечно приятно. Чувствуя, как нарастает внутри нежность и я вот-вот стану хрупкой, покорной и ласковой, и на рассвете мы проснёмся на одной лавке, причём Андрей наверняка посреди ночи с неё сверзится, потому что я во сне брыкаюсь, а лавка узкая... Предчувствуя всё это, я проворчала гнусным тоном, тщась одёрнуть себя:
- Слушай, уставший воин полей, у меня сейчас ужин в печи упреет до безобразного состояния. Почему бы тебе не обнять вон ту берёзку? Она ещё стройней и краше, и пахнет вкусно.
Я ощущаю всем плечом, как он улыбнулся в пряди моих волос.
- Ты моя единственная... - протягивает он с придыханием, а потом сам разрушает очарование: - Так что перестань выкобениваться.
- Это я выкобениваюсь?!!
Новая потасовка, я с визгом влетела в дом и загородилась от Андрея Славкой. Муж хохочет и ловит сына на руки.
- Мальчишки! - надсаживаюсь я, припласывая у печи с ухватом. - Ротозеи малолетние! Недоросли!
- От такой же слышим! - отзывается Андрей, - правда, паря?
- Да! - соглашается Слава, очень довольный, что его произвели из детей в парни, минуя отрока.
***
Его знают все окрестные сёла. Он сын дикой кобылицы, приходит и уводит домашних кобыл. Они идут за ним, как привязанные. Умён, хитёр. Как с ним справиться? Не легче, чем со стихийным бедствием. И воевать его ходили, и ловить, и засады для него рыли. Всё впустую. Людей не боится. "Зверь ненасытный". Народ полагает, что он детей ест, ибо зубы у него на редкость белые и острые, и норов опасный. Зверем его и кличут.
Сегодня он явился опять... Сельчане молча в сторонке сгрудились и смотрят на него, а он - на них. Гляделки такие. Оставшиеся лошади заперты в хлевах, тоненько ржат. Чуют его и тоскуют. Красавец, огромный и страшный. Эх, такой бы и богатыря унёс...
И вдруг я увидела прямо перед самым носом коня Славу.
Мне резко стало очень, очень плохо. Я ни вдохнуть, ни выдохнуть не могу. Люди тоже заметили, засуетились, закричали. "Уберите ребёнка! - Слава Андреев, вернись!" И ему, и коню хоть бы хны. Кто-то ринулся за рогатиной, кто по что. А Слава, дурной ребёнок, подкрался прямо к ноздрям Зверя и сделал жест, как будто что-то подать хочет. Откусит руку, откусит...
Зверь с интересом поглядел на мальчишку, без злобы, он не выглядел детоядным. Но руки человека не коснулся, отступил на шаг, оценил смелость. И тогда Славка вспрыгнул на него.
До Зверя дошло в два мига, и он взвился на дыбы. Зубы оскалились. Боги, какие острые... Зверь прыгнул туда, сюда, пошёл плясать, изгибая шею и норовя укусить седока за ноги, но седок был мал, юрок и цепок, и конь его не достал. Тогда Зверь просто помчал напролом, сквозь кусты и рощу, в луга.
Я обрела наконец голос, закричала что было сил, плача на ходу, со всех ног бросилась следом, за мной - все деревенские, потрясённые происходящим, весте с рогатинами и поленьями. Я остановилась на краю поля, по которому летал Зверь. На его загривке по-прежнему примостилось нечто маленькое и светлое. Я приложила ладони ко рту, чтоб не завыть. Он ведь малыш ещё... Кровиночка моя... Устанет, конь его сбросит и затопчет...
Мужская рука властно схватила меня за плечо. Андрей уткнул меня себе в грудь.
- Не смотри. Всё будет хорошо.
Зверь вернулся вместе с седоком, выплясавшийся, побеждённый, но ещё не покорённый. Он захотел откусить нос первому любопытному, сунувшемуся к нему, и всё-таки лягнул зевак. Не думаю, что он покорится вообще хоть когда-нибудь. По нему видно. Характер такой.
Но Славу он уважает. Позволил ему себя погладить по холке. Люд собрался вокруг, ахи, охи. "Не зря ты его, Журавка, Святославом назвала. Большая его ждёт слава, мальчишку твоего". Поздравляют меня и Андрея... Дайте мне сына обнять сначала, живого и здоровёхонького! Подхватываю его, Славка обвивает мою шею ладошками, пропахшими конским потом.
- Я дарю тебе Зверя, мама. Я тебе ещё много чего подарю. И папе тоже. Я вас так люблю. Я сделаю много-много. Непременно.
Откуда он взял эти слова - мама и папа? Никто так не говорит, вовек слыхом нигде не слыхано. Но мне так нравятся эти слова... Спасибо тебе, сынок, за них.