16 глава, 2 часть
Финал
Слава ведёт Зверя под уздцы. Только он может ездить на старом, но не ставшем менее вредным коне. Под моим седлом - чёрная вспотевшая спина другого скакуна, который Зверю родной сын, однако не в пример покладистее. Мы бредём шагом, три человека и три лошади, и не знаем, как попрощаться с Хуннаром. Здесь наши дороги расходятся, нам на юг, а ему куда-то к Стране заходящего солнца.
- Доброй дороги вам, брат Сигурд и мать моя названая. Хотелось бы помочь вам срубить новую избу и засеять вашу первую рожь на прежнем месте, однако я не только по своей воле буду скакать без продыху на запад. У меня есть поручение предупредить людей, что воинственные племена викингов собираются сплавиться чуть ли не в низовья Волги и попробовать доплыть до Царьграда... Так что не стану я задерживаться. Не поминайте лихом.
Я сжала губы. Плакать тут незачем, не на смерть провожаем. Хуннар вскочил на своего коня, склонился, обнял брата, обнял и меня. Я быстро провела в этот момент рукой по его волосам, придержала его голову, всмотрелась в глаза. Всё у тебя будет хорошо, Хуннар. Не должны погибать красивые, не должны погибать сильные, добрые, преданные, не должны погибать... Но почему-то судьба хранит с детства только меня, слабую, жалкую, не слишком обаятельную и довольно дурную на голову девчонку.
Чем ближе к родным местам, тем пасмурнее у меня на душе. Хочется реветь, воротать коня подальше отсюда, лишь бы не увидеть, что избы нашей али родительской и в помине уж нет, вся родня моя перебита или переселилась давно, а от Андрея и холмика памятного не осталось...
Слава это замечает и произносит:
- Мама, что бы там ни было, хоть заросшая безлюдная опушка, я построю тебе новый дом, лучше прежнего, а весной перевезу к нам Гудрун, весело мы заживём да дружно. Не кручинься, мне больно на тебя смотреть такую, а сделать ничего не могу.
- Я трусишка, сынок... Ты говори, говори что-нибудь, чтоб я отвлеклась от своих мыслей.
- Я давно хотел спросить... А теперь уж тем более. Что тебе там, в родном месте, особенно дорого как память? Я обязательно добуду тебе это и постараюсь развеять твои тяжкие думы. С чем у тебя связаны мысли о счастье?
Я молчу. Я сразу знаю ответ, но он даётся мне тяжело, хотя это всего одно слово:
- Рожь.
Я опять молчу, размышляя, стоит ли излить сыну свои думы, и решаю, что стоит.
- Рожь, Слава. Я зачала тебя во ржи. Над бездонной пропастью. Когда-то я была совсем юной и очень глупой, я не верила, что на голой скале над пропастью можно вырастить настоящую золотую рожь. А твой отец утверждал, что можно. И оказался прав. Он был величайшим воином на свете. Он никогда в жизни никого не убил и никому не причинил боли. Его завоевание было прекраснейшим из всех - он завоевал моё сердце. Твой отец не задавался вопросом, а нужно ли выращивать рожь над пропастью, и не стоит ли заняться этим на более плодородной ниве, точно так же, как не выбирал, любить меня или нет. Он просто упорно вспахивал поля и жёсткие скалы, он упорно любил меня и надеялся, что когда-нибудь и я полюблю его. Рожь выросла и вызрела, но пожать её плоды, колосья, полные будущего хлеба, он не успел. Это была очень холодная рожь... Самолюбивая, гордая, не умеющая сострадать чужому горю по-настоящему. Она росла себе и зрела, и думала, что небо, нива, пахарь - все обязаны по своей природе ухаживать за ней и ублажать её. Силы пахаря истощались, ему бывало тяжело, но рожь ещё и презирала его за это, и называла слабым, не замечая, что всего себя он отдаёт только на то, чтобы ей было хорошо. И когда он соскальзывал в бездну, рожь даже не сморела в его сторону... Пока он не закрыл её грудью от страшной бури; рожь уцелела, а пахаря уволокло в пропасть, и он не вернулся. Некому было больше ухаживать за нивой на голой скале, просить небеса отвести град. Только когда пахаря не стало, рожь заметила, сколько много он для неё значил, и поняла, что, несмотря на свои попытки оставаться холодной и неприступной, как её мать-скала, она полюбила своего верного друга. И не может без него жить. Но было уже поздно.
Я смолкла. Слава тоже не торопится отвечать на мою сказку-аллегорию. Я смотрю под копыта своей лошади. А вот вижу вызревший шелушащийся подорожник, в точности такой, какой рос вдоль троп в моём детстве...
- Покажи мне ту рожь, в которой я был зачат... - тихо попросил сын.
"Если она всё ещё растёт там", - шевельнулись мои губы, но я ничего не сказала. Узнаю места. Знакомый лес, и даже дым дальше по тропе над деревьями. Сердце колотится. Встречу ли я там хоть одно знакомое лицо? Вспомнит ли кто-нибудь меня, не прогонят ли?
Заворачиваю вправо, в объезд деревни, прямиком к ржаным полям, что золотятся нынче под солнцем. Ох и широки они, и привольны, и радостны, как прежде, словно и не минуло этих девяти лет... В поле работают люди, отсюда они кажутся маленькими, и только по грудь торчат над спелыми колосьями. То нагибаются, то встают во весь рост. Жнут.
Мы приближаемся, спешиваемся с коней, Слава берёт обоих под уздцы и идёт поодаль от меня, не мешая и сохраняя молчание. Я медленно ступаю по земле, тихо и задумчиво. Подхожу к краю ржи, беру в пальцы колосья, ощущаю их родную шероховатость пальцами, бреду дальше, уставившись в одну какую-то несуществующую точку.
Люди в поле заметили меня, крикнули пару раз между собой, остановили работу, встали и начали глядеть на меня издали.
Кажется, я узнаю сына кузнеца... Губы задрожали. Какое предательство с их стороны. Но так и хочется броситься с к этим людям со всех ног, обнимать их и целовать, повторяя "свои, родные". Я робко заправляю прядь волос за ушко. Это тот жест, который почему-то узнают из тысячи, потому что при нём я поджимаю плечи. И потом, ни одна женщина, кроме меня, не носила здесь больше длинных распущенных волос, перехваченных верёвочкой...
- Братцы, это же Журавушка!! - разнёсся над полем оголтелый вопль. Я даже не поняла, кто именно кричал, но дальше люди зашумели.
- Правда Журавушка?
- А как ты понял, что это она?
- Она вернулась!
- Надо ему сказать...
- Но как?
- Смотрите, какой с ней парень-богатырь! Да это ж... Славка!!
- Ого, как вымахал!
- Молодчина парень.
- Кудри-та у него какие... Девчата, я пропала.
И многое другое. Люди перебегали друг к другу, с каждым шагом приближаясь ко мне, потом кого-то среди себя начали тормошить, вытолкали вперёд и резко смолкли. Воцарилась абсолютная тишина, только стрекотали кузнецы и жарко шуршал ветерок рожью. Этот человек неуверенно ступил шаг, два, перемялся с ноги на ногу, странно вытянул шею, опять сделал шаг, два... У меня разом обледенело и ухнуло под собственной тяжестью сердце куда-то ниже сырой землицы. Я узнала рубаху, я узнала пояс, который вышивала сама. Майская ночь... Кострище-олелия и Он, стоящий в тени поодаль меня со странно блестящими, наполненными тоской глазами. Он всегда... Так широко распахивал сине-голубые глаза...
Этот человек щурился.
Он почти не видел меня.
И не узнавал.
А я его - узнала.
Всхлип вырвался из моей груди совершенно непрошенно. Такой странный звук, как взвизг собаки. Чёрные кудри... Может, мне мерещится? Я ошиблась! Боже, какая страшная ошибка... Я ускоряю шаги, я бегу навстречу. Он? Не он? Этого не может быть... Солнце заслепило глаза. Ему всё равно, что я судорожно вглядываюсь и отчаянно пытаюсь понять. Андрей умер, погиб, мне, верно, мерещится знакомый облик из-за слёз, выступивших на глазах, я остановилась как вкопанная и начала их тереть, беззвучно рыдая. О небо, какая злая эта твоя шутка...
Меня сшибли.
Уткнули носом в знакомое крепкое плечо.
Обхватили одной рукой вокруг талии, другой - под ногами, и я вмиг очутилась между небом и землёй. Прежде чем я успела его обнять, хотя бы чтобы не упасть, я поняла, что он плачет.
Вы не поверите, по чему я его узнала ещё до того, как встретилась наконец взглядом с синью любимых глаз.
По биению сердца.
И никому и никогда не смогу объяснить, чем биение его сердца отличается от всех остальных. Но оно самое близкое и родное на свете.
И ещё оно трепетало, колошматилось и выскакивало из его груди прямо мне в ладошки, словно хотело обдать мои руки своим душевным теплом.
Моё тоже.
Поверить не могу... Вот сейчас увижу его глаза и всё пойму.
Убрала голову с его плеча и заглянула в море, разлившееся во всём его существе. Искорки и чертятинки взгляда, морщинки вокруг век, которых стало намного больше, чем девять лет назад, морщинки на лбу, вокруг густых бровей. Я трясущейся рукой отодвинула его чёлку и приникла губами к его коже. Это он... Это его запах, его тепло, его взгляд. Его любовь. Это Андрей.
Он целовал, целовал, целовал меня. Мне хотелось смеяться от счастья и плакать одновременно, я боялась выпустить его из своих рук и, как ребёнок, всё время сжимала его рукав. Позже я увидела и чудовищный шрам, рассекающий несколько раз его правое плечо, и множество мелких шрамов на спине - следы побоев в хазарском рабстве, где он пробыл три года, а потом сумел сбежать. Тот ворог, который разматывал верёвку девять лет назад, связал моего мужа после того, как мы со Славой умчались на Звере, и увёл. А сбежав, Андрей застал дом пустым и обрыдлевшим, но он верил, что я и наш сын живы, восстановил избу и принялся вместе со всеми высевать рожь. Он высевал её и жал каждый год, чтобы, когда мы вернёмся, для нас был на столе - хотя бы горячий хлеб... В рабстве он потерял и половину зрения.
Но всё это я узнала намного позже.
А сейчас я просто бесконечно люблю его. И ничего больше.
Незаметно для нас сбоку приблизился Слава, Андрей повернул к нему голову, его глаза расширились. Статный златоволосый парень, вымахавший на десять вершков выше отца, опустился на колени и обнял отцовские ноги. Слёзы Андрея капнули на пушистую макушку сына. Черноволосый мужчина зажмурился, закрыл лицо руками и глухо зарыдал, больше не в силах сдерживать себя. Я обняла его так крепко, как могла, а Слава уткнулся лбом в колени Андрея, но не посмел подняться на ноги и поглядеть на отца сверху вниз с высоты своего роста.
- Вот святая гордость, смотрите и учитесь, - сказал какой-то старик юнцам среди набежавших вокруг нас зрителей. - Она не стыдится склонить голову, когда это действительно нужно.
Так мой сын Святослав-Сигурд стал Святогором.
Первым из величайших русских богатырей, навеки вошедших в предания и былины.
А я всего лишь его мать...
Но, пожалуй, все былины и хвалебные песни на свете не стоят даже одного поцелуя моего мужа.