[Лалэль]

Серия 8. Родственные связи: Нуна Озирис: Метаморфозы (продолжение)


От автора

Вчера сериалу исполнился год. Лучший подарок читателям - новая серия, я так считаю. Приятного чтения вам!

Наша героиня осторожно переступила через порог. Да, она понимала, что поступает, скажем так, некрасиво, но даже и на секунду не подумала отказаться от своего плана.
Быстренько осмотревшись, незваная гостья убедилась, что с прошлого её визита в комнате ничего не изменилось. Единственное, что она заметила необычного, так это валяющуюся на полу рубашку и небрежно скомканное одеяло на кровати – непонятно, как чистюля Санни мог допустить подобное. Что ж, наверное, у соседа тоже выдался трудный денёк, решила Нуна; может, потому он и смылся куда-то. Вышел пропустить стаканчик, или, может быть, завалился на всю ночь к подружке?

Женщина раздраженно тряхнула головой: не время сейчас об этом думать. Наша ночная тать, аккуратно ступая по прохладным половицам, прошла к письменному столу. Нуна не знала толком, что ищет, и еще меньше понимала, где это нечто искать, но опыт подсказывал ей, что прежде всего нужно посмотреть именно в ящиках стола и в тумбочке.

...опыт подсказывал ей, что прежде всего нужно посмотреть именно в ящиках стола


Однако стол был почти что пуст, кроме набросков, на нем ничего не было. На всякий случай Нуна даже залезла под стол, посмотреть, нет ли там тайников, ничего не нашла и, пожав плечами, перешла к тумбочке.

На всякий случай Нуна даже залезла под стол, посмотреть, нет ли там тайников...


И ведь не ошибалась старая воровка! Покопайся она в недрах Саниной тумбочки чуть подольше, непременно нашла бы что-нибудь. Не оружие, конечно, - табельное оружие Санни хранилось, как и положено, в главной конторе, упрятанное в сейф. Зато Нуне могли попасться под руку фотографии с изображением злодейской морды "Виктора", записи с наблюдениями и еще много всего интересного, и тогда, возможно, отношения Нуны и Санни сложились бы иначе, и вся их история закончилась бы совсем по-другому. Только вот наша героиня до этих милых Саниных секретиков не добралась, потому что лежали они, естественно, не на виду, а вытряхивать содержимое тумбочки на пол, чтобы потом копаться в нем, женщина не стала. Вообще, ей не хотелось устраивать беспорядок, наоборот, Нуна постаралась оставить как можно меньше следов, и потому она лишь бегло просмотрела все, что попало ей под руку, и как можно более аккуратно положила все это на место. Кто знает, продолжи она в том же духе, может, и нашла бы что интересное, но её от этого занятия отвлекли.

Было тихо, очень тихо, и вдруг где-то рядом – Нуне показалось, что прямо у неё над ухом, - раздался негромкий звук, не то стон, не то вздох. От ужаса она чуть не уронила ящик, который удерживала на весу все это время, себе на ногу, потом, стараясь не шуметь, вернула его на место, и испуганно огляделась вокруг.
Нуна могла бы себя убедить в том, что непонятный звук ей просто почудился, что его издал кто-то за стеной, и еще много чего навыдумывать, но обманывать себя было не в её правилах. Было только одно разумное объяснение тому, что в пустой комнате, где кроме неё, никого не было, кто-то вздыхал; женщине очень не хотелось в это верить, но…

Взгляд Нуны, до того бесцельно бродивший по стенам, зацепился за свернутое комом одеяло на кровати, и она вздрогнула.
Мысленно кляня себя за недогадливость, Нуна откинула одеяло и увидела Санни. Хозяин оказался дома.
Юноша крепко спал, не подозревая о том, что к нему пришли гости, да еще и с такими оригинальными намерениями. Его худенькие бока под одеялом практически не угадывались, к тому же панцирная сетка его кровати была такой старой и разболтанной, что провисла почти что до пола, поэтому с первого взгляда определить, что на кровати лежит человек, было сложно. Нуне совсем поплохело.

Затем, как рассказывает наша героиня, ей показалось, что Санни умер, и ей стало ещё хуже – не говоря уж обо всем прочем, находка в виде трупа ей сейчас была совсем ни к чему (и опять Санни долго хихикал, когда узнал об этом от нас; он ещё сказал что-то вроде "Ну, жить буду долго". Для человека, которого только официально хоронили трижды, он настроен удивительно оптимистично, – прим. редакции). Она все-таки догадалась, что юноша жив, когда, поднеся руку к его лицу, ощутила исходившее из его губ легкое дыхание, но ей по-прежнему было страшно – Нуна ещё никогда не видела, чтобы люди так крепко спали. Женщина внутренне заметалась, не понимая, что ей нужно сделать – позвать на помощь, попробовать привести парня в чувство или просто сбежать по-тихому?

Женщина внутренне заметалась, не понимая, что ей нужно сделать...


"Сколько живу, никогда такого не видела, - ещё раз сказала себе Нуна, - разве люди могут так спать?"
Нет, наша героиня, конечно, не вчера родилась, и понимала, что люди вовсе не обязаны ворочаться и храпеть во сне, наоборот, многие из них спят очень смирно, могут всю ночь пролежать в одной и той же позе, и дышать при этом чуть слышно. Но такой глубокий, беспробудный сон, больше похожий на обморок, она видела впервые.
Кажется, от кого-то Нуна слышала, что, когда человек спит, его душа отправляется путешествовать по другим мирам. Душа Санни, похоже, отлетела так далеко, что почти забыла о покинутом ей теле.
Где же ты странствуешь, мальчик? Какие волшебные сны видишь?
Если бы я только могла последовать за тобой!
Если бы я могла видеть то, что видишь ты, если бы могла хоть на минутку проникнуть в твой мир…

Скажем же, наконец, то, на что мы так тонко намекали все это время, то, что вы и без нас, наверное, поняли: Нуна с первого же дня отчаянно влюбилась в Санни. Да, едва она увидела бледного, тощего парня с горящими глазами, который шел, сам не зная, куда, - неважно, куда, лишь бы подальше отсюда, - шел, хотя толком и не мог ходить; так вот, как только Нуна увидела этого мальчика перед собой, как только заговорила с ним, ей немедленно захотелось, чтобы он принадлежал ей. Просто так, неизвестно отчего.

Она любила его так, как маленькие дети любят леденцы. Хотела забрать его себе, совсем как маленькая девочка, которая увидела в витрине магазина нарядную куклу и упрашивает маму забрать её домой. Он нравился ей, как нравятся солнечные зайчики на стенах или полевые цветы; она любила его, как люди любят безоблачное небо – просто за то, что оно есть. Почему, зачем – Нуна не пыталась даже и разобраться; так получилось, чего уж теперь. Сейчас ей важнее было понять, что со всем этим делать.

Нуна всегда была реалисткой, и даже влюбившись, не перестала трезво оценивать вещи. Как бы ни была наша героиня избалована мужским вниманием, она все равно воспринимала себя достаточно адекватно, и потому понимала, что:
а) пока она в мужском теле, Санни ей взаимностью не ответит. Разве что под дулом пистолета. (А Санни добавил: ""Виктору" я б даже под дулом гаубицы не стал, эмм, "отвечать взаимностью". Нет - нет, лучше пусть расстреляют", – прим. ред.).
б) она слишком стара, чтобы влюбляться, и,
в) выбрать мальчика, который ей в сыновья годится – пожалуй, самое глупое, что только можно было сделать.

Нет, умом она все понимала, и боролась с собой, как могла, только вот оказалось, что толку от той героической борьбы – нуль. Потому наша героиня и стояла, склонившись над спящим юношей, и любовалась им, хотя с её стороны куда разумнее было бы в тот момент дать дёру.
Да, Нуне было и стыдно, и страшно. Но некая сила приковала её к земле, и сила эта перевешивала и страх, и стыд, и благоразумие. Очарованная женщина, затаив дыхание, смотрела на своего спящего принца; она, как заботливая мать, ловила каждое его дыханье, и, как нежная любовница, замечала малейший взмах его ресниц.

Очарованная женщина, затаив дыхание, смотрела на своего спящего принца...


До того дня Нуна воспринимала свою привязанность к юному соседу, как досадное недоразумение, как блажь, болезнь, снег на голову – словом, как некое досадное, но вполне заурядное происшествие. Влюбилась безответно, а это все равно, что руку обжечь – больно, обидно, но не смертельно, и со временем заживет. У Нуны не было ни времени, ни желания "копаться в себе", доискиваясь до причин всего, что внутри неё происходит; она, к тому же, всегда была немного фаталисткой, и с легкостью объявила все шуткой проказницы-судьбы. Если она и упоминала о своей страсти в дневнике, то разве что вскользь, или подтрунивая над собой по этому поводу: "Втюрилась, дура старая" или "Замуж поздно, сдохнуть рано, хи-хи". Иначе, чем с легкой усмешкой, она о своей влюбленности и не думала, и, разумеется, с самого начала наша героиня поняла, что надеяться ей не на что. Сердцу стареющей женщины хватало и того легкого трепета, которое оно испытывало всякий раз, когда русоволосый мальчик, пробегая мимо, на бегу, улыбаясь, кричал ей "Привет!". Когда же он не спешил и останавливался, чтобы поболтать с ней, когда его рука дружески пожимала её руку… О, тогда у нашей хладнокровной пришелицы мурашки пробегали по спине, а сердечко подпрыгивало и неровно ухало где-то там, поперек горла. Ей было и мучительно, и сладко, и это ощущение ей нравилось; а надеяться на развитие отношений, делать какие-то шаги… Зачем? Для чего? Чтобы быть высмеянной?

Нуна, размышляя в дневнике на эту тему, пришла к однозначному выводу, что даже при условии, что она снова вернется в женское тело, они с Санькой каши не сварят. Даже если предположить, что случится чудо, и она вновь станет двадцатилетней девушкой, то даже в этом случае у них вряд ли что получится, сказала себе Нуна, и успокоилась на этот счет. С тех пор у неё не возникало желания даже попробовать превратить свою "одностороннюю" привязанность в "двустороннюю".

Так было, пока Нуна не виделась с Санни, или видела его мельком, один-два раза в день, вечно на бегу, второпях; ей легко было контролировать свои чувства, и она почти что справилась с ними, смирилась, притерпелась. Единственное, чем она выдала себя – тогда, в тот знаменательный вечер, не смогла сдержать дрожь, когда он положил ей руку на плечо; но, кажется, юноша не придал этому никакого значения. Нет, он ничего не замечал, и, кажется, даже представить себе не мог, что происходит в душе у "соседа Виктора".

Комментарий Санни:
Как же все-таки интересно узнавать все это от вас, когда уже двадцать с лишним лет прошло, а! Некоторые вещи вообще слышу впервые. Понимаете, Нуна очень скрытная, она была, ну… "Ты как раковина, которую очень трудно открыть, зато, когда ты приоткрываешь створки, внутри видна жемчужина". Так вот, по-моему, мне только пару раз удалось "приотворить створки" и увидеть, какая же она на самом деле. Все остальное в ней для меня, - даже для меня, - до сих пор загадка. Вот, например, только читая вместе с вами её дневник, я понемногу начинаю понимать, что она на самом деле чувствовала тогда. Мне в то время казалось, что я докучаю ей своей привязанностью, и вообще, я отдаю, она принимает – а оказывается, все было наоборот.
Вы правы, я ничего не видел, ни о чем не подозревал. Какие-то смутные сомнения насчет соседа у меня, не стану скрывать, были, но я по этому поводу особо не заморачивался. Во-первых, угрозы с его стороны я не чувствовал, во-вторых, был слишком озадачен собственными проблемами. Разве ж можно было понять, что у него внутри творится! Приглядись я к нему получше, и рано ли, поздно ли, все равно понял бы, что "Вик" – это не совсем "Вик". Хотя что толку сейчас об этом говорить…

Итак, Санни ничего не видел, а Нуна молчала, как партизан, и так почти переборола себя; может быть, ей удавалось бы сдерживаться дальше, не окажись они наедине. Стоя возле постели возлюбленного, стойкая инопланетянка с горечью чувствовала, что вся её твердость тает, как оседает и тает снежный сугроб под веселыми лучами весеннего солнышка. До неё наконец-то дошло, что перехитрить самоё себя невозможно.
Нуна осталась наедине со своими чувствами, и притворяться ей было не перед кем. Она почти забыла, кто она, и где находится; наша героиня почти даже не помнила, что ей грозит опасность, и что нельзя здесь задерживаться. Женщина смотрела на своего мальчика, и не могла наглядеться.

Широкие, выгнутые дугой брови, цветом чуть темнее, чем волосы на голове; гладкий, как у младенца, лоб, пересеченный посредине одной-единственной глубокой бороздкой. Синюшные круги под глазами и коричневатые набухшие веки делали Санни на вид старше, чем он был; мягкие, чуть выпяченные губы нежно-розовой окраски, наоборот, выдавали в нем вчерашнего ребенка. Сейчас, когда он спал, лицо юноши потеряло то сосредоточенно - серьезное выражение, которое оно хранило в течение дня; он улыбался чему-то во сне, и лёгкая полуулыбка, освещая его личико, делала его ещё моложе.
Нуна только головой покачала: на вид Санни сейчас можно было дать лет семнадцать, от силы восемнадцать. Любой, кто увидел бы его тогда, сказал бы, что перед ним или подросток, или очень молодой юноша. Двадцатью годами тут и не пахло.

...на вид Санни сейчас можно было дать лет семнадцать, от силы восемнадцать.


"Ты ещё моложе кажешься, если я около", - самокритично подумала Нуна, но, надо сказать, ничуть не расстроилась. У неё были дела поважнее, чем предаваться грусти: она наслаждалась моментом, стараясь ничего не упустить. Взглянув только раз, она разглядела лицо юноши полностью, во всех деталях; заметила и юношеский прыщик над верхней губой, и вполне достойную взрослого мужчины щетину на подбородке, и почти заросшую крохотную дырочку на мочке уха. Интересно, Санни прокалывал себе только правое ухо, или оба?

Комментарий Санни:
Удовлетворю ваше любопытство: когда мне было девятнадцать, правое ухо у меня было проколото в двух местах, левое – в трех. Да, у меня была бурная молодость, и я этого не скрываю.

Пока Нуна прикидывала, шли ли Санни серёжки, и решала тому подобные жизненно важные вопросы, время все шло. Она не могла сказать, сколько времени простояла так, склонившись над ним – десять минут, полчаса, час? Женщина потеряла счет времени. Санни, похоже, вовсе не беспокоило то, что над ним, спящим, кто-то стоит; он даже и не думал просыпаться. Нуне вновь стало страшно: за все то время, что она наблюдала за юношей, он ни разу не вздохнул, не пошевельнулся, и никак иначе не показал, что жив и что-то чувствует.
Инопланетянка вдруг обратила внимание, что лоб Санни вспотел, покрылся мелкими капельками, и к мокрой коже прилипла, выбившись из прически, непослушная прядь волос.

к мокрой коже прилипла, выбившись из прически, непослушная прядь волос...


Эта прядка отчего-то не давала Нуне покоя: ей все казалось, что спящему неприятно чувствовать прилипшие к коже волосы. Наконец, она не выдержала, и, не вполне осознавая, что делает, протянула руку, коснулась ладонью лба Санни и отодвинула надоедливую прядь. Затем, подчинившись внезапному порыву, женщина провела рукой по лицу юноши, проскользив ладонью ото лба к подбородку.

Наконец, она..., не вполне осознавая, что делает, протянула руку...


Нуна в первый раз приласкала Санни, и эта робкая, украденная ласка доставила ей невыразимое удовольствие, смешанное с болью. Женщина расчувствовалась до того, что чуть не заплакала; её прохладные пальцы, ненадолго задержались на подбородке юноши, и, соскользнув, беспомощно повисли в воздухе. Погладить Санни ещё раз Нуна не решилась, и, глотая слезы, медленно отняла руку от его лица и собиралась тихонько опустить её…
… только на полпути её руку перехватили чьи-то стальные пальцы и крепко сжали.

Нуна запаниковала, пытаясь высвободить свое запястье из вполне профессионального захвата, а Санни тем временем озадаченно щурил не совсем ещё проснувшиеся глаза.

...Санни тем временем озадаченно щурил не совсем ещё проснувшиеся глаза.


- Вик? – проговорил он осипшим ото сна голосом, - какого хрена ты тут делаешь?
И вот в этот момент Нуна ото всей души пожалела, что она не на родной планете, и не может, как бывало, телепортироваться отсюда куда подальше.
(Продолжение следует)