Она такая же как и я
Я открыла глаза — аромалампа тут же потухла. Голова раскалывается. В центре черепной коробки словно продевают нить накаливания. Вперед. Назад. Влево. Вправо. Сердце отбивает немыслимую бочку. Ломанные ритмы. В голове носятся квадратные мысли. Перестук. Они шепотом задевают нервы. Кровь несется, скрежеща по венам свой, отдельный такт. Боль пульсирует в висках, надавливая на барабанные перепонки.
...ты
откроешь дверь,
уйдешь в окно,
тебя не помню...
Я встала, покачиваясь в такт музыке, что бьется внутри меня. Боль просто обернулась плотью. Я вся — боль. Я вся — живая боль с неплохим музыкальным наследием. Что называется, музыка в крови. Музыка, а не какофония. Ноги в тапочки. Правую. Левую. Нашла халат, с трудом натянула его. Правую руку. Левую руку. Завязать. Я не могу дышать! Я. Не могу. Дышать. Мой нос. Не дышит. Шаркая вникуда, но со строго заданным направлением. Разворот на сто восемдесят градусов, поворот налево и вперед, пока не упаду. Есть большая вероятность, что это может случиться. А там посмотрим, что делать дальше.
...лицо
теряла я в метро
знаю,
что кто-то носит
его...
Грохот. Все-таки упала. С трудом встав, я добрела до кухни. Внутренний компас снова приптятан до момента возвращения. Голова рассыпается на тысячи песчанных осколков. Ноги не гнутся. Стенки — очень полезная вещь. Такие шершавые. Кожа пальцев сильно за них цепляется. Теперь я понимаю, зачем в больницах, вдоль стен стоят поручни. Немыслимая тишина. Я слышу, как я дышу, слышу все, что вокруг меня. Слышу, слышу, слышу. Каждый легкий шорох отдается болью в ушах, даже если он родился на свет по моей вине. Я периодически, точнее каждую секунду, вздрагиваю от тиканья часов.
...боль
рождается где-то там,
во внутренностях живота,
как будто кто-то железным прутом
там дико вращает...
боль —
острее, чем красота,
наглее, чем моя нагота,
она такая же,
как и я...
Как холодно, боги, как холодно. Слеза превращается в лед. Чайник. Еле подняла, чтобы проверить насколько он полон. Чайник рухнул обратно на подставку. Я содрогнулась от этого невыносимо громкого звука, сгибаясь пополам. Время? Два ноль ноль — два часа ночи. Тихонько, чтобы не производить шума, подняла ручку чайника. Но я прогадала. Загорелась зеленая лампочка — и я опять вздрогнула. Этот, мягкий в обычные ночи, свет больно ударил по глазам. Не хочу ничего не видеть — закрыла.
Встала. Чайник начал журчать. Он набирал тембр своего голоса, недовольного бурления. Возмущается, пока не достигнет точки кипения. Пытаюсь его не слушать, он несет какую-то чушь, чередуя ее с ересью.
...тихо танцуй
у меня на руке,
я разольюсь
молоком по воде,
помнят глаза
далеко облака,
розовый смех
заберет не меня,
бьется мое солнце,
бьется твое...
Кое-как нашла спасительный порошок лекарства. Оторвать уголок пакетика не смогла. Набрела на ножницы, а такими запросто убить можно. Чайник выговорился и заткнулся, погасил свои габариты, набрав нужную температуру. Залила кипяток в чашку, туда же спасительную смесь. И снотворное. Мне казалось, что этот горячий... м... напиток не кончится никогда. Я не чувствовала вкуса. Даже не чувствовала запаха своей любимой корицы. Время беспощадно растянулось, как резинка от детских колготок. Кажется, я пила этот кипяток бесконечно. Я пила, а он все не кончался.
...я стянула в платок
пробуждение сна...
Но в какой-то момент я все-таки обнаружила, что жидкости в синей кружке больше нет. Только белесый осадок нерастворившегося жаропонижающего, сверкающего в полутьме не хуже алмазов для моих воспаленных глаз.
Часы? Прошла всего четверть часа, а не целая вечность.
Спать.