Время было раннее, мы пришли почти к самому открытию выставки и были практически единственными зрителями.
На дополуденной встрече настояла Рада, уверяя меня, что нет ничего прекраснее летнего утра, и пропускать такое ради нескольких часов бессмысленного сна — глупое расточительство. Я с ней согласилась, хотя бы ради того, чтобы понять разницу. Ведь мой цикл сна и бодрствования легко сводился к типу «сова», и мне было интересно узнать, чего же такого я пропускала всю свою жизнь.
Прогуливаясь медленным шагом, мы то и дело останавливались около очередной клумбы или растительной скульптуры. Пока я щурилась на солнце и подставляла его лучам свое бледное лицо, Рада изучала клумбы.
Наклонялась ближе к цветкам, чтобы вдохнуть поглубже их сладкий запах, трогала осторожно и почти невесомо их лепестки, чтобы ощутить всю их нежность, садилась на корточки, чтобы рассмотреть зеленую гусеницу, ползущую по стеблю.
То и дело она дергала меня за футболку, заставляя обратить более пристальное внимание на экспонат, начинала рассказывать что-нибудь интересное об известном ей сорте цветов, или описывала свои ассоциации с этим цветком, критиковала композицию или хвалила оригинальную задумку. Я, сонная настолько, чтобы прибывать в несколько флегматичном состоянии, но не настолько, чтобы в нужный момент не проснуться и не явить миру свое восхищенное удивление, постепенно заряжалась ее энтузиазмом. Время от времени, и я стала дергать Раду, оттаскивать ее от уже поднадоевшей клумбы и волочить в другой конец аллеи, придерживаясь хаотичной системы осмотра.
С собой я прихватила фотоаппарат. Большая часть снимков состояла из кадров с Радой, зафиксированных без предупреждения, где не было нарочитой улыбки и широко открытых (чтобы не моргать) глаз. Фотографии эти были также естественны, как Рада и природа вокруг нее. Хотя иначе выйти и не могло.
Нашлась и пара фотографий со мной, на одной из них я даже пытаюсь залезть на куст с фигурной стрижкой (в процессе съемки я таки не удержала равновесие и грохнулась в клумбу, приземлившись на голую землю, благо, не на сам куст, а Рада смеялась). Когда народу стало прибывать, и люди перестали представлять собой редкие кучки, а начали образовывать толпу, мы сделали пару снимков вдвоем, хотя Рада и была несколько против.
— Я не люблю фотографии. Точнее, не могу придать им такую ценность, как остальные люди, — пояснила мне Рада свое равнодушие к фото, пока мы, сидя на скамейке, давали отдых своим ногам.
Не отрываясь от просмотра фотографий на дисплее фотоаппарата, я лишь изрекла какое-то междометие, означающее, что я слушаю и заинтересована в продолжении. И то вырвалось оно из меня лишь по привычке. Ни я, ни Рада не нуждались в наших разговорах в таких опознавательных знаках. Мы и так понимали, я бы даже сказала, чувствовали, как сильно бьется пульс на запястье нашей беседы, легко определяя: пациент скорее жив, чем мертв или наоборот.
— Я не люблю искусственных заменителей и имитаторов. А фотография именно ими и является. Ими заменяют память, бальзамируют события и верят, что этот желтый труп в растворе и есть живое воспоминание. Но они уже и не помнят, что настоящие ярче, объемнее, в настоящих есть звуки, запахи, ощущения.
— Но воспоминания забываются, блекнут, стираются. А так они всегда в целости и сохранности.
— Глупости все это, мы ничего не забываем, все остается в нашем сердце. Просто нужно не лениться погружаться в свою душу чуть глубже мыслей о новой кофточке или телефоне. Но люди слишком себя боятся для этого.
— А как же фотографии тех, кто покинул нас? Или тех, кого мы не сможем больше никогда встретить или увидеть?
— Люди не просто так уходят из нашей жизни, если это случается, нужно забыть и отпустить, иначе невозможно двигаться вперед. А умершие… Не стоит быть столь эгоистичными и отвлекать души от их новых жизней и обличий, дергая их каждый раз, как взгрустнется во время просмотра старых фотографий.
— Ну, а как же фотография как искусство? Тут она чем плоха?
— Тем, что такое «искусство» воровство. Человек не вкладывает свою душу, как, например, вкладывает художник, рисуя картину. Он лишь ворует ее у своих моделей, у окружающих его пейзажей и выставленных натюрмортов.
Не зная, чтобы еще привести в качестве контраргумента, я лишь пробормотала:
— Кажется я с тобой согласна….— пересмотрев все кадры, я наконец перестала теребить фотоаппарат и положила его на колени. Солнце приятно грело кожу, и я закрыла глаза, откинув голову назад, — вроде бы и всегда была согласна, только вот до того, как услышала от тебя и сознавала, — над ухом зажужжал комар, но мне было лень отгонять его.
По дуновению воздуха и тихому шороху ткани я поняла, что Рада сделала это за меня.
— Это потому, что мы похожи больше, чем ты думаешь. Мы даже можем найти в себе что-то, что у нас одно на двоих, — по голосу я почувствовала, что Рада улыбается, — так что перестань заниматься мелкими кражами моей души. Если она тебе нужна, можно просто попросить.
— А мне иногда хочется вот так вот «заморозить» человека в снимке.
Почувствовав движение с ее стороны, я открыла-таки глаза. Рада встала со скамейки и теперь смотрела на меня сверху вниз:
— В следующий раз попробуй воспользоваться формалином. А теперь пойдем, — Рада повернулась и пошла прочь от скамейки.
Торопливо затолкав фотоаппарат в сумку, я в пару прыжков догнала ее.
— Уже идем на пикник?
— Я слышала, как урчит у тебя в животе. Думаю, стоит покормить того голодного тигренка, что ты спрятала под футболкой.
