Тропка стала совсем тоненькой и почти незаметной, на пути стали попадаться всякие коряги, булыжники, ямки. Обо все это я благополучно то и дело спотыкалась, умудрялась проваливаться и пару раз даже заработала оплеуху веткой, слишком низко расположенной над землей. Поначалу я старалась завести разговор, чтобы было не скучно идти, но попытка провалилась. Я могла либо сосредоточиться на речи и получать по лбу от очередной ветки, либо все свое внимание обратить на безопасность нашего небольшого путешествия.
Рада периодически посмеивалась и подбадривала меня, но шаг не замедляла, продолжая идти все также быстро для меня. Под конец дорога пошла в гору, я уж было думала, что не выдержу такого и скачусь вниз валуном, как мы вышли на вершину покоряемого холма.
Передо мной открылась чудесная полянка с густой зеленой травой, перемешивающейся с ромашками. С другой стороны холма был резкий обрыв, и деревья там не росли, так что солнце без преград светило ярко и сочно.
Уже успевшая дойти до середины полянки, Рада обернулась и, улыбнувшись, помахала мне рукой, подзывая к себе. Эту картину я запомнила четко на всю свою оставшуюся жизнь.
Рада была права, фотографии, по сравнению с тем, что хранила душа, были лишь блеклыми дешевыми подделками. Каждый раз, закрывая глаза и погружаясь в воспоминание этого мгновения, я чувствовала тепло солнца на своей коже, легкое дуновение ветерка, запахи травы и леса, и звонкий голос зовущей меня Рады.
Расстелив клетчатый плед, мы, наконец, устроили долгожданный для меня привал. С наслаждением вытянувшись на спине, я закрыла глаза, слушая, как Рада гремит посудой, раскладывая еду по тарелкам. И лишь урчание моего озлобленного и опустевшего желудка заставило меня вырвать себя из этой неги и кинуться на уничтожение пищевых запасов.
После чего я снова улеглась на землю. Недельное недосыпание давало о себе знать, и сон сковал меня со всех сторон с упорством умелого тактика.
Первым, что я увидела проснувшись, была Рада, сладко спящая напротив меня. Между нами обложкой вверх лежала раскрытая книга, старая и потрепанная, за чтением которой, Рада, видимо, и уснула.
А на корешке, сложив крылья, сидела бабочка. Я постаралась дышать как можно легче и не шевелиться, дабы не спугнуть ее. Пожалуй, никогда в жизни я не видела такого насекомого так близко. Рада сонно зашевелилась, видимо, тоже просыпаясь. Когда она открыла глаза, бабочка уже расправила свои крылья, но еще не взлетела, словно давая нам шанс полюбоваться ее красотой. Я почувствовала, что Рада, как и я, задержала дыхание, рассматривая пестрое создание. Так мы и лежали, почти не дыша и не шевелясь, дивясь летней бабочке, словно волшебному чуду. Спустя полминуты чудо, наконец, окончательно приняло решение покинуть наш плед и упорхнуло с книги.
— Это было прекрасное пробуждение после чудного сна, — сказал Рада, садясь, — тебе что-нибудь снилось?
Я призадумалась. На краю сознания и вправду мелькали какие-то яркие обрывки фантазий, похожие на сон.
— Кажется да…— я сосредоточилась, пытаясь выудить эти обрывки из омута остальных мыслей и видений. Я уставилась на корешок книги, будто в ней было написано как раз то, что мне нужно, а затем бросила взгляд на Раду. И в моей голове что-то щелкнуло, словно упал занавес, открывающий повторное представление моего сна:
— Мне снилась ты. Большое широкой поле ромашек, уходящее к самому горизонту и ты. Ты превратилась в бабочку и, улыбнувшись мне на прощание, улетела в небо.
Рада засмеялась в ответ на такой рассказ. Солнце засветило мне прямо в глаза и, укрывшись от его лучей пеленой ресниц, я видела сквозь них ее силуэт. От света, обрывисто пробивающегося сквозь ресницы, и правда казалось, что у Рады выросли большие крылья бабочки.
— Это хорошо, что ты вспомнила этот сон. Такие сны обычно бывают очень важны.
— Думаешь он вещий? — я рассмеялась о нелепости своего предположения и тоже встала, с наслаждением разминая затекшие ноги.
— Ну, не стоит понимать его буквально. Поле может оказаться не полем, я не — не мною, а ромашки — не цветами, — Рада улыбнулась при виде скептического выражения, которое я повесила на свое лицо. — Давай собираться, близится вечер, и начинает холодать.
Пока я пыталась сложить плед аккуратным пухлым прямоугольником, Рада неожиданно продолжила разговор про сон:
— В конце концов, все мы станем бабочками, так что твой сон вполне точен.
Я прекратила свои попытки совместить углы пледа ровно и точно и удивленно переспросила:
— Все станут?
— Все. — Рада отобрала у меня мой кособокий сверток и начала складывать заново. — Бабочка — это символ души, бессмертия, возрождения и воскресения. Всем нам дадут отдых в теле бабочки после смерти. Дадут возможность насладиться короткой беззаботной жизнью, полной свободы и красоты. Это будет отдых для уставших за жизнь душ.
Как всегда, ее слова заставили меня задуматься. Приметив недалеко бабочку, то ли ту же самую, что охраняла наш сон, то ли другую похожей же расцветки, я попыталась представить, как это порхать под солнечными лучами, не подозревая и не задумываясь над тем, какая короткая жизнь предстоит.
— Я бы не отказалась от такого отдыха, небольшого реинкарнационного отпуска перед новой суетой рождения. Иногда это жизнь так утомляет, — вздохнула я притворно чуть тяжелее обычного.
— Может быть, мы даже будем порхать на одной поляне, — Рада подошла ко мне, и некоторое время мы вместе наблюдали за двумя бабочками, расположившимися на цветах в паре шагов от нас.
После чего, в тишине двинулись в обратный путь. Наше с Радой молчание никогда не было тяжелым от безысходности ощущения, что нечего сказать. Скорее оно было выходом из ситуации, когда слова оказываются слишком ничтожными, не вмещая в себя все, чем хочется поделиться. И тогда мы передавали свои мысли напрямую, без посредничества звуков речи. С Радой молчать я любила, это стало одним из моих любимых занятий. Никогда в жизни я больше не встречала человека, способного дать мне то же самое.