Рада разглядывала меня испытующе, словно сравнивала со всеми людьми, что она встречала в своей жизни — отличаюсь ли я от них.
Приняв какое-то решение, она приблизилась к столу и с заботой провела по нему рукой. Я ждала с замиранием сердца, когда она вынесет свой вердикт — отношусь ли я ко всем остальным или нет.
— Это очень старый стол, — Рада отошла от него и села на траву. Расценив это как приглашение, я улеглась рядом с ней. Над головой бесстыдно хвастливое небо сияло своей бесконечностью, а на земле Рада в своей боязливой осторожности старалась вновь не спрятаться за молчанием. — Сколько себя помню, он всегда был в нашем доме. Чем старше становилась я, тем менее важным становился он. Из гостиной он переместился на кухню, затем в прихожую, затем присоединился к остальным почти забытым вещам, что теснятся на переднем дворе. Знаешь, я тоже его забыла, хотя когда-то могла долго с упоением играть в тайное убежище, накрыв его одеялом.
Я молчала. От меня не требовалось ничего, кроме как внимать и принимать. Она и так знала, что я слушаю ее, и мне не требовалось произносить каких-либо слов и звуков для заверения этого факта. Я любовалась ее худенькой спиной, чуть прищурив глаза на солнце. Его лучи, проходя сквозь мои ресницы, рисовали дивные узоры, сплетаясь в крылья бабочки на спине Рады.
— Однажды, разбирая старые вещи и унося их из дома, где они жили и существовали во двор, где им предстоит впасть в летаргический сон бесхозности, я увидела его. Он стоял ненужный, брошенный, забытый всеми, всеми теми, кто когда-то жить не мог без него. Но это не самое печальное в его судьбе…
Даже после того, как он сделал для них все, что мог, он не мог уйти, он должен был оставаться запертым в форме стола, пока не рассыплется в сгнившие щепки.
Рада остановила свою взволнованную речь, задышав чуть громче и прерывистее, чем обычно. Приподнявшись, я потянула ее за плечи и уложила рядом с собой.
Наши руки были вытянуты вдоль тела, и пальцы соприкасались так специально-нечаянно.
— Этот стол вытесан из дерева, что когда-то было живым. Я знала, что он помнит это. Помнит, как быть живым, как чувствовать, что по твоим жилам течет сок, знает, что его судьба — растить ветви и распускать на них зеленые, шелестящие на ветру листья.
Я закрыла глаза, вслушиваясь в свое сердце и пытаясь ощутить, как разливается по мне кровь, представляя, как это — быть не в силах выпустить себя наружу. Ни открыть глаза, ни вдохнуть сладкого запаха, ни подставить лицо теплым ласкам солнца, ни протянуть кому-то близкому руки и не касаться его.
— Ох, как это ужасно, — выдохнула я, погрузившись в иллюзию своего плена до самого конца. Открыв глаза, переплела свои пальцы с пальцами Рады, развеивая иллюзорные цепи своей комы.
— Да, ужасно. И тогда я решила дать ему шанс — поставила его здесь и вкопала в землю, удобрив. Я поливаю его и забочусь. Я подбадриваю его словами, веря, что когда-нибудь в нем соберется достаточно сил, и он расцветет, покроется почками и бутонами. Ведь это будет означать, что нет ничего невозможного, что нет преград, которые нельзя преодолеть. Это будет означать, что однажды и я смогу вырваться и, превратившись в бабочку, свободной порхать над цветами. Разве не так?
— Так,— ответила я кратко, открыв глаза.
Теперь мы, молча, лежали рядышком внимательно следили за небом, по которому медленно проплывали редкие облака.
Солнце, распластав нас на земле, плавило все преграды между нашими душами. Хотелось говорить много и быстро, выболтать все самые потаенные мысли: самые страшные, самые глупые, самые неловкие и постыдные.
Хотелось молчать, нырнуть в пустоту звуков, пробуя ее на вкус большими глотками. И речь, и тишина были одинаково важны, и говорили одинаково о многом.
Над нашими головами одно облако столкнулось с другим, и они слились, превратившись в какую-то замысловатую фигуру, что в глазах разных людей сможет обратиться и в дерево, и в древний замок.
— Ты веришь в половинки душ? — спросила я неожиданно даже для себя
— Конечно.
— Думаешь, поэтому люди так стремятся быть частью общества?— посмотрела я на нее, чтобы понять, какие чувства затрагивает в ней эта тема, и затрагивает ли вообще.
Рада улыбнулась грустно и немножко горьковато.
— Нет, сейчас они делают это только ради комфорта. И ради того, чтобы найдя кого-то, с кем им удобнее всего, убедить себя, что это и есть их половинка. Немногие осознают свои поиски, и уж совсем мало кто находит истинную половинку своей души, и понимает это.
— Люди любят себя обманывать, — произнесла я задумчиво, вновь глядя на улетающее большое облако, по шороху травы поняв, что Рада перевернулась на бок. Но я не стала смотреть на какой именно. Мне было страшно, что она отвернулась от меня.
— Люди не любят страх. А боятся они боли.
Я ее не поняла. Но сейчас это случалось все реже, что я не понимала ее.
Я тоже повернулась на бок и встретилась с ней глазами.
— Когда часть твоей души представляет собой огромную заросшую рану, покрытую красными, распухшими шрамами, хочется двигаться как можно меньше. Лишь бы не чувствовать боли, люди стремятся принять одну удобную позу и застыть так навсегда. Чтобы рана не стала вновь кровоточить. Найти часть своей души не самое тяжелое, самое трудное — пережить те ужасные страдания, что будут с вами, пока вы вновь срастаетесь в одно целое.
Да, бывало так, что я не понимало ее с первых слов. Но стоило ей начать объяснять, как я тут же улавливала суть, и могла продолжить за нее. Словно она давала мне описание тех затерянных мыслей, что я должна найти где-то у себя внутри. И я всегда находила.
— И тогда они забывают о том, что им чего-то не хватает. Им кажется, что они целые. И лишь немногие… — заговорила Рада вновь.
— Лишь немногие чувствуют, что чего-то не хватает. И почти никто… - продолжила я.
— Почти никто не осознает, что для завершения своей цельности, им необходимо найти половину своей души.
Мы замолчали, снова перевернулись на спину и подставили лица солнцу, выглянувшему из-за облака, что было похоже то ли на замок, то ли на дерево. Я почувствовала себя одним из тех цветов, что росли совсем рядом. Когда солнце скрылось за очередным комком белого пуха, тишину нарушили мои слова:
— А ты, ты ищешь свою половинку?
— Нет.
Ответ Рады меня удивил. Удивление было столь сильным, что прорвалось сквозь мое молчание, выплеснувшись в воздух, что не утаилось от моей собеседницы.
— Я ее уже нашла.
— Этот человек об этом знает? — я даже приподнялась на локте, нависнув над ней, заглядывая в лицо.
Рада села, и мне, отпрянув, пришлось резко выпрямиться.
— Нет. Даже не подозревает о том, как мы могли бы быть тесно связаны. И я не скажу ему этого никогда.
— Но почему?
— Пусть даже он чувствует себя не цельным, и порой это доставляет ему беспокойство и вызывает смутную тревогу, пускай он до сих пор не может найти себе места. Я ничего не скажу. И ничего не сделаю, чтобы стать настолько близкими. Срастаться обратно в одно целое — это слишком мучительно. Я боюсь, что моя половинка не выдержит этого, что это может разрушить ее жизнь. Ты бы так не поступила?
— Не знаю… — я замолчала, пытаясь найти ответ на этот сложный вопрос, — не знаю… — повторила я вновь.