С тех пор Хелен всерьез взялась за повышение своего мастерства в живописи, у нее имелись кое-какие сбережения, но на задуманное нужна была куда более крупная сумма. Она сосредоточилась на своей работе, перестав замечать безобразия, вытворяемые мужем и его приятелями.
Она почти совсем забыла об их существовании, когда мистер Харгрейв снова напомнил о своей особе. Он использовал все свои чары, всю лесть, на которую был способен, и наконец, осмелился сделать признание в страсти, которую питает к ней. Он повторял немыслимые оскорбления, которые слышал из уст своего друга по отношению к своей жене, и говорил, что она не может хранить верность такому человеку, а потому должна принадлежать ему.
Хелен трясло от гнева, когда она выслушивала эти сбивчивые признания, он же полагал, что румянец на ее щеках – признак душевного волнения, и даже успел возликовать. «Никогда еще, сэр, никто так не оскорблял меня как вы!» наконец выпалила прекрасная хозяйка.
«Я вас не оскорбляю, я вас боготворю…» снова начал было начал навязчивый кавалер, но Хелен снова прервала его: «Довольно! Вы ничего не добьетесь, очерняя моего мужа, его пороки известны мне и без вас. Вы сами, мистер Харгрейв, мне не нравитесь, и если бы я обрела свободу, я бы никогда не вышла за вас замуж!»
Взбешенный таким решительным отказом, мистер Харгрейв стремительно покинул комнату,
Но не успел он отойти и на пару шагов как вслед за ним ворвались ухмыляющийся Хантингтон и пристыженный Хаттерсли.
Причем первый обрушил на Хелен залп грубейших и гнуснейших ругательств, какие только способен изобрести мозг и произнести язык. «Будь даже ваши обвинения верны, как смеете вы порицать меня?» воскликнула она в ответ.
- Вот именно, заметил Хаттерсли, сам знаешь не тебе ее винить… Но миссис Хантингтон сейчас же обернулась к нему: «Вы смеете меня в чем-то подозревать, мистер Хаттерсли?» тот смущенно замолчал, но при этом многозначительно заулыбался. «Если у вас хватает смелости в чем-то сомневаться, спросите у мистера Харгрейва!» Грубый хохот был ей ответом
Но Хелен решительно вызвала последнего из холла и заставила его признаться, что не уступила его мольбам. Когда Харгрейв удалился, она в порыве отчаяния взяла с Хаттерсли слово, что он вступится за нее, если в свете будут чернить ее имя. Клятвенно заверив ее в этом, он поспешил увести своего приятеля подальше.
Она была совершенно опустошена, разыгравшейся сценой, но нашла в себе силы вернуться к мольберту и продолжить работу – ведь в этом было ее единственное спасение! Усовершенствовать лучшие из своих картин и продать их как можно скорее.
Верная Рейчел занялась продажей, она потихоньку сдавала картины перекупщикам.
И вскоре они накопили почти всю необходимую сумму.
Но увы, судьба не была настроена позволить им так легко преуспеть. Однажды вечером, когда Хелен записывала в своем кабинете в дневник так радующие ее подробности подготовки побега, Хантингтон бесшумно вошел и прочитал несколько строк через ее плечо.
На беду, он был куда более трезв, чем обычно. «С вашего позволения, моя радость, я это почитаю» злорадно пропел он, когда жена попыталась спрятать дневник.
Он выхватил книгу у нее из рук и преспокойно уселся на ее место, перелистывая страницы, пока Хелен заламывала себе руки в отчаянии.
«Так значит вот, что ты решила, похитить у меня моего собственного сына и вырастить его в нищете, опозорив мое имя?!» -воскликнул наконец оскорбленный муж. Терять уже было нечего, так что Хелен ответила прямо: «Лучше ему умереть от голода со мной, чем превратиться в подобие тебя!»
«Так-так, сударыня, живо подавайте мне ключи от своего секретера!» Несчастная сделала вид, что не знает где они, но тут Хантингтон заметил, что ключ вставлен в замок и немедленно изъял из шкафов все ее сколько-нибудь ценное имущество.
Сделав свое черное дело, тиран рассмеялся ей прямо в лицо, точно сыграл с ней великолепную шутку
Этого Хелен снести не могла и чуть не кинулась на него с кулаками. «Ого! Сущая дьяволица!» буркнул Хантингтон, попятившись.
«Вот тебе несколько соверенов до конца месяца и отныне буду требовать отчет за каждый из них» сказал он и оставил ее полыхать от гнева, который скоро сменился чувством глубокой безысходности.
