Шуберт - Серенада (Лебединая песнь)
текст/перевод
Часть первая. Дейзи
Я не помню, когда услышала её в первый раз. Помню, когда всё это впервые начало действовать мне на нервы.
Мы были в нашем доме на Островах – в то время мы почти каждые каникулы там проводили. То есть, не нашем-нашем, он принадлежал дяде Даниелю. Но я тогда считала, что нам. Потому что фактически так оно и было.
Был вечер, было жарко, нас разморило ананасовым пуншем. Я шла к Чарли нетвёрдой походкой, на ходу сбрасывая обувь и раздеваясь – потому что видела, как он на меня смотрел, а от этого взгляда мне всегда казалось, что на мне многовато одежды. Моё платье парашютом опустилось на его лицо, и он со смехом сбросил его на пол. Я стала напевать «Плачь по мне» Джеммы Марли, покачивая бёдрами в такт, а он ел меня взглядом, одновременно сытым и голодным – будто он только что обедал, но в желудке у него чёрная дыра.
Когда я подошла к самому краю кровати, он потянул меня за руку ближе – у меня голова закружилась, и я упала на него. А когда она перестала кружиться, я поняла, что он включил музыку. Не Джемму Марли, а ту, что он всегда включает.
- Это вокальный цикл «Лебединая песнь», - сообщил он тоном, более уместным для конферансье.
Я закатила бы глаза, если бы не опасалась, что в том состоянии не смогу выкатить их обратно. Поэтому я просто посмотрела на него, серьёзно посмотрела, и попросила:
- Выключи, пожалуйста.
Он выглядел удивлённым.
- Это же наша песня, - выдохнул он мне в губы.
Это твоя песня, подумала я. Ко мне она не имеет никакого отношения. И я не хочу, чтобы имела.
- Я не могу трахаться под музыку, - соврала я, чтобы его не обижать.
Он выдержал мой взгляд ещё несколько секунд.
- Тогда я сделаю тише, - решил он и сбавил звук.
Это в его понимании называется «компромисс». Не решить проблему, но сделать вид, что двигаешься в направлении решения. Положить ветошь на свой эгоизм, чтобы он не бросался так в глаза. Он часто так делал, и тогда, и потом.
Я ничего не сказала ему в тот раз, но когда я двигалась на нём в тупом пьяном ритме, я не чувствовала ничего. Понимаешь? Вообще ничего.
****
Сейчас я думаю, что ничего не видела, потому что мои глаза загораживал вид на его тело. Я была влюблена в него. И хотела верить, что к идеальной оболочке прилагается идеальная начинка. А может, просто животному во мне было достаточно и оболочки.
С переездом в Риверхилл мы словно взбесились. Оказалось, что заниматься сексом намного веселее, если это запрещено. То есть, не то чтобы нам разрешали это дома – но родители максимум отводили глаза, когда я запиралась с Чарли у себя в комнате. Здесь же нам могло серьёзно за это влететь. И меня это смерть как заводило.
Мы трахались везде, где это делать было крайне нежелательно – в аудиториях, в кабинетах преподавателей, на скамейке у стадиона, раз даже в бассейне, за пять минут до прихода группы. Но любимым нашим местом была подсобка на втором этаже Главного корпуса: достаточно публичная, чтобы нравиться мне, но достаточно уединённая, чтобы не вызывать невроз у него.
Я ходила захмелевшая почти постоянно, а потому очень некритично воспринимала всё, что он говорит. Наверное, тогда я его больше всего любила – его было слишком мало, чтобы всерьёз воспринимать его недостатки, но он был всё же достаточно близко, чтобы ощущать достоинства. Только чудо могло в те дни отвлечь меня от мыслей о нём, но, лотарио возьми, оно случилось. Из сладкой, но бессмысленной дрёмы меня вырвало пятно яркой бумаги. Это был постер на доске для объявлений: Айни искали волонтёров для работы на Островах. Они оплачивали дорогу и проживание, взамен требовалось преподавать местным симлиш и основы мортемианства. Я загорелась. Не то чтобы я планировала посвятить себя преподаванию, но у меня впервые за всю мою беспроблемную сытую жизнь появился шанс сделать что-нибудь настоящее. И, представляешь? В моей глупой голове отчего-то возникла мысль, что Чарли воспримет эту идею благосклонно. Наверное, потому что я в то время воспринимала благосклонно абсолютно всё.
В тот день всё было таким лениво-расслабленным, и я с трудом осмысливала всю ту ерунду, о которой мы говорили, но каким-то образом мне удалось выловить момент и спросить его про Острова.
- Что скажешь, если я поеду?
- Мм?
Он повернулся ко мне и прядь моих волос случайно потянулась за движением его руки. Стало больно, но я решила потерпеть немного, чтобы не портить момент.
- Это всего на год. Не так и долго ведь, да?
- Да, - кивнул он и вновь расслабился. – Не так и долго.
- Значит, ты не будешь против?
Он качнул головой.
- Не буду. Тебе не жарко?
Я покачала головой и снова потянулась к нему. Это был просто отличный день. Во всяком случае, я его таким запомнила. Мы даже не ссорились почти в тот период – благодаря мне, конечно же. Я сглаживала острые углы, если мне надо, я это хорошо умею. Взять, скажем, ситуацию с выбором музыки для свадебного танца.
- Предлагаю остановиться на серенаде, - чинно сказал он, и испытующе на меня уставился. – Из цикла «Лебединая песнь». Ты знаешь.
Он смотрел на меня взглядом, которым смотрел менеджер Четвертака, раздумывая, принимать ли меня на работу.
- Почему именно её? – спросила я.
- Она ведь наша, - пояснил Чарли готовой заученной фразой. – У нас так много с ней связано.
Он ждал, ожидая, не стану ли я сопротивляться, и пусть мне, Мортимер видит, хотелось, я решила не делать этого. И кивнула. В конце концов, он пошёл на жертву, отпустив меня на Острова. Теперь и мне надо пойти. Так делают в семье.
Тогда мне казалось, мы сможем вечно перескакивать через огненные ямы – пока он держит меня, мы оба способны держаться далеко от острого края. Недолго казалось. Пока я однажды не нашла его в своей комнате со списком волонтёров в руках. Он больше не смотрел на меня благодарно. Теперь о его взгляд можно было порезать пальцы.
- Если тебя увидят в моей комнате, могут исключить, - напомнила я. – Давай в другом месте поговорим.
- Что это? – спросил он и швырнул список на стол.
Я нахмурилась.
- Мне казалось, мы всё обсудили. Я съезжу туда на год, чтобы набраться опыта. Потом легче будет найти работу, когда вернусь.
- Мне казалось, мы собирались пожениться после выпуска. Не ожидал, что ты соберёшься редактировать наш семейный сценарий в одиночестве.
У меня в ушах гудело от возмущения. Всё шло настолько не по плану, что я почти заподозрила у него биполярное расстройство.
- Ты сам согласился. Ты что, вообще меня не слушаешь?
- Я же не думал, что ты серьёзно, Мортимер возьми! – зарычал он.
И смахнул со стола все мои бумаги. Я только шелест услышала, пока смотрела на его поджатые от злости губы. Секунд за пять, когда они отшелестели, я решилась опустить взгляд на пол и – клянусь тебе, у меня кулаки сами по себе сжались. Как будто передо мной враг.
- Ты…- выдохнула я, - ты что наделал?!
Чарли покачал головой. Несколько раз, упрямо, как ребёнок, прежде чем начать говорить.
- Ничего, - сказал он. – Ты сама всё разрушила.
Тогда он и ушёл.
А спустя несколько дней я пришла к нему сама. Наверное, решила, что мы слишком взрослые для игры в молчанку, к тому же меня утомила эта неопределённость. Чарли выглядел виноватым, и это внушало мне некоторый оптимизм.
- Дейзи, - вздохнул он. – Я не хочу ссориться. Ты можешь поехать на свои Острова, но мне бы хотелось, чтобы ты больше думала о моих чувствах, когда будешь принимать такие решения. В конце концов, мы договорились, что в приоритете – наша семья. Ты сама согласилась с этим. Помнишь?
Я подавила всплеск раздражения, что вот-вот был готов вырваться наружу через рот и оставить только щепки от наших, уже порядком трещащих по швам отношений. Я сумела себя сдержать, потому что – ты ведь понимаешь, да? Это был шаг. Неумелый, грубый даже, но всё-таки шаг мне навстречу. И я решила его принять. Поэтому я просто сжала его ладонь своей и улыбнулась. Он тоже улыбнулся мне. Тогда мне казалось, я сделала всё правильно.
Позже мы уехали в Торвилль на выходные. Мне не то чтобы очень хотелось, не то чтобы очень хотелось и ему, но мне слишком важно было стереть эту полосу ссор с нашего общего эмоционального фона. И я сама инициировала поездку. Чарли взял машину и ключи от «Пиковой дамы», чтобы там переночевать. Мы не хотели говорить родителям, что будем неподалёку. Нам нужно было время для нас.
Был дождь, и с моего лица стекала косметика, когда я его целовала. Он стирал потёкшую тушь с моего лица, норовил запустить пальцы мне в волосы, но те склеились от лака, и держали форму несмотря на ливень. Это был, лотарио возьми, лучший день за очень, очень долгое время.
В кофейню мы поехали, когда садилось солнце. Он вёл машину, а я пыталась согреться на переднем сидении, просовывая руки под ремень его брюк. Он отбивался, мол, с ума сошла что ли? Но не очень активно. Поэтому я тянула к нему руки снова.
У угла он притормозил, и из окна я увидела то, что заставило меня отнять от Чарли руки в секунду. На противоположной улице, у большого кирпичного дома, стоял парень с баллончиком краски в руке. И чертил на стене проклятый дергийский крест. Вот так открыто. При всех.
- Чарли, Чарли, остановись, - залепетала я и тут же вцепилась в его плечо. – Посмотри.
Тот выглянул и скривился. Я перевела взгляд на окно – хотела увидеть его лицо в отражении, пока он повёрнут ко мне спиной – и его глаза выглядели, как у слепых.
- Он пока не закончил, можем взять его с поличным, - снова заговорила я, принявшись копаться в его большой дорожной сумке. – Сейчас, я найду фотоаппарат, и ты сфотографируешь его, пока не убежал. А я позвоню в полицию. Тут сейчас везде патрулируют. По снимкам его узнают, даже если успеет куда-то смыться. На, держи.
Я бросила фотоаппарат ему на колени и принялась скользящими пальцами вытаскивать из сумки телефон, но рука Чарли перехватила его раньше. И бросила на заднее сидение. После чего он просто нажал на газ и рванул вперёд.
- Ты что? – выдохнула я. – Что ты делаешь, Чарли? Он же убежит сейчас. Мы его потом не узнаем.
Чарли обернулся ко мне, и я поняла, что его взгляд потерял то «слепое» выражение, что царило в них всего несколько секунд назад. Теперь его глаза ожили – в них появилась воля. И злость.
- Я и так его знаю, - отрезал он. – Это Квентин. Сын профессора Терренса. Поэтому ни в какую полицию ты звонить не будешь.
Я опешила. Человек, что сидел рядом со мной, выглядел как Чарли, говорил как Чарли, даже руку на руле держал так, как это делает он. Но внутри, чуть дальше, за этой знакомой и родной оболочкой, находился совсем чужой мне человек. Я почувствовала, будто меня обманули. Словно в упаковку с «Шоколадным бешенством» насыпали обычные хлопья без сахара.
- В смысле, не буду? – спросила я. – Он же учится в нашем университете. Ты не подумал, что он может быть Джокером местной группировки? Мы могли поймать его!
- Это не он, - ответил Чарли, не сбавляя темп и не сводя глаз с дороги. – У него есть алиби.
- Ну и что?! Он может знать, кто это сделал! Фотографии дают полиции полное право отвести его в участок и допросить, а ты только что выбросил этот шанс в помойное ведро! Ты что, настолько трус, Чарли? Настолько?!
Он поджал губы, но на дорогу смотреть не перестал.
- Терренс – это мой пропуск в магистратуру, дурёха. Без него я не получу место, а значит не найду работу, которая обеспечит нам будущее. Я четвёртый год вокруг него круги наворачиваю, чтобы дать тебе возможность сидеть дома с нашими детьми, пока я буду зарабатывать деньги на тот уровень жизни, который я тебе обещал. Мы договорились. Помнишь? Ты сама хотела.
- Я не хотела мужчину, который ради тёплого местечка в университете готов наплевать на безопасность сотен других людей, - прошипела в ответ я. – Тебе стоило предупредить, что ты грёбаный эгоист. Я бы тогда подумала, стоит ли с тобой о чём-то договариваться.
- Я?! – выпалил он, впервые за весь разговор повернув ко мне голову. – Это я эгоист, Дейзи? Да я всем жертвую ради комфорта твоей задницы! В то время как я и мои интересы у тебя находятся в конце списка – как раз после сотен других людей!
- Чушь не неси, - огрызнулась я. – Ты всегда был мне важен, и ты это знаешь.
- Серьёзно? Тогда почему между мной и толпой сималайских сирот ты выбрала их? Меня недостаточно угнетают, чтобы у меня появилось право на твоё внимание?!
- Я не думала, что мне надо выбирать, - сказала я. – Прости, что не вписалась в шаблон правильной жены по лекалу Клуба Садоводов, но мне от брака нужно больше, чем право жить в твоём доме и стирать твои рубашки!
- Тебе вообще брак не нужен, - ответил он. – И я не нужен. Тебе нужно только спасать кого-то, чтобы твоё раскормленное жирное эго не голодало. Мои рубашки, очевидно, недостаточно для этого хороши.
Я тогда ощутила, как будто меня в солнечное сплетение ударили. Ногой. Мир перед глазами покосился. И я подумала – я люблю тебя, Чарли. Ты удивительный. Ты щедрый. Ты самый красивый. С тобой у меня было то, чего не было ни с кем. Но если я позволю всему этому продолжаться, то я себя потеряю. А я не могу дать этому случиться.
- Останови машину, - попросила я.
Он остановил. И я вышла. Пошла по асфальту, туфли с ног сползали – пришлось нагнуться, чтобы их поправить.
- Ну и куда ты пошла? – заорал он вслед. – Ты же сдохнешь без меня, идиотка!
Я даже не обернулась. С тех пор мы ни разу не говорили.
****
- То есть, как? – спрашивает Альфа Джезбелл, позвякивая ложкой о стенки кофейной чашки. – Он что, не догнал тебя?
- Нет, - отвечает Дейзи. – Обиделся.
- Даже денег с собой не дал? Или, я не знаю, телефон? Куда же ты пошла?
Дейзи пожала плечами.
- В церковь. Первое, что в голову пришло. Выговорилась пастору, и он отвёз меня в Риверхилл на своей машине.
Джезбелл снова утыкается носом в чашку.
- Может, помиритесь ещё?
- Не знаю, - отвечает Дейзи. – Но за тот вечер в церкви я поняла, что больше не буду за него цепляться, захочет он быть со мной, или нет.
Та молчит несколько секунд, а потом потягивается.
- Съездим в МакКорм? – предлагает Джезбелл. – Там сегодня скидка на коктейли. Не успеем к комендантскому часу, у меня переночуем.
Дейзи задумывается на миг, а затем качает головой.
- Нет. Я иду слушать хор в церковь. Будут петь в память о жертвах дергийской агрессии.
- Тебе очень хочется туда идти? – скисает Джезбелл.
Дейзи смеётся и встряхивает головой.
- Не очень. Но я чувствую, что после всего случившегося я Белле немного обязана.
Джезбелл кивает, и с тоской смотрит, как та идёт к двери. На какое-то время в кафетерии университета Риверхилл становится тихо.
Часть вторая. Чарли
Когда Сандре было одиннадцать, отец привёз ей в подарок диск с рок-музыкой. Я ухмылялся, глядя на её кислое лицо – мол, ты бы ещё мотоциклетный шлем ей подарил, Господин Эмпатия. Но диск она взяла. И весь следующий день я её без наушников не видел. Даже если она снимала их по просьбе того, кто хотел с ней заговорить, на лице её возникало то самое отсутствующее выражение, которое можно наблюдать на лицах больных-кататоников. И слушала она вполуха. Как будто ей тяжело сосредоточиться. Тогда-то мой скепсис, пожалуй, поугас, и перед следующей папиной поездкой я даже попросил привезти и мне какой-нибудь диск в подарок.
Отец привёз. И скепсис вспыхнул во мне с новой силой. «Это называется вокальный цикл» пояснил тот, протягивая мне стеклянную коробку с парочкой лебедей на обложке – он даже рукавом её от пыли протёр, как мне помнится. «Автор – ярчайший представитель периода романтизма в музыке. Там просто блестящие вещи есть. Простым обывателям не понять высокого искусства, но ты-то, вероятно, не таков».
Я слушал, кивал головой как шангийский болванчик, пытаясь понять, шутит он так, или межмировые переходы и впрямь так разрушительно подействовали на состояние его мозговых извилин. Но тоже подарок принял – не обижать же, в самом деле, хорошего человека? Перед тем, как включить, я даже, пожалуй, на чудо надеялся. Но мои мечты умерли с первыми же звуками этого, с позволения сказать, произведения. Было даже хуже, чем в школе, на уроках музыки с госпожой Фиткинс: когда она расправляла все свои юбки (сколько их на ней было одномоментно? сто?) и садилась за рояль, приобщать нас к прекрасному через старосимлендские баллады.
На диске было ровно четырнадцать убогих песен на невнятном тотенбуржском диалекте, которые мог бы ставить диджей на бюджетных свадьбах, если бы их не исполнял неуместно мощный баритон. Первые три песни я так и прослушал в уверенности, что отец решил надо мной поглумиться, пока не дошёл до четвёртой. И тогда меня унесло.
Я раз за разом слушал этот трек на повторе, не находя в себе моральных сил его выключить, и только к исходу второго часа заставил себя переключить дальше. Не потому что мне надоело – просто зрела надежда, что там и от остального меня унесёт также. Однако, прослушав все четырнадцать треков, я снова вернулся к «Серенаде», что шла под номером четыре. Самое удивительное – я даже самому себе не мог объяснить, чем она меня так пленила. Та же слащавая мелодия, те же блёклые фортепианные проигрыши, тот же грубоватый баритон певца. Однако, я слышал во всём этом красоту. Как будто уродливые в своей сути черты, соединившись в одном лице, обрели невозможную прелесть. В тот момент я подумал, что, возможно, отцовский эмоциональный интеллект несколько недооцениваю.
А ещё я вспомнил о Дейзи. Не мог не вспомнить – до того момента она была единственным в мире явлением, способным вскружить мне красотой голову. Теперь таких явлений стало два. И мне захотелось познакомить их друг с другом. Но нет, не просто включить ей проигрыватель – это было бы слишком прозаично для такой эпической встречи. Мне захотелось исполнить серенаду самому. Стать ей, так сказать, проводником в мир прекрасного. Где-то мне удалось добыть фортепианную аранжировку и даже разучить слова, непонятные мне больше чем наполовину – я записал их прямо так, на слух, не словами даже, а фонетическими знаками. Выбрав момент, когда никого не было дома, я включил музыку, прокашлялся как следует, и запел.
Нет, не то чтобы у меня был плохой голос…у меня отличный голос, это я честно говорю. Просто это было уже не так. Баритон, который казался мне неуместно мощным на записи, видимо, был той самой деталью, что делала эту слащавую песенку самой красивой мелодией в мире. И я стал плохим проводником этой красоты в мир.
Спустя сутки мучительных раздумий о том, как же мне решить эту проблему, решение неожиданно пришло ко мне само: из окна музыкальной школы, мимо которой я шёл домой. Я слышал скрипку. Да-да, скрипку, самый визгливый из известных мне струнных инструментов. Она-то и могла меня спасти. С баритоном неизвестного мне певца она, конечно, не имела ничего общего – но я решил, что если не могу ничем компенсировать слащавость мелодии, стоит возвести её в абсолют. И ты знаешь, это сработало.
Я стал брать уроки скрипки. Отец не мог позволить себе купить мне её в ближайшее время, поэтому я оставался в школе не только на уроки, но и на самостоятельные репетиции. В день, когда у меня стало получаться сносно, я объявил Дейзи, что у меня для неё сюрприз. И пригласил в актовый зал школы.
Когда она пришла (с выражением любопытства и недоверия на лице – чему я тогда не придал никакого значения), я усадил её в первый ряд, а сам, наряженный в свой лучший костюм, вышел со скрипкой на сцену. И заиграл.
Музыка лилась из-под моих пальцев – а ты догадываешься, как они болели после многочасовых репетиций. На них живого места от шрамов не осталось, но мне было всё равно. Я выдыхал в этот зал красоту, и остальное потеряло для меня всякую важность.
Помнится, я ни одной ошибки не сделал – хотя лотариански волновался, и, честно сказать, был готов простить себе одну-две. Но я справился превосходно. И, разумеется, ждал превосходной оценки. Отложив скрипку в сторону, я уставился на Дейзи жадным вопросительным взглядом – поняла ли она эту музыку так, как её понимаю я? Постигла ли красоту? Лишилась ли дара речи?
Последнее я даже всерьёз рассматривал, как причину её молчания, поэтому через полминуты гробовой тишины решился спросить вслух:
- Ну как?
Дейзи замялась и как-то неловко пожала плечами.
- Не знаю. Мне кажется, это немного не моё.
Я был ошарашен настолько, что едва скрипку не выронил. Да-да, говорю тебе, я был взбешён. Кое-как мне удалось с собой совладать, но, кажется, у меня даже уши в тот момент покраснели.
- Я так и думал, - буркнул я. – Простым обывателям не понять высокого искусства.
Дейзи вспыхнула и выбежала из зала. Что и говорить, не так я себе всё это представлял. Нет, разумеется, мы помирились потом. Я даже извинился и признал, что погорячился с навешиванием ярлыков. А к скрипке я не притрагивался с тех пор. Вот.
Дурак был, в общем, что тут скажешь.
****
Сейчас я думаю, что ничего не видел, потому что был слишком занят учёбой. Не то, чтобы это стало неожиданностью – я привык выкладываться, когда дело касалось школы, и решил, что в университете меня ждёт примерно то же самое, просто теперь с более узкой специализацией. Но знаешь, что? Всё это дерьмо собачье. Риверхилл высосал из меня все соки. Я только и успевал переключаться с одной курсовой на другую, и под конец дня у меня буквально мозги кипели. Знаешь, как это бывает? Не знаешь, конечно. Просто на слово тогда поверь, ладно? Я был как хомяк в колесе.
К тому же, на меня давил выбор профессии. Психотерапией не очень-то и заработаешь, если хорошо не устроиться – а я собирался жениться, и просто не мог позволить себе прозябать на линии психологической помощи за пять симолеонов в час. Мне нужно было найти способ оторвать себе больше. И пока я ломал над этим голову, способ нашёл меня сам – после семинара по экспериментальной психологии с профессором Терренсом, он вызвал меня в кабинет и усадил напротив.
- Вы мне нравитесь, - заявил он и принялся прикуривать сигарету.
Зажигалка его подводила – огонёк то появлялся, то гас, поэтому он принялся мусолить сигарету мозолистыми пальцами, стараясь повернуть её нужной стороной. Мне стало неуютно – так как новых реплик не последовало, а на эту я, если честно, не понимал, как реагировать.
Потому что я знал, что нравлюсь, лотарио возьми. Я там нравился всем. Будь я преподавателем, сам бы от себя голову потерял. Но что мне с этой информацией делать и что ему в ответ сказать, я так и не сообразил.
Терренс, впрочем, увлёкся сигаретой настолько, что не придал моей молчаливости значения. В конце концов её подпалив, он снова поднял на меня глаза.
- Наверное, вы слышали, что я помогаю особенным студентам. Если будете писать диплом у меня, я обеспечу вам бюджетное место в магистратуре и стажировку в моей клинике.
Я едва воздухом не подавился. Услышать такое было как выиграть в лотерею – сам ведь понимаешь, я был никто. А тут мне, буквально на серебряном блюдечке, предлагают решение абсолютно всех моих проблем. Кто бы не заподозрил подвох?
Терренс, похоже, считав этот вопрос с моего лица, поспешил пояснить:
- Конечно, я должен быть уверен, что этот студент и правда особенный. Я могу быть уверен в этом, Чарли?
Это простецкое Чарли вместо полного имени слегка меня покоробило, но я, чуть поколебавшись, всё же кивнул. Терренс как-то хищно мне улыбнулся, и с тех пор я весь, до самой последней капли, оказался в полном его распоряжении.
Справедливости ради, он свою часть сделки выполнял безукоризненно. Мне было позволено выбирать любые темы для докладов, у меня был пропуск на любые интересные мне научные конференции, а копилка соавторских статей росла от месяца к месяцу – с таким багажом ни одна научная комиссия не усомнится в моём праве претендовать на бесплатную магистратуру в Риверхилле.
Однако, и нагрузки мои – и так, если помнишь, весьма приличные в начале – выросли в разы. Я стал Терренсу чем-то вроде мальчика на побегушках – если мне за день чудом не приходилось вычитывать его статью или бегать по его поручениям в деканат, он обязательно посылал меня за кофе или сигаретами в киоск. Унизительно, да. Но и это не было самым худшим.
Апофеозом моей сабмиссивной преданности Терренсу стали частные уроки с его сыном Квентином. Ознакомившись с моим школьным аттестатом, тот решил, что моих оценок по физике будет достаточно, чтобы послужить неплохой бесплатной заменой дорогим коллегам-преподавателям.
И не то чтобы мне было жалко пары часов в неделю на помощь бедным интеллектом – но таких ленивых тварей, как этот Квентин, стоило ещё поискать. Подчинившись отцу, он прогнулся под моё требование приходить на занятия с черновыми решениями задач – ну, пусть с попытками, если решения совсем не даются. Но он делал это так, чтобы выразить максимальную степень презрения к тому факту, что я вообще осмелился предъявлять требования к нему. Вместо тетрадей он тащил какие-то невнятные листы – с оторванными краями и пятнами от кетчупа – и записывал на них первое, что придёт в голову. К примеру, элементарную задачу по кинематике он пытался решить формулой на определение теплоёмкости – а отсутствие нужных величин в условии никак его не смущало.
- Она просто сложная, - пожимал плечами ублюдок. – Я не знал, как ещё решить.
Я брал красную ручку и старательно зачёркивал его жалкие потуги, подробно разъясняя, что именно в ходе его рассуждений не так. Обычно он лениво меня слушал, периодически повторяя за мной обрывки фраз, чтобы изобразить интерес к происходящему, но однажды он выхватил красную ручку у меня из пальцев и принялся чертить что-то на полях. Когда я понял, что именно, мне пришлось прервать свою речь на полуслове.
- Квентин, ты ума лишился? – спросил я, глядя на его творение. – Это же дергийский крест. Нельзя чертить символы, значения которых не понимаешь.
- Я понимаю, - отозвался тот. – Это символ моей верности королевской семье. Они тут скоро всех на колени поставят. Даже таких ослов, как ты.
Обращение на ты несколько меня покоробило, но я помнил, зачем всё это делаю, поэтому решил обуздать свой гнев.
- Я не собираюсь критиковать твои политические взгляды, Квентин, - сказал я. – Но в нашей стране поддержка хайристских ценностей преследуется по закону.
Тот хмыкнул и поднял на меня взгляд – открытый и наглый. Небрежная пелена скуки, что застилала его глаза всего минуту назад, вдруг оказалась мне куда милее.
- А кто меня сдаст? – спросил он. – Ты, что ли?
Я пропустил мимо ушей его провокационные вопросы, но на следующий день, выловив Терренса на кафедре, я вызвал его на серьёзный разговор. И изложил ситуацию пусть и крайне тактично, но ясно.
Тот выслушал, ни разу меня не перебив, и вновь достал сигарету. Я медленно закипал, пока он также неумело её подпаливал (он с ними что, под дождь регулярно попадает?), но не решался торопить с ответом. Спустя минуты две, когда очередная затяжка оказалась, наконец, успешной, он вновь повернулся ко мне.
- Квентин – трудный мальчик, - произнёс он, высверливая глазами две дырки в моём лице. – И я отдаю себе отчёт в том, что не всякому под силу его обучать. Поэтому если вы, по каким угодно причинам, решите отказаться от занятий – я приму ваш выбор.
Слово выбор он сказал с такой, лотарио, чёткой артикуляцией, что я буквально увидел его выгравированным с обратной стороны моего мозга. Вся моя будущая карьера и перспективы разом утяжелились на моих внутренних весах, значительно перевесив Квентина и связанные с ним неудобства.
- Думаю, мы можем сработаться, - ответил я. – Мне только потребуется приложить немного больше усилий.
Терренс усмехнулся и потрепал меня по голове – как мог бы потрепать Квентина, стой он рядом.
- Уж будьте добры, - кивнул он. – Приложите.
Понял, да? Он поднял ставки, будучи на сто процентов уверенным, что я это проглочу. Я и собрался было глотать, но этот кусок был слишком велик, чтобы не застрять у меня в горле. Поэтому тем же вечером я решил обсудить ситуацию с Дейзи. Дождавшись, пока она прекратит пороть легкомысленную чушь и будет готова меня слушать, я торжественно начал:
- Я хочу жениться на тебе.
Она лениво потянулась и склонила голову на бок.
- Я знаю.
Я кивнул.
- И, ты знаешь, я сейчас делаю всё, чтобы ты в нашей семейной жизни с самого начала ни в чём не нуждалась, - продолжил я. – Это, можно сказать, мой приоритет. Потому как ты всё равно учишься слабо, и карьеру делать, очевидно, не станешь. А жить нам на что-то будет нужно. Причём жить хорошо. И не откладывать детей на семь-восемь лет только потому, что мы не сможем обеспечить им должный уровень жизни. Ты поддерживаешь меня в этом?
- Конечно, - ответила она. – Я всегда тебя поддерживаю.
- Спорное утверждение, - хмыкнул я. – В последнее время у меня всё чаще ощущение, что я и мои стремления не очень-то тебе важны. Поправь, если я ошибаюсь – но ты вечно в каких-то облаках витаешь.
- Ты мне важен, - сказала Дейзи.
Я посмотрел в эти красивые глупые глаза, и в очередной раз поверил им. Видимо, потому что мне очень этого хотелось. Разумеется, зря – потому что слова с делом у неё расходились часто. Спустя всего неделю после этого разговора, когда я, полуживой, выползал из библиотеки, она схватила меня за руку и втолкнула туда обратно. Прижала спиной к стеллажу и поцеловала – так, что у меня весь воздух из груди вышибло. Потребовались неслабые физические усилия, чтобы просто оторвать её от себя, как прилипший к рубашке репейник.
- Ты что, с ума совсем сошла? – громко прошептал я. – Нас тут могут увидеть.
- Я соскучилась, - выдохнула она мне в губы и снова попыталась поцеловать.
Я удержал её на месте.
- Дейзи, это может закончиться исключением, - прошипел я. – Тебе, может, и плевать на твою учёбу – но мне определённо не плевать на мою, тем более что мы оба финансово зависим от моего будущего диплома, на случай, если ты забыла.
Дейзи поджала губы. Теперь она больше не смотрела так расфокусировано и с поволокой, как в тот вечер на крыше – её взгляд обрёл неожиданную ясность.
- Знаешь, что? Ты достал повторять как сильно я тебе важна, и при этом неделями избегать близости, Чарли, - прорычала она. – Я не хочу после выпуска выходить замуж за чужого мне человека. А пока что ты очень уверенно двигаешься в этом направлении.
Признаюсь честно – я обмер. Она была моим главным смыслом. Без неё ни статьи, ни курсовые, ни лотарианское создание Квентин Терренс не имели никакого значения – если бы она тогда от меня ушла, я лишился бы земли под ногами. Одна только мысль об этом вызывала во мне такой нечеловеческий ужас, что даже попытаться скрыть эмоции я тогда не мог. Она вмиг считала их с моего лица и смягчилась.
- Я хочу всего лишь немного внимания, - попросила она. – Пожалуйста, Чарли.
И я ей поддался – в конце концов, ужаса от перспективы её лишиться вполне хватило для моего возбуждения. Вот только пока я вдавливал её в этот проклятый стеллаж, моля Мортимера, чтобы она сдерживала стоны, я не чувствовал ничего. Понимаешь? Совсем ничего.
Потом я как-то шёл в деканат по очередному поручению Терренса, и – совершенно случайно, разумеется – зацепился вдруг взглядом за доску объявлений. Обычно я прохожу мимо, но яркое бумажное пятно заставило меня в этот раз задержаться – это было объявление о наборе волонтёров на очередную сималайскую программу. Я бы, может, пробежался бы по нему глазами и пошёл себе дальше по своим делам, если бы мой взгляд не зацепило одно из вписанных туда имён (а их было с десяток – представляешь, какова концентрация недоумков?). Оно было самым последним, и мне, если честно, на миг показалось, что зрение меня подводит. Я протёр глаза и снова навёл взглядом фокус – но нет, проклятый листок всё ещё хранил криво вписанное фломастером «Дейзи Гроссривер».
Мысль о том, что это просто чья-то злая шутка, я с сожалением откинул, и, оторвав листок от доски, направился с ним в её комнату.
Да, поймай меня кто-то в женском общежитии, неприятностей было не избежать – но этот лотарианский список настолько выбил меня из колеи, что откладывать этот разговор было ну совершенно невозможно. Мне удалось уговорить Альфа Джезбелл позволить мне пройти вместе с ней, и, отыскав нужную комнату, я принялся ждать.
Дейзи появилась только спустя полчаса – свежая и румяная, как будто славно проводила только что время.
- Что это? – сказал я и положил листок на стол. Даже придвинул его к ней, чтобы ей было лучше видно – но она, очевидно, и так без труда его узнала.
- Мне казалось, мы всё обсудили, - осторожно начала она. – Я съезжу туда на год, чтобы набраться опыта. Потом легче будет найти работу, когда вернусь.
- Какую работу, Дейзи? – спросил я. – Мне казалось, мы собирались пожениться после выпуска. Поэтому мы решили сконцентрироваться на моей работе, чтобы ты могла спокойно родить ребёнка. Не ждал, что ты соберёшься редактировать наш семейный сценарий в одиночестве.
- Разумеется, потому что ты в одиночестве его написал, - пожала плечами она. – Моими амбициями ты никогда не интересовался. Всегда был только ты. И твоя успешная будущая карьера. Где я в этой схеме, Чарли?
- Я сказал тебе, где, - ответил я. – Дома, с нашими общими детьми. Потому что будь тебе интересна твоя будущая карьера, ты бы хоть иногда заботилась о том, чтобы вовремя сдать домашнее задание, а затащить меня в какую-нибудь подсобку. Тем более, что с тем сценарием, что я в одиночестве написал, ты, насколько я помню, согласилась.
- Ты тоже согласился с сималайской программой, - она кивнула на листок. – Ты что, вообще меня не слушаешь?
В общем, мы серьёзно поссорились тогда. И я, признаться, даже вспылил. Ну, а кто бы остался спокоен на моём месте? Девушка, которая должна была выбирать обои в нашу с ней спальню и высчитывать благоприятные для зачатия дни в своём менструальном цикле, променяла меня на кишащую бактериями заграничную клоаку. Она собиралась учить кучку неграмотных заразных детишек произносить «мор-ти-лю-бит-бел-лу», жрать скорлупки от кокосовых орехов и спать на циновках под сеткой от москитов, чтобы они не высосали ей мозг через глаза. Она вот эту вот жизнь выбрала, понимаешь? Вместо того чтобы жить в тепле и комфорте с тем, кто любит её до смерти.
Но спустя пару дней она пришла мириться, и я решил дать ей ещё один шанс. Я ведь не зверь какой-нибудь. Я любил её, и не стал бы отнимать у неё право на ошибку. Тем более, что она выглядела очень виноватой. Так выглядят люди, которые понимают, что были неправы.
Через выходные мы решили съездить в Торвилль – очень хотелось развеяться и оставить позади это глупое недоразумение. Она весь день была милой, когда ей нужно, она это умеет. Не клевала мне мозг политикой, не взывала к гражданской совести, а говорила о том, что нам обоим важно и интересно – о приближающихся экзаменах и именах для будущих детей (мне нравились Саймон и Ребекка, ей – Беорегард и Сильвия; пошлость невероятная, если хочешь знать моё мнение).
К вечеру, когда мы собрались возвращаться, Дейзи принялась настойчиво раздевать меня, и я включил «Лебединую песнь», чтобы хоть немного переключить её.
- Может, выключим? – тут же заныла она. – Ты же знаешь, я не могу…
- Я помню, - вздохнул я. – Поэтому давай не будем ничего делать. Просто песню послушаем, ладно?
Она закатила глаза (я не видел, но готов поклясться, что закатила) и всё же выключила музыку. И снова принялась возиться с моим ремнём. Пряжка почти ей поддалась, но вот я – нет: в тот день у меня вряд ли бы что-то с ней получилось. Думал, мне предстоит отбиваться от неё всю дорогу, но в один момент она просто убрала от меня руки сама.
- Чарли, Чарли, остановись, - зашептала она, указывая на окно. – Посмотри.
Я выглянул и обомлел – на противоположной улице, с баллончиком красной краски, стоял никто иной как Квентин Терренс. И чертил, прости меня Мортимер, дергийский крест во всю стену.
Дейзи стала копаться в сумке, чтобы найти телефон и сдать его полиции, и я, глядя на проклятую решимость, что цвела на её лице, в секунду понял, что делать. Вытащив телефон из её рук, я бросил его на заднее сиденье и нажал на газ.
Мы проехали спасительные несколько сотен метров, и я, пусть и понимал, чем это мне грозит, уже ощутил себя в безопасности. Пусть говорит, что хочет, но если она не сдаст Квентина прямо сейчас, значит, моя учёба в безопасности. Я обезвредил её. Не дал ей поставить такой же огромный и красный крест на нашей семье, где у меня есть хорошая работа, а у неё – возможность спокойно растить детей, ни о чём не беспокоясь. Я спас нас.
Но потом, когда я снова перевёл на неё взгляд, я понял, что она не чувствует себя благодарной мне за это. Она была уже там, где-то в своей отдельной от меня жизни, где она одна и ей плохо, а не где мы вместе и ей хорошо.
- Останови машину, - сказала она.
Я остановил. И она вышла.
А потом я словно в замедленной съёмке смотрел, как она снимает с пальца кольцо, что я ей подарил, бросает его на асфальт, поворачивается, и идёт дальше. Я несколько минут наблюдал, как неровно она идёт, а потом – знаешь, что я сделал? Включил «Лебединую песнь». На полную громкость. Так я даже не хотел никогда, у самого барабанные перепонки чуть не лопнули, но всё равно не позволил себе сделать тише. Я кожей впитывал каждый звук, и с каждой секундой ощущал, что становлюсь сильнее. Пусть она не будет играть на нашей свадьбе. Она всё равно никогда не была ей нужна. Теперь я буду делать только то, что нужно мне. И никогда не стану ни под кого подстраиваться. И – ты не представляешь, как тепло мне было от этой мысли.
****
- Одно только не пойму, - вмешивается Гейб, когда Чарли замолкает на долгих четыре секунды. – Если тебе так важна была та магистратура, чего ж ты туда потом не пошёл? Приехал сюда, задницу рвёшь за копейки, живёшь в том же клоповнике, которым её и пугал – мог бы с тем же успехом позволить ей сдать того ублюдка, а потом привезти сюда.
Чарли хмыкает.
- А зачем? Теперь мне не нужно было больше думать о том, как обеспечить семью – и, поверь мне, желания ввязываться в это мероприятие с кем-нибудь другим у меня тогда даже не возникало. Уехать оказалось лучшим вариантом для всех.
- И что, даже мириться не лез? – недоверчиво косится Гейб. – Жалел же, наверное? Раз ты на ней чуть не женился.
- Нет, - усмехается Чарли. – Никогда не жалел. Это были детские отношения, и рано или поздно они должны были закончиться. Сам-то как считаешь, разумно ввязываться в брак с человеком, когда вы настолько по-разному смотрите на мир? Мы были обречены на расставание. И хорошо, что это случилось тогда, а не когда она была бы беременна, или у нас были бы дети, или…
- Да понял я, - обрывает его Гейб. – Нет так нет. Я вниз, за счетами схожу.
Чарли слышит, как хлопает дверь, а затем зеркально-громким звуком выдвигает ящик стола и шарит там рукой. На какое-то время в квартире становится тихо.
Ссылки