Начнем с кое-чего старенького и, надеюсь, уже неплохо забытого.
Ночь на Ивана Купала
- И что, я тоже должен там быть?
- Сынок, ну помоги отцу…
Вот вечно так – «помоги папе», «подбрось маму до магазина», «отвези собаку в клинику»… Мне девятнадцать лет, я уже на третьем курсе – неужели взрослому парню нельзя хоть изредка заняться своими делами?
Но с предками не поспоришь – и вот вместо того, чтобы пить пиво с друзьями, я торчу в деревне. Помогаю папе строить дом. Представляете? Дом! Сами строим! Все нормальные люди нанимают рабочих - а мы все сами, сами.
- Дима, ты спишь? – вот он, мой родитель. Заглянул по пути – якобы заботится. Сплю, сплю, а ты иди себе, тебя приятели за столом заждались.
- Спокойной ночи.
- Спокойной.
Я вздохнул, повернулся на бок и зажмурился. Раньше усну - раньше встану, и может, удастся уехать, пока отец не видит. Пусть потом говорит, что хочет.
Перед тем, как мне задремать, в голову прокралась мирная, спокойная мысль: а что, не так уж тут и плохо – ни ветерка, ни шума, - ложись и спи. Если бы еще травники в нос не лезли…
…Я уже засыпал, когда меня кто-то погладил по плечу.
- Пап, отстань, а! - сердито заворчал я. Но это был не он.
- Ты кто?
Бледная маленькая девчонка смотрела на меня, не моргая. Вроде и не испуганно, а как-то… Выжидательно, что ли. Как будто я должен был что-то сделать.
- Ты кто?! – повторил я. Девчонка пошевелилась, но ничего не ответила.
А она не такая маленькая, как мне показалось, кстати. Пятнадцать-то ей точно есть.
- Чего пришла-то?
Молчание. Я, сообразив, чего ей надо, полез шариться по карманам. Дал девчонке две сигареты и карамельку – она схватила конфетку, и сразу же убежала. А к сигаретам не притронулась - странно…
Проснувшись утром, я обнаружил, что под ухом у меня лежит шапка. Обычная на вид шапка – но когда я её надел, то увидел в зеркале только свою голову – а туловище куда-то пропало. Шапка-невидимка. Прикол такой, наверное.
Утром я выгнал из сарая мотоцикл – надо же и мне как-то развлекаться. Проехался по деревенских улочкам, но не встретил ни души – только какой-то дедок грел свои косточки на завалинке.
- Здравствуй, дедушка. Покурим?
- Можно, - задумчиво ответил он. Я полез в карман – и, вспомнив девчонку, улыбнулся. Конфету взяла, сигареты оставила.
- Да и то сказать, - пробурчал дедок себе под нос, - не много ела она канфет, Аленка-то. Вот и тянется.
-Что?
- Я говорю: не давали ей сахарку-то, - старик повысил голос, - маманька не баловала. Вот сейчас и наедается.
- А вы… ты знаешь её, что ли?
- Чего?
- Алену эту, спрашиваю, знаешь?
- Как не знать!
- Расскажи, - попросил я, присаживаясь рядом. Старик пожевал губами и заговорил.
- Мать-то сразу её невзлюбила, - слегка покачиваясь, неторопливо сказывал он, - бабки рассказывали – еще в животе травила-морила, извести хотела. Нагулянная она, Аленка-то – не муж то был, офицеришка чужой.
Родила девку – а сердцем к ней не лежала. Била, голодом морила. Только что на цепь не сажала, а так – как к собаке, так и к дочке. А та все «мама, да мамочка…» - и обнимать её, и целовать… душегубку.
Я заскучал и зевнул.
- Аленка-то сладкое любила, - дед упорно продолжал тянуть кота за хвост, - через эту любовь и пропала. Полезли мы с ней у соседа груши воровать – вкусные они были, медовые.
Я представил себе дедка, вместе с маленькой девчонкой ворующим груши, и покатился со смеху.
- Чего ржешь-то? – Разозлился дед. – Сосед-то нас поймал. Аленку домой за ухо отволок, грозился все, денег требовал – за ущерб. А Анне и так дочь как кость поперек горла была… Смотрим – день нет Аленки, два нет, три нет. С участковым к Анне пошли. А девчонку-то – только по весне нашли… Косточки уж одни остались.
«Как косточки? Я ж её вчера видел…»
- Посадили Анну, - закончил историю дед, - а Аленку зарыли. Только она до сих пор ходит, сладенького просит. Я–то ей всегда с пенсии карамелек покупаю.
Я так и сидел, не зная, что сказать.
- Так она что же… неживая?
- Да разное говорят, - пожал плечами дед, - то ли русалкой стала, то ли лешачихой. Кто знат!
Вот откуда шапка-то.
- Понятно, - оторопело ответил я, - пока, дед.
- Будь здоров.
- Ага, - и все-таки не удержался, спросил, - а сколько тебе лет было, когда…
- Пятнадцать, сынок. Пятнадцать.
Елки-палки, когда же это было?! До войны? После войны?...
…- Сын, - спросил отец, когда мы завтракали, - знаешь, какой завтра день?
- Воскресенье?
- Балда! Ивана Купала. Волшебный праздник.
Ага. Волшебный день. Для лохматых реставраторов в вышитых ночнушках.
- Сходи, что ли, вечером, через костер попрыгай…
Вот мне делать нечего.
На второй день я снова ночевал на сеновале. Долго крепился, не засыпал – все караулил Алену. И, когда та снова появилась, сунул ей в руки горсть конфет:
- Бери, бери! Это все тебе.
Она улыбнулась, стала что-то лопотать – а мне было её так жалко, так жалко... Кем бы она ни была – лешачихой, русалкой, привидением – мне было все равно. Бедная, бедная девочка. Я схватил её в охапку и крепко сжал худенькие, цыплячьи плечики…
…Наутро я нашел под подушкой красивый цветок. Посмотрел на него, понюхал, и, не зная, что с ним еще делать, спрятал в нагрудный карман. А днем, когда я распиливал на дворе доски, ко мне подошел странный человек с рюкзаком и сказал:
- Юноша, я хочу купить то, что у вас есть.
- Опилки, что ли?
- Нет. Ваш цветок.
- А что дадите? – шутя спросил я. Он открыл рюкзак и высыпал его содержимое на землю.
У меня в глазах потемнело. Там было миллионов шесть, наверное. И еще какие-то старые золотые монеты, которым вообще цены нет.
- По рукам?
Я смотрел на эту кучу бабок и вздрагивал. Можно ведь будет купить квартиру. И еще одну новую - маме с папой. И мы с Юлькой сможем пожениться…
Все это промелькнуло в голове в один миг. Я схватился за нагрудный карман.
- Мало? – он еще раз встряхнул рюкзак, оттуда посыпались золотые монеты и почему-то купюры евро. Их было много, очень много… Я уже ничего не соображал и отдал ему цветок.
Покупатель ушел – а я только много лет спустя узнал, что же я продал. Нет, деньги не превратились в бумагу – они лежат на счете в надежном банке. Но Аленки больше не было. Хотя, может, и приходила. Пару раз я ложился спать дома, а просыпался на сырой земле, с лицом, вымазанным сажей. Должно быть, это она.