Десятая миля (столкновение)
I
Не знал и не узнаю никогда
Зачем ему нужна твоя душа
Она гореть не сможет и в аду
Агата Кристи, "Черная луна"
— Хочу, — сказала Джиана.
Это было её любимое слово. Она выговаривала его особенным тоном: властно, чуть вкрадчиво, понижая голос, как политик на занятиях по ораторскому искусству. «Мама» и «хочу» вплавлялись в стрелу, которая всегда находила цель. Анна Мария редко могла устоять.
Она мысленно уже праздновала второй день рождения Джианы, до которого оставалось несколько месяцев. Идеальный детский праздник с шариками, игрушками, соседскими мамашами и тортом, что съедят взрослые.
Первые недели после смерти Джерри малышка заходилась криком и с трудом успокаивалась, изводя мать. Её вопли стояли намертво застряли в мозгу; когда сама Джиана уже сладко спала, Анна Мария едва могла дремать. Крик бился в ушах, как чудовищный маятник По.
Острое, выжигающее чувство потери.
Говорят, дети забывают быстро. Говорят, они похожи на воск, их можно вылепить, придать нужную форму. Анна Мария по себе знала цену воспоминаний. К счастью, Джиана была еще слишком мала. Она снова стала беззаботным солнышком, золотоголовым львенком, любящим фруктовые витамины и гонки по пересеченной местности.
Убийство Джерри оставило в голове Анны Марии открытую дверь, которую невозможно было затворить. Она скрипела петлями, и разбухшая её древесина пахла сыростью и трупной гнилью. За порогом был металлический ящик, обернувшийся комнатой. Там лежал Джерри, и обезображенное побоями лицо его кричало: смотри! Ты позволишь оставить все так? Я был твоим другом.
Другом. Она забыла, что такое еще случается.
Возможно, что-то такое возникло между ней и Осборнами. Люди вроде них, степенная добропорядочная пара из среднего класса, могли разбрасываться такими словами. Жадная до общения домохозяйка Саманта, флегматичный профессор Лестер. Их семнадцатилетний сын с глазами социопата и внешностью послушника, на которого облизываются сестры и святые отцы.
Пару дней назад Анна Мария видела его с какой-то милашкой в тени старого дуба (розовые волосы девушки, руки Лукаса на обтянутой черной кожей заднице) и теперь, глядя на него, не могла забыть об этой картинке.
Семнадцать лет. Свежая, цветущая, безрассудная юность. О чем ты думаешь, Аннемари?
Но, пожалуй, самым главным в Лукасе было то, что он нравился Джиане. Большая часть того, что нравилась Джиане, нравилась и Анне Марии. Из паучихи она делалась львицей-матерью, облекая свою любовь в скорость реакции, острейшие когти и зубы, с легкостью перегрызающие горло. Нутро охотницы у Анны Марии было всегда.
Она смотрела, как Джиана убегает от Лукаса, и в сердце у неё разливалась молочная сладкая нежность. Малышка со смехом уселась на ковер, румяное личико так и сияло. Лукас улыбнулся, поправляя челку, и нежность вдруг кольнуло, скрутило в комок. Хорошее настроение заледенело и лопнуло.
— Мы пойдем, — сказала Анна Мария, подхватывая дочь. — Попрощайся за меня с матерью.
— До свидания, — ответил Лукас.
Джиана помахала ему рукой.
~***~
Бассейн был осушен, залит бетоном и накрыт плиткой, влившейся в пол, но по ночам ультрамариновая вода просачивалась сквозь зазоры, заливая лестницу до середины. Яркие, будто вырезанные из цветной бумаги тени бродили по подвалу; их бесплотные голоса шуршали, как сухие листья, занесенные ветром в заброшенный дом. Как мертвые ветви под ногами детей посреди старого леса.
Сине-фиолетовые пятна размазались и слились в свет дискотечных ламп. Музыка, гулкая, ритмичная, вибрировала в ушах, жара липла к влажной от пота коже. Перекатив на языке капсулу, Анна Мария проглотила её и выгнулась всем телом. Ночной, дрожащий в лихорадке Феникс вспыхнул и пропал, как мертвая звезда.
Голод холодил кровь.
Она объясняла добровольный целибат вдовством, со смерти Кивана не прошло и двух лет, следующий муж, фальшивый, но муж тоже лежал в гробу. Тело ныло, скучая по прикосновениям, своих рук ему было недостаточно. Умерщвление плоти приглашало хандру, а её Анна Мария не переносила.
Стоя перед зеркалом, она напряженно разглядывала себя. Сиреневый шелк комбинации обрисовывал изящную фигуру, растерявшую трогательную хрупкость между каникулами на островах и родами. Она была женщиной, а не девчонкой с глазками долу. Женщина хотела мужчину. Женщина шла его ловить на роскошь и опыт.
Платиновые кудри и винтажный покрой платья — у неё был стиль, она хотела большего, чем короткая невнятная связь. Она соскучилась по любви.
Водитель торопливо распахнул дверцу, и Анна Мария ступила на тротуар. Сияющий в вечерних сумерках ресторан манил её, как травоядные, собравшиеся на водопой. За профессиональной улыбкой швейцара облизнулось одобрение. Царственно улыбаясь, она проследовала к своему столику. Взгляды ластились к её обтянутым шелком бедрам. Она чувствовала каждый — и фильтровала, как игрок в покер признаки удачной карты.
Анна Мария с особенным удовольствием коснулась руки официантки, передавшей меню. Теплые пальцы, теплые ореховые глаза. Жаль, сегодня не твой день, милая.
Спустя несколько минут девушка возникла снова. В руках у неё была бутылка вина.
— Мэм, вам подарок от джентельмена, — она понизила голос, — с того столика.
Анна Мария убрала щекотавший шею локон. Блондин с бесстыдно хищным лицом отсалютовал ей своим бокалом.
Что ж, играем.
Через перемену блюд он пересел за столик Анны Марии и блуждал взглядом в декольте. Она красила губы в вине и смеялась его шуткам. Блондина звали Пирс, он был идеален, как новая бабочка для коллекции.
Почти все мужчины Анны Марии отличались поразительной некрасивостью. Крупные, грубые черты лица, переломанные носы, резкая линия подбородка. Большая часть их оказалась подонками, возможно, это был какой-то общий признак, проклятие генов, которое искали ученые; не убийцы, а просто сволочи.
Раскручивай бутылку и играй.
У него был приятный голос. Читай он им просто таблицу умножения, дамочки облизывали бы пересохшие губы и томно вздыхали. Анна Мария томно вздохнула и накрутила прядь волос на палец.
— Не согласитесь ли со мной потанцевать? — спросил Пирс.
Не согласитесь ли? О, как я могу.
Его рука лежала на спине, но Анна Мария готова была поклясться, что он умирал от желания накрыть ей изгиб талии, скользнуть ниже, обжигая жаром через шелк. Но Пирс выдерживал правила игры. Анне Марии это нравилось, она ценила понятливых.
Он проводил её до такси. Было уже прохладно, и Анна Мария зябко повела плечами. Пирс отреагировал мгновенно, снимая пиджак.
— О, что вы, не стоит, — запротестовала она.
— Я настаиваю, — сказал Пирс. — Не хочу, чтобы вы замерзли. Отдадите в другой раз.
Недвусмысленность фразы заставила Анну Марию мурлыкнуть про себя. Она не оставила ему номер телефона, но пиджак приглашал её самой проявить инициативу, показать, что они хотят одного и того же.
— Это очень мило с вашей стороны, — проговорила она смущенно.
Он набросил пиджак ей на плечи, прикосновение едва чувствовалось через ткань. Придерживая рукава, Анна Мария села в машину. Она откинулась на спинку сиденья и позвонила миссис Альфред, предупреждая о возвращении. На губах её играла довольная улыбка.
Когда она поднялась, Джиана еще не спала. Анна Мария уложила дочь; пиджак Пирса лежал на кровати.
Она взяла его, чтобы повесить на плечики, машинально проверила карман и нащупала твердый картонный прямоугольник. Визитную карточку.
~***~
Игр без ходов с подвохом не бывает. Поставив телефон на громкую связь, Анна Мария заплетала Джиане косички. Дочь тихонько мяукала, тиская плюшевого кота. Пирс ответил после положенной паузы и согласился приехать вечером. Свободное время, сказал он. Конечно, усмехнулась Анна Мария.
Из красавицы элегантной она перевоплотилась в красавицу домашнюю, только кудри по-прежнему разметались по спине. Пирс тоже сменил костюм, от его желто-черной вульгарной куртки чувство вкуса передернуло. Увы, людей без недостатков не существует. Анна Мария протянула ему укутанный в чехол пиджак, и тот небрежно упал на диван ради кофе и беспечного разговора.
В какой-то момент Пирс неловко потянулся, поморщился, и Анна Мария сказала:
— Дайте мне посмотреть.
Её пальцы нежно легли на шею, обвели плечи, нажали там, где нужно. Пирс удовлетворенно застонал.
— Да вы волшебница, — он коротко рассмеялся и вдруг забросил крючок: — Моя фирма устраивает пикник в эти выходные. Вы не хотели бы пойти?
— Пожалуй, хотела бы, — Анна Мария вздохнула, — но мне не с кем оставить дочь.
— Возьмите её с собой.
Умный мальчик.
Пикник вышел невероятно скучным, еда была неплохой, но и только, коллеги Пирса Анне Марии надоели просто смертельно. Она почти не расставалась с Джианой, и добыча путалась в сетях, приближаясь все быстрее и быстрее. Пирсу нравились горячие мамочки, Анне Марии — послушные мужчины.
На официальном первом свидании в каком-то бесконечно современном театре они перешли на «ты». Цветы, присланные Пирсом, заполнили столовую и гостиную. Саманта, приходившая в гости, радовалась так, будто их ей подарили.
Однажды Анна Мария потащила Пирса по магазинам. Она закидывала его щебетаньем и нарядами, выбирая и критикуя. Он терпеливо ждал, но в его глазах мелькал хвост раздражения. Когда ты загоришься? Наконец Анна Мария ворвалась в бутик нижнего белья. Схватив ворох кружев, она остановилась перед примерочной кабинкой.
— Это последний, — пообещала Анна Мария с лукавой улыбкой.
Кружево было красным, словно пожарный гидрант. Словно глубоководная тварь, отпугивающая хищников. Не подходи ко мне. Иди сюда.
Она отодвинула тяжелую штору и сказала Пирсу:
— Кажется, мне нужна твоя помощь.
Он, хмыкнув, скользнул в кабинку. Анна Мария повернулась к нему спиной, перекинула волосы на грудь.
— Застежка? — невозмутимо спросил Пирс.
— Да.
Он свел вместе кружевные полосы бюстгальтера и вдруг отпустил их, прижался к Анне Марии всем телом, и она повернула голову, подставляя губы под поцелуй.
Пирс почти не спрашивал об отце Джианы (Анна Мария сухо обронила «умер»), играл с ней под осуждающим взглядом миссис Альфред и покупал игрушки. Горячая мамочка одобряла. Регулярные постельные упражнения настроили её на благодушный лад.
Вскоре они съехались. Дом был большой, стены — толстыми, а добыча просила еще. Анна Мария, фальшиво хихикая, рассказывала Саманте подробности. Соседка, кутаясь в теплый кардиган, смеялась вместе с ней.
— Я рада за тебя, — сказала она и замолчала, бледность на её темной коже выглядела сероватой.
— С вами все в порядке? — встревожилась Анна Мария.
— Все будет хорошо, милая, — прошептала Саманта. — Просто мигрень.
Она вернулась домой и, увидев Пирса, чинящего посудомоечную машину, тут же выкинула все из головы. Дальше все пошло по накатанному сценарию.
Кольцо она получила после недели в Колорадо.
Лыжи утром, сауна и плотный ужин вечером. Нежась перед камином, Анна Мария сыто улыбалась. Это был не Аспен, что-то должно остаться неприкосновенным, но вышло отлично. Джиану они, разумеется, взяли с собой. На лыжи ей было еще рано, зато от снега малышка пришла в восторг. Она видела его впервые в жизни и радостно вопила, когда снежинки падали на неё.
Накануне отъезда Анна Мария и Пирс гуляли по парку, чудом выжившему среди фуникулеров и магазинчиков для туристов. Во льду мерзли мертвые кувшинки, снег тонул в синих тенях. Они шли по скользкому деревянному мосту, и Пирс остановился. Рука его нырнула в карман.
Анна Мария изобразила недоумение.
Пирс вытащил черную, обитую бархатом коробочку.
Анна Мария изобразила неверие.
Кольцо было миленьким, не больше. Бриллиантовая горошина мерцала в полутьме.
Анна Мария сказала: «да».
Подружкой невесты стала Шейла. Приглашение и сам факт свадьбы очень её взволновали; она долго выбирала между персиковым и абрикосовым платьем для себя, в итоге купив лососевое, а подвенечный наряд стал Святым Граалем. Анна Мария забавлялась, пока это не стало её раздражать. Она выдернула наугад белый атлас с розами и ворота и поставила точку.
— Так нельзя! — возмутилась Шейла.
Знала бы ты, сколько раз я уже его надевала, подумала Анна Мария.
Во время церемонии Джиана в своем кукольном розовом платьице сидела на руках у Саманты. Мистер и миссис Осборн стали почетными гостями и долго хлопали молодоженам. Целуя своего теперь уже мужа, Анна Мария спросила себя, последний ли это раз.
II
Сотни чужих крыш
Что ты там искал, парень?
Ты так давно спишь
Слишком давно для твари
«А мы не ангелы, парень»
Осень выдалась холодной и сухой, как недоразумение между ног у директрисы.
Ноги Эмбер, едва прикрытые мини-юбкой, были в мурашках. Они точно маленькие солдатики маршировали в тепло. Уж у Эмбер там все было горячо и отлично, как полагается. Она наклонилась к Лукасу для поцелуя, и он положил руку ей на грудь. Прощание заняло минут двадцать. Наконец Лукас вышел из машины, приняв небрежный вид, и растрепанная Эмбер со своей новенькой «ауди» скрылись за поворотом.
Она высадила его за квартал до дома. Понятливая девочка, никогда не задавала лишних вопросов и не навязывалась в гости. Лукасу она очень нравилась. Остальные люди — выборочно. Он закурил, скрывшись под старой липой. Возвращаться домой ему хотелось не больше, чем прыгать в раскаленную лаву. Фигово, но выбора не было.
Сигарета кончилась быстро; Лукас затоптал окурок и, старательно замедляя шаги, потащился домой. На углу он разглядел знакомые светлые кудри, к ним прилагались не менее знакомое черное пальто и фигура модели.
— Привет. — Анна Мария резко обернулась, Лукас изобразил виноватую улыбочку. — Простите, не хотел вас пугать.
— А, Лукас, — сказала она приветливо. — Как поживаешь?
Как раненый в отступающей армии. Как арестант, повисший между сложенными двумястами и казнью. Как похороненный заживо.
Сколько пафоса то, а.
Пару дней спустя, гуляя с малявкой, он трепыхался в вязкой меланхолии. Специально потащил ДжиЭм на другой конец города, чтобы развеяться, но больше ничего не брало — ни свежие места, ни выпивка, ни стимуляторы. Когда перестанут бодрить волшебные руки Эмбер, жизнь смоется в унитаз.
Какая-то тетка закурлыкала над ДжиЭм, молотящей зайцем по скамейке. Лукас криво ей улыбнулся, пообещал малявке конфету, если заткнется на пару часов, и двинул к автобусу. Еще одна тетка умиленно на них поглядывала всю дорогу. Чтобы не врезать ей по морде, Лукас про себя читал стихи Дикинсон.
Дома его встретила чистенькая, пахнущая дезинфекцией пустота. Он сгрузил ДжиЭм на ковер, сел там же и впал в транс.
Мать уехала в санаторий до конца месяца. Папаша Лестер в её отсутствие полинял, как вещь после кучи стирок. Несчастный жалкий старикашка. В мае Лукасу исполнилось восемнадцать, и он был волен идти, куда хочет, даже с выпускным школьным годом на плечах, но давился и оставался дома.
Интересно, сказал ли отец кому-нибудь? Лукас видел его с Анной Марией, они что-то активно обсуждали, хотя папаша вне колледжа не самый большой охотник поболтать. Она кивала, вся из себя участие, такая добренькая. Когда отец внезапно обнял её, Лукас чуть не подавился воздухом. Папаша и не подозревал, кого так трогательно сжимал в объятиях… Только Лукас знал, хоть и с большой натяжкой, большой, но весомой.
Анна Мария была красива, с деньгами, и приманивала мужиков, словно венерина мухоловка. Все окрестные самцы с рабочим инструментом голодно на неё пялились. Когда сладкая вдовушка выскочила замуж, неудачники распалились еще больше. Бывало, они лезли к нему с тупыми вопросами, но обаятельный акулий оскал их отпугивал. Лукасу он отлично удавался.
Муженек у Анны Марии был тупым козлом. К тому же, с уродливой мордой, истинное чудо, что с таким комплектом подцепил красотку. Козел злобно пялился на Лукаса, когда тот приходил за ДжиЭм, и на саму малявку тоже. Она его страшно не любила и начинала беситься, классное чутье у двухлетки.
Обычно Лукаса дети дико раздражали, но в этой что-то было. Присутствия ДжиЭм он почти не замечал, а ведь большую часть времени она вела себя как маленькое избалованное чудовище. С ним малявка была тихой и послушной, пока ей доставало терпения.
Потому-то его накрыло.
Все случилось из-за ДжиЭм.
Лукас вернулся после вдалбливания в головы тупиц английского, получил свои деньги и тут же спустил половину на подготовку к вечеринке Эмбер. Следующей его работой была малявка; она вяло ковырялась в своей омерзительного вида детской каше и выглядела пришибленной. Лукас потрепал ДжиЭм по волосам, обычно она от этого визжала, но сегодня не произнесла ни слова.
Ночью Эмбер выбила всю тревогу из головы, притушила ярость, потихоньку заменяющую ему кровь. Утром он выполз из её постели, купил кофе со льдом и решил заскочить к соседям.
Анны Марии не было, стремного дворецкого и няньки тоже. Лукас собрался уходить, но тут услышал писк. Тоненький, похожий на кошачий. Звук шел со второго этажа; Лукас взлетел по лестнице, прислушиваясь. Он дошел до детской, заглянул внутрь и оцепенел.
Кровь вспыхнула, разъедая жилы.
Урод, убогий козел, чертова гнида, поднял свою вонючую граблю и ударил ДжиЭм.
На секунду он выпал из реальности. Красный жар плавился перед глазами.
— Эй!
Раз.
— Какого хрена ты здесь делаешь?
Это Лукас сказал или урод?
ДжиЭм захныкала и вцепилась в оборку покрывала. Урод, попытался что-то вякнуть, возил губами-лепешками друг по другу, но Лукас не слышал.
Красный туман жег лицо.
Урод разевал рот, как рыба, пронзенная крючком. Порванная, распоротая, с разрезанным брюхом, выплевывающая жизнь мертвым скользим ртом.
В голове словно лопнул нарыв, давящий на мозг.
Лукас закрыл глаза.
Он видел мать, гниющую изнутри; рак жрал её, а она покорно сидела, существовала, слабо сопротивляясь. Отца, который раздражал его, как барахло, пылящееся на видном месте, как перекормленная ручная мышь, до которой никому нет дела.
Эмбер; она все удалялась и удалялась, пока не исчезла.
Улицы Шарлотт изогнулись и перетекли в улицы Чикаго, а потом Бристоля, штат Коннектикут. Все было серым, душным, сухим и забивалось в легкие, и давило, давило, давило…
Лукас?
Он пришел себя за гаражом Анны Марии, шипастые ветки куста царапали спину. Руки были в грязи, черными и влажными; на земле остались борозды от пальцев. Что за черт? Лукас тяжело поднялся. В окне второго этажа, там, где была детская, мелькнула тень. Руки рефлекторно дернулись.
Лукас?
Он обошел дом и открыл дверь.
На Шарлотт спускался вечер.
Папаша вернулся за полночь, включил радио, загромыхал посудой. Шум назойливо бился в стену. Лукас лежал на полу и курил. Дым свивался в кольца вокруг синего провала окна. Из аквариума на него таращились полудохлые рыбки.
Болели руки. Лукас перекатился, встал, цепляясь за кровать; смска с приглашением мигала на экране мобильника. Его резко, болезненно потянуло вдруг ко всем этим знакомым школьным рожам, к Эмбер. Он потушил сигарету, сунул телефон и в карман и выпрыгнул в синеву снаружи.
Когда Лукас пришел домой, был уже вечер другого дня. У дома Анны Марии стояла машина, от которой за милю несло копом. Он прижал к уху выключенный мобильник и приблизился — достаточно, чтобы заметить в окне гостиной её саму. Красная блузка Анны Марии горела ярче искрящих углей.
Лукас ускорил шаг, домой он почти вбежал.
Болели руки. Он помнил, что сделал.
Он бил так сильно, что на клюшке для гольфа должны остаться вмятины. Вместе с кровью и мозгом, серым, как на фотографиях в учебнике. Омерзительная эта рожа превратилась в месиво, сломанные кости были как черепки, выкопанные археологом.
Он вошел в дом, взял на кухне резиновые перчатки, а в холле — клюшку, дремлющую в чехле с соседками. Поднялся наверх, медленно, вслушиваясь в каждый, даже самый слабый звук. Урод стоял спиной к нему.
Первый удар пришелся по коленям.
Второй — на затылок.
Он бил клюшкой, а когда устала рука, ногами. Урод сначала подвывал, а потом просто хрипел, а потом затих. Он молчал и весь сотрясался от ударов.
Лукас.
Это оказалось так легко.
Утром Анна Мария пришла сама. Она была в той же красной блузке, со слишком черными ресницами. Лукаса бросило в холод, он заледенел настолько, что с трудом расслышал её голос.
— Пусть Джиана побудет у вас, — сказала Анна Мария.
Передавая ему дочь, она была невероятно спокойна, совсем как он. Повернулась, поправила бутылочки со всякой детской фигней на столике, и плечи её вдруг задрожали.
— Я пойду, — чужим, фальшивым (еще более фальшивым, вот умора) проговорил Лукас.
Он уткнулся губами в золотую макушку ДжиЭм. Её волосы пахли чем-то нежным, отчего сдавило сердце, а потом внутренности. Лукас шепнул:
— Я сделал это ради тебя.
Она тихонько рассмеялась.
ТЕХНИЧКА