И теперь, покинув некогда надёжное, стеклянное тело вазы и валяясь в моих ногах, я мог рассмотреть стебли, концы которых уже долгое время были погружены в затхлую воду и покрылись плесенью.
Что-то мокрое и холодное стремительно скользнуло за шиворот моей куртки и влажно стекло вниз по позвоночнику, умудряясь по пути тисками сжать сердце. В уши мне словно набили ваты – все, что я мог слышать теперь, был оглушительный стук собственного сердцебиения. У меня однозначно шок – я наверно уже минут десять тупо таращусь на эти чертовы ромашки, не в силах обвести полуразрушенную гостиную полноценным взглядом.
Кто, мать вашу, способен на подобное?
Какая-то тварь, сидящая внутри меня, заливается тонким, ехидным смехом и кокетливо тычет мне в грудь своим острым пальчиком. Наши грешные поступки всегда возвращаются к нам, не так ли? «Вандализм» – словно вычурная красная вывеска перед входом во второсортное заведение, это слово вспыхивает в моей голове. Я замираю и словно пробую его на вкус, впервые примеряю на себя. Невольно вспоминаю, как в возрасте тринадцати лет закидал дом Пенни МакАдамс тухлыми яйцами и туалетной бумагой. Но это был невинный прикол, разве нет? На большой перемене, когда мы зажимались в туалете, она отказалась дать мне потрогать свою грудь. А в том возрасте я был гораздо менее лоялен и не терпел отказов.
Ладно, затем я вспоминаю о своем пятнадцатилетии, когда мы с друзьями ограбили аптеку, которая находилась поблизости от моего дома. Мы тогда украли кучу ненужного дерьма и битами разнесли витрину. Черт, мне просто нравилось молотить по различным целям, не особо задумываясь над последствиями. А когда мне исполнилось семнадцать, я разрисовал стены школьного здания анатомическими подробностями девчонок из хентая «Поцелуй сестер». Меня тогда застукали и держали под чертовым арестом несколько суток, хотели исключить из выпускного класса и привлекли к общественным работам. Но сиськи сестричек еще долго светили со стен, несмотря на жалкие попытки оттереть граффити – благослови Господь такую стойкую краску Montana Cans.
Однако то, что произошло здесь, гораздо хуже, чем простые невинные детские шалости. И от незваных ассоциаций я чувствую как судорогой сводит мою челюсть, а рот наполняется густой вязкой слюной – содержимое желудка так не вовремя просится наружу. Не сложно догадаться, что это вовсе не подростковые проступки, а демоны прошлого настигли меня и теперь мстят. Так легко провести аналогию, посмотрев на вспоротый, с торчащей в разные стороны набивкой диван Эллис и вспомнить порванную нитку маминого жемчуга. Перевернутый кофейный столик и насквозь пропитанную кровью простыню.
Сознание заработало, зашумев как старый, дышащий на ладан винчестер – стало запоздало посылать в мозг спасительные импульсы «это всего лишь сон». Такое чувство, что я просто оказался в собственном очередном кошмаре. Щипать себя, как девчонка, не стал – просто сжал в кулаке подобранный с пола осколок стекла. И только когда по пальцам заструилась густая, теплая кровь, наконец-то пришел в себя.
Здесь кто-то был. И перевернул весь дом вверх дном.
Твою мать.
Я преодолеваю ступеньки в несколько широких прыжков и оказываюсь наверху, в комнате Бриттани. Мозг не успевает переваривать информацию, и моя голова взрывается от обилия мыслей: ее здесь не было, это просто какое-то чертово чудо, грабители или хуже, она, черт побери, точно ли не пострадала, успокойся, говнюк, она же была в больнице с тобой, какого хрена?..
Какого хрена это случается во второй раз?
Здесь все выглядит ещё хуже. По комнате летает наполнитель из подушек, шкаф опрокинут на пол, вся дребедень, что раньше стояла на прикроватных тумбочках, теперь разбитой или сломанной валяется на полу, а мои ботинки практически тонут в изобилии синтетического меха. Дьявол, это же ее мягкие игрушки. Почему-то именно от их выпотрошенного вида у меня болезненно колет в сердце. Влажной ладонью я растерянно хлопаю по заднему карману джинсов в поисках несуществующего телефона, но только пачкаю их сочащейся из пореза кровью. Твою мать, а ведь мне так надо позвонить ей и убедиться, что все в порядке.
От ужаса меня парализует. Веду себя как конченный идиот. Я просто стою и, тяжело дыша, пялюсь на весь этот погром. Где бы Эллис не хранила свою зелень, уверен, ее там больше нет. Переворошили здесь все знатно.
Зачем-то начинаю мерить комнату шагами. Тщетно борюсь с тошнотой. Под подошвой хрустят осколки разнообразных фигурок, скрипят корешки разбросанных книг, шелестит бумага. Бумага?
«Я, кажется, предупреждал тебя, что не стоит играть в эти игры. Особенно со мной. Что, скажешь, такого не было? Ну, хорошо, «предупреждал» тут не слишком подходящее слово. Я угрожал. Однако, как и обычно, ты все пропускаешь мимо ушей. Думаешь, тебе все по силам? Что я ничего не узнаю? И не узнал бы? Что ты сможешь обдурить меня, да? Предать меня, а я ничего и не узнаю? В который раз я ловлю себя на мысли, что всегда был слишком добр с тобой. Но моему терпению пришёл конец. Это последнее предупреждение, тебе ясно? В следующий раз будешь расплачиваться самым дорогим, что у тебя есть.
Н.
P.S. Ты знаешь, я не из тех людей, кто откладывает работу, даже самую неприятную, в долгий ящик. И мне следовало бы вынести тебе приговор и осуществить наказание прямо сегодня. Ведь я и так достаточно продолжительное время был крайне милосерден к тебе. Судя по фото, она очень выросла, верно? Чудесная малышка. Жаль, нам не удалось познакомиться лично. Ее не было дома. Повезло тебе, не так ли? Хотя, не исключено, что кто-то просто добрался до нее раньше меня. Мои люди поджидали ее целые сутки.
P.S. S. А, и только посмей обратиться в полицию. Ты прекрасно знаешь, что тогда произойдет. У каждого из нас рыльце в пушку, верно?»
Из состояния полного транса меня выводит звук выбитых пробок и пронзительный женский визг. Мозг не успевает согласовать свою деятельность с телом, и я бросаюсь на звук, подчиняясь инстинкту и думая только об одном - Бриттани. Все происходящее кажется мне дешевым ужастиком, малобюджетным триллером. Однако запекшаяся на ладони ранка напоминает о тошнотворной реальности происходящего.
Нужно включить мозги. Это никак не может быть Бриттани, идиот.
Далеко убежать мне не удается. В доме вырубился свет, и я практически врезаюсь на одном из поворотов в косяк, чуть не вывихнув от удара плечо. Смертельная тишина до боли давит на слуховой аппарат, сердце колотится в груди как ненормальное, а глаза заливает холодный пот. Я сворачиваю за угол и решаюсь дать себе передышку. Перевожу дыхание, откидываю со лба взмокшие волосы и здоровой рукой нащупываю в кармане нагревшуюся от тепла тела сталь складной бритвы.
Она служит мне вместо перочинного ножа.
Затем прикрываю глаза и отчаянно пытаюсь рассортировать полученную информацию: Бриттани в больнице, ей ничего не угрожает. По крайней мере, в данный момент. Дерьмо, могу поклясться, что в записке речь шла именно о ней. Но ее здесь нет, я был с ней все эти дни, постоянно рядом, и ничего подозрительного не происходило. Я не знаю, кто адресат и отправитель, мне просто нужно выбраться из этого чёртового дома, добраться до больницы, сгрести ее в охапку и свалить к чертовой матери. Заправимся на окраине города, уехать наверняка лучше домой в Твин, в этой заднице мира ее никогда не найдут. На этом чертовом болоте безопаснее всего, я усек это с самого детства – там не происходило ровным счетом ничего, за исключением меня. Потом наверняка стоит уехать в Бридж – ей нужно лечение, и там можно без проблем затеряться. Я не имею не малейшего представления, что я ей сказать, но сейчас нет времени объяснять, и нам нужно просто… здесь кто-то есть.
Боком, по стенке, я просачиваюсь в коридор. На ощупь нашариваю электрический щиток и проскальзываю внутрь пальцами. К счастью, я с самого приезда изучил его содержимое вдоль и поперёк – то ли от скуки, то ли потому что с раннего детства у меня была непреодолимая тяга разбирать все подряд. В доме Эллис от этого пострадало все – радиоприемник, найденный на чердаке, часы, тостер. Даже дверной замок расфигачил.
Издав громкий щелчок, рычажок встает на место. Свет и бытовые приборы включаются с возмущенным писком, но в тоже время недостаточно громким для того, чтобы заглушить испуганный полуистеричный всхлип. Мое напряжение и страх достигают критической отметки – не смотря на вполне логичную, выстроенную до этого самого момента цепочку, я уже готов поклясться, что это Бриттани. У меня глюки? Или она действительно могла поехать за мной? Ведь чертова тачка осталась на парковке! И если она здесь, то уже обнаружила, во что какие-то твари превратили ее дом? Или еще хуже – прочла записку?
Прежде, чем как следует подумать, я зову ее по имени. Громко и отчетливо, хотя голос предательски срывается в конце. Руки трясутся мелкой дрожью от осознания того, как она может быть сейчас напугана. Я в жизни не могу припомнить такого безумного страха за кого-то – меня почти парализует.
Врешь. Еще как испытывал.
После третьей попытки я начинаю потихоньку успокаиваться и в тоже время выходить из себя. Твою мать, нам нужно сваливать отсюда, и немедленно! Какого черта она не отзывается и тупо сидит в каком-то углу, размазывая по лицу сопли? Вот же дура набитая! Нервы сдают от напряжения – я раздраженно кричу в темноту:
- Детка, ну где же ты? Хватит прятаться от меня!
Искусственно вставленная в самый последний момент «детка» вместо «идиотки» должна была прикрыть истерические нотки в моем голосе и, собственно, привлечь это безмозглое существо. Однако, в данном контексте, ласковое прозвище ситуацию не спасло. А наоборот, прозвучало так, словно я Генри Ли Лукас нынешних дней, заманиваю к себе очередную жертву. Особенно - если обратить внимание на по-прежнему крепко зажатую в моих пальцах бритву.
- Бри, да, мать твою, где ты?
Едва уловимый шум в гостиной привлекает мое внимание. Я делаю пару шагов в ту сторону и прижимаюсь к стене; перевожу дух и вслушиваюсь в напряженную тишину. Я практически на физическом уровне ощущаю, как кто-то трясется, испуганно вжавшись в стенку с другой стороны. Кажется, более рациональной части моего мозга наконец-то удается перекричать воспаленное страхом сознание – это никак не может быть Бриттани. Она бы среагировала на мой голос, не так ли?
Через пять минут напряженного затишья играть в кошки-мышки мне надоедает. Да и постепенно замутняющуюся ясность башки можно объяснить только одним образом – «Дыра» близко. Нужно действовать немедленно и «сорвать пластырь разом», пока я окончательно не превратился в бессознательную тряпку.
Я резко выхожу из-за угла и мгновенно оказываюсь в гостиной. Прямо перед источником шума. Такой богатый спектр чувств я давно не испытывал – тут и колоссальное облегчение, и легкое разочарование, и потрясение, а также жгучее любопытство с примесью мрачного удовлетворения от того, что я действительно оказался не один. Только это никак не Бриттани.
Окинув ее зареванное лицо цепким взглядом, я невольно подмечаю разницу в их чертах. У женщины, на данный момент сидящей приблизительно на уровне моих ботинок, лицо больше напоминает идеальный овал, нежели узкое сердечко, глаза светлого стального оттенка, а испуганно дрожащая нижняя губа по форме напоминает мне разваренный вареник. Фигуру тесно облегает костюм из плотной розовой ткани, также я подмечаю темные пятна влаги у нее у подмышек. Вокруг витает шлейф очевидно дорогого, но абсолютно несносного парфюма, от которого у меня моментально начинает свербеть в носу. Ее щеки целиком измазаны подтеками туши, а нос слегка припух. Не сложно догадаться, что эта до смерти напугавшая меня сучка – сестра Бриттани. Глупо отрицать их внешнее сходство. Только вот находясь в фоторамке на кофейном столике, в костюмчике развратной чирлидерши, она нравилась мне гораздо больше.
Ладно, просто находясь в фоторамке, она мне нравилась больше.
- Ну и дура же ты! – от облегчения я с чувством плюю на пол. Блин, там же пушистый коврик Бриттани. – Напугала.
Как известно, я не из пугливых, но тут, честно говоря, у меня жопа конкретно вспотела.
В ответ она издает какой-то невнятный звук и икает. Я мысленно одергиваю себя. Полегче, парень. Сбавь обороты. Похоже, я напугал ее не меньше, чем она меня.
Однако стоит мне только открыть рот, чтобы выяснить, какого дьявола тут произошло, и, возможно, сказать ей что-то, что могло бы ее успокоить, как чувство облегчения мгновенно рассеивается. Осознание бьет по мозгам больнее, чем пришедшийся на котелок удар битой. Записка предназначена для нее. А речь там – о Бриттани.
Из недр моей глотки вырывается звук, похожий на утробное рычание. Только не это. Только. Не. Это. Бриттани, моя Бриттани – она и так в полной заднице. Я буквально насильно тащу ее с того света, вцепившись в хрупкий стан до побелевших костяшек и вынуждая жить. Ради какой-то до сих пор непонятной мне долбанной прихоти - просто потому, что она чертовски нужна мне. А теперь, помимо смертельной болезни, ей еще и угрожает какое-то сучье? Нет. Это слишком. Боже мой, это слишком!
От того, что я сильно сжимаю рукоятку, бритва щелкает и кокетливо показывается из моего кулака. На мгновение мы встречаемся с Алекс глазами. Я вижу в них чистейший ужас, без каких-либо примесей. В них плещется животный страх, и это зрелище неосознанно меня завораживает.
А дальше случается непоправимое. Ее тело внезапно подается вперед, а не испуганно вжимается в угол еще сильнее. От затопившей меня ярости я даже не успеваю отреагировать вовремя и должным образом – вижу, как она ловко хватает с пола лежащую там пушку. Которую я даже не заметил. И довольно уверенным движением направляет на меня.
Казалось бы, такой невинный штрих, но он в корне меняет ситуацию. В животе у меня образуется неприятная тяжесть – мне хана. Невольно вспоминается седьмой класс, пятеро отморозков из старших классов: Эванс, Келлан, Кайл, Энжел и Коул, впервые зажали меня в глубинах школьной раздевалки. После той стычки у меня было сломано ребро, выбит зуб и вывихнуто колено. Но что-то мне подсказывает, это были цветочки по сравнению с тем, что может случиться сейчас.
- Полегче, сестренка, - не зная, что еще делать в такой ситуации, я просто пялюсь на ее пистолет. Вообще, в огнестрельном оружии я разбираюсь довольно хреново, но попсовый глок не узнать сложно. – Давай я просто положу свою штучку на пол, и ты, в свою очередь, так же положишь свою?
«Штучку»? Я серьезно сказал именно это? Хотя, как пить дать, дамочка сейчас пребывает в состоянии аффекта, ее аж трясет. Может, это и к лучшему, что я разговариваю с ней как душевнобольной. Уж больно мне не хочется словить пулю в лоб.
Мы начинаем напряженные игры в гляделки. Она буравит взглядом меня, а я в ответ то ее, то не менее волнующее меня дуло глока.
- Положи на пол, - ее взгляд сосредотачивается на моей бритве. – Руки вверх и встал ко мне спиной,ублюдок. Все мое естество противится такому сомнительному в плане своей привлекательности предложению. Встать спиной к психопатке вооруженной пушкой? Но ее трясущиеся руки и буквально ходящий в них ходуном пистолет не оставляет выбора. Стиснув зубы от злости и дебилизма создавшейся ситуации, когда на мушку меня взяла блондинка в неадеквате, я разворачиваются к ней спиной.
- Где моя сестра? - я слышу ее глухое рыдание. – Отвечай, сукин ты сын! – глухой щелчок предохранителя.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо...
- Отвечай! – истерично визжит она.
- Она… в безопасности.
- Ч-что это значит? Что ты с ней сделал, урод?!
- То и значит, блин!
- Не дерзи мне, - я слышу шорох и глухой звук, видимо, она встала. Затем чувствую, как в спину мне упирается ствол пистолета. – Что ты сделал с ней? – страх и адреналин придают ей сил, и она давит пушкой мне в спину еще сильнее. - Говори! Ты один?
Внезапно все встает на свои места. Ее угрожающе направленный на абсолютно невинного меня пистолет, наводящие вопросы, зловещая записка, перевернутый вверх дном дом. Она приняла меня за одного из «тех», кто якобы поджидал ее. И Бриттани.
- Погоди, - от осознания глаза у меня широко распахиваются. Я начинаю поворачиваться к ней корпусом, еще не осознавая, что это полное фаталити. – Ты все не так… - и она стреляет.
Хотелось бы сказать, что в последующие мгновения я не ощутил самую жуткую боль за все время своего существования. Что пуля лишь зацепила и оцарапала. Что, возможно, она достигла своей цели – но, героически сцепив зубы, я зажимал кровоточащую рану рукой и думал лишь о Ней, моей единственной и неповторимой. Но все было не совсем так.
Меня прибили.
Я рухнул на пол как мешок с гнилой картошкой – неловко и с грохотом. При падении простреленная нога неудачно подвернулась и жутко хрустнула. От этого я заорал трехэтажным и забился в неконтролируемой дрожи. Блондинка испуганно выронила свой глок и прижала ко рту руки. Лучше бы она заткнула рот мне. Сложилось такое впечатление, что от собственного вопля полопались перепонки.
Из меня полило как из крана. Пульсирующими, резкими толчками. Жидкая, как вода, она мгновенно пропитала джинсу, залила пол, ласково лизнула носки стоящих неподалеку женских туфель. Судя по всему, разорвало артерии.
Хотелось бы прибавить себе романтичности и соврать, что в последние секунды своей жизни я думал о Бриттани. Только это было нихрена не так – я был слишком занят, буквально вгрызаясь от дикой боли зубами в паркет.
Какое мое последнее желание? Поскорее сдохнуть, чтобы так не мучиться.
А ведь забавно выходит – однажды я уже почти умер от потери крови, когда, извиваясь в беспомощной истерике, вспорол себе веревками кожу на запястьях. К чему, интересно, такая шутка судьбы? Прожить еще десяток лет, чтобы умереть практически тем же образом...
АХ, ТВОЮ Ж МА-А-А-А-ТЬ, СУКА, ТЫ, СУКА, ГРЕБАННАЯ СУКА.
Пытаюсь выбить паркетом себе зубы. Как говорится, болит палец - сломай руку. Однако зубы у меня крепкие, будь здоров, поэтому бросаю эти жалкие попытки. Вдруг проникаюсь страстным желанием выжить. Начинаю неловко лапать собственную ногу непослушными руками как зажатую в углу девчонку. Пытаюсь остановить хлещущую фонтаном кровь. Только никак не могу найти рану.
Мысли начинают скакать. Сознание обрывается как прогнившая нитка. Я даже забываю, о чем думаю...
Мне нравится чувствовать вес маминой руки в своей. Всегда нравилось. Она дает мне отхлебнуть воды со льдом. Осторожно кладет на лоб мокрую тряпочку.
- Такая жара, Лэндон. Жаль, твой папа уехал, так и не починив потолочный вентилятор, - она треплет меня по голове, ерошит волосы. Сопит мне на ухо в попытках развеселить. А затем в последний раз целует меня и уходит.
Кручусь и ворочаюсь. Мне чертовски жарко - в возрасте пяти лет я нагревался во сне как печка. Сны снятся неприятные - что-то про рычащую собаку, вонючий носок и высокое дерево. Поскорее бы утро - попрошу маму напечь мне блины сердечками.
Когда я захотел перевернуться в очередной раз, над моей кроватью кто-то склонился. Темный мужской силуэт. Отец? Тяну к нему руки в попытках обнять. Папочка.
Это был не папа. Я отшатнулся, но он меня уже не пустил. Едва я открыл рот, чтобы испуганно зареветь, как мне чем-то его заткнули. Кляп было не выплюнуть. Теперь я не мог издать ни звука. Я метался и пинался, но все было тщетно.
Битва с веревкой была неравной. Я раздирал ее ногтями, пробовал дергать – без толку. Вращал кистями и сгибал локти, но тканевые волокна лишь глубже впивались в кожу.
Мама кричала и звала меня: «Что вы с ним сделали? Лэндон!». Никогда не смогу забыть, как она меня звала. Кажется, даже когда умру, всё равно буду без конца слышать это полное отчаянья "Пожалуйста, не надо".
Я слышал ее крики, звуки ударов, шлепки по голой коже. Тогда мне было не понять, но теперь этот аспект жизни изучен более чем досконально. Я слышал, как она плачет, как кричит, но не разбирал слов. Половины еще не знал, половину не расслышал, потому что в ушах шумела кровь, а сердце колотилось оглушительно громко. Но я отчетливо слышал, как храбро мама кричит "Нет!" и как горько плачет "Лэндон!". А затем она перестала...
Мне нечем дышать. Да и незачем. Я задыхаюсь. Грудь ходит ходуном. Руки и ноги дрожат. Запястья перемазаны засохшей кровью, раны зудят. Пытаюсь позвать маму, хочу, чтобы она прижала меня к себе и успокоила. Но из горла вырывается лишь тихий, невнятный скрежет. И я не могу слышать ничего, кроме собственного сердцебиения. Пульсации крови. Слюны, которую с трудом сглатываю. Своих бесполезных рыданий.
Мама…
Мамочка…
***
Доктор Бранс устало потер свои воспаленные, припухшие от усталости глаза и все-таки решился зайти в операционную вновь. Его последняя операция длилась около восьми часов - и закончилась неудачно. В голове до сих пор слышался хриплый вой женщины, которая только что навсегда потеряла своего единственного сына. Сейчас Брансу больше всего хотелось закинуться дерьмовым кофе из автомата да прикорнуть на пружинистом диванчике в подсобочном помещении. Возможно, в кофе можно было бы добавить содержимое его фляги, тогда бы он перестал быть настолько мерзким. Но долг перед братом заглушал физиологические нужды. Ведь сегодня на свое первое дежурство вышла Лоррейн, и он обязан убедиться, что с ней все в порядке.
А вон и она - сияет как восьмидесятиваттная лампочка и почти что припрыгивает вокруг операционного стола. От подобного контраста у Бранса болезненным обручем сжало затылок. Невероятно взволнованная Лори чуть ли не приплясывала вокруг своего пациента, а изможденный Бранс до сих пор не может вытрясти из ушей тот жуткий бабий вой.
Вероятно, стоит ей сказать, чтобы она поумерила свой пыл. Пациенты не очень-то любят приходить в себя, осознавать, что они загремели в больницу - второе в рейтинге списка самых худших мест, и видеть такие противоестественные, восторженные физиономии врачей.
- Дядя! Ты пришел! - как же жалко было Гаррику Брансу этой невинной восторженности его юной племянницы. Всего полгода пройдет - на ее руках умрет больше десятка пациентов и, пожалуй, этого будет достаточно. Она станет совсем другим человеком.
Подобное здесь случается постоянно. Он сам - живой тому пример.
- Здравствуй, Лори. - доктор ласково потрепал племянницу по макушке, детский аромат которой всегда напоминал ему яблоневый сад его деда, и, смазав руки антисептиком, натянул перчатки. -Что тут у нас?
Бранс скользнул по пациенту равнодушным взглядом. Сейчас его жизни ничего не угрожало - поэтому он не особо интересовал Бранса. Он идентифицировал его крайне просто: пол мужской, рост высокий, без сознания.
Чего не скажешь о Лори.
- Мистер Лэндон Рэймонд Максфилд, двадцать два полных года, судя по дате рождения в документах; вес около ста восьмидесяти фунтов, рост шесть футов и четыре дюйма. Жизненные показатели в норме, давление сто двадцать на восемьдесят, пульс шестьдесят ударов минуту. Сердце работает исправно, я слушала и никаких шумов не обнаружила. На обоих запястьях обнаружены следы механических повреждений. В паховой области был обнаружен шрам, оставшийся после удаления аппендицита, больше никаких следов хирургического вмешательства я не обнаружила, что значит это его первый общий наркоз и…
- Лори, - вздохнул доктор. - Ну к чему мне вся эта бесполезная информация? Давай лучше ближе к делу.
- Ах да. Огнестрельное ранение. Глубокий раневой канал, неравномерный своей протяжённостью и направлением. Неправильной формы проникающая щель, заполнена раневым детритом, кровяными сгустками, инородными телами, большим количеством костных осколков, а также самим снарядом, который был найден на дне этой щели и успешно извлечен. Первичный некроз выражен в большой степени…
Бранс ощутимо надавил кончиками пальцев на смеженные веки. Глазное яблоко вертится беспокойно, очевидно, скоро придет в себя.
- … Две клиновидные и таранная кости полностью раздроблены. Порваны связки. Спицу провели через пяточную кость. Гипс готов и…
- Молодец, Лоррейн. Определенно, это был самый подробный отчет в моей жизни, - доктор перебил нескончаемый словесный поток Лоррейн и иронично скосил на свою племянницу глаза.
- Я старалась, дядя, - девушка не обратила внимания на его еле заметную ехидную ухмылку.
Бранс вновь измерил давление и пульс пациента. Удары сердца ощущались гораздо интенсивнее, чем пару минут назад. Действительно скоро придет в себя.
- Дядя, я только не понимаю, почему мы не везем его в палату. Я уже готова приступить к дежурству.
Доктор Бранс тяжело и обреченно вздохнул. Он старался не загадывать, но разговор точно намечался не из приятных.
- Послушай, Лори... Как раз об этом я хотел с тобой поговорить...
Девушка мгновенно насупилась. Она уже знала, что ей сейчас скажут. Догадывалась, с того самого момента, как только увидела пациента, отведенного ей по медицинской практике, еще до операции.
Мужчина, хоть и молодой, огнестрельное ранение, раздробленные кости и порванные связки, сложная операция, что впоследствии потянет за собой бессонные ночи, полные лихорадки и бесконечных инъекций обезболивающих, противовоспалительных... Да можно просто взглянуть на его габариты и сразу понять, что этот больной ей не достанется. Слишком сложная и ответственная работа будет - поставить его на ноги.
Доктор Бранс нервно откашлялся:
- Я может и стар, по меркам нынешней молодежи, но отнюдь не глуп, Лоррейн, - он возмущенно тряхнул головой. - Я же вижу, что парень весьма не дурен собой, а если учитывать, что недавно случилась у вас с Кларком…
Лоррейн резко втянула в себя воздух. Так вот какой вывод он сделал? Она до последнего не хотела скандалить, но глупо отрицать, что в последнее время, особенно после измены Кларка, нервы стали не к черту.
- Причем тут Кларк, дядя?! Я просто хочу от этой практики хотя бы немного честности и справедливости! Если он достался мне по больничному приказу, я буду выполнять эту работу! И меня не колышет, что мой дядя местный-крутой-хирург, и может это изменить по щелчку пальцев! Как мне стать достойным специалистом, если вы даже не даете мне шанса?!
С недавних пор люди ходили вокруг Лоррейн на цыпочках и переговаривались исключительно шепотом. Видимо, не просто так.
- Успокойся, Лори, - тон доктора был прохладен как хирургическая сталь, однако взгляд нервно заметался. Поскольку в роли спутницы и единственный женщины на протяжении всей его жизни выступала работа, он и понятия не имел, что предпринимать в подобных случаях. - Я беспокоюсь за тебя из самых благородных побуждений. Когда к нам поступают подобного рода пациенты даже самая опытная медсестра, наша Гретта, не берется за дело. Тут нужна грубая мужская сила, Лоррейн.
- Ничего подобного, - упрямо отрезала его маленькая племяшка. - На случай буйства пациентов наши кровати оснащены ремешками. Я справлюсь, понятно? Я справлюсь! - в светлых глазах заблестели слезы.
- И в кого ты у меня такая принципиальная? - осторожно поглядывая на племянницу пробормотал доктор. Хотя он прекрасно знал ответ. Лоррейн была в свою мать. Которая когда-то с таким же принципиальным пылом заявила ему, что он обязан выбрать между ней и медициной. Бранс выбрал. Кейт же вышла замуж за его младшего брата.
- Ну вот зачем ты приплел сюда Кларка? - голос Лоррейн запнулся на имени возлюбленного. Она делала все, лишь бы выкинуть свою личную драму из головы, однако она постоянно возвращалась к ней, словно бумеранг. Да и как ни крути, родители не позволят ей пойти на поводу своей израненной гордости. Она прекрасно слышала на кухне вчерашний возмущенный шепот отца, адресованный ее матери: "Где Кларк, как ты могла допустить такое, Кейт, зачем поощрила такую бурную реакцию, и о чем ты только думала!"
К сожалению, когда твой жених из обеспеченной и влиятельной семьи, даже родные родители не оставляют выбора.
Сдерживать слезы она уже не могла. Эта тупая, разъедающая изнутри боль... Неужели и такие раны заживают?
В маленьком городе, коим являлся Эденбрук, невозможно сохранить тайну. Слухи о чужих секретах распространяются со скоростью лесного пожара, пока они, наконец, не поглотятся другими, более сильными слухами.
Лоррейн Гиллеспи очень не повезло с ее женихом, Кларком Ричардсоном. Она любила его до потери пульса, но выражаясь литературно - оказалось, он не особо соответствует ее романтическим представлениям. Говоря проще, Кларк был лживой скотиной.
Лоррейн не повезло с женихом, а жениху с дружками. Многие из них крайне любили почесать языками. А некоторые, не ограничиваясь пустой болтовней, в доказательство своих совместных ночных подвигов рассылали друзьям подтверждающие фотографии и ролики. Причем делали они это в таком состоянии, когда трудно заметить, что на видео запечатлен кое-кто из своих, уже давно помолвленный, однако в данный момент оседланный полуголой девицей, отнюдь не его невестой, которая совершала телодвижения и издавала звуки, недвусмысленно выдающие суть их занятия.
Лоррейн увидела этот ролик одной из первых.
- Я просто не хочу, чтобы ты натворила бед, милая, - примирительным тоном сообщил Бранс и неуверенно протянул к девушке руки. - Не хочу, чтобы ты делала что-то ему назло, похожее на месть… Обычно это крайне плохо заканчивается.
- Не буду, - сквозь зубы всхлипнула Лоррейн, хотя вовсе не была в этом уверена. Все, чего она хотела от этой практики - забыться. И сбежать от вездесущего Кларка Ричардсона.
- Иди сюда, дочка, - Гаррик подошел к племяннице и крепко прижал ее к своей груди. Он любил называть ее дочкой - ему нравилось думать, будто она его родная дочь. Что он вовсе не одинокий сорокасемилетний главный хирург больницы Святого Симуса, совершивший свою самую большую ошибку в жизни приблизительно около двадцати пяти лет назад. Горько признавать, но работа, по истечении стольких лет, стала скорее высасывать из него все соки, а не приносить удовлетворение. Противостоять неудачам становилось все сложнее. А назойливые подсчеты, скольких пациентов он потерял за очередной рабочий день, были не лучшими спутниками, греющими пустую постель перед сном.
- Это может быть не только беспокойно, но еще и очень выматывающе, Лори. Первое время пускай побудет на капельнице, но потом необходимо перейти на мышечные инъекции. Боли будут колоссальные, двигаться пациенту нельзя. Так что утка и три раза в день протирание от пролежней. Ночные дежурства, так как может начаться лихорадка. Ты действительно хочешь именно такой практики, Лоррейн? Ведь у тебя будет достаточно времени вкусить все
Ее заплаканная мордашка несколько просветлела. Девушка слабо вздохнула и поцеловала дядю в сухую, морщинистую щеку.
- Спасибо вам, доктор Бранс, - в ее голосе до сих пор сквозила ощутимая прохлада, и Лоррейн осеклась, пытаясь смягчить тон:
- Дядя, я... Правда, очень этого хочу.
- Твой выбор. Но я буду следить за тобой, Лоррейн, тщательно следить, уж не обижайся, - он ласково похлопал девушку по плечу и мягко отстранил. - Хватит нам обниматься, это не профессионально. К тому же, что-то мне подсказывает, твой избранник скоро начнет приходить в себя.
Словно в подтверждении этих слов со стороны операционного стола послышался надрывный хрип. Доктор перевел глаза и увидел, как у больного рефлекторно сжимаются фаланги пальцев. Бранс резко выпрямиться. Похоже, абстиненция началась.
- Лоррейн, готовь капельницу с анальгетическим раствором, анестетики и мышечные релаксанты. И позови Фила. Что-то мне подсказывает, нас ждет крайне тяжелое пробуждение.
***
Боль была безумная. Дословно: я будто окончательно свихнулся, потерял все мозги, ничего не соображал, и думал лишь об одном - только бы это поскорее закончилось.
Рефлекторно мое тело предприняло попытку отгородиться. Сознание отключилось, и это принесло желанное спасение - меня засосало во тьму, но лишь на секунду, отрезав меня от невыносимых страданий.
- Лоррейн, давай скорее анальгетики. Он сознание потерял.
Небытие было прекрасным. Тихим, пустым, безболезненным. Хочу остаться здесь.
Но нет. Словно какая-то невидимая рука упрямо протаскивала меня за шиворот раз за разом, на поверхность, где чернота пустоты рассеивалась.
Секунды, когда я приходил в себя, были жестокими и невыносимыми - меня резали, вскрывали, окунали в кислоту и распиливали на части одновременно. Нервные окончания горели огнем - волны ломящей боли исходили откуда-то снизу.
Мозги словно набили плотной ватой. Во рту было сухо. Мое тело дергалось и извивалось, но на деле, уверен, от такой жуткой боли я не мог и пальцем на руке пошевелить. Хочется заорать что есть мочи, вложить в свой вопль всю муку, но мышцы лица отказываются повиноваться.
Слышу голоса: перепуганный женский, с дрожащей хрипотцой и сосредоточенный, довольно напряженный мужской. Кажется, он что-то ей разъясняет, будто поучает. Слух улавливает беспорядочные обрывки слов: разрывы, связки, поврежденный сустав, перелом, глубокая рана. Зачем так распинаться, если всему этому есть один прекрасный синоним - адская боль.
Накатила и отступила чернота, сменившись новой волной. Я не могу дышать - однажды я уже тонул, но теперь все иначе. Слишком горячо в ноге.
Чертова нога.
Меня разрывает, ломает, кромсает изнутри.
Вновь чернота.
Напряженные голоса, ругательство, очередная волна боли.
- Черт побери. Давай живее, Лоррейн, подсоединяй раствор.
Громкий хлопок. Влажный лоб с упоением принял на себя спасительную прохладу, созданную этим порывом - видимо, дверью хлопнули.
- Сэр, капельница.
- Ну наконец-то, Бритни. Долго было тебя ждать?
- Простите, лифт был заполнен под завязку…
Бритни. Бритни. Что-то до боли знакомое. Только до другой боли - щемящей, прямо по центру, слева.
Озарение пронзает насквозь острее любого ножа – несмотря на пытки, это имя неожиданно обрело смысл.
Я дернулся.
- Дядя, он что-то бормочет...
- А? Да... Так всегда, Лори, когда пациент отходит от наркоза. Не воспринимай всерьез. Смотри, он вспотел. Нехорошо это. Подавай морфин.
- А что значит?
- Посмотрим.
Собственное тело стало чужим. Я его не ощущал, не чувствовал. От бессильной ярости попытался найти источник боли, ощутить его, но безнадежно заплутал в своем же теле. Внезапно веки затрепетали и раскрылись. Похоже, мышцы лица снова стали меня слушаться.
Открыв глаза, я увидел голубоватый свет. Я лежал в незнакомой белой комнате с яркими лампами и вертикальными жалюзи на окнах. Кто догадался меня положить на кровать с перилами? Откуда-то постоянно доносился противный писк. Руки опутали прозрачные трубки, во рту стойкий привкус лекарств.
В ногах моей кровати нарисовалась медсестра с огромным шприцем. Я рефлекторно дернулся, пытаясь отпрянуть, и от моего рывка медицинская аппаратура загрохотала. Девушка испуганно охнула и чуть не выронила шприц, мужчина средних лет тихо выругался и закричал:
- Фил! Давай скорее сюда!
Оказывается, непослушное тело уже успело принять вертикальное положение. Ко мне оперативно подскакивает амбал в медицинском шмотье и точным ударом под дых укладывает в исходное положение. Я рычу от досады, мечтая расквасить ему морду сию же секунду и снова дергаюсь, чтобы встать.
- Лоррейн, дочка! Чего же ты ждешь!
Девушка вздрогнула и воткнула иглу. Но не в меня, а в мешок, висевший на металлической стойке. От него тянулся прозрачный шнур, другой конец которого был подсоединен ко мне – я это почувствовал, как только в вену начало поступать впрыснутое медсестрой вещество. В меня будто выстрелили транквилизатором.
Выстрел.
Онемение пробежалось по моим венам, жадно лизнув каждую взрывающаяся клеточку. Как же хорошо. Боль начала отступать.
Какая сильная слабость. Я устал. Такое чувство, будто мне сто лет. Руки дернулись в отчаянной попытке и упали, словно шланги без воды. А потом я вообще перестал их чувствовать. Перестал чувствовать себя.
Меня затопила тьма чернее прежней – будто на глаза надели повязку из плотной марли. Грудь придавило тяжеленным грузом. Сопротивляться я не могу. Да и не хочу. Проще сдаться. Позволить тьме столкнуть меня вниз, вниз, вниз, где нет боли, нет усталости и нет страха.
- Отлично. Релаксанты подействовали, начал расслабляться. Ну и ну. Задал он нам жару. Ты чего такая бледная, Лоррейн?
В ответ женский голос что-то невразумительно буркнул.
- А ведь я тебя предупреждал. Ладно, гляди. На повязке пятно, вероятно, он сильно ногу побеспокоил, пока тут шарахался, свежая плазма выделилась. Надо будет сменить бинты. Через сутки придет в себя. Правда, боль не особо уймется, так что не забывай про анальгетики. Следи за воспалительными процессами, рана такого типа еще долго беспокоить будет. Не забывай про жаропонижающие. Фил, вези его на третий этаж, в палату. И, Лоррейн... Будь осторожна.