[Jana Weber]

Это не Виктор, не сводный брат, к которому Элен была привязана сумасшедшей любовью, слишком сильной даже для матери по отношению к сыну. Перед ней какой-то лощеный нахал, мнящий себя мечтой всех женщин. И он еще смеет шутить на тему смерти.

А она — больше не Элен Моррис. У неё больше нет брата, нет прошлого, не осталось даже имени. Напротив пациента сидит Эльвира Слэйер — один из винтиков безжалостного механизма, который уничтожит его, как уничтожил многих. Этот придурок шутит о собственной обреченности, но даже не подозревает, как много правды в этой шутке.

Стрекоза отталкивается от детской ладони и взмывает ввысь. Достигает сияющего шара в небе, крылья блестят все ярче и ярче, переливаясь в солнечном свете, а затем ярко вспыхивает.

Пепел осыпается в ладошку перепуганного мальчика. Он смотрит с выражением невыносимой боли, краснеет, как от температуры, затем резко бледнеет и закрывает глаза.

Долгий надрывный писк, означающий конец еще одной жизни.

Еще недавно Владимир отдал бы десять лет жизни за то, чтобы Эльвира вот так лежала в его объятиях в его же футболке. Теперь же он готов отдать все двадцать за то, чтобы этого не произошло.

Линии Крови: Эльвира Слэйер

Добавлено через 17 минут

Он кричал, размахивал руками, угрожал, но все было без толку. Она победила, и самодовольная радость вскинулась в ней. Том Чойт и его активы были во власти девчонки, соплячки с тонкой шеей, которую хотелось переломить; желание это читалось в его узких от гнева глазах. Анна Мария сбавила градус улыбки и погладила под столом ногу своего билета в лучшее будущее.

- Давайте, я вас подвезу, - предложил Крис. – Вы не должны быть такой одинокой. Вам тяжело, а рядом никого нет. Это неправильно.
А еще у меня красивые ноги, мысленно ухмыльнулась Анна Мария, но вслух пролепетала согласие. Что может быть правильнее заботы о вдове?

Белый – цвет чистоты и невинности, свежевыпавшего снега и лилий, что ей дарили. Цвет смерти, безупречный, безмятежный. (Стены в её палате были белыми, как известняк. Им засыпают могилы, он пожирает кости). Цвет подвенечного платья, савана для невесты. Оно облекло её, укутало, закрыло щитом.

Глаза у малышки были как стеклянные пуговицы, мутные и светлые. Без тени чувства или мысли, чище незапятнанного холста. Вот бы они стали зелеными — ошлифованное бутылочное стекло, морская вода в глубине. Как у Кивана, пожелала Анна Мария. Папин ангелочек, зеленоглазый львенок. Кусочек живого бессмертия.
Держать её на руках было странно, и кормить, и смотреть, и быть. Кроватка стояла в палате; Анна Мария часами смотрела на дочь, вшивая в память белесый пушок на голове и круглощекое личико пупса. Никто нас не разлучит, бездумно шептала она, а когда поняла, что говорит, вздрогнула всем телом.

I Love You to Death! - Анна Мария Варис