[Influence]

Я стояла напротив неё и думала, ну, она же обычная. Слегка подрагивающий подбородок, синеющая венка на шее. Совсем как у нормального человека. Только у меня всё равно почему-то до боли свело зубы.
Пруденс не стала повторять вопрос, но он плотной тучей повис в воздухе, и я, сгибаясь под его тяжестью, сделала шаг вперёд.
- Профессор Крамплботтом...- как здорово, что у неё такое длинное имя, можно собраться с мыслями и придумать достойную её ушей отговорку.

Когда я думаю о милосердии, то всегда вспоминаю Сесиль Доусон.
<...>
Сесиль, впрочем, я могла бы и сразу заметить - она выделялась на фоне субтильных болезненных детишек хотя бы даже добрыми семидесятью килограмами чистого веса - но для меня она перестала быть частью безликого фона только по прибытии, когда она споткнулась у порога и слетела с лестницы, упустив свой чемодан. Как сейчас помню все эти безразмерные цветные тряпки, тут же разлетевшиеся по ступенькам, и беспомощно восседающую на асфальте Сесиль - беспомощно, да, и абсолютно недвижимо. Она ведь и не попыталась пошевелиться, чтобы собрать свои вещи, или хотя бы сделать попытку подняться на ноги. Она просто сидела и тянула ручки вверх, пока вожатая не сделала всё это вместо неё.
- Вот же корова, - сказал кто-то из девочек.
Не в лицо, конечно. Это они, наверное, посчитали бы слишком немилосердным.
Сесиль, казалось, была единственной, кто вовсе не замечал своего лишнего веса: за обедом она то и дело подкладывала себе добавки, а перед игрой в волейбол старательно натягивала форменную футболку, что едва не лопалась по бокам. Чуть позже, после ситуации с катанием на ветках ивы, Сесиль стала чем-то вроде местной легенды. Того случая с падением, конечно, уже было более чем достаточно, чтобы получить пожизненный статус ходячего недоразумения, но потом произошло ещё и это, закрепив за ней это почётное звание до конца смены. Папа потом спрашивал, как мы умудрялись перелетать на другой берег озера, держась за ивовые ветки, но, боюсь, он просто плохо представлял, какими дети обычно приезжают в оздоровительный лагерь. Тоненькие пальчики, хватающиеся за ветку, едва ли были толще этой самой ветки - удивляюсь, как нас всех ветром тогда не сносило. Но именно эта болезненная худоба, присущая почти каждому из отдыхающих, позволила нам довольно легко раскачиваться и перескакивать с берега на берег, без малейшего риска угодить в воду.
Разумеется, пока Сесиль не решила попробовать. Каждый из нас, почему-то, был уверен, что она и сама понимает безнадежность этой затеи, но мы, наверное, недооценили чистую незамутнённость её сознания. Она направлялась к веткам бойко и уверено, и в какой-то момент даже я почти было поверила, что у неё получится. Зря, конечно.
Помню, как мы все дружно переглянулись, и у каждого в глазах застыл вопрос: "может, стоит ей сказать?" Но никто не решился. Она ведь могла обидеться, если так прямо намекнуть ей на её вес. А мы были слишком добры, чтобы так расстраивать бедняжку.
Она сорвалась уже через несколько секунд - как раз, когда раскачалась достаточно, чтобы оказаться поближе к особенно глубоким местам. Её белое тело то всплывало, то уходило за мутно-синюю поверхность озера, широкая юбка вздувалась от воды, а сама она отчего-то даже не пикнула.
Потом она всё так же молча двигалась к берегу, уцепившись за шею ринувшейся за ней вожатой, а мы - напуганные и добрые-добрые дети - ждали их на берегу.

Она слишком плохо умела мне врать. В одиночестве я справлялась с этим намного лучше.

Да не думала я ни о каких шансах. Мортимер. Кто бы на моём месте стал всерьёз рассчитывать? У меня и так было гораздо больше, чем я могла мечтать ещё каких-то пару недель назад. Все планы Рут казались мне какими-то мелкими, по сравнению с тем, чем обладала я. Разве могут семья, муж, дети, собственный дом и членство в Клубе Садоводов сравниться с возможностью смотреть Дэвиду Фарберу в глаза целых двадцать секунд подряд, и не отводить взгляд?

Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства
IV.13. Милосердие

Сделанные рукой Георга фотографии казались чересчур тусклыми, бесцветными, неживыми. Но среди бесконечных оттенков серого удалось разглядеть красивое, юное лицо.
– Правда она у меня прелесть? – вздыхал Георг, легко касаясь до сих пор по-солдатски грубыми пальцами паутины бумажных кружев. – Сокровище мое…
Сокровище – даже спустя годы Мейер не забывал этот нежный тон.
Сокровище – говорил Георг фон Штербен так ласково, незнакомо, нехарактерно для человека, пережившего войну, и голод, и смерть.

Неудивительно, что и женитьбу на нелюбимой женщине он тоже пережил.

Мучительно было смотреть на то, как последнее сокровище Георга швырнули в пыль. Да там и оставили, в угоду каким-то высшим замыслам.

– Расскажи сказку! – попросила Петра.
Она единственная из всех детей Клариссы была хоть чем-то похожа на Георга. Может, именно поэтому Хелена питала к ней хоть какую-то нежность – память о единственном дорогом человеке оказалось не так-то просто умертвить в сердце.
– Какую ты хочешь? – благосклонно спросила она.
Петра задумалась и умолкла. Морщинки крошечными стежками собрались на ее лбу.
– Про принцессу! – отозвалась со своей кровати Эльке. – Сказку про принцессу.
– Да нет же, – Рике выбралась из-под одеяла, ногами комкая с таким трудом натянутую простыню, – про трех принцесс, которые живут в прекрасном большом замке!
Петра растерянно пожала плечами.
Три принцессы, их мать-королева и вечная Золушка, которая до гробовой доски вынуждена работать на чужое счастье, удовольствие и комфорт… Золушка, которой никогда не суждено встретить принца, потому что такие, как она, никаким нормальным принцам не нужны.

Bathory Legacy
Последнее сокровище