[Influence]

Керан с бокалом коньяка похож на фарфоровую фигуру. Бокал в руке кажется частью художественного замысла скульптора – и когда фарфоровая рука вдруг поднимается и подносит бокал к губам, Фланнери невольно дёргается.

Сорок дней назад ему казалось, дышать он не сможет в принципе. Когда грудь Юльхен перестала вздыматься под его ладонью, у него тоже дыхание перехватило. Думал, он умер тоже – мозг слишком верил в идею смерти в один день, поэтому поспешил реализовать её без достаточных на то оснований со стороны организма.

К утру он очнётся от дрожи, что станет бить его тело, и поймёт, что вместо ледяной стены Фланнери у него есть только слабая ледяная корка. Он будет зло смеяться, глядя на тонкий слой инея в отражении своих глаз, но, в итоге, и эту слабую защиту примет с благодарностью. В конце концов, если в тебе горит пожар, даже стакан холодной воды – это лучше, чем ничего.

Компромисс

Тотенбуржский ей даётся не очень, но есть слова, которые она способна прочесть на любом языке. Обычно они славно выстраиваются в один ассоциативный ряд со словом «выпить».

- Ты дерзкая для нелегалки, – хмыкает он и кивает на её руку. – Я что-то номера не вижу.
Мег переводит взгляд туда же. Запястье иностранки не имеет права быть таким беззащитно голым в этот исторический период. Либо у тебя есть браслет, подтверждающий право на пребывание, либо жди проблем.

- Закрой рот, - цедит Мег.
Ощущения его языка на коже воспринимаются теперь иначе. Он отрывается на секунду от её ключицы и нависает над ней так, чтобы она видела его глаза.
- Точно хочешь, чтобы я его закрыл?
«Нет» думает Мег следующие десять минут.

Эта мысль кажется крамольной, и ей даже думать её стыдно – но так как она не высказывает её вслух, ей никто не возражает. Она погружается в эту мысль, как Симус погружается в наркотическое опьянение, и ощущает почти такую же эйфорию. Ей не нужен сок маковых коробочек, чтобы почувствовать себя счастливой. Ей нужно всего лишь растянуть этот момент на всю оставшуюся жизнь.

Ей нравится, что она попала сюда через реку. Река – это всегда определённость. Она выйдет из неё в своём времени или её вытащат отсюда пограничники, синюю и мёртвую, пару дней спустя. Её устроит, в общем-то, любой из этих вариантов. Только бы не выплывать.

- Ты хороший человек, Сандра, - говорит Мег. – Но сейчас уйди вон, пожалуйста.

Чёрный мёд

- Вот скажи мне, - решается отец, - ты могла бы так поступить?
- Как?
Тот поджимает губы, пытаясь найти нужную формулировку.
- Пожертвовать кем-то близким ради романтического увлечения.
Натали хмыкает. («Не стоит марать о меня руки. Я этого не стою».) Это вопрос из тех, в которых уже содержится ответ. Ро-ман-ти-чес-ко-го-ув-ле-че-ни-я. Фраза с нафталиновым привкусом речей Пруденс Крамплботтом. Могла ли она пожертвовать кем-то близким ради Сная? Скажем, Бонни – которая тащит на себе всю её учёбу и всячески обеляет её перед преподавателями, когда случается сесть в лужу? Или мамой, которая выносила и вырастила её, положив на алтарь материнства всё, что у неё было? Или отцом, что заботливо задаёт ей вопросы, с целью вложить в её черепную коробку идеологически верные мысли? Натали мысленно отвечает себе «да» на каждый из этих вопросов, и почему-то не испытывает ни малейших угрызений совести по этому поводу.

Натали тихо садится за руль и заводит отцовский лендвейл, и когда мотор послушно гудит от движения её рук, чуть не вздрагивает. Вот и всё. Кончилось время, когда можно было делать всё тихо. Теперь пришло время делать всё быстро.

- Я вам ещё раз повторяю, - цедит тупая коза, - господин Пельц-Шмидт не принимает сегодня.
[...]
- Господин Пельц-Шмидт был у нас в университете, - с нажимом повторяет Натали. – И он сказал, мы должны рассказывать ему всё, что знаем. Я просто выполняю свой долг, госпожа…
(тупая коза)

Рокировка
Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства