«6 июля.
Я не знаю, что со мной происходит. Я знаю только одно: больше так жить нельзя. Что сделать, чтобы это наваждение ушло – неизвестно. Мне кажется, я схожу с ума. Половина дня для меня проходит в галлюцинациях, и я не могу отличить их от реальности. Я не знаю, пишу ли сейчас на самом деле, или всё это – лишь бред моего воспалённого мозга. Это узнать я смогу лишь одним способом – надо перейти грань. У всех галлюцинаций есть грань. Если я её перейду, то избавлю себя от этого наваждения. А если это не галлюцинация – пусть меня судит Бог.
Лорейн спит, раскинувшись на кровати. И я знаю, что должен делать. Жребий брошен. Либо одно – либо другое. Ничего нельзя изменить».
На этих словах запись кончалась. Молодой учёный захлопнул солидную потёртую книгу и рассеянно провёл рукой по тёмной кожаной обложке.
Кажется, он начинал понимать, что произошло в этом старом, окутанном многими легендами доме, двести лет назад в далёком двадцатом веке.
Сумеречным вечером на дороге перед домом появился чёрный автомобиль с опущенными шторами на окнах. Из него вышли два человека – высокий мужчина примерно сорока лет, с чёрными, как смоль, беспорядочно разбросанными по лицу прядями волос, и девочка восьми лет с аккуратно заплетёнными, такими же чёрными, как у отца, косами.
- Ну что, Лорейн, теперь мы будем жить тут, - с лёгкой улыбкой произнёс мужчина, обращаясь к дочери.
Девочка посмотрела на него исподлобья, тяжёлым и хмурым, совсем недетским взглядом и ничего не ответила.
Мужчину звали Роберт Уилсон.
В этот небольшой, пронизанный холодными ветрами северного моря посёлок, он с дочерью приехал в надежде обрести покой. Суетливая жизнь мегаполисов надоедала Роберту и раздражала его. Он привык сторониться людей, а в больших городах было не обойтись без сплетен и слухов. Роберт был затворником, он редко испытывал какие-либо эмоции, разговаривал только с дочерью, всегда был замкнут и угрюм, поэтому только ему стоило обосноваться в каком-нибудь городе, как он замечал неподдельный интерес соседей к своей персоне, что чрезмерно его раздражало. Он не любил людей, у него не было друзей, он ни с кем не общался. Но он был таким отнюдь не всегда. Настолько изменился Роберт после страшного удара судьбы.
Он был бесшабашным студентом самого престижного мединститута страны, когда встретил Джеки. Наигранно серьёзная девушка сразу понравилась ему. Ему нравилось, как Джеки морщила лоб, перелистывая страницы учебников, разбирая длинные латинские фразы. Нравился ему её странный глубокий, с напевными интонациями голос. Джеки была похожа на ребёнка, который играет во взрослого, но в то же время она была мудрым и серьёзным человеком. Они были очень разные, но, может быть, именно эти шероховатости сблизили их.
Они в один год закончили институт и тут же сыграли свадьбу. Через некоторое время Джеки сказала ему, что ждёт ребёнка. Это время было самым счастливым в жизни Роберта. Однажды он повёз Джеки в больницу. Врачи увезли её за белую дверь, а Роберт нервно мерил шагами коридор. Через некоторое время к нему вышел врач. Из разговора с ним Роберт запомнил только одну фразу:
- Обширная кровопотеря…. Мы ничего не могли сделать. Она умерла.
Через несколько минут Роберт стоял у детской кроватки и бессмысленно смотрел на свою дочь. Джеки больше нет…. С этого дня мужчина начал всё больше и больше замыкаться в себе. Дочку он назвал Лорейн, в честь героини своего любимого фильма. Он заботился о малышке, но почти не обращал на неё внимания, пока дочка не начинала плакать.
А девочка росла. Она стала такой же, как её отец: смотрела на мир хмуро, никогда Роберт не слышал, как она смеялась. Её лицо вообще никогда не выражало никаких эмоций, оно всегда было спокойно, независимо оттого злилась ли Лорейн или у неё было хорошее настроение. Она даже не заговорила. Лорейн не была похожа на обычных детей её возраста все игрушки, которые ей приносил отец, она аккуратно складывала в коробку, но никогда их оттуда не доставала.
Единственной страстью девочки было рисование, но все её картины были очень мрачные – Лорейн решительно повыбрасывала из коробки с красками все яркие цвета.
Роберт по профессии был хирургом. И хирургом он был блестящим. Когда он брал в руки скальпель, время замирало, и мир преображался. Во время операций он забывал обо всём, его внимание было сосредоточено только на пациенте, инструменты сменялись в его руках с космическом скоростью. Хирург брался за такие случаи, которые признавал безнадёжными целый консилиум, и иногда ему удавалось победить болезнь. Но каким бы он ни был прекрасным лекарем, ни в одной больнице – ни в дорогих частных клиниках, ни в обычных Окружных – он не задерживался. Часто, во время операций, он полагался ни на холодные расчёты и учебник по общей хирургии, а на свой собственный опыт и свою интуицию. Врачам и медсёстрам это не нравилось, хотя пациенты всегда выздоравливали. Когда его вызывал для беседы главврач, Роберт упрямо стоял на своём, и чаще всего дело заканчивалось предложением уволиться по собственному желанию, что Роберт и делал. Но недавно он получил неожиданное крупное наследство от скончавшегося дяди и мог позволить себе не работать, а переехать с дочерью в этот маленький городок, чтобы жить там как всегда, затворниками, почти не замечая творившегося вокруг.
Чудовтапках, скрины пустоваты, как-то... необжитые комнаты и дом, как-то совсем не уютно, даже попытток этот уют создать не видно...
И еще у меня вопрос "Сумеречный вечер" это как? Сумерки, в общем-то, и есть вечер...
А я так поняла это их новый дом и люди еще не успели обжиться. Я еще от первого сериала не отошла, а тут новая история. Мне нравится, как ты пишешь. Необычно и очень интересно, даже не укладывается как такая молодая девушка может так великолепно описывать вещи, которые в обычной жизни редко встречаются. ( я про "еще не все потеряно", это ж нужно было медицинский справочник еще проштудировать.)
Роберт спал неспокойно: ворочался с боку на бок, что-то бормотал.
Наконец он застыл, уткнувшись лицом в подушку. Ему снился кошмар. В последнее время страшные сны всё чаще посещали мужчину. Снилось ему постоянно одно и то же: мёртвая Джеки. Каждый раз Роберт просыпался в холодном поту, а потом долгое время лежал, слушая биение собственного сердца.
Уилсон перевернулся на спину, тяжело дыша, сел на кровати и оглядел свою комнату.
Был рассвет, и луч солнца, заглянувший в щёлку между тяжёлыми тёмными шторами, выхватывал из полумрака книжный шкаф с рядами запылившихся энциклопедий с золотыми буквами на корешках. Роберт нащупал на тумбочке очки и пристально вгляделся в темноту. Его не отпускало ощущение, что здесь находится кто-то живой. И оно его не обмануло. На чёрном кожаном диване рядом с книжным шкафом сидела Лорейн, с туго заплетёнными, несмотря на раннее время суток, косами, в длинной белой ночной рубашке. И девочка не просто сидела: она читала солидный тяжёлый фолиант, в котором, как определил Роберт, знавший всю свою библиотеку почти наизусть, описывались самые гениальные хирургические операции прошедших времён, начиная от Гиппократа.
Дочка была явно увлечена чтением, она щурила глаза, пытаясь в полумраке разобрать мелкий шрифт, совсем не обратила внимания на отца, когда тот сел на кровати и потянулся за очками. Книга была непропорционально велика для девочки: её пальцы, сжимавшие светло-коричневую кожаную обложку, побелели от напряжения, но тёмные внимательные глаза бегали по строчкам.
- Лорейн… - шёпотом позвал Роберт.
Девочка чуть заметно вздрогнула, взглянула из-под упавших на лицо прядей тёмных волос на отца, осторожно положила тяжёлую книгу на пол и тихо выскользнула за дверь.
- Лорейн, - опять позвал мужчина. Он не хотел напугать дочь, не хотел, чтобы она считала, что ему не нравится её новое увлечение. Но девочка, вероятно, сочла именно так, потому что сама Лорейн приходила в ярость, когда Роберт без разрешения трогал её личные вещи. Мужчина устало откинулся обратно на подушку и закрыл глаза. Он слышал, как Лорейн хлопает дверьми, чем-то шуршит, что-то передвигает. Роберт задремал под эти тихие, однообразные звуки, а когда проснулся, первым делом взглянул на тот участок пола, покрытый тёмно-зелёным ворсистым ковром, куда Лорейн положила книгу. Фолианта там не было. Уилсон посмотрел на шкаф, из которого дочь достала том. На том месте, где раньше стояла книга, между тонким пособием по брюшной хирургии и последним томом энциклопедии, зияла пустота. Роберт ухмыльнулся, встал с кровати, оделся и вышел в коридор.
- Лорейн! – позвал он, заранее зная, что дочь не откликнется.
Так оно и случилось: ответом ему была тишина. Мужчина прошёл в столовую. На тёмно-синем диване, вытянувшись в струнку и положив руки на колени, сидела Лорейн, уже полностью одетая, как всегда хмурая и серьёзная.
Она не обратила на вошедшего отца никакого внимания, всё также смотрела на картину в массивной тяжёлой раме, висевшую на противоположной стене.
- Доброе утро, - поздоровался Роберт с дочерью, раздёргивая шторы на окнах.
В столовую ворвались утренние солнечные лучи, и яркие блики заиграли на лакированной поверхности тёмного, очень большого для двух человек, обеденного стола. Мужчина что-то говорил Лорейн, кажется, описывал прекрасный пейзаж, который видел, когда они с Джеки проводили медовый месяц в горах. Роберт старался как можно больше общаться с дочерью, в надежде, что она когда-нибудь заговорит, но пока всё было бесполезно. Распахнув шторы на последнем окне, Уилсон обернулся и увидел, что Лорейн в комнате нет. Роберт сокрушённо пожал плечами: ему опять не удалось наладить контакт с дочкой. Так начиналось каждое утро, и каждый раз внезапное исчезновение Лорейн в середине разговора огорчало мужчину. Уилсон постоял некоторое время посередине комнаты и направился на кухню готовить завтрак.
Вечером Роберт зашёл в комнату дочери. Лорейн спала, раскинувшись на тёмно-серой кушетке.
Рядом, на полу валялась та самая книга, которая утром пропала из шкафа в спальне мужчины. Уилсон улыбнулся и провёл рукой по тёмным растрепавшимся косам дочки, поднял книгу, раскрытую на описании первой операции на головном мозге, и положил её на стол, а затем собрался уходить. Он положил ладонь на холодную ручку двери, но вдруг услышал странный звук. Роберт резко развернулся. Он не ошибся. Лорейн говорила во сне, причём говорила на латыни.
- Abin` an non?.. - расслышал мужчина. Но девочка явно говорила не с ним, она спала. – Non tangere mei…
Впрочем, Роберт почти не обратил внимания на её слова, он был поражён голосом. Это был голос Джеки. Такой же глубокий, с такими же смешными, тягучими, напевными интонациями. Мужчина придвинул стул и сел рядом со спящей Лорейн, вслушиваясь в её неясное бормотание, вслушиваясь в голос Джеки, который он никогда не надеялся услышать ещё раз…
Жизнь и смерть Роберта Уилсона
Джеки мне чем-то Керол напоминает.
. Интересно, о чем же пойдет речь.
Линейный вид
