Перед вами небольшой сборник тех моих фантазий, которым посчастливилось быть записанными на электронной бумаге. Никакой взаимосвязи между миниатюрами и зарисовками нет. Не ищите и глубокого философского смысла, ведь это просто обрывки снов и грез. Расплывчатые, мутные и непонятные – они не требуют никакого осмысления. Как любой другой сон, они лишь хотят, чтобы их просмотрели.
Большое спасибо за такое чудесное оформление прелестной Elph Aisgil.
А также заранее благодарю всех тех, кто заглянет сюда и оставит парочку комментариев.
картинка кликабельна
__________________
Последний раз редактировалось Chinatsu, 23.02.2010 в 00:11.
Я пленник. Я сижу на холодном каменном полу, под моими руками шершавая каменная стена, надо мной толстая плита каменного потолка. Я объята тьмой, что плотнее скалы, из которой сделана моя камера. Я окружена бесконечной чернотой. Она обвивает мою шею словно толстая сытая змея, еще не готовая придушить и съесть, но не желающая упускать свою добычу. Она повесила на мои ноги тяжелые гири, не давая сделать шаг, связала мои руки, не давая подняться с земли. Мрак пленил меня, жадно впившись в мою плоть. Вокруг лишь омертвляющий покой и пустота. Кончиками пальцев, почти оледеневшими от холода, я вожу по неровной поверхности стены, вырисовывая в своем сознании контуры трещин. Когда-то они были такими тонкими, неосязаемыми, неощутимыми. Но время помогает мне. Секундами, минутами, часами, днями, неделями словно молоточками, оно выдалбливает все более глубокие бороздки под моими ищущими пальцами. Мельчайшие песчинки тленной плоти скалы, падая на землю, открывают мне путь к свету. Еще немного ожидания, и я буду свободна. Еще пара столетий и сквозь эти трещины будет видно небо.
Мир умирал. Они чувствовали это каждой клеточкой своего тела. Чувствовали все отчетливее с каждым мгновением уходящего времени. Мир затухал, вял, гаснул.
Померкло солнце. Словно в страхе, с каждым днем оно пряталось все дальше от взоров своих детей. Оно запирало свои ласковые и теплые лучи за толстым слоем облаков, болезненным налетом покрывающих некогда голубое сочное небо. Их светило, их кормилец в страхе убегал от приближающегося конца, бросив их на растерзание наступающего холода.
Все злее становился ветер. Он бил все с большей жестокостью, пытаясь разорвать на куски. Превращал некогда мягкий поток ласкающего тело тепла в жалящие, колючие, режущие порывы омертвляющего холода.
И даже небо, их любимое небо, стало предателем под натиском надвигающегося на всех ужаса. Словно от отчаяния, в попытке забыться, оно вновь и вновь осыпало их леденящими потоками водяных игл.
Неумолим был дождь. Его капли были остры и сильны, они насиловали их тонкие нежные тела, забивая до смерти.
Исчезали краски. Сочный зеленый превращался в грязно-коричневый. Лазурный небесный перетекал в тоскливый серый. Лишь ярко-желтый, цвет одуванчиков, что росли на заре существования этого мира, все еще отстаивал свои права. Но и он сменял свою беззаботную яркость на ядовитость смерти. Желтый, что некогда был символом расцветающей жизни нового мира, стал вестником всеобщего конца.
Да, он видел, как уходили другие. Видел, как их тела покидали силы, как из них утекали все соки, как они бездушной массой медленно летели вниз в объятия смерти. Вся земля была усыпана трупами его братьев, мертвые недвижимые подобия его друзей и близких устилали ее словно ковром.
Сначала болезнь надвигалась незаметно, подкрадывалась тихо, к единицам. Когда первый из них вдруг сменил свой зеленый на цвет солнца, они не испугались. Они были удивлены - это показалось им чудом. Они восхищались, они любовались своим братом, неожиданно сроднившимся с самим небесным отцом.
А когда он умер, когда он неожиданно ослабел и вдруг покинул их, пришел страх. Когда желтый стал проникать в тела других, захватывая все больше и больше жизней, пришла паника. Когда желтый изгнал зеленый из их мира, когда он въелся в тела всех, пришло чувство обреченности.
Они знали, что это конец, знали, что он настигнет всех. Потому что мир умирал. В нем что-то сломалось, что-то пошло не так, и смерть объявила свои права на все, что существовало.
Нет, он тоже не боялся. Страх давно оставил его. Страх был, когда умирали первые из его близких, ужас владел им, когда сотнями умирали его любимые, усыпая своими телами далекую землю. Но когда болезнь захватила его самого, все это прошло. Осталась лишь тоска по ушедшим, да робкая надежда на то, что для него все закончится как можно скорее.
Когда ветер клещами вцеплялся в его тело, пытаясь оторвать, он не сопротивлялся, когда дождь острыми каплями пронзал его, он не прятался, а подставлял свое тело с благодарностью. Ему оставалось только ждать, и это ожидание было самым мучительным из всех испытаний. Он молил солнце и небо, молил смерть забрать его поскорее.
И когда это случилось, он был готов. Когда последние остатки сил покинули его, когда он не смог больше держаться, и ветер-палач сорвал его и понес куда-то, бешено кидая из стороны в сторону, его накрыла волна радости и какой-то безумной, больной эйфории. Безудержная всепоглощающая свобода вдруг захватила всю его душу, проникла в каждую клеточку, даря последнее наслаждение. Он парил, он летел словно птица, которым втайне, никогда никому об этом не рассказывая, завидовали все его братья. На пару мгновений ему было позволено обрести крылья, позволено попробовать на вкус упоительный, сладчайших нектар полного одиночества и полной свободы. А потом все закончилось. Жизнь ушла, вытекла наконец до последней капли из его тела. Мертвый, недвижимый, сухой, теперь он лежал на земле среди таких же как он трупов.
А повсюду слышался шорох падения все новых и новых жертв наступающего конца света. В мир пришла беспощадная осень.
Chinatsu, очень красиво на самом деле. И очень грустно. Реквием вообще пропитан осенью, такие красивые сравнения. Мне очень понравилось, даже слов нормальных подыскать не могу. Спасибо *__*
Я иду по городу, тонущему в вязкой плоти ночи. Добропорядочные среднестатистические граждане спят, завернувшись в любимые одеяла, в ожидании звонка будильника. Моим единственным спутником является стук каблуков по асфальту. Я чувствую вокруг лишь безжизненный бетон и металл, ни намека на тепло и запах человеческого тела. Небо заволокло пеленой облаков, затаившей в себе свет звезд и луны. Словно в насмешку, сегодня мир превратился в напряженную сцену из фильма ужасов, где малейшее движение тени вызывает приятную дрожь страха у зрителей. И я в этой картине главная героиня. Я ускоряю шаг, чтобы как можно быстрее доиграть этот кусок сценария и вернуться в свой дом, к своей обыденной жизни.
Улицы по-прежнему пусты, а это значит, что придется вновь идти за своей добычей в дешевый бар.
Я ненавижу ночи охоты, ненавижу те притоны, где мне приходится сидеть за грязной стойкой и вылавливать взглядом наивных простаков, мыслящих охотниками себя, а не меня. Открывая тяжелую дверь, я вхожу в помещение, мутно освещенное желтоватым светом, и по мне мерзкими слизняками начинают ползать взгляды подвыпивших посетителей. Перебарывая отвращение, я сажусь на высокий стул за стойку бара, а они все так же неотрывно смотрят на мою оголенную спину, оценивая свои шансы. Между лопатками неприятно зудит, словно от укусов паразитов. Мне стоит огромных усилий резко не повернуться и не зарычать, обнажая белые клыки из-под алых губ. От вкуса моей дешевой помады, от запаха приторных псевдофранцузких духов тошнит, пальцы прилипают к грязному дереву столешницы, я стараюсь вдыхать воздух мелкими порциями, только бы не чувствовать мерзкий запах, который глубоко впитался в стены и мебель этого бара.
Вскоре находится смельчак, который подсаживается ко мне и предлагает угостить напитком. Приходится улыбаться ему завлекающе, благосклонно, терпеть его пропитанное спиртами дыхание, отвечать на нелепые комплименты, отвратительные и сальные. Главное не потерять контроль, не сжать бокал с коктейлем так сильно, что он расколется, сохранить на лице улыбку, не превратив ее в оскал. Я заставляю себя сидеть неподвижно, пока горячая потная ладонь нового знакомого гладит бедра, едва прикрытые дешевой тканью. Порой закрываю глаза, чтобы отгородиться от происходящего, в надежде отыскать в себе еще немного терпения.
Когда он, наконец, предлагает прогуляться, я соглашаюсь, с облегчением ожидая приближающийся конец сегодняшней охоты. Скоро все закончится. Правда, лишь затем, чтобы начаться вновь через месяц.
Мы выходим на темную улицу, такую одинаковую везде, в какой бы части города она не находилась. Ночью все кажется единым, скопированным и похожим. Ночь стирает все различия для нашего взора, маскирует опасность, пряча белые клыки зверя под темнотой.
Я увожу свою жертву в ближайшую подворотню, где крики, стоны и шорохи будут неслышны, где нас никто не заметит. Прижимаю его к грязной стене, на которой при свете дня, несомненно, можно было бы прочесть пару матерных слов. Под тонкой подошвой туфель хлюпает жижа, шпильки разъезжаются по грязи. Но я лишь сильнее прижимаю горячую спину моего спутника к холодному бетону.
Сейчас. Мои губы касаются его шеи - кожа влажная от испарины и пахнет дешевым табаком, горькая на вкус. Он вздрагивает, когда я начинаю водить языком в поисках пульсации его крови, он тихонько вскрикивает, когда мои клыки начинают погружаться в его плоть. Он дергается, пытаясь высвободиться из моих объятий, но я слишком сильна для того, чтобы ему это удалось. Жертва в моих тисках может сколько угодно трепыхаться, трапезу этим не остановить. Вместо ожидаемой сильной струи крови я чувствую лишь слабый ручек - промахнулась. В нос ударяет неприятный запах мочи. Еще один слабак, который не в силах принять свою смерть достойно. В нетерпении, от желания быстрее закончить этот кошмар, я начинаю беспорядочно разрывать шею, заливая себя и его теплыми солеными потоками. Ткань пропитывается кровью, прилипает к телу, я большими глотками поглощаю ее, уже испачкав лицо и волосы, пью до тех пор, пока крики не стихают и тело не перестают двигаться. Теперь это уже не человек, а просто туша пока еще свежего мяса. Я разжимаю пальцы, и тело падает на землю. Мои ноги подкашиваются, и я судорожно цепляюсь за стены, обламывая накладные ногти. Зажав ладонью рот, изо всех сил пытаюсь перебороть тошноту. Если меня вывернет наизнанку, то придется начать заново, придется все повторить. Только не это.
Кое-как справившись, предотвратив рвоту, я медленно ковыляю к свету уличных фонарей. Меня мутит и лихорадит, голова кружится, в ушах шумит. Только бы дойти до дома и не потерять сознание.
За моей спиной раздается тихий скрежет волчих когтей об асфальт, затем довольный рык, издаваемый несколькими голодными глотками. Это оборотни, мои чистильщики, которые заметут следы, не оставив ни косточки. Они шли за мной от самого дома, всей стаей. Если бы я протянула чуть дольше со своими поисками, от голода они растерзали бы меня. Опасный симбиоз двух видов хищников.
Провожаемая звуками раздираемой на куски плоти и негромкого рыка, я выхожу на свет фонарей. Теперь еще немного, и буду дома. Только бы никто не попался мне на пути. На одну ночь хватит одной жертвы, еще смерть – это перебор, это выше моих душевных сил.
Дорога до дома как всегда - настоящая пытка, словно это расплата за мои грехи. Меня знобит. То бросает в холод, то в жар, ноги не держат, я несколько раз падаю, раздирая колени и ладони об шершавый асфальт. Сознание почти покидает меня в лифте, но я все-таки добираюсь до двери. Закрыв ее за собой и, ступив пару шагов, без чувств падаю на пол.
Прихожу в себя в луже собственной рвоты, красной от выпитой крови. Переворачиваюсь на спину и долго разглядываю желтый потолок, пытаясь понять, достаточно ли пищи переварил мой желудок, пока я была без сознания. Кажется, хватит до следующей охоты, почти на целый месяц покоя. Я пытаюсь встать, но тут же опускаюсь на пол из-за нового приступа головокружения и рвоты. Но внутри меня уже пусто, и я мучительных полчаса захожусь в жутком кашле и хрипах, похожих на стон раненного животного. Когда мне, наконец, удается добраться до ванны, горло сильно болит и саднит.
Зеркало бесстрастно отражает лицо, изрисованное высохшей кровью словно боевой раскраской, сквозь которую просвечивала тонкая, бледная с синевой, кожа. Волосы слиплись и жесткими острыми прядями колют кожу шеи и плеч. Платье, уже высохшее, с почти незаметными на черном цвете бурыми пятнами, выбрасываю прямо в мусорный бак. Лишь бы больше этот дешевый кусок ткани, расшитый блестящими пайетками, вычурный и бесстыже-откровенный, не попадался мне на глаза, не напоминал об этой ночи.
Я устало опускаюсь в горячую ванну, чувствуя, как вода согревает остывшее за ночь тело, возвращая в него человеческое тепло. С омерзением отгоняя от себя воспоминания о содеянном, я сглатываю вязкую слюну с металлическим привкусом, пытаясь избавиться от вкуса крови. Вымывшись, истерев кожу жесткой мочалкой до болезненной красноты, лишь бы полностью избавиться от запаха жертвы, я без сил валюсь в кровать.
Другие говорят, что потом будет легче. Они утверждают, что тошнота пройдет, и можно будет дойти до дома почти без мучений. Они клятвенно заверяют, что весь следующий день не придется проводить в постели, извиваясь от ужасной боли, не придется отхаркивать уже собственную кровь, и прокусывать зубами ладони в попытке не закричать. Они так говорят - успокаивают, но прячут в своих словах отчаяние. Отворачиваются от собеседника, чтобы тот не увидел, что и для них эта боль все еще реальность, а произнесенные обещания - лишь бесплодная надежда.
Свернувшись под одеялом в тугой комочек, я пытаюсь заснуть, не думая о том, как пережить завтрашний день. Завтра наступит не сейчас, боль пока еще не пришла, а значит я буду наслаждаться покоем смерти, что доступен мне лишь во сне. Вампиры бессмертны.
Трещины реальности
Боятся, наверное (=
Комбинированный вид
