Здравствуйте, уважаемые зрители и участники IV премии «Золотая Корона»! Вот и настал тот день, когда вы можете поддержать любимую династию.
Голосовать может любой форумчанин, имеющий не менее 15 сообщений и 10 баллов репутации. Участники премии также могут голосовать, но, разумеется, не за собственные династии.
Запрещено в какой-либо форме набивать голоса для своей династии (в т.ч. просить проголосовать за вас). Подобные действия будут наказаны дисквалификацией по всем номинациям.
Вам необходимо выбрать в каждой из номинаций указанное количество претендентов — от одного до трех (подробности см. в описании номинации), и распределить их по местам. Таким образом, тот, кому вы присвоили первое место, получит 2 или 3 балла (в зависимости от количества мест), второе место — 1 или 2 балла, и так далее.
Форма голосования (на примере номинации с тремя вариантами выбора):
Цитата:
1 место - № …
2 место - № …
3 место - № …
Можно написать в ряд, например: 12, 29, 44
Исключение — категория «Кнуты» в номинации «Лучшее выполнение лотерейных заданий», голосование в которой проводится по установленной форме (см. ниже).
Независимо от формы голосования, ваш голос обязательно должен включать указание номинации и порядковый номер избранного вами претендента и/или его имя/название. Главное, чтобы было понятно, кого именно вы выбрали.
Если вы по каким-то причинам не желаете обнародовать свой голос, можете прислать его мне в ЛС.
Ссылки на династии, участвующие в премии, вы можете найти здесь.
Лучший основатель (выбрать одного претендента)
1. Эйнжел Лёвенфельд, Династия Löwenfeld
2. Мурат Смит, The Bachelor Challenge - Мурат Смит
3. Карл Густав Нобиле (Карлик Нос), Miserable sims: Карлик Нос
Лучшая основательница (выбрать одного претендента)
1. Эльвира Слэйер, Линии Крови: Эльвира Слэйер
2. Паолетта Фьерро, The Bachelor Challenge: Паолетта Фьерро
3. Антея Пэйшенс, Династия Пэйшенс
4. Элиза Траст, Голодные Игры: семья Траст
Лучший наследник (выбрать двоих)
1. Илиан Фоукс, Династия Фоукс
2. Алан Ричмонд, Великая династия: Династия Ричмонд
3. Тристан Броньяр, Династия Броньяр
4. Ванир Бёрнс-Ренкольн, Клан Ренкольн. Путь на Олимп
5. Джолион де Лоран, Династия де Лоран
6. Феликс Донадо, Династия Донадо. История проклятых
7. Джастас Анхед, Апокалипсис: Династия Анхед - Всадник без головы
Лучшая наследница (выбрать двоих)
1. Мими Рэндом, Trailer Park: Рэндомы
2. Селина Варделен, Династия Варделен
3. Каролина Д'Альвиар, династия Д'Альвиар
4. Кассандра Хагенштрем, Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства
5. Виолетта Тольди, Династия Тольди
6. Дженнифер Урсус, Династия Урсус
7. Сатин фон Вальде, Династия фон Вальде
Лучший мужской персонаж второго плана (выбрать двоих)
1. Дирк Лоусон, Линии Крови: Эльвира Слэйер
2. Жани-Шелть, Династия Фирт - воздушная жизнь
3. Луис Лёвенфельд (Мюллер), Династия Löwenfeld
4. Ричард Фьюри. Династия Томпсон. Стрелять мы тоже умеем
5. Луис Кросс, Династия Тольди
6. Альберт Урсус, Династия Урсус
7. Александр Гот. Династия фон Вальде
8. Блейз де Лоран, Династия де Лоран
9. Леонардо Солис, Династия Пэйшенс
Лучший женский персонаж второго плана (выбрать двоих)
1. Госпожа Арвен, Династия Фоукс
2. Рика Д'Альвиар, династия Д'Альвиар
3. Орелия Броньяр, Династия Броньяр
4. Мета Ханрахан, Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства
5. Алисандра Бёрнс-Ренкольн. Клан Ренкольн. Путь на Олимп.
6. Селестия Донадо, Династия Донадо. История проклятых
7. Агнесс Траст, Голодные Игры: семья Траст
8. Гров (Бриана Мэллой), Не говори маме, что няня умерла: семья Мэллой
Лучший дуэт (выбрать три дуэта)
1. Мими и Пьетро Рэндом, Trailer Park: Рэндомы
2. Сантьяго и Оливия Фьерро, Апокалипсис. Династия Фьерро
3. Карина Фирт (Жозефина Ренар) и Жани-Шелть, Династия Фирт - воздушная жизнь
4. Алан и Эштон Ричмонд, Великая династия: Династия Ричмонд
5. Аэлита и Анита Д'Альвиар, династия Д'Альвиар
6. Орелия Броньяр и Кристиан Холмс, Династия Броньяр
7. Кай Джонсон и Элисон Файт, Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства
8. Миа Томпсон и Ричард Фьюри. Династия Томпсон. Стрелять мы тоже умеем
9. Ванир Бёрнс-Ренкольн и Ванесса Ренкольн. Клан Ренкольн. Путь на Олимп
10. Жюли де Сантори и Жан Шантэ, Династия Тольди
11. Деми и Фиби Урсус, Династия Урсус
12. Сатин фон Вальде и Александр Гот. Династия фон Вальде
13. Хильдегард Лёвенфельд и Луис Лёвенфельд (Мюллер), Династия Löwenfeld
14. Теодор де Лоран и Мелон Хавест, Династия де Лоран
15. Антея Пэйшенс и Леонардо Солис, Династия Пэйшенс
16. Аскольд и Эльза Донадо, Династия Донадо. История проклятых
17. Леопольд и Агнесс Траст, Голодные Игры: семья Траст
18. Джульетта и Стив Мэллой, Не говори маме, что няня умерла: семья Мэллой
19. Аврора Варделен и Остин Лоренс, Династия Варделен
- Не уходи.
Эльвира схватила пальцы Владимира с какой-то особой нежностью. Никогда раньше она не прикасалась к нему сама.
- Без тебя было очень плохо. Не хочу, чтобы ты опять ушел.
Эльвира прижималась к нему, обнимала за шею, поглаживала по голове, и стена, тщательно воздвигаемая Владимиром, рушилась. Он не мог сопротивляться тому, о чем мечтал с самой первой встречи.
- Иди ко мне.
Губы Владимира чувствовали ее дыхание. Он прикрыл глаза, подаваясь навстречу Эльвире.
Неужели это действительно происходит?
Эльвира сама притянула лицо Владимира к себе и поцеловала — смело и горячо, как будто они делали это неоднократно. Он даже не успел осознать происходящее, но уже отвечал.
В свое время Владимир познал немало женщин, обученных доставлять удовольствие. Но никогда он не испытывал такого сильного желания, как в этот момент.
Ее тело было таким мягким, податливым... И легким. Владимир почти не ощущал веса на своих руках, открывая плечом дверь в спальню.
Эльвира что-то шептала, он даже не пытался разобрать слов. Но одно против воли ворвалось в голову Владимира:
- Мэттью...
Глухо щёлкнула дверь, и за спиной образовался Линноэрт, я резко развернулась, недобро уставившись на него, напугать вздумал или опять нужно посекретничать, чтобы не дошло до ушек нежной крошки?
- Тебе сложно, да? – вполголоса спросил он. – Просто так совпало, твоя беременность и Ими-Мин.
- Нет, не сложно, - закрыла глаза я, чтобы не видеть его дурацкого парика, дурацких очков, не думать, что пока он Ронжилан, то вообще не мой.
Это просто гормоны. Обрадовавшееся тело перестраивается на новый лад, отравляя мне мозги стремлением свить гнездо и заполучить надёжного партнёра, с которым можно построить более-менее сносное будущее.
- Я не хочу, чтобы тебе было больно, - почему-то его голос вовсе не был ровным и, как обычно, бесстрастным.
Я не ответила, так и осталась стоять истуканом. Не хотелось отвечать, что мне вовсе не больно, просто неуютно и некомфортно в чужом месте и в странном состоянии, а ещё не хотела облегчать задачу тому, кто в кои-то веки озаботился моими чувствами.
Сделал шаг ближе.
От прикосновения руки к спине я непроизвольно прогнулась и тонко вздохнула.
Ресницы задрожали, но глаза не открылись, я чувствовала его запах, почему-то сейчас он стал пахнуть как в тот день, когда мы познакомились – иссеченной дождевыми каплями листвой.
Он застыл, не дойдя пару миллиметров до моих раскрытых ждущих губ, не дошёл, заставив сердце резче колотиться о рёбра.
Согретый его лёгкими воздух тёплой струёй ложился на мою кожу, а я всё дышала, дышала и ждала.
Раз секунда, два секунда, три…
Чёрт, Лин, я могу так стоять с тобой вечность.
Дыхание стало горячей и ближе, я сглотнула.
Поддерживающая мою спину ладонь напряглась и стала надёжней, я слегка качнулась вперёд.
Кровь стала бежать быстрее, неприкаянная, утомлённая ожиданием левая рука сжимала и разжимала пальцы.
Когда его губы, наконец, дотронулись до моих, я не выдержала и жарко выдохнув, вцепилась в него со всей нерастраченной страстью, которую только могла сгенерировать. Я целовала его, он целовал меня, впивалась в его кожу ногтями, кусала за нижнюю губу, дышала, дышала, задыхалась от рвущейся наружу силы. Его руки жили своей жизнью, подчиняясь моему темпу, сметающей всё на своём пути лавине, рвали на мне рубашку. Мы боролись, я из чувства противоречия отталкивала его, больше всего на свете желая, прижаться поближе, а он не отпускал.
Небеса, Лин, неужели ты хоть раз хочешь меня так же, как я тебя?
Упивалась его хриплым, опаляющим даже через парик дыханием.
Жарко, жарко, внутри дрожит огромный, начинённый тротилом шар, ещё секунда и мы взлетим на воздух.
Ещё секунда…
Ещё…
Чтобы не вскрикнуть, изо всех сил впилась зубами в левую кисть. Лин, Лин, Линноэрт, я же тебя
- Люблю, - невнятно выдохнула слабеющим голосом, а он подхватил моё обмякшее тело.
– Это так тяжело. Я совершенно ничего не чувствую, Ав. Только вину и боль. Как будто еще чуть-чуть – и меня сломает.
– Я даже не знаю, чем могу помочь тебе, – сказала я почти шепотом, уже не представляя, что же еще сказать, чтобы ему стало легче.
Где-то в глубине души я понимала, что слова здесь не помогут. И в то же время я боялась сделать лишнее неловкое движение, боялась спугнуть или ранить еще больше. Мне до ноющей боли в напряженных мышцах хотелось обнять его, как-то утешить, хотелось прижать к себе и забрать все его печали, лишь бы ему стало свободнее от этих угрызений совести.
Он повернулся, и я нервно сглотнула, встретившись с ним взглядом.
– Помоги мне почувствовать что-то еще.
Трясущейся ладонью обвиваю его шею, несмело подаюсь вперед и едва касаюсь своими губами его губ. Аккуратно и мягко, вкладывая в этот короткий поцелуй всю свою нежность, на которую я только способна. Я хочу, чтоб он знал, что он не один. Что если он будет нуждаться во мне, я всегда буду рядом. И даже если однажды он поймет, что в его жизни больше нет места для меня, я уйду. Сделаю все, что только смогу, лишь бы он был счастлив.
Отстраняюсь, боясь увидеть его реакцию. Наверное, я снова поспешила, он был не готов, но… Я не жалею. Ни о словах, что сказала ему в тогда в больнице, ни о об этом поцелуе, ни о чем! И пусть весь мир считает меня развратной разлучницей и изменщицей, мне все равно. Я готова пожертвовать всем, если потребуется.
Я, несмотря ни на что, буду любить именно этого мужчину.
И он, словно прочитав мои мысли, ответил, отчаянно и надрывно, будто в последний раз впившись в мои губы своими, в один невесомый миг заставляя меня напрочь забыть о том, кто я, сколько ошибок я совершила в своей длинной жизни, и лишь без остатка отдаться этой всепоглощающей и сладостной страсти, что так долго дремала во мне, ожидая именно его.
О, небеса, какое же это забытое и прекрасное чувство! Снова каждым сантиметром своего тела ощущать его рядом, иметь возможность дотянуться и дотронуться до него, целовать его и просто вновь часами смотреть в темные зеленые глаза! Наслаждаться каждой секундой, проведенной с ним, и больше всего на свете бояться потерять. Жадно упиваться его ласками и прикосновениями, словно завтра мир рухнет, как карточный домик, от одного легкого дуновения. Мечтать, что это никогда не закончится, и что мы всегда будем вместе, все мгновения нашей бескрайней вечности.
Мне хотелось остановить время, чтобы я могла вдоволь насытиться этими эмоциями, словно оголодавший вампир.
Мне хотелось, чтобы мир замер, и я могла успеть собрать крупицы этого счастья и спрятать подальше ото всех, сберечь как можно надежнее, будто самое дорогое сокровище, чтоб в тяжелый час они грели меня, как маленькие горящие угольки на лютом и жестоком морозе.
Мне хотелось плакать от осознания того, что я наконец-то встретила свою настоящую любовь.
И все это потому, что в темноте и тишине ночи, когда слова, казалось, были лишними, он прошептал, что тоже любит меня.
Росс вернулся через месяц, мы встретились у пруда с лебедями. Я жалела о том, что предложила пойти сюда, ведь на улице шел противный дождь, которого еще пару часов назад не было!
- Ну и погодка! Ты не замерзла? – воскликнул Росс.
- Нет, все в порядке. Я не думала, что начнется дождь…
- Никто не думал, прогноз погоды о нем умолчал. Тебе точно не холодно?
Он берет меня за руки и смотрит на меня. Росс опять ждет мою реакцию. Реакция будет, но не такой, на какую он рассчитывает.
- Росс… Я знаю, чего ты хочешь. Не надо смотреть на меня и ждать, как я отреагирую на каждое твое прикосновение. Ты мне нравишься, если ты хочешь чего-то большего, чем дружба, то пожалуйста.
- Нравлюсь?
- Да. Сказать: «Я тебя люблю» я пока не готова, прости. Мне далеко не пятнадцать лет, у меня за плечами неудачный брак, я слишком часто говорила эти три слова в прошлом.
- Я все понимаю, Каролина. Но я тебя люблю и готов это повторить. Просто…
- Что?
- Уже неважно.
Он совсем близко, от него пахнет сосной и чем-то непонятным, имеющим отношение к технике. Он касается моего лица, а я… Те самые бабочки в животе наконец-то проснулись и напомнили о своем существовании. Но Росс не знал ни о чем другом, он просто притянул меня к себе и поцеловал.
Я в очередной раз захотела спрятаться куда подальше. Почему я не обратила на Росса внимание раньше? В моих силах было исправить его занудство, но я не захотела, предпочитая слушать лживые комплименты Роджера. Росс замечательно целуется, он добрый и заботливый, что еще надо? А от своего занудства он избавился, учел все свои ошибки и теперь у нас с ним все получится!
- А дальше что? – спросила я после того, как мы закончили целоваться.
- А что ты хочешь? Только учти, под венец я тебя смогу повести не раньше, чем летом следующего года, когда у меня будет отпуск.
- Хорошо, я подожду, я тоже не самый большой любитель зимних и весенних свадеб. Но речь не об этом. Мы с тобой встречаемся, так, получается? Знаешь, глупо пытаться дружить, если любишь.
- Знаю. Если ты не против, то да, мы встречаемся.
Росс то краснел, то бледнел, я смущалась, но это не так важно. Важно то, что мы все же переступили через себя.
- Крис, нам надо поговорить, - неуверенно говорю я, когда он входит в дом. Я ждала его несколько часов прямо в прихожей, потому что понимала, что этот разговор откладывать нельзя.
- Если ты о той вечеринке, то прости меня, я не должен был приводить Николь. Я позвал ее только потому, что хотел заставить тебя ревновать.
- что? Ты серьезно?
- Да, и знаешь, как было неловко, когда ты решила сделать то же самое в ответ. Мне всегда нравилась наша дружба, которая явно уже ушла дальше «просто друзей», но я боялся испортить то, что у нас было. И знаешь, я очень боюсь, что потом будет поздно.
Я посмотрела ему в глаза и, наконец, поняла, что вот он. Передо мной стоит тот самый человек, которого я всегда хотела увидеть в нем, и я видела его, хоть он тщательно пытался скрывать это.
- Я такая дура, Кристи, - смеясь, сказала я, забыв о том, что он ненавидит, когда я так его называю.
- Еще какая! Но я хочу, чтобы ты была моей дурой, - и тут свершилось. Он поцеловал меня. Два идиота наконец-то оказались вместе.
Уже выйдя из офиса, я нашёл в себе силы нагнать её, но прикусил язык – он, Бенджамин, стоял там. Она подскочила к нему и быстро поцеловала, обвив рукой его шею – как делала со мной, когда приезжала на выходные из ГСУ. Лотарио, она делала так же со мной. Она всё ещё должна делать так со мной.
- Исенара! – всё же позвал я, и она обернулась. Несколько бесконечно долгих секунд она смотрела мне в глаза, а потом шепнула ему что-то на ухо и направилась ко мне.
Кровь застучала где-то в районе ушей, и мне пришлось ущипнуть себя, чтобы хоть немного снять накатившее состояние нервозности. Ну вот, она идёт сюда, надо что-то сказать, Даниель, давай, скажи же что-нибудь, лотарио тебя дери.
- Послушай, давай поговорим без них, хорошо? Я понимаю, что…
Фразу я не закончил, потому что тут же оказался в её объятиях. Она обхватила тоненькими ручками мою спину и прижалась ко мне, так, как тогда, в округе Махт – когда я был единственным, что могло её спасти. Как будто и сейчас я был единственным, что было ей когда-либо нужно.
И это, лотарио, было самым прекрасным, что я когда-либо чувствовал. Вот именно в тот момент, стоя у дверей в офис адвоката по бракоразводным делам, с документами о разводе на руках, я чувствовал бесконечное счастье от близости своей жены.
Я боялся вдохнуть пять бесконечно долгих секунд, а потом решился и обернулся к нему, к Бенджамину. Он стоял неподвижно и смотрел на нас не отрываясь. Его кошачьи глаза были так же прищурены как на фотографии, будто он готовился к прыжку.
- Даниель, - начала она, вновь подняв на меня глаза, снизу вверх – лотарио, какая же она маленькая.
Мне не хотелось, чтобы она продолжала, мне хотелось остаться стоять вот так и молчать навсегда. Это её «Даниель», что раньше так мне нравилось, теперь вдруг стало звучать как-то холодно, как будто она едва меня знала. Симлиш так и не стал ей родным, пусть она и говорила теперь почти свободно – такие вот детали, как неумение увидеть уместность сокращений, упорно выдавали в ней неносителя. Как какая-нибудь кассета, аудиокурс «Симлиш за 30 уроков». Сейчас опостылевшее «Дэнни», пожалуй, было бы мне от неё милее.
- Прости меня, хорошо? – продолжила она, не разжимая рук, отчего мне было немного легче – хорошо, говори, можешь говорить что хочешь, если будешь вот так стоять, - я не хотела, чтобы всё так закончилось. Просто ты же сам видел, что у нас ничего не получается, видел же? Я должна была закончить это первой, потому что ты бы не решился. Кто-то должен был сделать это, Даниель.
Я упрямо мотнул головой, сильнее комкая платье на её спине.
- Поехали домой, - попросил я, - я знаю, что виноват. Я всё исправлю, клянусь. Ты ведь хотела просто проучить меня, правда? У тебя получилось. Я всё усвоил. Поэтому, прошу тебя, скажи ему, что никуда с ним не поедешь, и возвращайся ко мне. Я пойду и заведу пока машину, договорились?
- Нет, Даниель, не нужно всё портить, - быстро заговорила она, и внутри всё заныло от отчаянья – лотарио, ну почему ты решаешь это без меня? Ты не можешь всё решать одна! – так нужно, ты сам это поймёшь потом. Ты привык ко мне, и сейчас тебе сложно, но поверь, потом ты поймёшь, что я была права.
- Я люблю тебя, - взвыл я, - клянусь, я люблю тебя, я всё для тебя сделаю. Я буду кем захочешь, только скажи мне, что мне делать. Я просто не знаю, что мне делать, Исенара. Помоги мне, ладно?
Она вздохнула и снова подняла на меня взгляд. Не просящий, как раньше, как всегда, а решительный. Как же я этот взгляд ненавидел.
- Ты обязательно встретишь того, кого полюбишь по-настоящему, - она попробовала улыбнуться, но быстро убрала улыбку с лица – слишком неуместно это было, - но со мной у тебя просто не будет шансов.
Я молчал. Она ждала, что я что-нибудь скажу, и, когда я этого не сделал, отстранилась.
- Я позвоню тебе в пятницу, чтобы уточнить, когда можно забрать детей, - сказала она; её руки привычно потянулись поправить мне галстук – она, наверное, не стала бы этого делать осознанно, но сейчас её мысли были заняты другим, и позволили этому рефлексу ещё раз проявить себя, - если ты будешь занят, я попрошу Мэри побыть дома, так что тебе даже не нужно будет подстраиваться под моё расписание.
Она закончила с галстуком, неловко улыбнулась мне напоследок и зашагала обратно к нему.
- Исенара! – я крикнул ей вслед. Не удержался. Слишком страшно было смотреть, как она идёт туда.
Та обернулась, но не подошла вновь. Бенджамин излучал спокойствие, ни сказал мне не слова, как я ожидал, но крепко держал её за руку. Как добычу. Я почувствовал облегчение, когда он принялся искать ключи от машины и невольно разжал ладонь – как будто он сжимал ею не пальчики Исенары, а моё горло.
Ночь заливает всё вокруг лиловой гуашью. Звёзды отражаются в водной глади тихого озера, бросившего вызов вечным пескам. На берегу, утопая в зелени камышей, раскинув над озером террасу, виднеется старое строение: одна из стен рухнула, крыша накренилась, и только дощатый помост так же гордо парит над водой. А у самых перил, освещённая бликами керосиновой лампы, стоит девушка с длинными волосами и смотрит куда-то вдаль.
Мои шаги почти беззвучны, я почти забываю дышать, только впитываю этот образ, таинственный и прекрасный.
- Шэн, - окликаю её полушёпотом, одновременно боясь разрушить это мгновение и не в силах больше ждать.
Она оборачивается. На миг замирает. И рыжим вихрем преодолевает разделяющее нас расстояние и падает в мои объятья, впиваясь пальцами в мои плечи так сильно, словно не верит до конца, что я действительно здесь. Да я и сам едва могу в это поверить. Уткнувшись лицом в её волосы, пытаюсь надышаться, насытиться ароматом и ощущением столь дорогого мне человека, нет, любимой женщины, к которой я способен вернуться из самых глубоких недр и самых непостижимых аномалий!
Шэннон чуть отстраняется, но лишь для того, чтобы пробежать взглядом по моему лицу. Конечно, тёмные круги под глазами, порезы и ссадины, а также размазанную по щекам грязь вперемешку с кровью от неё не скроешь, но если я здесь, если глаза горят такими чувствами, для которых “любовь” - название явно недостаточное, разве всё это сейчас имеет значение? Судя по решительности во взгляде, она тоже считает, что нет.
Мы сливаемся в поцелуе, синхронно подавшись навстречу друг другу, переплетая дыхания. Держаться на ногах совершенно невозможно, мы опускаемся на колени, там же, где стоим, не прерывая объятий. Я не обращаю внимания на боль в повреждённом плече, а она - на запекшуюся на моём виске кровь и песок в волосах. Её губы обжигающе горячи и пьяняще требовательны. Я провожу ладонью по её волосам, к затылку, вниз по шее, вдоль позвоночника по спине - и ниже, чуть медленнее, как бы спрашивая, и сам удивляюсь, что ещё способен контролировать свои действия и о чём-то думать. Она прижимается ко мне теснее, запуская ладони под рубашку. Не могу сдержать стон. Я ждал слишком долго, и концентрированные, настоявшиеся чувства рвутся наружу, требуют немедленного выхода, угрожая в противном случае разорвать меня изнутри, когда она принимается расстёгивать пуговицы. Но мысленно удержавшись за косяк двери, за которой мои желания станут, наконец, явью, я неимоверным усилием отпускаю её губы и произношу, с трудом узнавая собственный голос:
- Точно? - это всё, на что хватает дыхания, но долбанное воспитание требует, чтобы я был уверен на двести процентов.
- Точно, - эхом повторяет она в сантиметре от моих губ.
Это короткое слово не просто открывает дверь, оно сметает стены, уничтожая границы как таковые - и, отпустив свои желания на волю, я впервые осознаю, насколько была натянута эта привязь.
Я пью её большими глотками, полностью отдавшись на волю чувств, фиксируя лишь отдельные моменты. Скользнувшая на землю рубашка, отброшенная в сторону блузка, жгучее и острое ощущение от соприкосновения ничем не скованных тел, восторг первооткрывателя, изучающего доселе скрытые уголки и зоны, или открывающего по-новому то, что было на виду. Движения, дыхание, столкновения и касания - единым потоком, витиеватым росчерком кисти, в сжимающем вакууме жажды и эйфории свободного падения…
А потом мир вокруг взрывается, разлетается осколками в ослепительной вспышке, и я прижимаю к себе её натянутое струной тело так сильно, словно она - единственное спасение в эпицентре стихий. Да так оно и есть.
- Девушка, перестаньте курить на моего ребёнка! – раздалось откуда-то сбоку, и я перевела взгляд на явно воинственно настроенную молодую мать с годовалым пацаном в коляске.
- Ветер с вашей стороны, - спокойно возразила я ей, но заметив, как глаза незнакомки явно начали наливаться кровью, вздохнула и молча направилась к урне. Найти её оказалось не так-то просто, а возвратившись, я обнаружила папу, едва ли не пританцовывающего в нетерпении.
- Ну что ты так долго? Голосование закончилось, сейчас будут объявлять результаты, идём!
- А смысл? – я вообще не разделяла его воодушевления на этот счёт. Перспектива успокаивать маму весь вечер сегодня и все последующие вечера до конца месяца, пока она не найдет себе новое увлечение, казалась всё более неотвратимой.
- Мечтаю взглянуть на лица старых ведьм, когда они услышат, кто победил.
Я удивилась не столько самому предложению, сколько желанию поквитаться со старыми ведьмами (ведь насколько помню, папа с ними даже не разговаривал ни разу). Внутренне ощущая, что сейчас что-то будет, я направилась следом.
Вести мероприятие был приглашен какой-то очень известный телеведущий, имени которого я почему-то в упор не могла вспомнить. Одетый в пиджак цвета «розовый фламинго» он, несмотря на уже весьма почтенный возраст, скакал по сцене воодушевленным козлёнком. Увидев нас в первых рядах, мама улыбнулась и помахала, а я помахала в ответ, надеясь, что улыбка вышла не слишком кислой.
- Итак, дамы и господа! Сейчас, наконец, произойдет то, чего вы все так долго ждали!
Поставленный и хорошо модулированный голос ведущего разнесся из расставленных и развешанных повсюду колонок. Люди, правда, выглядели радостными и даже что-то кричали с дальних рядов. Я посмотрела на папу, и он пожал плечами. Ему, точно так же, как и мне, было абсолютно фиолетово и на этот конкурс, и на садоводство в целом. Причина, по которой он вообще сюда заявился, улыбалась и махала нам со сцены. Я тоже улыбнулась, находя довольно милым то, что если бы не мама, папу на это мероприятие никаким арканам было бы не затащить.
- В первую очередь, необходимо поблагодарить дам-попечительниц из Клуба Садоводов, - ведущий указал в направлении другого конца сцены, где на высоких креслах сидели четыре неуловимо похожие друг на друга пожилые женщины, - без них наш праздник бы не состоялся!
- Без пары-тройки кровавых жертв он был не состоялся… - не громко, но вполне слышно сказал папа, а я вдруг вспомнила, почему он их так не любит. Несколько лет назад, когда я только уехала учиться в Аризону, мама, самостоятельно вырастив помидоры у нас на заднем дворе, уже пыталась вступить в Клуб Садоводов, но ей отказали. Насколько помню, она тогда не придала этому особого значения, а папа вот, судя по всему, придал и затаил обиду. Кто знал, что он такой мстительный?
- Что ж, не будем оттягивать приятный момент!
Послав в «зал» сияющую улыбку, напомаженный «фламинго» показательно открыл большой розовый конверт и очень натурально сделал вид, что удивился увиденному.
- Дамы и господа… победительницей нашего ежегодного Конкурса Урожая в Цветущих Холмах становится миссис Мона Томпсон и её Зверь-Тыква!
Зрители, которым, по сути, было всё равно, кто выиграет, зааплодировали, а другие участники – что лично для меня оказалось неожиданностью – принялись поздравлять маму и делали это вполне искренне, и даже кислые мины дам-основательниц Клуба Садоводов не могли изменить происходящего. В конце концов, они ведь сами отдали право голоса «простым людям».
- Ты их подкупил, да? Судей, - спросила я, когда мы уже возвращались домой после официального награждения. Мама стояла в очереди на заправке и слышать нас, конечно, не могла.
- Да, - просто ответил папа, - по двести каждому, и нормально.
- Ты хочешь сказать, что потратил тысячу симолеонов ради того, чтобы мама выиграла двести, пачку каких-то семян и членство в Клубе Садоводов?
Папа посмотрел с таким странным выражением, как если бы услышал, что я изъявила желание вложить деньги в финансовую пирамиду Ландграабов.
- Я потратил тысячу симолеонов ради того, чтобы порадовать свою жену.
- Позвольте представить вам лучшую выпускницу Института благородных девиц, мисс Алисандру Бурбон. – Вещала директриса.
Холостые мужчины, приехавшие специально, чтобы подыскать невесту, моментально обратили свой взор на юную леди. Она посмотрела на родителей, они были горды за нее. Посмотрела на Ванира, он тепло улыбался и тоже был горд. Алисандра готова была взлететь.
Когда церемония вручения дипломов закончилась, к ней подошел Ванир:
- Мисс позволит пригласить себя на танец?
Они кружились среди других пар, и Лисса не могла отвести взор от своего партнера.
- Ты все еще хочешь стать моей женой? – Внезапно спросил он.
- Да. – Ни секунды не медля, ответила она.
- Неужели не приглянулся никто из холостых женихов?
- Нет.
- Тогда, мисс Бурбон, прошу вас стать моей женой.
- Я согласна. – Сердце бешено стучало в ее груди.
- Не торопись с ответом, подумай хорошенько. Я не принц, о котором мечтают романтичные девушки. Я никого не люблю, не могу насытиться одной единственной женщиной, я легко отбираю жизни. Ты уверена, что готова взять меня за руку и пройти долгий и трудный путь длиною в жизнь? Не торопись, если скажешь «да», обратного пути уже не будет.
- Но я все равно говорю «да». Здесь, в Институте, меня научили мириться с трудностями, научили преодолевать их. Рассказали, что основа брака – не любовь, а уважение. Да, Ванир, я готова взять тебя за руку, родить тебе сына, стать надежным тылом, домом, ни в чем не попрекать и быть верной женой. – И я счастлива.
- Жаль, здесь нет Огюста, а то я рискую пасть лицом в грязь перед ценительницей французских вин, - тем временем усмехнулся Рафаэль, просматривая меню.
Ресторанчик, который он выбрал, и впрямь оказался очень уютным. Правда, не было здесь исторических мотивов, привлекающих туристов, не было синих клетчатых скатертей, корзинок с лавандой или деревянных бочек, увитых искусственными виноградными листьями. Напротив, обстановка была современной, но всё же чувствовался в ней лёгкий французский шарм. Или это мне так казалось?
- Не льсти мне, я всего лишь студентка, которая две недели работала на винограднике, - отмахнулась я, на что он вдруг посмотрел на меня очень серьёзно:
- Ришель! Вы опять посмели обратиться ко мне на "ты". Где ваши манеры? - состроил забавную гримасу он, после чего подозвал официанта.
- Добрый вечер, принесите нам, пожалуйста, бутылочку Розе д’Анжу, - вежливо попросил Рафаэль, после чего гарсон удалился, а мой спутник вновь перевёл на меня взгляд. И в его глазах в весёлом танце кружились уже знакомые мне хитрые искорки:
- Раз уж даме так не терпится выпить на брудершафт, джентльмен не может не помочь ей в этом порыве.
О, эти слова заставили меня вспыхнуть. Я искренне надеялась, что мои щёки не покраснели, но всё же чувствовала, как к ним прилила кровь. "Под этим взглядом любая снежная королева растаяла бы", - пронеслось в моих мыслях, пока я неловко старалась перевести разговор, надеясь, что он перестанет на меня так смотреть.
А ещё я не понимала, что это со мной творится? Никогда никто не вызывал у меня таких эмоций. Разве что актеры в фильмах, где их образ щедро сдабривается удачной игрой света, качественной музыкой за кадром и трогательным сюжетом. И то, те учащённые сердцебиения, которые они вызывали, были лишь жалкими отголосками моего теперешнего состояния.
Тем временем принесли вино в прохладной бутылке светлого стекла. Официант наполнил наши бокалы, которые вмиг засверкали хрустальными искорками розоватого оттенка, пожелал нам приятного вечера и удалился. Мы сплели наши руки, и моё сердце лёгкой птичкой колибри затрепетало в предвкушении чего-то волшебного.
Розе д’Анжу. Чарующая картавая "р" в начале, звонкая, игривая "з", щекочущая нёбо "ж". Мягкое ударение на последний слог. Розовое. Десертное. Нежное и лёгкое. Прохладное, в запотевшем бокале с капельками росы на стеклянных стенках. Вкус винограда на губах.
Шикарный букет для первого поцелуя.
Шикарный повод броситься с разбегу в обрыв и упасть в его объятия. Забыть обо всех правилах, о тщательно выстроенной стене неприступности, о страхах, сомнениях, о логике. Довериться чувству, найти счастье в его руках… Мне этого хотелось. Нет, даже не так, мне это казалось жизненно необходимым.
И потому в конце вечера я несколько расстроилась, когда Рафаэль, проводив меня до дверей отеля, поблагодарил за чудесный вечер, подарил ещё один волнительный поцелуй, попрощался и растворился в сумраке ночи.
Мне не хотелось его отпускать. Но в то же время сердце в трепете замирало, а разум нашёптывал: «Он ещё лучше, чем кажется…»
Мы прощаемся после завтрака на пороге его многоквартирного дома. Светит солнышко, поют птички, Алистер деликатно, словно школьник на первом свидании, держит меня за руку, а я делаю вид, что ничего не происходит и вообще рука ни разу не моя.
- Сатин, я думаю нам нужно поговорить, - очень серьезно произносит Ал и даже не моргает.
- Ненавижу разговоры, - без энтузиазма отзываюсь я и не могу избавиться от мысли, что с зомби все проще. Там хотя бы понятно, куда стрелять. С лавочки возле дома на нас с внимательностью снайперского прицела взирают три пары любопытных старушечьих глаз и одна – не менее любопытных старичковых.
- Да, я знаю. Не буду утверждать, что лучше, чем кто бы то ни было, но у меня, определенно, в этом довольно богатый опыт, - Алистера не смущают ни старички, ни старушки, ни даже представительного вида джентльмен, еле протиснувшийся мимо нас в дверь, но постеснявшийся нас потеснить. От такого поворота беседы во мне вскидывается возмущение, но я только фыркаю и продолжаю делать вид, что просто жду трамвая.
- Сатин, - на секунду Ал стискивает мои пальцы до боли, но тут же отпускает. Только в глазах остается что то упрямое и злое. – Я не хочу тебя отпускать. Не на этот раз. Черт возьми, Сатин, тебе же не все равно! – рявкает он так, что я вздрагиваю. Несколько очень долгих секунд между нами висит тишина. Слышны только воркование прикормленных голубей и дыхание затаившихся старушек. Я смотрю на Алистера изумленно и некая неопределенная мысль, пришедшая внезапным озарением, не дает мне покоя. Зачем мне куда-то уходить?
- Ты знаешь, я тут подумала… В конце концов, мы заслужили несколько дней выходных. Торопиться мне некуда. У тебя там случайно не осталось еще того вишневого джема? Так хорошо пошел под бекон.
Старушки издают синхронный умиленный вздох. Старичок вытирает замусоленным клетчатым платком выступившую слезу. Два голубя возле мусорки дерутся за заплесневевший кусок гамбургера.
«Я будто сто лет его знаю, но никогда не встречала даже близко похожих. Он мне нравится и не нравится одновременно. От него за версту веет каким-то развратом, но душа страдающего мученика. В глазах много дурных мыслей, но мне они, почему-то, нравятся. Он годится мне в отцы, но я упорно вижу в нём потерявшегося мальчика…» - в смятении ходили по кругу мысли девушки, пока Луис доедал испечённый ещё утром пирог.
За синевой его глаз блуждал какой-то не высказанный голод, но Эстеллу это не пугало. Она сама была в какой-то степени эмоционально истощена, но после словесного излияния Луиса о перипетиях своей жизни в неудачном браке, в ней вдруг тоже проснулось искреннее желание выговориться. Выговориться о том, что надрывало в душе уже давно и основательно подсадило её на снотворное, без которого ночной сон стал практически невозможным. И самое удивительное, Луис действительно слушал её с неподдельным вниманием в своих большущих глазах, которые вблизи казались ещё больше и могли без остатка поглощать в свой манящий грешный омут. Ни один мужчин до этого ещё никогда её так увлеченно не слушал и не проникался каждым словом. Обычно это она была, сосудом, в который мужчины лили свои похвальные речи и при этом совершенно не умели слушать её саму. А Луис это умел и, наверное, только за это в него можно было влюбиться. Ах, нет, не только за это, но за это, наверное, особенно.
в какое-то мгновение у Эстеллы вдруг светлее лицо и она замолкает, чувствуя, как его большая и теплая рука находит её ладонь, обессилено брошенную на колени, которые вдруг начинают соприкасаться с его коленями.
Приятный ток бежит по телу, смешанный в ураганном вихре эмоций, где животрепещущее желание обнять с невыносимой дружеской (или не дружеской?) нежностью так тесно переплетается с первобытным порывом заняться с ним прямо сейчас поистине диким сексом. Вот так, без лишних слов и вступлений, просто как дышать, сгрести бы тепло его тела в охапку и напитаться порывом безумного счастья с пунктирами экстаза.
- Эстелла? - мягко окликает он.
Она немного взволнованно вкидывает на него взгляд, чувствуя, как практически неосознанно осязает рельефные выступы вен на руках Луиса.
- Мне нужно идти, - отрезвляюще сдержанно говорит вдруг он, старательно пряча дикого зверя, разбушевавшегося внутри. - Распечатайте мне руководства по лечению.
- Да-да, конечно – расстроено выдыхает она от того, что нет под рукой какого-то весомого повода, чтобы просить его задержаться хотя бы на мгновение. Ещё на пару минут, не каждый же день встречаешь мужчину, способного вывести тебя из эмоционального равновесия одним лишь своим присутствием.
- Сколько с меня? – он звенит мелочью в карманах.
- Нисколько, - отжимая кнопку печати, отзывается она. – Для вас бесплатно.
«Он сейчас уйдет и всё закончится. Уйдет и всё! Мы больше не увидимся. Всё к лучшему», - взволнованно трепыхалось в груди сердечко Эстеллы.
Она протягивает ему листы, а Луис подходит предательски близко, выдыхая такое волнительное над самым ухом:
- Напиши мне свой номер.
- Завтра позвонишь? - недоверчиво усмехается она, чувствуя легкое возбуждение во всем теле.
- Я позвоню сегодня, - манящим бархатом звучит его голос.
- Тогда я жду звонка, - ответит она, нацарапав номер на обратной стороне листа с рекомендациями.
Пламя в камине горело жарко, но грело нас не оно. Находиться в статусе женатой пары было одновременно странно и нет, вроде бы мы были вместе уже так долго, а золотые ободки на пальцах все равно что-то поменяли. Нам, пожалуй, нравилось, это было каким-то правильным, придавало завершенности тому, что началось случайно на школьной вечеринке почти десять лет назад.
- Мог ли ты представить тогда, - тихо спрашивала у меня Мэл, пока я вел ее в медленном танце по залу дорогого местного ресторана, - что это будет так?
- Наверное, мог бы, - моя рука лежала на ее талии, чувствуя тепло сквозь платье, - но никогда этого не делал.
- А я – нет, - Мэл следует моим шагам, музыканты играют на удивление чисто. Она вдруг признается, - почти до самого конца универа, когда уже хотела, но не думала, что ты сделаешь мне предложение.
- Но почему?
- В отличие от тебя, мне не дано знать что чувствуют люди, пока мне об этом не скажут.
- Я знал, что ты сомневаешься… Тогда у нас были своеобразные отношения, - я прижал ее к себе ближе, - и уже не хотел тебя отпускать.
Мы остановились каким-то чудом ровно возле своего столика, она посмотрела на меня очень внимательно:
- Ты вовремя сказал мне об этом, Тео. Очень.
Прошло столько лет, она была моей безраздельно и навсегда, но внутри все равно все болезненно сжалось от осознания того, что я мог ее потерять:
- Ты хотела уйти? – этого я и правда не знал.
- На самом деле нет, - Мэл покачала головой, - я просто больше не хотела тебя ни с кем делить. И боялась потерять, если скажу об этом.
Мне смутно припоминалось ее беспокойство в те годы, я помнил повисшую недосказанность, но мы никогда раньше об этом не разговаривали. Не уверен, что правильное время было именно здесь и сейчас.
- Я купил кольцо еще до того, как мы уехали в ГСУ, - неожиданно сказал я ей, - не знал, что оно для тебя. А потом почувствовал, как ты сомневаешься, стал думать об этом постоянно и тогда понял.
- Прятал в раздевалке, да? – она вдруг рассмеялась, - я нашла его на втором курсе, когда собирала в прачечную наши вещи… Ну и оно было в кармане сумки. Жутко испугалась, тогда это казалось чем-то слишком серьезным.
- Не хотела за меня замуж?
- Тогда ни за кого не хотела. Но я рада, что оно все-таки мое.
Я мягко поцеловал ее, выражая свое согласие. Ее любовь ко мне грела эмпатию как маленький, но очень горячий очаг.
Зет, не боявшийся призраков, улегся на диванчике в гостиной, а я тихонько отправился в нашу супружескую спальню, чтобы лечь в кровать, в которую мы с Пятницей ложились каждый день нашей совместной жизни. Мне как-то не по себе было от того, что сегодняшний день заканчивался так же, как любой другой, но я понимал, что так и должно быть.
Пятница уже была там - расчесывала щеткой влажные после мытья волосы.
- Выпей еще таблетку, - посоветовала она, даже не оглянувшись – жена настолько наловчилась узнавать мои шаги, что слышала их даже на другом конце дома; вот и сейчас она твердо знала, что я стою у неё за спиной. Я, стараясь не шуметь, разделся и нырнул под одеяло.
- Ты идешь? - Пятница слегка кивнула, отложила расческу и тоже легла.
- Спокойной ночи.
Может быть, я не должен был этого делать, но я больше не мог этого выносить.
- Хватит уже! Прекрати! Я так не могу! У нас сын умер, а ты ведешь себя, будто ничего не случилось!
- Я должна устроить истерику? - холодновато спросила Пятница.
- Нет, - ответил я, уже понимая, что сделал что-то не то, - я хочу, чтобы ты не держала все в себе. Так и с ума сойти можно.
Пятница молчала, по-прежнему отвернувшись от меня, и от этого становилось все страшнее и страшнее.
- Знаешь, - наконец сказала она, разглаживая рукой одеяло, - в колледже я читала одну интересную книгу. Там было написано, что индийские йоги могут обходиться без пищи и воды по сорок дней и больше...
- Наш сын не был йогом, - перебил я её, - он был несчастным больным мальчиком. Не надо сравнивать.
Пятница издала неопределенный звук. Она по-прежнему не желала ко мне повернуться.
-Послушай, - я попытался её утешить, - Икс был болен с рождения. Он мог умереть в младенчестве, мог оказаться прикованным к постели и пролежать всю жизнь без движения. А он выбрался, прожил хорошую, насыщенную жизнь и многого добился. Нам нужно порадоваться за него.
Сказал это и положил руку ей на талию. Пятница дернулась и сбросила мою руку. Она раньше никогда так не делала.
- Я плохо помню, как хоронила сыночка. - Она рассказывала так, как будто не слышала ничего, что я говорил ей раньше. - Одно запомнила: детский гробик тогда достать было невозможно. Пришлось зарывать его в ящике из-под патронов. А потом, почти сразу, родители...
- Они умерли от радиации?
- Нет, они не заразились. Наверное, у нас в семье был какой-то иммунитет. Маму с папой убили воры, которые забрались в их квартиру. Тогда могли зарезать за банку тушенки.
И сейчас тоже могут.
- И вот когда их зарывали - на том же месте, где я раньше закопала моего мальчика - когда я на это смотрела, я поклялась, что этого не повторится. Что никогда больше не увижу как тех, кто мне дорог, кладут в деревянный ящик и опускают в землю. Потом я встретила тебя... Ты заставил меня забыть всё. Я начала верить, что у нас все будет хорошо. Но сегодня... все началось опять. Я снова должна похоронить своего ребенка. Как думаешь, кто будет следующим? Ты? Дочка? Сыновья?
- Никто, никто, - попытался я её успокоить, - никто. Все наши дети здоровы, все проживут долго, - но Пятница меня не слышала.
- Кто? - спрашивала она, всхлипывая, - Кто уйдет за ним? Они все умрут, все! Смерть всех отберет! Робин, Робин, что нам делать? Как нам с этим справиться?
Я не мог представить, какой страшный гнев, какие огненные страсти бушуют под её напускным спокойствием. В сравнении с её отчаянием мое горе казалось детским и смешным.
И я снова почувствовал, что начинаю ненавидеть себя. Ведь если бы не я, не было бы Взрыва, и беспорядков, и Пятница не потеряла бы сына, и родители её были бы живы. Если бы не Взрыв, я остался бы нормальным, и Пятница не связалась бы с уродом и не нарожала детей с генетическими отклонениями, которые не смогут выжить в этих условиях. Если бы не Взрыв, малолетние девчонки не стояли бы перед выбором - проституция или голодная смерть - и мальчишки бы не умирали от голода, пытаясь спасти этих девчонок.
Всего этого легко можно было бы избежать, если бы в день Взрыва меня по дороге на работу сбила машина. Но Смерть - жадная старуха, вряд ли она согласилась бы взять одну жертву взамен миллионов.
Пятница тихонько плакала, уткнувшись в уголок подушки. Я прижался к ней всем своим невидимым телом и осторожно поцеловал её в шею.
- Что я могу для тебя сделать?
Жена повернулась ко мне – её прекрасное лицо было все залито слезами. Она выглядела совершенно несчастной, но я обрадовался, что она больше не сжимает губы и не хмурит брови, скрывая свое горе. Теперь ей обязательно должно стать легче.
- Сделай мне ребенка! Я так хочу маленького...
И я сделал все, что мог, чтобы выполнить её просьбу. Мы не спали всю ночь, мы любили друг друга – и это была не просто вспышка страсти, это был наш вызов Смерти, единственное, что мы могли ей противопоставить.
Раньше я всегда думал, что библейский завет «Плодитесь и размножайтесь» звучит немного пошло. И только сейчас я начал понимать, какая глубочайшая мудрость заложена в этой фразе.
Жизнь возвращается. Жизнь обязательно победит, и поколение за поколением будут поднимать головы, бросая вызов безнадежности и обреченности. Наш человеческий полк тащится вперед, оставляя позади раненых, больных, прирезанных случайными попутчиками и потерявших вместе с надеждой рассудок. Мы скорбим о них, но все равно, упрямо стиснув зубы, идем вперед, не думая о том, что кто-то из нас скоро вот так же упадет на землю и не сможет идти дальше. Мы идем, и с каждым шагом в нашем полку прибавляется новых людей – молодых, сильных, умных. Мы можем не дойти, но уж они-то дойдут обязательно, и они увидят времена, когда жизнь перестанет напоминать войну, а станет, как и раньше, легкой и радостной.
Пока мужчины будут продолжать любить женщин, пока они, мужчины и женщины, будут готовы вместе совершить все возможное и невозможное, пойти на любые лишения, чтобы дать начало новой жизни - Жизнь будет продолжаться, и она победит. Потому что иначе быть просто не может.
Из уст собеседника вырывается короткий бархатный смешок, совсем не похожий на тот самый, тонкий, искренний и родной, и наваждение рушится.
Это не Виктор, не сводный брат, к которому Элен была привязана сумасшедшей любовью, слишком сильной даже для матери по отношению к сыну. Перед ней какой-то лощеный нахал, мнящий себя мечтой всех женщин. И он еще смеет шутить на тему смерти.
А она — больше не Элен Моррис. У неё больше нет брата, нет прошлого, не осталось даже имени. Напротив пациента сидит Эльвира Слэйер — один из винтиков безжалостного механизма, который уничтожит его, как уничтожил многих. Этот придурок шутит о собственной обреченности, но даже не подозревает, как много правды в этой шутке.
Слэйер — значит убийца. О, как чертовски верно она выбрала новую фамилию.
Его били. Били долго, упорно, наслаждаясь издевательством над обездвиженным беспомощным телом. Резали его покрытую бисеринками пота кожу, снова били.
- Отвечай, - рыком выплёвывал в него следователь, но Линноэрт молчал.
Не стонал, лишь дышал хрипло, прерывисто, периодически роняя голову на грудь.
Пятью часами ранее его пытались перевербовать, сулили деньги, отдельный дом, хорошую должность… Он молчал.
Его уговаривали, обещали, что защитят, даже вывезут сюда семью, если она у него есть. Он молчал.
Четырьмя часами ранее укололи препарат, который по максимуму снимал внутренние стопоры. Он молчал.
Перешли к блефу, трясли перед лицом бумажками, якобы с адресом его родных, пускали по записи рандомный женский вой, в котором сложно было узнать тембр голоса. Он молчал.
Потом начали бить, недоумевая отсутствием реакции, отсутствием стонов, напряжения мышц, жертва казалась похожей на тряпичную куклу. Он никак не реагировал на удары, лишь по дыханию можно было понять, что ему больно. Он безвольно дёргался и молчал.
Он понимал, что лучше если его убьют эти, непрофессиональные, неумелые, полицейские, гордые тем, что раскрыли шпиона, чем, подчинившись инструкциям, передадут наверх, где за него возьмутся те, кто знает в этом толк. Там будут совершенно другие воздействия, а если ему даже и удастся им противостоять, его обменяют на какого-нибудь своего агента, политические решения, деньги или что-либо другое, в любом случае его карьера рухнет. Он больше не сможет быть в стране, которая его родила, и приносить пользу стране, в которой осталась его душа. Значит незачем.
Чувствовал во рту горький железный привкус, потом его стало тошнить кровью.
Он уже понимал, что не выживет, слишком сильны были повреждения и слишком туманен, начинающий агонизировать разум. Он молчал.
Он позволил себе лишь тонкий, будто писк новорожденного лисёнка звук, когда ослабленное токсинами тело в последний раз конвульсивно содрогнулось, пытаясь запустить отбитую печень.
Последняя мысль затухающего сознания была о ней, о подброшенной ему девочке Карине, но она быстро сменилась другими образами. Тот, у кого не было имени, едва заметно улыбнулся, увидев перед внутренним взором читающего ему книгу мёртвого Кеннета, а потом и родителей, улыбающихся и протягивающих к нему руки.
Они дождались его, дождались и лишь через несколько секунд после смерти мужчина без имени, адреса и личности в первый раз был счастлив.
- А ну, стоять! Ты на что надеялся, когда бил меня? Что ты сможешь победить полицейского при исполнении?
Рика заорала от увиденного. В молельном доме царил бардак, всюду рылись полицейские. Фатер пытался ударить одного и получил сдачи от полицейского.
- Что вы делаете? Это святой человек!
Рика не понимала, почему она кричит. Суть полицейских не меняется, как их не назови. Ничего не изменилось со времен Римской империи, властям все так же не нравятся несущие Истину, поэтому их и преследуют.
- Этот? Какой же он святой человек, если это самый обыкновенный мошенник. Зовут Джек Зюндер, уже не в первый раз попадается. Двадцать лет назад его в Рорин Хайтс поймали на мошенничестве, тоже секту организовал, десять нет назад в Драгон Вэлли пытался что-то устроить, но там ему местные жители такое устроили, что он предпочел полиции сдаться. Он еще отличился в Германии, в Венгрии и Польше, а также в нескольких республиках бывшего СССР. Во всех этих странах Джек Зюндер в розыске, а его учение под запретом. Теперь здесь…
- Вы врете! Это неправда! Фатер, скажите им!
- А что говорить? Я горжусь собой. Знаешь, как много лохов у нас в стране? А если много лохов, то этим грех не воспользоваться. Особенно, когда лохи сами несут деньги в обмен на вечную жизнь.
Нет, этого просто не может быть. Это очередной дурной сон, достаточно просто проснуться. Рика щипала себя, но она не просыпалась, только синяки на руках оставались. Тогда она решилась спросить:
- Неужели Вам не было меня жалко? Я же душу перед Вами открыла…
- Жалко?! Деточка, а почему я должен тебя жалеть? Из-за того, что ты с жиру бесишься? Знаешь, ты даже среди лохов королева – так легко и такие суммы мне никто не носил.
Рика убежала, несмотря на вопли полицейских. Ее опять предали… Ею опять воспользовались и плюнули ей в душу. Почему? Чем она так провинилась перед Ним, раз у нее никого нет, раз все ее предают? Мама в младенчестве, папа в семнадцать лет, тетя и дядя, теперь фатер… Не говоря уже о бабушке с дедушкой, которые ей просто врали.
Зачем она вообще родилась, если она никому не нужна? Мать хотела отбить Ричарда с ее помощью, вот и все. Своему отцу она была никогда не была нужна, раз он так с ней поступил, про дядю с тетей и говорить нечего, они вообще хотели ее сдать в интернат. Почему она вообще живет?
Надо же, все гениальное просто. Почему ей раньше это не приходило в голову? Ведь это так легко – повеситься или выпить яд… Все ее мучения останутся позади, ее смерть облегчит жизнь всем. И дяде с тетей, и Каролине, а родителям на нее уже давно наплевать.
Это ведь так просто. Это почти не больно, ее душевная боль намного хуже любой физической боли.
Как же ей помогла химия! Она знала, чем можно отравиться в быту, именно этими знаниями Рика и воспользовалась. Она приготовила яд из известных кислот, теперь главное – выпить. И все, ее больше никто не предаст, никто не обидит и не унизит. Надо просто выпить яд, что Рика и сделала.
Сознание медленно угасало, Рике становилось все хуже. Она слышала, как кто-то рядом звонит по телефону, но ей уже было плевать. Неважно, что будет там, хуже уже все равно не будет.
Этот день был одним из самых страшных дней в моей жизни, и я вообще не понимаю, как живу дальше, зная, что все произошло именно так.
Казалось, он был самым обычным, солнечным, как это было почти всегда в Исле, райский городок же… Я уж было собирался уходить домой с дежурства, как внезапно поступил вызов: начался пожар на небольшом островке: сердце ёкнуло, это был мой адрес, в смысле не мой, там сейчас жила Деметрия. Я собирался отсудить у нее опеку над дочерью и дом, который купил на первую годовщину нашей свадьбы. Вызов был помечен серьезным: я обезумел, схватил ключи от машины и помчался туда быстрее ветра. Ребята кричали мне что-то вслед, естественно пытались остановить меня, потому что одному ехать было более, чем опасно, но я не был в своем уме: женщина, которую я все еще любил, нуждалась в моей помощи, и я был именно тем, кто должен был ее спасти.
Мои коллеги, конечно же, выехали за мной, как минимум для того, чтобы спасти меня от совершения роковой ошибки, от которой зависит, не только моя судьба, но и людей, оказавшихся в горящем доме.
Когда я добрался до места, то был шокирован: весь дом был окутан пламенем и мне казалось, что я слышал голос Деметрии, зовущий на помощь.
Не теряя ни секунды, я приступил к своей работе, но на этот раз от меня зависело слишком многое, на кону была поставлена жизнь матери моего ребенка, хоть она и разбила мое сердце, дать ей погибнуть я не мог. Я был готов сделать все, пожертвовать чем угодно, даже своей жизнь, главное – спасти Деметрию. Парни со станции подоспели вовремя, в одиночку я бы никак не смог бы справиться со стихией, поглощающей все вокруг.
- Беги внутрь, Броньяр, нужно вытащить людей, если они там есть, но если пробраться нет возможности, то не нужно рисковать! – хоть я и давно был почти главным на станции, сейчас не был способен мыслить здраво, а потому указание-то стал выполнять, но знал, что при любом раскладе полезу внутрь.
Внутри все было окутано пламенем, я не мог пробраться внутрь. На мои крики Деметрия не отзывалась, я даже подумал, что, возможно, ее тут нет. Ребята работали оперативно, как и я, через некоторое время огонь стал угасать благодаря нашим стараниям, и я смог пройти на кухню.
Перед моими глазами лежало обожженное тело моей жены. Дальше все как в тумане – я подбежал к ней, пытался понять, жива ли она, кто-то вызвал скорую. Я сидел рядом с Деми, обессилевший и неадекватный, готов был сделать все, отдать все, что у меня есть, лишь бы ее успели спасти. Врачи погрузили ее в машину, оставалось только надеяться, что ее спасут.
Ее не довезли до больницы, она скончалась по дороге. Процент ожогов был несовместим с жизнью. Причина возгорания так и не была определена: казалось, что пламя возникло посреди комнаты из ниоткуда, окружило девушку, и у нее не было возможности выбраться наружу.
В ее смерти я винил себя и только себя. Если бы я только был быстрее, если я бы я только действовал оперативнее, если бы я сразу кинулся в дом… Я бы не стоял сейчас около ее могилы, убитый горем. Я любил ее больше всех на свете, я не смог удержать ее, я не смог спасти ее. Какой смысл было работать все эти годы в пожарке, если я не смог сохранить жизнь одного из самых дорогих людей? Все в этой жизни потеряло смысл.
мне кажется, что-то идёт не так
бумага гладкая сложно прощупать есть ли там что-нибудь но и так же понятно что есть конверт не может быть пустым и лучше бы он был пустым потому что сейчас не хочется ничего читать и так сложный день был хочется отдохнуть от эмоций
но его теперь нельзя просто так отложить он же уже есть теперь он будет мучить хотя да что такого ничего страшного они ведь присылали уже письма, и тогда ничего не случилось
надо прощупать всё-таки прежде чем открывать должно быть понятно если там хотя бы два листка то не похоронка
похоронки тоненькие в пол-листа их сразу узнаешь да точно надо что-то почувствовать пальцами тогда я буду готова
главное о плохом не думать почему я всегда о плохом думаю сразу настраиваю себя на что-то страшное а потом оказывается всё хорошо сейчас тоже так будет почему мама говорила что мысли материализуются у меня ничего не материализуется наоборот всегда думаю плохо а получается хорошо
так до двери осталось всего пару шагов как ужасно так мало времени мне нужно больше времени прежде чем открывать может сначала чай выпить хотя какой чай надо открыть посмотреть что там может ничего страшного и тогда пойду ставить чайник уже спокойно я же всё равно не смогу расслабиться пока не узнаю да точно не надо тянуть
ну вот тут сразу холодно почему-то так странно что на улице тепло а тут холодно должно быть наоборот ну вот сумка так легко с плеча соскальзывает тетрадь выпала потом уберу какая разница что же бумага такая плотная опять так коротко ногти обрезала не поддаётся на вкус горькая из какой дряни они её делают эту бумагу главное письмо не прокусить случайно вдруг там что-то важное
ну вот сейчас будет что-нибудь про то в каком он госпитале он ненавидит госпитали надо будет к нему съездить ну вот какое же короткое почему так извещение ваш брат младший сержант Симус Освальд верный воинской присяге проявив честь и мужество погиб третьего октября три тысячи шестьдесят нет что это как это не может быть что-то может быть перепутали почему так
извещение ваш брат младший сержант Симус Освальд верный воинской присяге проявив честь и мужество погиб мамочки он же умер они пишут что он умер
ноги такие ватные мягкие больше не получается стоять о стену ударилась голова болит как же больно твою мать
верный воинской присяге проявив честь и мужество погиб
нет они ошиблись не может быть такого Симус не может умереть Симус был всегда
воинской присяге проявив честь и мужество погиб погиб погиб погиб
где же телефон почему так скользит в руках скользкие пальцы не хотят набирать номер пожалуйста Грегори возьми трубку ну вот гудок длинный ещё один соединение
- Мета?
сейчас я соберусь и отвечу тебе только не отключайся пожалуйста мне просто нужно настроиться
- Мета, ты тут? Твой папа звонил, тебе тоже, но ты не отвечала. Я тоже всё знаю.
что ты знаешь Грегори ничего ты не можешь знать
- Ты можешь приехать?
ну вот как собака развылась не вышло в себе удержать твою мать какая жалкая глаза застилает всё мутно ничего не видно горячее такое по щекам стекает
- Я сейчас. Не уходи никуда.
всё можно реветь как плотину прорвало ну всё какая разница я всё равно умру я теперь тоже умру
как же ты мог почему ты так сделал ты же знал что со мной будет тогда зачем в тебе что вообще ничего нет человеческого
ты специально да ты всегда был ты есть и всегда будешь ты же не просто исчез ты теперь вообще никуда не денешься ты со мной на всю жизнь я теперь от тебя не избавлюсь как можно от тебя избавиться если ты умер
бумага шелестит хотя вроде бы гладкая извещение ваш брат младший сержант нет нет нет не хочу больше не могу на это смотреть надо думать о чём-то другом надо позвонить папе он волнуется что я не отвечаю что же им с мамой теперь делать у них же теперь только я
папа всегда знал буду только я папа умный это я идиотка думала ты будешь жить долго ты не мог жить долго он всегда это знал
почему он всегда говорил ты испорченный ты меня испортил нет это бред ты просто умер и всё а я осталась это не ты изувеченный Симус а я
телефон надо было выключить гудки дурацкие действуют на нервы надо успокоиться когда успокоюсь всё будет хорошо надо позвонить папе надо выключить телефон надо открыть окно пускай будет солнце тут слишком холодно
мне надо как-то с этим справиться
Передо мной была лестница, ведущая вверх. Я был уверен, что там-то и находится пункт моего назначения. Но одна лишь мысль о том, что нужно подняться по ней, рождала в груди обжигающее отчаяние. Я больше не мог этого выносить. Последние часы растянулись в заполненную густой и вязкой тьмою вечность, где каждый шаг, каждый вдох лишь отдаляет цель, отбрасывая её за грань возможного, снова и снова. И я говорю не только о физическом аспекте, нет. С каждым шагом по единственному, слава богам, коридору вглубь Сфинкса во мне росло ощущение одиночества. Оно словно смола просачивалось в каждую мысль, каждое воспоминание, перекрывая дорогу здравому смыслу и логике. И теперь всё, что осталось от меня - едва различимая фигурка в окружении темноты.
Я рухнул на колени, с трудом соображая, что происходит и где я нахожусь. Всё. Это конец. Я останусь здесь навсегда, не в силах сделать ещё хотя бы ШАГ.
“Окутан тьмой, пронзённый болью… погибнешь… Ты даже у собственных предрассудков отвоевать её не в состоянии… Один… Как я была одна - веками!” Потусторонний голос пульсировал в голове, то представляясь моими мыслями, то отголосками напутствий Лио Лан. “Так ты до конца дней своих будешь блуждать в поисках... “ - пришёл следом за этим другой голос, принесший с собой запах корицы. И почему он кажется мне знакомым?.. “Прости, Элджи, я сегодня занята…” Это Шэннон. Теперь я узнаю её. Но если даже мои предрассудки окажутся не так сильны, то как насчёт отвоевать её у кого-то другого?.. Эта мысль резанула по сердцу раскалённой сталью. Она несвободна. Но она - та, кого я… люблю!
Резким рывком я поднялся на ноги. Я уже с трудом различал лестницу впереди за тёмной пеленой, застилающей глаза, но это было и неважно. В груди горело пламя, и хотя оно лишь добавляло боли, но и придавало какой-то ярости и сил двигаться дальше. Пусть медленно, оступаясь и падая, ползком, вцепляясь пальцами в крошащиеся каменные ступени, но преодолевать этот путь наверх. Теперь я ХОТЕЛ выбраться отсюда. И вели меня глаза цвета корицы…
Реми не должна была вернуться так рано, я знал это. Она отправилась по магазинам с Келлой и собиралась остаться у нее на ночь. Малышка Реми. Умница Реми. Она стояла в дверях и смотрела на меня, будто уже все знала. Сострадание, жалость, растерянность в ее глазах.
- Уходи, - тихо, едва слышно попросил я. Но она закусила губу, шагнула ко мне. Сколько же упрямцев вокруг меня.
- Визерис…
Я зажмурился, не хотел ее видеть, но спустя пару гновений почувствовал ее касание. Мягкое, ласковое касание к волосам.
- Я убил Мордреда, Реми, - сообщил я и она отозвалась судорожным, ошеломленным вздохом. «Сейчас она уйдет, - подумал я. – Навсегда уедет в свой Стенджтаун». Я не знал, хочу ли я этого, не знал, что буду делать, когда останусь один. Один. Как предсказывал Гед.
На мои плечи легли ласковые руки.
- Бедный, - прошептала она, прижимая мою голову к себе. Я подался к ней, ткнулся носом в ее живот, обнял за талию, не желая никогда, никуда отпускать.
- Прости…
Сейчас, вспоминая тот день, я ёжусь от холода. От стыда. Некогда железная, сильная, стойкая Виолетта позволила себе сменить кованые латы на лёгкое платье. Сняла все щиты, раскрыла душу, поверила, полетела к нему навстречу. "Он мне как муж. Ясно же, что мы идём по жизни вместе, что для нас теперь важны не слова родителей, а мнение друг друга", - думала я. Нет больше "я", теперь есть только "мы". Мы едем в Нью-Йорк, мы будем жить и учиться вместе, мы всегда будем рядом. Я не сомневалась в этом.
Ровно до тех пор, пока Арчи не опустил глаза вниз с тяжёлым вздохом и не произнес глухим бесцветным голосом:
- Как мы допустили это?
Нервничая, не зная, куда деть руки и на что переключить внимание, он привычным движением достал пачку сигарет из кармана, уже готов был закурить, как вдруг посмотрел на меня, и, чертыхнувшись, спрятал сигарету. Потом он просил у меня прощения. За то, что поддался страсти, недосмотрел, доставил мне такие проблемы. Глупый. Как будто это его вина...
- Летта, мне так жаль... Тебе теперь придётся пройти через такое...
Наивная. Я смотрела на него и не понимала, к чему он клонит. Я не слушала. Мне лишь хотелось уловить в его интонациях нужные мне настроения, поймать затерявшуюся на лице улыбку, разглядеть в нём хоть каплю радости, хоть толику понимания, истинного понимания того, что сейчас происходит.
- Да не волнуйся так, все женщины как-то это переживают. Я не первая и не последняя. Появляются же как-то люди на свет. Главное, чтобы ты был со мной, - постаралась приободрить его я.
Боже. Как мне до сих пор стыдно за эти слова. Ведь мы говорили о совершенно разных вещах, а я этого не замечала.
Сейчас я прокручиваю в памяти тот диалог, и холодный пот прошибает спину. Слабая, ничтожная, я будто валялась у него в ногах, а он, не заметив, растоптал всю мою душу.
- Ты... Ты хочешь оставить ребёнка? - хрипящие звуки вырвались из его горла, в глазах нарисовался неподдельный ужас, а руки бессильно упали на столешницу, - Но Летта... Как же... А... Ведь...
Ему было сложно говорить. Слова никак не хотели вырываться наружу. Но если он в тот момент потерял дар речи, то я теряла гораздо больше. Вся моя будущая жизнь, так любовно выстроенная в моём воображении, таяла, рушилась и рассыпалась, словно карточный домик.
Валькери знала, она всегда чувствовала, что муж любит ее, но сама себе не хотела признаваться. Теперь, роняя слезы на толстенный том «Николас Бернс», она точно знала, что не променяла бы свою жизнь ни на какую другую.
- Я тоже люблю тебя, Николас Бернс. – Шептали ее губы.
А за миллионы миль светловолосый мужчина со шрамом безуспешно пытался коснуться любимой, но пальцы натыкались лишь на голограмму плачущей в обнимку с книгой женщины.
- Я очень сильно люблю тебя, Кери.
Николас не знал, что был в комнате не один. Из дверей за ним наблюдала верховная валькирия. Впервые она смотрела на Бернса не как на убийцу, а как просто на несчастного человека, и ей было жаль его. И жаль свою дочь. Семнадцать лет эти двое потратили впустую, пытаясь играть то в войну, то в безразличие, а ведь так просто было стать счастливыми, всего-то и нужно было открыть свои сердца. Но былого не вернешь. Самые важные вещи мы всегда понимаем слишком поздно, когда что-то изменить уже невозможно.
К концу третьей недели заточения здание больницы было изучено вдоль и поперёк. Мозг настойчиво требовал любой информации, и, получая её, обрабатывал с космической скоростью. Закрывая глаза, я могла воссоздать в памяти каждый квадратный сантиметр больницы Кальенте, вплоть до мельчайших деталей, вроде остановившихся часов на третьем этаже или погасшей неоновой буквы «Р» в надписи «Регистратура» у главного входа. Единственным местом, куда я не заходила намеренно, был перинатальный центр на четвертом этаже. Там лежала моя дочь, но я, по-прежнему, не испытывала ни никакого желания на неё смотреть.
Подспудно, то и дело гоня от себя эту мысль, я понимала, что как только увижу своего ребёнка, происходящее станет слишком реальным, чтобы воображать обратное. Я знала, что как только увижу нежеланную, появившуюся на свет раньше срока дочь, она перестанет быть абстрактным существом, которого я отчаянно не хотела и от которого бы избавилась, не раздумывая, будь на то моя воля. Она перестанет быть одним из тех младенцев, десятки которых я наблюдала на руках матерей в своем отделении. Как только я увижу дочь, она обретет тело и перейдет из абстрактных понятий в материальные. Она станет человеком. Никогда раньше, даже в сердцах, я не желала другому человеку смерти, и очень боялась, взглянув на дочь, пожелать ей умереть, вопреки всем стараниям врачей.
Но она не умерла. Я не знала, было ли дело в объединённых усилиях медиков под руководством Индиры или в чём-то ещё, но вскоре опасность для жизни ребёнка миновала. Узнала я об этом от сияющей Эмилии, настолько обрадованной хорошими новостями, что вломившейся в палату без стука. Я кинула на неё нехороший взгляд и поставила сериал на паузу. Бритоголовая женщина на экране замерла с не менее недовольным выражением лица, чем моё.
- Миссис Томпсон, ваша дочь будет жить! Доктор Грациани получила последние анализы, и никаких отклонений больше нет!
- Прекрасно, - я не потрудилась ни улыбнуться, ни даже посмотреть на неё. Эмилия раздражала с первой ложки. – Мы, вроде, договаривались, что я буду общаться с Индирой лично?
Эмилия не обиделась, и раздражающая улыбка не покинула её лица.
- Вам скоро её принесут!
- Кого?
- Вашу дочь, конечно!
Внутри что-то разбилось с оглушительным звоном. Эмилия постояла в палате некоторое время, но так и не дождавшись реакции, ушла. А я ещё долго сидела с пультом в вытянутой руке и пустым взглядом в пространство.
Эстелла продолжала смотреть на него, не мигая, чувствуя, как внутри всё то сжимается от боли, то вспыхивает лучиной от необъятной любви ко всему его существу. По-хорошему, ей следовало бы послать его сейчас к дьяволу в отместку за этот постановочно-счастливый вечер и за Эмму. В особенности за Эмму, о которой он без зазрения совести грезил, используя её тело всё это время. Но весь праведный гнев мгновенно обезоруживался воспоминаниями о том, как Луис с нежностью смотрел на неё в тот заветный вечер в библиотеке и как заботливо, потом помогал ей одеться, когда всё случилось. Как обнимал, целуя в шею. Как говорил с ней обо всем на свете, как смеялся, слегка запрокинув голову, словно мальчишка… Обеление объекта любви, глупая прихоть влюбленного сердца – и ничего тут не поделаешь. Да она и не хотела ничего делать, силы оставили её после того, как он наконец-то любезно пояснил ей… Нет, скорее намекнул, что всё ещё любит Эмму, но этого было достаточно, чтоб в полной мере осознать всю безнадежность происходящего, и оставалось лишь одно – убедиться наверняка, так, чтобы от правды защипало глаза, и всю любовь перешибло горючими слезами. Ей нужна эта последняя порция горькой правды, и она уже знала, где её искать, когда он выскочил в коридор, метнувшись на трель телефона.
Эстелла встала из-за стола, перед глазами почему-то всё плыло, а ноги казались ватными. Она сама не поняла, как быстро нашла дверь в спальню, как незаметно прошмыгнула в коридоре мимо Луиса и вошла в освещенную мягким светом ночника комнату, где на каминной полке её уже ждала Она – Эмма и, кажется, даже слегка улыбалась со своего алтаря, где стояли свежие цветы.
Шесть белых роз ещё источали легкий аромат и выглядели, как будто их срезали ещё утром. Бутоны лепестков были ещё достаточно упругими, лишь с легкими намёком начинающего увядания. Эстелла дотронулась до одного из них, представив, как Луис каждое утро приносит сюда свежие цветы, заботливо их ставит в вазу, а потом часами упивается этим зрелищем, поглядывая на бесцветное личико любимой на портрете. Он покупает для Эммы розы каждое утро, а ей подарил их впервые только сегодня, за все время! За все эти полтора месяца!
С каждой секундой, проведенной в спальне, ей становилось всё тяжелее и тяжелее дышать, будто сама Эмма была здесь, а не только её портрет, который Эстелла возьмёт дрожащей рукой и тут же выронит от неодобрительного возгласа Луиса, влетающего в комнату:
- Не смей прикасаться!
Портрет с треском ударился об пол. Глаза мужчины мгновенно стали непроглядно темными от вспыхнувшей в них ярости, а лицо побагровело от гнева.
- Луис, я могу всё объясни…
- Убирайся прочь! – процедил сквозь зубы он.
- Луис, - она робко пыталась взять его за руку, но он лишь пренебрежительно отмахнулся, повторив свою просьбу ещё более жестким тоном.
- Я сказал, убирайся!!!
Осколки стекла неприятно захрустели у неё под ногами, а на душе безмерным океаном будущих слёз уже начинала зреть печаль. Темная, глубокая и неизбежная, которая, мгновения спустя, подхватит обломки её растоптанной любви и понесёт в неизведанное завтра, словно бумажные кораблики по весенней талой воде…
Слёзы безостановочным потоком хлынут из глаз уже в прихожей, где Эстелла в спешке набросит пальто, небрежно обернув шею серебристым шарфиком, мгновенно напитавшимся горькой влагой. Оглушительный хлопок двери, хруст снега под ногами. У калитки Эль обернётся, будто надеясь, что Луис в последний момент опомнится, одумается, побежит за ней, чтобы вернуть, извинится и укроет её израненное сердце своим теплом от лютого зимнего ветра… Но нет, всё тихо, лишь соседский пёс одиноко воет в ночи, да снежная крупа бьется в окном дома.
Он не бросится ей в след.
«Луис выбрал Эмму!» - и пораженная этой мыслью, она застынет, словно жена Лота, с оглядкой на запретный и влекущий Содом.
Это была первая ночь, которую она провела на улице, но далеко не последняя.
Конечно, тогда она об этом не знала. Марси пыталась свернуться на жесткой лавке так, чтобы хоть немного согреться, но осенняя ночь была холодной, и она чувствовала, как промерзает до костей, потому что выбежала лишь в легкой майке и шортах. Внутри кипел гнев, придавая сил и решимости остаться тут до утра.
Отец был для нее всем. А она для него. Марси думала, что во всех семьях так – есть «хороший ребенок» и «плохой ребенок», кого-то всегда любят больше. Пока у них было двое родителей, они делили их пополам «хорошая Марси» для папы и «хороший Колин» для мамы. С тех пор, как его не стало – не стало и хорошей Марси. Конечно, мама никогда напрямую не говорила, что любит сына больше, чем дочь, но в ее старании доказать, что она любит их одинаково Марси всегда чувствовала фальшь. Не винила мать в этом, нет, ведь как можно приказать себе чувствовать что-то, чего на самом деле не чувствуешь? У нее был отец, у него была маленькая принцесса, они были с ним счастливы. А потом его не стало. Дурацкая лейкемия.
Она выдержала еще год. Так и не смогла смириться с этим Тайлером, слишком громким, слишком наигранно-веселым, слишком... слишком фальшивым, Марси не верила в его чувства к матери. Во всяком случае той осенью. Они не поладили сразу, особенно когда он стал устраивать в доме свои порядки, придумал дебильное расписание для пользования ванной и решил сделать ремонт «потому что эти полки совершенно никуда не годятся, Мадези». Мать только кивнула, она никогда ему не возражала. Ни когда он переделывал все, с такой любовью сделанное отцом, ни когда указывал Марси, что ей пора бы найти работу, а ее одежда «слишком вульгарная».
- Ты может и спишь с моей матерью, но это не дает тебе права указывать как мне жить! – собственные слова глубоко врезались в память.
- Вали на все четыре стороны и живи как хочешь, - засмеялся он, обнажив белые зубы, - а пока делаешь это под нашей крышей и за наш счет – сиди молча.
- Что же ты раньше не сказал? – Марси вскочила из-за стола, - пойду соберу вещи. Мне тут все равно никогда не были рады… Да, мама?
- Марсия… - она сделала попытку остановить ее, схватила за рукав, но Марси вывернулась и ушла наверх, нарочито громко топая по лестнице.
- Оставь ее, Мадези, - Тайлер уже гладил ее мать по руке, - перебесится.
Он был не прав. Она действительно собрала вещи и ушла, не планируя возвращаться. Какое-то время жила у подруг, сначала у тех, что приехали на каникулы из колледжей, потом у тех редких, которые не учились. Но однажды не осталось никого, кто мог бы ее приютить.
В день свадьбы Лео ночевал у друга. Нужно было отдать дань традиции, и он не хотел видеть меня в свадебном платье. Хотя мне было, в сущности, все равно, я бы даже была рада, если бы эта свадьба расстроилась как-нибудь сама.
Я проснулась и поехала в салон красоты делать прическу. Стилисты спрашивали меня, что мне сделать на голове, а я даже и не подумала об этом. Мне вообще было все равно как пройдет МОЯ СВАДЬБА! Я понимала, что назад дороги нет. Я же не «сбежавшая невеста», не ускачу из-под алтаря на коне. Мне кажется, впервые парикмахеры видели, как невеста плачет в кресле, но это не слезы счастья, а слезы горя.
Дочь была у няни во время вечеринки и церемонии бракосочетания.
Мы праздновали свадьбу в компании моих и его коллег, и самых близких друзей. У меня было одно условие – я не очень хотела шумное торжество. Свадьба и вправду вышла скромной, на радость мне.
Когда настала моя очередь клясться, я будто стояла, и говорила своей старой жизни «Прощай». К горлу опять подкатили слезы, и мне пришлось улыбнуться во весь рот, чтобы все подумали, что я растрогалась. Но я, по крайней мере, убежала от гнетущего одиночества...
Лео успел понять многое за ту вечность, которую маячила на экране гротескная алая маска. То, что никакой безопасности быть не может, сколько ни блей, натянув овечью шкуру. Что надежда ничего не стоит без борьбы. Как несправедлив он был к рыжему парню, который, словно разделив его чувства, без памяти кинулся на убийцу.
Должно быть, профи проклинал всё на свете за то, что не выстрелил в противника посильнее, оставшиеся две минуты жизни. Рыжий успел пробить ему горло прежде, чем оставшиеся шары взорвались, образовав сквозную дыру на месте его живота.
Выжившие не стали дожидаться, пока осядет дым. Грубое подобие топора столкнулось с электрической дубинкой, но оружие продержалось в их руках недолго. Трибуты были практически равны по силе, и оттого поединок завершился так, как можно было ожидать с самого начала. Двое парней, у которых больше не хватало сил мутузить друг друга, повалились в жижу, пытаясь утопить друг друга в болоте.
В момент, когда станет ясно, что оба зашли в топь слишком далеко и уже не сумеют выбраться, в голос комментирующего поединок распорядителя прокрадется тревога. Остаться без победителя - дело неслыханное. Затем он неожиданно успокоится.
"У нас всё ещё есть один сигнал", - заговорщицким тоном сообщит он, когда борьба затихнет и на поверхности болотной жижи перестанут выступать пузыри. Лео устало поднимет ничего не соображающую голову.
А потом то, что он считал изуродованным телом сестры, объявят Победителем, срочно извлекут с арены и передадут в руки медикам.
Гров снова недобро усмехнулась. Обычно такую улыбку принято называть ядовитой, но в ее оскале чувствовалась такая не сдерживаемая ненависть, что скорее уж ее можно было сравнить с ослепляющей вспышкой доставшейся ядерной бомбы, поэтому я назвала ее «атомной».
- Ты, наверное, хочешь узнать, что я сделала с твоим любовником? Впрочем, я забыла, ты же ни о ком не думаешь, кроме себя. В любом случае, я не намерена портить себе удовольствие: мне хочется рассказать о нем, и я буду говорить о нем, а потом уже, может быть, отвечу на твои вопросы.
Хоть вы и разошлись в разные стороны, судьба снова привела вас в один и тот же город – и я снова удивилась тому, как высшие силы выполняют все мои желания. Мне не пришлось искать вас по всей стране – вы жили почти что на соседних улицах. Конечно, ты не знала об этом, когда соглашалась занять вакансию учительницы в пансионе для мальчиков, да и он не подозревал, что уезжая на заработки за тридевять земель, снова встретит там тебя. Впрочем, он сделал все возможное, чтобы не попадаться тебе на глаза. Скажи, ты ведь даже не сможешь сейчас вспомнить его лица?
Белла, мертвенно-белая, покачала головой.
- Не могу представить, о ком ты говоришь.
Гров скорчила презрительную гримасу, словно бы говорящую: «Я так и думала».
- Больше того: он позаботился о том, чтобы никто из семьи не общался ни с кем из вашей семейки. Так ведь? – она повернулась к Бренди, тихо присевшей на подлокотник кресла и внимательно ее слушавшей – Милочка, ты ведь не была знакома с этими гиеньим выводком?
Круглые глаза Бренди раскрылись так широко, что, казалось бы, куда шире.
- Ты все это время думала: зачем меня сюда позвали, что у этих женщин общего со мной? А вас объединяет то, что вы спали с одним и тем же лгуном.
- Неправда! – закричала возмущенная Бренди и оглянулась на Беллу, ожидая поддержки. Та промолчала.
- Белла Гот, богачка из старого города, по которой вздыхают все ловеласы – и мой муж… Мыслимое ли дело?
- Не хочешь – не верь. – равнодушно ответила Гров. – Я тоже долго не могла поверить, что это он – мой папаша, но тут уже ничего не сделаешь.
- Ты – дочь моего Скиппи?! – вскрикнула Белла. – Да ты ему в матери годишься!
Гров оглушительно расхохоталась, и адский хохот угрожающим эхом отлетел от каменных стен и потолка.
- Как-как ты его звала? Скиппи? – и, отсмеявшись, снисходительно пояснила:
- Когда вы познакомились, твой Скиппи болтался по свету почти восемьдесят лет. Он родился в апреле тысяча девятьсот двадцать второго года, жил по соседству с твоими родителями, между прочим, все трое ходили в одну школу. Странно, что они не узнали его – решили, наверное, что перед ними сын или родственник. Больше всего усилий люди прилагают, чтобы заставить себя не замечать того, что выходит за пределы их понимания. Смешно, но так всегда бывает.
Бренди неуверенно поглядела на Беллу, ожидая объяснений. Белла снова не произнесла ни звука.
- Сама-то ты разве не из таких? Признайся хотя бы себе самой, что ты силой заставляла себя закрывать глаза на многое: на все его выходки, на странности в поведении, на пугающие оговорки, на то, как он вздрагивает от каждого шороха, сторонится людей, боится выходить на улицу, когда стемнело, ложится спать только с включенным светом… Скажи, разве ты всего этого не замечала?
Не задавала себе вопроса, почему вы живете в нищете, а твой муж не может удержаться ни на одной работе? Он и тебе запретил работать, хотя только твой заработок помогал вам держаться на плаву. Сам-то он не очень-то старался обеспечить семью. С последнего места работы его выгнали после того, как он прогулял
- Как ты все это узнала? – закричала доведенная до истерики Бренди – Ты следила за нами? Почему?
- Потому что я – ваша совесть! - громко, веско, четко проговаривая каждое слово заявила Гров. – Если бы меня не было рядом, его грязные делишки так и остались бы никому не известны. А ты… ты была его пособницей! Не задавала вопросов, и старалась ничего не замечать. Даже того, что рожаешь детей не от мужа, а от настоящего чудовища – ты тоже не видела!
- Что… что это значит? – дрожащим голоском спросила Бренди, как будто в одно мгновение осознать ужасную реальность происходящего.
- Ты что, и не догадываешься? – Гров подалась всем телом вперед, как будто хотела приблизиться к Бренди, и, морщась, трагическим шепотом сообщила:
- Твои дети – не от него. Кажется, столько лет прошло, ты должна уже была понять.
Бренди ахнула.
- Это абсурд! – потом, с жалостью глядя на Гров, добавила:
- Я поняла, ты сошла с ума. Несчастная…
Гров покачала головой.
- Вероятность этого крайне мала. Я не старуха Гертруда и не моя малодушная сестра, мой разум ясен, Дом заботится об этом. А вот ты вполне можешь рехнуться, когда осознаешь, что на самом деле происходило в твоей семье.
- То, о чем ты говоришь, невозможно, - убежденно заявила Бренди. – Уж я-то знаю, от кого рожала детей. Тут не может быть ошибки.
Гров мерзенько захихикала.
- Ой, не могу! – выговорила она, успокоившись. - А я еще опасалась, что ты можешь заподозрить неладное. Подумать только, я волновалась из-за набитой дуры!
Гров слегка пошевелила кистью руки, до того спокойно лежащей на подлокотнике – это легкое движение легко можно было не заметить, и я бы точно не обратила на него внимания, если бы сразу вслед за тем, как она это сделала, за спинкой дивана не появилась густая, необычная, почти красная человеческая тень. Я вздрогнула.
В самом появлении тени не было ничего сверхъестественного, и потом, он не казалась угрожающий. Однако эта тень не повторяла очертаний силуэта Гров и определенно не принадлежала ей. Больше всего она напоминала тень мужчины, в меру высокого, худого, но не слишком.
- Как я могла отомстить твоему мужу? Он выставил меня круглой дурой, и мне хотелось отплатить ему тем же. Если я была выращена отцом, который не знал, что выращивает чужого ребенка, то и с ним должно было случиться то же – только в сто раз хуже. И я придумала, как это устроить.
Тень за спиной злодейки колыхнулась, задержала, обретая форму, цвет и непрозрачность, превращаясь в осязаемое, реальное человеческое существо. Мне не было страшно, а Бренди громко закричала, и, видимо, чуть не сбрендила от ужаса, потому что узнала своего мужа.
Она сделала неуверенный шаг вперед:
- Скиппи?!! Как же это может быть… Ты умер, утонул, мы видели твое тело… Как ты смог спастись? – Бренди внимательно вгляделась в лицо признака и сказала, осознав очевидное и невероятное:
- Ты – не он. Ты очень похож на него, но не он. Ты – его двойник. Откуда ты взялся?
Гров и раньше громко смеялась, но на этот раз она зашлась в припадке такого безумного смеха, что, казалось, старые каменные стены и потолок вот-вот обрушатся.
- Только сейчас заметила?!! Ха-ха-ха!
Какое-то время она не могла говорить, только смеялась как сумасшедшая. Все молчали, никто не смел ее прервать.
- Когда я узнала, что этот козел наставил рога моему отцу, надул меня, отнял у меня право считать родителями тех, кого я любила, как никого не любила на свете, – Гров повторила то же самое, то ли заговариваясь от восторга, то ли стараясь, чтобы мы еще лучше запомнили ее слова, – я быстро придумала, как с ним поквитаться. Помнишь, я говорила про формы, в которые можно раз за разом заливать материал и получать пластиковые игрушки, похожие друг на друга, как две капли воды?
Конечно, пришлось забыть об осторожности и выйти за рамки – мне предстояло принести в жертву множество горожан. Но оно того стоило: я смогла снова наполнить форму материалом и слепить копию моего папаши, чтобы наказать его и эту дуреху. Пусть он и похож на человека только внешне, а внутри – бездумное животное, управляемые инстинктами, зато это животное полностью подчиняется мне. Милый, подойди-ка поближе!
Ожившая тень колыхнулась и продвинулись вперед. Бренди автоматически сделала шаг вперед, и встала прямо перед ним, не моргая.
- Узнала? – наслаждаясь ситуацией, спросила Гров. – Удобно, что у него глаза другого цвета. Легко отличить одного от другого, правда ведь?
Бренди так и стояла столбом, не издавая ни звука.
- Ой, да ладно, ты не могла не догадываться, что отдавалась другому мужчине, не мужу! Ты не забыла, как это случилось в первый раз? Напомнить тебе, что случилось темной осенней ночкой пятнадцать лет назад? Вы возвращались домой в первом часу, были веселые и пьяные, вели себя развратно, ты была накрашена и одета не как приличная жена – как дешевка из бара, поэтому, должно быть, он зажимал тебя в каждом темном углу… Вспомнила, нет?
- Ты говоришь про тот вечер, когда мы отмечали мое повышение? Мы действительно немного перебрали, но что с того? Мы были женаты уже полгода, он был моим первым мужчиной, я была ему верной женой. Мы не совершали греха.
- Он согрешил еще в тот момент, когда сократил мою мать и наставил рога отцу, – перебила Гров, – а затем согрешил второй раз, когда бросил ее, – указывая на Беллу, – расхлебывать в одиночку то, что они творили вдвоем. Ты же была его пособницей во грехе, нравится тебе это или нет. Не надо строить из себя невинную овечку.
- Что же случилось в ту ночь? – нетерпеливо спросила я.
- Какое любопытное дитя! – Гров посмотрела на меня с удовольствием. – Я впервые отомстила – вот что случилось. Он надругался над женой моего отца – я сделала так, что надругались над его женой. Только отец ни о чем не подозревал, а я отомстила так, чтобы твой козел все видел, но не мог ничего сказать или сделать. Так гораздо интереснее, правда?
Гров, не вставая с дивана, грубо толкнула Бренди – и та чуть не упала в объятия двойника своего мужа.
- Да вспомни уже! – визгливо вскрикнула она. – Помнишь, как он набросился на тебя, даже не дав тебе закрыть входную дверь? Помнишь его зеленые глаза, под цвет платья, которое, кстати, он и изорвал прямо на тебе? Как бы ты ни была пьяна, ты не могла не заметить подмены! Вспомни первую брачную ночь – разве тогда твой муж вел себя, как скотина? Почему же после ночи, когда вы зачали вашего старшего, тебе пришлось замазывать синяки и следы удушения? Ну же, подумай хорошенько!
Скромная Бренди покраснела до пунцового румянца и продолжила с ужасом рассматривать двойника.
- А знаешь, что я придумала? – Гров захихикала. – Да, это была славная месть! Ты-то ничего не запомнила, но он-то все видел, только ничего сделать не мог. Представь, он видел, как его жена целует чужого мужика, думая, что целует его самого – и не мог ни предупредить ее, ни остановить. Правда, я здорово это придумала? С одной стороны, она ему изменила, а с другой, он даже не мог ее в этом упрекнуть, потому что, по сути, она изменила ему с ним же. Нет, что ни говори, отличная была идея!
Даже мне, стороннему наблюдателю, стало противно – а уж Бренди и вовсе скривилась, держась за живот, будто ее вот-вот стошнит.
- Сколько раз? – через силу спросила она, измученными глазами глядя на двойника.
- Каждый раз, - торжествующе заявила Гров. - Каждый раз, когда он пытался зачать с тобой наследника, его место в твоей постели заменял двойник. Это он – отец твоих детей. И того, что ты родила после смерти мужа, и того, которого ты носишь сейчас.
- Бью – наш с ним сын! – истерически выкрикнула Бренди. – Ни один мужчина не прикасался ко мне после его смерти!
- А вот он прикоснулся, - губы Гров снова расползлись в некрасивой усмешке. – Зря ты налегаешь на виски, дорогуша. Думала, если будешь заливать горе, спрятавшись ото всех, ничего не случится? А вот случилось. Тебе случайно не снится сон, будто твой муж воскрес и снова забрался в вашу кровать? Так вот, это был не сон, и поздравляю тебя, ты снова родила ублюдка – и не от твоего муженька.
Бренди смотрела на нее, белея от бешенства. Не могу себе представить, чтобы ее доброе лицо выражало такую безграничную ненависть.
- Злишься? О-о, если бы ты видела его в ту ночь – жалкий слизняк. На что угодно был готов, лишь бы остаться в живых, даже отдать на растерзание тебя и ваших поросят, предлагал принести их в жертву или отдать мне, чтобы я делала с ними, что захочу. Дурной он был человечишка, и хорошо, что у тебя дети не от него.
Бренди побелела так, будто превратилась в мраморную статую.
- Я убью тебя! – закричала она и бросилась к мучительнице в порыве ослепляющей ярости, которая туманит разум и отключает самоконтроль. Если бы на месте Гров был кто-то другой, ему наверняка бы не поздоровилось. Гров же даже и не моргнула.
- Взять, - коротко приказала она, и ожившая тень, доказывая, что она сделана из плоти и крови, схватила Бренди и, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, потащила ее куда-то.
- Наслаждайся, дорогуша! – издевательски закричала Гров. – Ты же хотела еще одного младенчика в память о муже? У тебя появился шанс его получить! Проведи время с пользой! – и, довольно улыбаясь, повернулась к нам.
- Дорогая, - урою Пьетро, если он ещё раз так обратится ко мне. - Я, конечно, не знаток психологии, но мне кажется, что для развития детей не полезно, когда их называют «этот рыжий» и «тот чернявый». Может, мы придумаем малышам имена?
- Окей, - ответила я, не отрываясь от приключений Спанч Боба. - Пусть чернявый будет Боб, а рыжий — Патрик. Вопросы есть?
- Только один. Почему ты называешь детей именами мультяшных персонажей?
- Окей, в следующий раз будут имена из «Игры Престолов».
- Жозефина Ренар, пришла на собеседование, - не прекращая жевать жвачку, сообщаю охраннику на входе очередного престижного здания, куда я притащилась сыграть очередной акт комедии «ах, возьмите меня на работу»
- Лян Годи-Преть, - представляется охранник и тут же переходит к вопросу, - Статус?
- А как ты думаешь, дорогой Годи-Преть, - осведомляюсь, ехидно ухмыльнувшись, - если я пришла устраиваться на работу, то какой по-твоему у меня статус?
- Я не думаю, моё дело спрашивать, - мрачно сообщает мне мордоворот за что хмыкаю, смерив его полупрезрительным взглядом. Нет, я конечно не ожидала в дверях встретить гиганта мысли, но такая откровенная демонстрация скудоумия даже не забавляет.
Выдав ценную информацию о собственной лынности, получаю вожделенный пропуск и направляюсь в искомое помещение.
- Люн Шенти-Далть, - разлыбившись на всю допустимую ширину представляется девушка, несколько секунд назад восседавшая в стандартном офисном кресле, а сейчас вскочившая дабы меня поприветствовать. Надо же, это из-за каждого безработного нищеброда она так прыгает?
- Лын Жозефина Ренар, - плюхаюсь на посетительский стул и вытаскиваю из папки резюме, - претендую на должность секретарши.
- Секретаря, - с улыбкой поправляет меня девица.
- Один чёрт, - отмахиваюсь я и всем своим видом демонстрирую готовность к каверзным вопросам любой степени доставучести.
- Скажите, почему вы выбрали нашу компанию?
- Да я и не выбирала, собственно, - доверительно подмигиваю девушке, - она была первой в списке выложивших вакансии. После вас у меня ещё с десяток записан.
- Но вы же заходили на наш корпоративный сайт узнать о новом месте работы? – не теряет надежду мисс… тьфу ты, люн.
- На фиг? – вскидываю брови, - Знаете, сколько у вас компаний работодателей? Все сайты читать – голова распухнет. Вот возьмёте, тогда и ознакомлюсь, - небрежно откидываюсь назад.
- Какова степень владения компьютером?
- Великолепно разбираюсь в любом из ныне существующих браузеров, - заметно оживляюсь я, - надеюсь, у вас не ограничен доступ к соцсетям. Ещё фотошоп и всё, что только мог придумать майкрософт.
- Образование?
- Да ну, - начинаю коситься на девушку с подозрением, - в резюме же всё написано. Или вы его не читали? На кой тогда я его составляла, потратив четверть часа драгоценного времени моей жизни? Закончила школу, не могу сказать, что блестяще, но ведь чтобы жать на кнопки и подносить кофе главному, университет не нужен, ведь так? Работка-то не пыльная.
Домой я приехала через час, когда дождь уже закончился. А дома меня ждал сюрприз… В гостинной папа говорил по телефону, мама посмеивалась, а Рика прятала лицо.
- Хорошо, я поговорю. Нет, ругать дочь я не буду. И не надо мне давать советы по воспитанию! Ей уже пятнадцать, она взрослый человек и сама разберется! И вряд ли она просто так, на пустом месте, решила положить краба в портфель. Тем более, что ничего страшного не произошло. Краб не ядовитый, он не так уж сильно и покусал этого Роджера, сами сказали. И с крабом все хорошо, Вы же его выпустили в море. Я поговорю с Линой, но не так, как Вы хотите! До свидания!
- Лина? Мне звонили со школы…
- Я слышала. Мой сосед по парте меня достал. Он каждый день меня оскорбляет, а вчера влез в мой разговор с учителем. Вот и поплатился.
- Это тот самый Роджер, которому ты сломала гитару? Я же предлагал тебе с ним поговорить, ты отказалась… Я бы поговорил, он бы тебе и слова больше не сказал. Или мама поговорила бы.
- Я бы поговорила. Научила бы его хорошим манерам! Зачем сажать в портфель краба? А если бы с ним что-то случилось?
- С крабом? Ты же слышала, с ним все в порядке, его в море выпустили.
Камнем преткновения неожиданно стал нехитрый процесс приготовления пищи, изначально не предполагавший каких-либо проблем. Юльхен готовить не очень-то любила, я не очень-то умел, а Кая, пусть он и брался за это дело с завидным энтузиазмом, мы перестали допускать к плите после второго пожара. Таким образом, мы с сестрой разделили неприятную обязанность на двоих, сбросив на Кая влажную уборку в качестве моральной компенсации, и каждый раз отпуская друг другу сочащиеся ядом реплики:
«О, Юльхен, пирог просто великолепен! Но с твоей фигурой, пожалуй, не стоит так на него налегать. Сначала было бы целесообразно избавиться от складки, вызванной предыдущим...».
«О, Дэнни, ты, конечно, очень стараешься, но мне кажется, эту лазанью стоит отдать Каю в качестве биологического оружия против дергийцев».
«Я могу рассматривать кусочки скорлупы в яичнице как твоё желание восполнить недостаток кальция в моём организме?»
«О, прости, что добавила перец. Я совсем забыла о твоей дурацкой аллергии! О, Мортимер, не думала, что пятна будут так заметны!»
Ситуацию нагнетало отсутствие в душе горячей воды. Кай аргументировал сей неприятный факт недостатком наличных средств, и клятвенно обещал исправить это, едва мы найдём четвёртого соседа. Но ввиду дороговизны жилья в студгородке желающие делить с нами жилплощадь в очередь под дверью не выстраивались – к тому же, учитывая сложившийся в коттедже моральный климат, четвёртый сосед вполне мог потребовать оплачивать ему ряд успокоительных препаратов и еженедельные посещения психотерапевта.
Я не помню, как дошёл до своего пристанища. В голове была одна мысль: поскорее лечь и уснуть. Новостей и событий было мне на сегодня достаточно. Но Вселенная распорядилась иначе. В качестве демонстрации того, что ей нет никакого дела до моих чувств и проблем, у дома были припаркованы две машины: моего арендодателя и полицейская. Я глухо застонал и поднялся на крыльцо…
Как выяснилось в ходе долгой беседы (хозяин в основном кричал, а полицейский подозрительно щурился и неустанно строчил что-то в блокноте), вчерашней ночью, пока я валялся в отключке, в дом проник грабитель и унёс - внимание! - ковёр и настольную лампу. Ни ноутбук, ни бытовую технику злоумышленник не тронул.
Хозяин возмущался моей безалаберностью, а страж порядка, похоже, подозревал меня в не всплывшем пока убийстве, где лампа выступала в качестве орудия, а ковёр - как способ избавиться от тела. Пререкаться у меня совершенно не было сил, поэтому я быстро выписал недовольному арендодателю чек на возмещение убытков. Тот немного смягчился, но тем не менее велел покинуть дом по завершении учебного года и больше к нему не обращаться. Полицейский же окинул меня испытующим взглядом и сообщил, что со мной ещё не закончил. Когда они ушли, я рухнул в кресло и какое-то время сидел, уставясь в стену. Вот и ещё два пункта в копилку причин не возвращаться сюда в следующем году, подумалось мне. Я почти забыл о предложении декана, занятый проблемами более личного толка, но сейчас сомнений почти не осталось: тут мне делать больше нечего. Совершив ещё одно усилие, чтобы позвонить секретарше и попросить передать, что Элджерон Хэмптон на предложение согласен, я рухнул на кровать и мгновенно уснул.
Несколькими часами позже, когда преступник был задержан, оформлен, как полагается, и уже отправлен в камеру предварительного заключения, в коридоре Бюро я наткнулась на Теда Броуди. Бравый агент, не заметив моего присутствия, пинал ногами и ругал непечатными словами автомат с едой, не желавший выдавать вожделенное шоколадное печенье. Шоколадное печенье агента Броуди давно уже стало притчей во языцех – есть он его мог в совершенно диких количествах и режиме 24\7 нон-стоп. Странным было то, что почти разменяв седьмой десяток, Тед выглядел не в пример лучше многих молодых коллег, кому годился в отцы.
- Сэр, он не работает, - наконец, не выдержав, подсказала я. – С утра.
- О, здарово, мелкая, - ничуть не смутившись несолидного поведения, Тед обернулся ко мне, на всякий случай ударив автомат последний раз. – Чего шатаешься тут как неприкаянная? Шла бы домой, хорошо поработала сегодня – имеешь право.
- Я как раз по этому поводу. Этот дилер..
Оглядевшись по сторонам, Тед, вдруг опустился перед автоматом с шоколадками на колени и просунул руку под крышку. Я замолчала, безмолвно наблюдая, как заслуженный сотрудник ворует печенье, ничуть не опасаясь быть обнаруженным. Выслуга лет…
- Я тебя слушаю, продолжай, - через несколько секунд отозвался Броуди, слегка покраснев от натуги. Пальцами он почти доставал до обёртки, но та никак не желала падать на ладонь и цеплялась за бортик. – И следи, если кто-нибудь пойдет.
Сделав несколько шагов к основному коридору и убедившись, что он пуст, я заговорила снова.
- В общем, вы слушали, что говорил этот мужик до того, как мы его задержали? Нёс какую-то околесицу про то, что ему срочно-пресрочно нужно в тюрьму, иначе случится что-то ужасное. Как думаете, это может хоть отдалённо быть правдой?
Тед не отвечал некоторое время, с его стороны доносилось напряжённое сопение, какой-то скрежет и тихие-тихие ругательства. Наконец, издав победный клич, Броуди выпрямился и открыл новую упаковку.
- Знаешь, Миа, - откусив от печенья, он в удовольствии закатил глаза и только потом продолжил. Я понимающе ждала. – Я поступил на эту работу, когда был чуть старше тебя: в 23 года. И за 35 лет навидался и наслушался такого, чего иным не привидится и под веществами. И если бы каждый раз, когда какой-нибудь умник пытался сойти за невменяемого в день ареста, мне давали по симолеону, он бы у меня уже был самый длинный. Симолеон, в смысле. - Не сдержавшись, я беззвучно рассмеялась, а Тед, пожав плечами, откусил от печенья ещё. – Так что, советую не забивать себе голову. Сначала они продают наркотиков на сумму бюджета африканского государства, а когда оказываются схвачены за одно место, прикидываются дурачками. Знакомая история.
- Я понимаю. Но тот выглядел очень убедительно, не было похоже, что врал. Я чувствую такие вещи, - но старший агент только отмахнулся, и, поискав взглядом урну, выбросил в неё пустую упаковку.
- Кто угодно окажется красноречивее Демосфена, когда ему грозит двадцать пять лет федеральной тюрьмы. В следующий раз сообщит, что является родственником Далай-ламы, а потом – что пришельцем с планеты Татуин. Выброси из головы и займись чем-нибудь полезным.
- Итак, друг мой, что за повод у нашей пьянки? - С изяществом медведя на диван приземляется Снейк.
- Нет, нам, конечно, повод не нужен, но голос твой звучал так торжественно. – По-аристократически брезгливо с другой стороны от меня садится Севен.
- Моя жена беременна! - Вообще-то я не хотел вот так сразу говорить, сначала надо было наполнить стаканы, справиться о делах, может выпить... Но как-то не задалось.
- Тоже мне повод. - Севен почему-то сразу мрачнеет.
- Да полгорода ходят брюхатыми. И уж по крайней мере десятая часть от тебя. – И прямо перед моим носом дает пять второму заговорщику.
- У вас просто нет детей, поэтому вы меня не понимаете! - Хотя у кое-кого из них возможно есть.
К нам подходит официантка, больше напоминающая стриптизершу:
- Что будете заказывать? - Ее кокетливые замашки не производят на нас никакого впечатления.
- Мне бутылку виски, а этим двоим минералку. - Киваю я, жутко довольный произведенным эффектом.
- Э. Что значит минералку?
- Так для вас же это не повод.
- Так нам повод и не нужен.
После долгих уговоров я, наконец-таки, сжалился и заказал друзьям виски. Ну хорошо, они сами себе заказали. Да и вообще, кому какая разница, кто кого споил.
- Друзья мои! - Я поднимаюсь на ноги со стаканам, чтобы произнести тост.
- Тьфу ты, какое пафосное начало.
- Да что ты все время придираешься?
Я настолько пьян, что уже не различаю, кто из друзей что говорит. Удивляюсь, что я еще могу различать свои фразы.
- Да дайте же мне сказать! Предлагаю скрепить наш союз брачными узами!
- Совсем обезумел.
- Ты женат, опомнись.
- Да нет же. Я не про нас. Надо поженить наших детей!
- А если у меня не будет детей?
- А если они будут однополыми?
- Что ты имеешь против сексуальных меньшинств?
- Это все не важно - у меня будет много детей.
- Бедная твоя жена.
- А он не уточнял, что все они будут от жены.
Пересмешник: Не спишь?
вилkа: Надо же! Кто-то решил поговорить.
Пересмешник: Угу.
вилkа: А днём что? Язык проглотил?
Пересмешник: Угу.
вилkа: Сейчас тоже заметны какие-то проблемы с речью...
Пересмешник: Смейся-смейся.
Пересмешник: Ви, я просто страшно рад был тебя видеть.
Пересмешник: А Кейша - такая болтушка, я не успевал собраться с мыслями, как она уже о чём-то новом говорила. Но на самом деле мне просто было как-то непривычно, некомфортно. Привык, наверное, общаться с тобой письменно.
вилkа: Сам же хотел встретиться.
Пересмешник: Я и сейчас хочу. Пойдешь завтра с нами гулять по Сансету?
вилkа: Что, не наговорился?
Пересмешник: Сейчас ущипну, будешь знать, как язвить.
вилkа: Не достанешь.
Пересмешник: Завтра достану.
вилkа: Бандит и хулиган!
Пересмешник: Ви...
вилkа: Чего?
Пересмешник: Мне так жаль, что у вас с Арчи так вышло...
вилkа: Ой, не надо. Мне сейчас не хочется о нём вспоминать.
Пересмешник: Как хочешь. Только один вопрос. Почему расстались? Ты этого хотела?
вилkа: Это два вопроса. А причина в том, что я беременна.
Мы до середины ночи проговорили. Я рассказала всё. Все мои переживания изливались ровными рядами отпечатанных букв, и с каждой строчкой мне становилось легче. Сама того не желая, я подняла из самых глубин все потаённые мысли и обиды. Не знаю, каково было Луису всё это читать, но он сам тянул из меня признания, будто понимал, что с каждым новым словом уходит боль.
Он успокаивал, возвращал к жизни, обращал мои слёзы в смех. Минуту назад я почти рыдала над клавиатурой, а теперь уже заходилась в беззвучном хохоте, закрывала руками лицо, изо всех сил стараясь не рассмеяться вслух и не перебудить весь дом.
вилkа: Аааа, прекрати! Я уже еле сдерживаюсь, ещё немного и мой хохот разбудит весь Сансет!
Пересмешник: В таком случае это будет дуэт. И вообще, сама прекрати! А то сейчас придёт Кейша, и мне надо будет как-то объяснить, почему это я тут с тобой в скайпе, а не с ней в тёплой кроватке. Между прочим, у нас тут кондиционер работает, и мне жуть как холодно! Я буду стучать зубами и не смогу найти достойных объяснений.
вилkа: Ты и так обречён.
Пересмешник: Почему это?
вилkа: Даже если Кей не проснётся, тебе надо будет незаметно к ней подлезть. Вот я бы, к примеру, мгновенно проснулась, если бы ко мне в кровать залез замёрзший мужчина.
Пересмешник: Это я-то?
вилkа: Хы, Луис! прекрати смешить!
Пересмешник: Ты первая начала. Но ты права, надо согреться, а то ещё не пустят спать.
Пересмешник: Сходил за кофе. Горячий, ммм...
вилkа: А я тут огурцы трескаю.
Пересмешник: Солёные?
вилkа: Ага.
вилkа: Так, стоп. А зачем кофе? Кто пьёт кофе в три часа ночи???
Пересмешник: Разные замёрзшие мужчины.
вилkа: Маньяки...
Пересмешник: Угу.
Пересмешник: Вообще-то нормальные люди и огурцы среди ночи не едят.
вилkа: А я - ненормальная. Это все знают.
Джонатан демонстративно не смотрит в сторону своего сотрапезника.
Бейлона куда более занимает содержимое собственной тарелки.
Джонатан, страдальчески морщась, ест хлопья с молоком.
Бейлон с интересом юного натуралиста разглядывает утонувшую в шоколадном муссе изюмину на жутковато-черном пласте блина.
Дробный перестук пальцев по столешнице. Удивительно звонкий, ногти Джоната уже длинее моих. Менеджер его группы сказал, что это круто.
На лице Бейлона появляется увлеченное и немного озадаченное выражение. Изюмина поразительно ловко ускользает от вилки.
- Это мой халат, - наконец разбивает тишину Джонатан.
- Сочувствую. Убогая вещь, - невозмутимо отзывается Бейлон. Изюмина все еще не дается.
- Ты сидишь в моем халате, - голос Джонатана становится раздраженным и нервным. Забытая ложка медленно, но верно погружается под молоко.
- Уверяю, ни он, ни я, не испытываем восторга от вынужденной близости. Однако боюсь, если я сниму его прям здесь, ты не перенесешь конкуренции.
- Да что ты возомнил о себе! – Джонатан вперяет негодующий взгляд в Бейлона, видимо надеясь испепелить того взором. О, наивный, он еще общался с ним слишком мало.
Ответом Джонатану – насмешливо вздернутая бровь и презрительный изгиб губ. Бейлон молча поднимается и развязывает пояс. Сползающая с плеча ткань обнажает на ключице синяк размером с ладонь.
- Иди к черту! – не выдерживает мой супруг, срываясь с места.
Бейлон садится обратно на свой стул. Изюм все еще не изловлен.
Когда мы сели в такси, я успокоился мыслью о том, что Кларисса наверняка просто не хочет афишировать связь со мной на работе, чтобы эти слухи не дошли до кого-то другого, с кем у неё есть более серьёзная связь. Я был готов понять и принять что угодно, в конце концов, не под венец же я её вести планировал в этот вечер, а всего лишь уложить в кровать и сделать максимум того, чтобы приятно было нам обоим. Однако, истина оказалась гораздо хуже, чем я мог себе представить, но это я узнал уже в квартире Клариссы. Уже после того, как спустя почти два часа душещипательной беседы за чаем на диване с накрахмаленными салфетками, она решилась стянуть с меня рубашку и, краснея как чёрт знает кто, признать, что она девственница. Тридцатипятилетняя девственница, это даже для дяди Луиса было экзотично, не говоря обо мне, который прям там на этом диване с салфетками и обомлел, уставившись на Клариссу, стыдливо потупившую глаза в пол. Повисла неловкая пауза, после которой Кларисса заявила, что в комнате душновато и нужно открыть окно. После чего она, поправив на себе немного сползшее, благодаря моим стараниям, платье, налила нам ещё чая и притащила свой альбом, где зачем-то стала показывать мне свои детские фотографии. А я так и сидел на этом дурацком велюровом диване с салфетками, ошарашенный и без рубашки в комнате, где через пару минут из-за отрытого настежь окна стало холодно, как в морге. В общем, ничего у нас в тот вечер е получилось. Кларисса оказалась совершенно не готова распрощаться со своей девственностью, а я был тоже не готов взять на себя такую ответственность, да и ещё с тридцатилетней выдержкой. Потом, когда я рассказал всю эту историю дяде Луису, он смеялся буквально до слёз, заметив, правда, что я, как настоящий мужчина, был просто обязан помочь бедняжке в такой деликатной ситуации.
Мы часто втроем сидели за обеденным столом, завалив его книгами и тетрадями с конспектами, подготавливались к зачетам и контрольным. Ради справедливости, могу отметить, что даже прекрасно учившиеся все предыдущие годы Мэл и Блейз тоже были вынуждены сутками просиживать над учебниками. И если с Мелон, сменившей специальность в последний момент, было все ясно, то Блейз меня порядком удивлял – он ведь всегда знал существенно больше университетской программы.
- Ректорат разработал мне отдельную программу аттестации, после того как я получил степень, - пожал плечами брат, в ответ на мой вопрос, - основываясь на уровне моих IQ-тестов и фактических знаниях. Не так уж там и трудно в результате, но мне хочется быть уверенным на все сто.
Жаль, что ректорат не разработал такую программу для меня, потому что при взгляде на учебник по основам экономики мой IQ явно падал ниже среднего значения, где-то до отметки «слабоумный» или «недоразвитый».
Стол и стул отбрасывали длинные тени, значит, солнце клонилось к закату. Сколько же он проспал? Карл Густав потерял счёт времени. Его мучила головная боль, и во рту пересохло.
- Базил! – как мог громко закричал бедняга – Базил, принеси мне стакан вина!
Но нерадивый слуга не отзывался. Карл ещё три раза громко позвал его, а затем, проклиная всё на свете, поплёлся на кухню, честя лентяя последними словами и призывая на его голову струпья, паршу и лишай. Он, хоть и был юношей благочестивым и милосердным, становился весьма капризным, когда его желания не выполнялись.
Карл мог бы выпить и колодезной воды, но решил достать бутылку рейнского, припрятанную на особый случай. Большой глоток доброго вина скрасит тоскливый вечер, решил он.
Слуга появился, когда он уже хорошенько приложился к бутылке.
- Где тебя черти носят? Я не видел тебя весь день!
Беспечный Базил буркнул что-то себе под нос и не поднимая глаз прошёл мимо, распространяя запах сивухи, а потом случайно бросил взгляд на хозяина – и заорал благим матом.
- Чего орёшь, как оглашенный?
- Ай, мама! Леший! Волколак!
- Что?! Где? – Карл на всякий случай перекрестился и обернулся, проверяя, не стоит ли кто позади него.
Базил упорно тыкал в него пальцем и икал от страха.
- Чур меня! Чур! – заорал он, как только победил икоту. - Сгинь, сгинь, бесовское отродье!
- Ты, верно, пьян, дурень! – Карл рассердился и отвесил слуге оплеуху, а тот всё крестился, продолжая громко поикиваить.
- Изыди, Богом тебя заклинаю, изыди!
- Базил, это я, твой хозяин! Тебе всё кажется! Сколько ты вылакал винища за день, негодяй?
- Да как ты смеешь! Мой хозяин учёный человек и добрый христианин, не оскорбляй его имя! Или что же… Святые небеса, оно завладело моим хозяином! Vade retro! Vade, Satanum! (слуга неплохо знал церковную латынь, потому что часто сидел под дверью хозяина и подслушивал его умные разговоры). Свят-свят-свят! С нами Бог и Пречистая Дева!
И пока ошеломленный Карл Густав искал слова, чтобы ответить, Базил искал метлу, чтобы с её помощью изгнать из хозяина демона. Завязалась драка, в ходе которой юноша изрядно поколотил своего слугу и вытолкал его из дома.
- И не показывайся мне на глаза, скотина! Ишь чего удумал – на хозяина кидаться!
Но и после этого Базил не угомонился.
- Ой, лихо мне! – нараспев причитал он под закрытой дверью, да так громко, что слышала вся Академия. – Пропал мой хозяин, а ведь такой был молодой и красивый, чисто андел! Ой, горе, ой, беда! И кто ж его заколдовал, верно, сам враг рода человеческого! Никак, с рождения бедняга проклят был! А как же я? А куда же мне? Да на кого ж ты меня покинул! Ой, горе-то, горе! Бедный я, разнесчастный!
Глотка у Базила была покрепче, чем у иного матроса, и он хорошенько укрепил голос, пока служил певчим в сельской церкви; благодаря этому он причитывал так громко и выразительно, что от его рёва на кухне тоненько дребезжала посуда. Карл Густав выглянул в окно и увидел, что вокруг крикуна уже собираются зеваки, любопытные мальчишки и сочувствующие старушки. Он поморщился и закрыл окно ставнями.
Лучшие скриншоты среди начинающих (выбрать одного претендента)
1. Династия Löwenfeld
2. Hampton Dynasty
3. Династия Пэйшенс
4. The Bachelor Challenge - Мурат Смит
5. Голодные Игры: семья Траст
Мастер скриншотов — TS2 (выбрать одного претендента)
1. Линии Крови: Эльвира Слэйер
2. Династия Томпсон. Стрелять мы тоже умеем
3. Династия де Лоран
4. Династия Донадо. История проклятых
5. Апокалипсис: Династия Анхед - Всадник без головы
Мастер скриншотов — TS3 (выбрать одного претендента)
1. Династия Клайд
2. Династия Варделен
3. Династия Броньяр
4. Клан Ренкольн. Путь на Олимп
5. Династия Тольди
Лучший текст среди начинающих (выбрать одного претендента)
1. Династия Löwenfeld
2. Hampton Dynasty
3. Династия Пэйшенс
4. The Bachelor Challenge - Мурат Смит
5. Голодные Игры: семья Траст
Мастер пера (выбрать троих)
1. Линии Крови: Эльвира Слэйер
2. Династия Фоукс
3. Династия Фирт - воздушная жизнь
4. Династия Д'Альвиар
5. Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства
6. Династия Томпсон. Стрелять мы тоже умеем
7. Клан Ренкольн. Путь на Олимп
8. Династия Тольди
9. Династия фон Вальде
10. Династия де Лоран
11. Династия Донадо. История проклятых
12. Апокалипсис: Династия Анхед - Всадник без головы
Лучшее семейное древо (выбрать одного претендента)
1. Династия Фоукс
2. Династия Клайд
3. Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства
4. Династия Тольди
5. Династия Урсус
6. Династия Донадо. История проклятых
Лучшая техничка — TS2 (выбрать одного претендента)
1. Династия Хагенштрем: расцвет одного семейства
2. Династия Донадо. История проклятых