Династия Эйберхарт - Страница 20 - Prosims: новости, обзоры, дополнения, файлы, коды, объекты, скины и скриншоты The Sims 3 и The Sims 2

Мэриан · 18.05.2012, 16:40

Пока моя новая глава отдыхает у фотографа, я вспомнила о забытой радости династийца

Мой новый ноутбук обещает не слетать, игра загружена, а впереди каникулы...
Строгой исторической стилизации под Америку шестидесятых тут ждать не стоит - это скорее эксперимент, вариация на тему

Ну а пока...

In der Heimat wohnt ein kleines Mägdelein
Und das heißt: Erika.
Dieses Mädel ist mein treues Schätzelein
Und mein Glück, Erika...

Эрика Рената Эйберхарт была девушкой из хорошей семьи.
Это могло бы звучать как похвала. Или приговор. Или диагноз.
Возможно, ей следовало родиться на пару десятилетий раньше – тогда ее светлые косы, голубые до прозрачности глаза, прямой нос и не по-женски сильные руки пришлись бы как раз к месту и ко времени. Она заслуживала бы благосклонный взгляд учительницы чуть чаще, чем курносые и темноглазые одноклассницы. Ее бы фотографировали для школьных альбомов, может быть, даже ставили бы в пример. Позже ей бы легко устроили «удачный брак» с кем-нибудь таким же белокурым, светлоглазым, «правильным».
В школе ее любимая химия и алгебра неуклонно уступали бы шитью, рукоделию и домоводству – ведь, в самом деле, зачем нагружать хрупкий женский интеллект этими чересчур сложными для него знаниями, когда будущей жене и матери они все равно едва ли пригодятся?
О брюках и академической гребле тоже пришлось бы забыть… нет, все же Эрике повезло, что она родилась именно тогда, когда родилась.
Однако она была девушкой из хорошей семьи – со всеми вытекающими последствиями. С детства Эрика знала, что обязана соответствовать. Ее отец имел ученое звание и читал лекции на кафедре теоретической физики? Значит, она должна была не посрамить громкой фамилии и быть круглой отличницей в гимназии. Ее мать, фрау Гертруда, была прекрасной хозяйкой, вложившей все свои усилия, весь свой пыл и изобретательность в чистый дом, вышитые занавески, глаженые полотенца и горячие обеды из трех блюд? Значит, ее дочь обязана с ранних лет учиться всем этим премудростям, чтобы потом не ударить в грязь лицом. «А как же ты будешь выходить замуж? Как же ты будешь завтрак готовить?» - мягко журила ее мать, когда у Эрики что-то не получалось. Пару раз в голову последней забредала крамольная мысль, что, пожалуй, взрослый человек в состоянии приготовить себе яичницу и сам – если, конечно, он не инвалид и не паралитик. Однако в целом она долго пребывала в уверенности, что мужчины – сущие дети, которые непременно пропадут без заботы таких хороших хозяек, как фрау Гертруда и фройляйн Эрика.
Пожалуй, гораздо больше девочке нравилось общение с отцом, никогда не запиравшем от нее книжные шкафы, не жалевшим времени, чтобы объяснить дочери какой-нибудь заковыристый закон.
Как девочка из хорошей семьи, она молилась перед едой – однако гораздо более важной ей казалась необходимость мыть перед едой руки. Не жалея горячей воды для своих кос, отдавая в стирку блузку, надетую более трех раз, она всячески избегала школьных походов с палатками, часто сказываясь больной – мысль об отсутствии ванны, зубного порошка, о ночлеге в старых спальных мешках внушала ей ужас. Переживая угар первой влюбленности, она не раз отказывалась от поцелуя с красавчиком Рольфом в первую очередь из-за боязливой брезгливости и иллюстраций к статьям о микробах (вторым пунктом в списке были странные разговоры об исторической несправедливости и величии Германии, которые он имел привычку заводить, а уже третьим шло строгое воспитание девушки).
Она с презрением относилась к суевериям, хмыкала в ответ на рассказы об упырях и привидениях, признавала возможность существования инопланетного разума, однако все существующие на этот счет теории считала несостоятельными.
Мало кого удивило, что после окончания школы Эрика решила, во-первых, поступать в заокеанский университет (и не в какой-нибудь, а непременно в самый лучший!), а во-вторых, на медицинский факультет.

За оформление спасибо Lullabe.

Мэриан · 18.11.2012, 01:38

Итак, я снова с вами

Понимаю, что уже перегрузила вас саундтреками, но эта недавно попавшаяся мне песня меня просто покорила. Она такая... призрачная и такая... для Лизелотты

Хотя мне, по хорошему, надо бы уже подбирать саунды к следующему поколению...

Да, и еще я купила в книжном рядом со своим университетом сборник воспоминаний о шестидесятых годах. Воспоминания, конечно, уроженцев здешних мест, то есть города Ньюкасла на севере Англии, но, думаю, некоторые моменты можно переносить на американскую почву безболезненно ))) Так что в следующих отчетах могу пообещать возрождение исторической части - ну, куда смогу вставить...

Свадьба проходила в торжественном блеске свечей, под гулкими и темными сводами церкви святой Беттины. Тяжелые кремовые волны подвенечного платья стелились по каменному полу; лицо невесты поблекло под мерцающей завесой фаты.

Взгляд Лизелотты, облачившейся по такому случаю в просторное бальное платье, скользил то по пышным светлым букетам, которыми была убрана церковь с самого утра, то по мрачным фрескам, украшавшим потолок. Порой, забывшись, она устало складывала руки на животе, но быстро спохватывалась.
На лицах Хайдена и Ренаты была светлая усталость путников, преодолевших бесконечную дорогу к мирному оазису. Этот день был словно торжественным обещанием, что череда несчастий наконец-то закончилась, а непобедимая жизнь вновь вошла в свою колею.

Воротничок парадной формы немилосердно впивался в шею Курта. Поглядывая с тоской на высокие стрельчатые окна, из-за которых лился июльский полуденный свет, он чувствовал себя школьником, вновь мечтающим сбежать с урока на солнечную футбольную площадку.
Он знал, что рано или поздно этот день настанет, и был, честно признаться, рад, что падкого на броскую красоту мальчика не окрутила одна из этих сумасбродных современных девиц. Кэрол – хорошая девушка… и это было, пожалуй, единственным, что Курт мог о ней сказать. Сама она была довольно молчалива, а Райни редко рассказывал о ней. Он, кажется, вообще не проявлял особенного энтузиазма по поводу женитьбы. То, что в разговорах о невесте Рейнхард редко выказывал нежность или хоть какой-то интерес, Курт предпочитал относить на счет обычной сдержанности сына, не желая верить, что его мотивы могли быть продиктованы равнодушным расчетом. Такие времена! Приходилось отдавать дань холодному прагматизму современности – даже такой замечательный юноша, как Рейнхард, едва ли мог избегнуть ее влияния. Должно быть, позолоченные памятью идеалы ушедшего времени, столь дорогие сердцу Курта, ему были даже не понятны.

Чувствительная Мария улыбалась сквозь выступившие слезы, глядя на чудесную пару. Собственное венчание вспомнилось ей невероятно живо – солнечный свет, самонадеянная радость юной весны, белый букет… а как хороша была она сама в счастливом цвету своей молодости! Глухая тоска по истлевшему золоту собственных кудрей вновь пронзила ее сердце.
… Райни любил стройные белые своды особняка семьи Кэрол и трогательную, старинную торжественность ее сада. Любил покровительственный тон ее отца, не то утверждавшего, не то обещавшего, что зять еще далеко пойдет, любил уважение и зависть в глазах знакомых, когда он появлялся с Кэрол в свете. Любил ее утонченный вкус и точеную фигурку.

Но за все время, пока шла томительная церемония, Рейнхард успел три раза обернуться на ряд, где сидела Лизелотта.
***
Умиляться ее положению, глядеть на ее живот, уже без труда заметный под домашним платьем, было выше сил Райни. Уста улыбались, уста послушно произносили слова дежурных поздравлений, перемежаемые с трогательными прощаниями и пожеланиями счастья, но на душе было пусто.
- Не забывай меня. – эти, без сомнения, теплые слова, адресованные Лизелотте, прозвучали, как предупреждение – Я… то есть мы постараемся часто навещать тебя… вас.

- Что ты. Разве я могу тебя когда-нибудь забыть? – именно так, должно быть, и должна выглядеть нежная улыбка, обращенная к покидавшему родной дом кузену.
О том, что таится под шелковым покровом взаимной вежливости, не узнает никто и никогда. Новый брак безупречен во всех отношениях. Камень, воздвигнутый над пустым гробом, выглядит солидно и достойно.
Скелеты в шкафу уже никому ничего не расскажут.
***
За изменениями в своем теле Лизелотта наблюдала с боязливым интересом. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, прикованной к земле. Чувства, и без того острые, обострились до болезненности – каждый ночной шорох был похож на треск над самым ухом, запах еды слышался даже из сада, а сочащаяся из-за закрытых окон вечерняя прохлада заставляла ее кутаться в шаль.

В последние дни Лизелотта не находила себе места от тоскливого страха. «Я похожа на воздушный шар» - думала она, отворачиваясь от сумрачного зеркала.
Лизелотта изобрела тысячи причин, чтобы в решающий момент находиться дома – истиной же было то, что ей попросту не хотелось уезжать в больничную суету, в лязг железок, в запах спирта.
… Лежа на собственной кровати с раскинутыми ногами, слезно глядя в расплывающийся перед глазами потолок, Лизелотта не раз и не два думала, что сейчас вот-вот погрузится в безвозвратную тьму, захлебнется в ней, как в ледяном море. Молодая женщина была очень удивлена, услышав сутки спустя, что все прошло совершенно нормально и даже, пожалуй, на редкость удачно, а желанная девочка оказалась крепкой и здоровой.
Новорожденная Ханна мигом сделалась предметом восторга всей семьи, а на паломничество в ее детскую многие месяцы тянулись истосковавшиеся по новостям соседи. Все находили ее розовые щечки несравненными, ее здоровье – завидным, а ее привычку совать в рот, не мелочась, всю пятерню – очаровательной.

***
Произошедшее с Генрихом – неловкая пустота, лакун в семейных разговорах, то, что мало кто осмеливался обозначить громким словом «смерть» - больней всего ударило по Хайдену. Трагедия черной волной обрушилась на уставшего, незадачливого пловца.
Рождение Ханны ненадолго успокоило, усмирило недуг, грызущий изнутри его грудь. «Она похожа на тебя» - повторял он Ренате, глядя, как малышка сердито пытается вылезти из кроватки. Улыбка вновь тлела в уголках его губ, но сквозь заостренные черты уже проступала мрачная печать.
Взгляд Хайдена в погожие летние деньки все чаще останавливался на злополучном могильном камне. Тогда он странно шевелил пальцами, точно перебирая невидимый прах, и говорил с горьким, задумчивым смешком, не обращаясь, пожалуй, ни к кому конкретно:
- И все же я был прав. Я был прав. В конечном итоге они до меня добрались…
… Сад, где его нашли, был погружен в промозглые объятия утреннего тумана. Домашний свитер Хайдена, в котором тот обыкновенно выходил прогуляться перед сном, был пропитан ранней, сонной росой.

- Почему он не остался вчера? – дрожащим голосом прошептала Рената, складывая его руки – Зачем ему понадобилось выходить…
- Это бы произошло так или иначе. – резонно заметил Курт.
- Но ему тогда не было бы холодно перед… перед тем, как…
Чистая, безо всяких следов укусов шея и однозначное заключение патологоанатома Ренату убедили не сразу. Ей отчего-то было гораздо легче верить, что виной всему стали тайные козни врагов, а не прозаические проблемы с сердцем.
Похороны его Рената все же постаралась назначить на полдень.
Тучи к тому времени уже начали расходиться, и солнце блеснуло золотом сквозь тонкую пелену весеннего дождя. Глаза хрупкой вдовы, закутанной в траурные шелка, были влажны.
- Я думаю, ему бы понравилось это. – прошептала она, глядя на расползающуюся из-за туч синеву сияющего неба.
Лизелотта выглядела больной и сумрачной в своем бледно-зеленом платье.
- Я виновата, - прошептала она, тыкаясь носом в теплую шею Гэбриела – Я виновата. Я всем приношу несчастье. Всему, чего ни касаюсь…
Как и подобает дурным идеям, эта мысль засела у нее в голове крепко. Правда, побледнеть в тяжелых раздумьях Лизелотте не удалось – положение спасла Ханна. Неугомонный характер девочки, невесть в кого пошедшей своей золотистой рыжиной, попросту не оставлял ей ни сил, не времени всласть предаться самобичеванию.

Усилия Гэбриела научить девочку ходить рассыпались в прах перед лицом ее полнейшей незаинтересованности этим скучным процессом. Она могла даже сделать пару робких шагов к отцу, но, заинтересовавшись по пути кукольным домиком, меняла траекторию, плюхалась на четыре конечности и целеустремленно ползла к игрушке.

Shiki. · 18.11.2012, 16:44

О, музыка потрясающая! Только когда я начала читать отчет пришлось выключить, потому что на нее отвлекалась и пыталась подпевать)
Мне только кажется или оформление скринов несколько изменилось?)
Рейнхард и Кэрол действительно красивая пара. Может со временем он все таки сможет ее полюбить...
Поздравляю Лизелотту и Гэбриела с появлением Ханны) Уверена, что она вырастет очаровательной леди)
Эх, вот она жизнь, кто-то жениться, кто-то рождается, кто-то умирает. Пусть земля ему будет пухом.
Спасибо за отчет

Мэриан · 19.11.2012, 22:48

Да, Ханна еще зажжет...

Я вообще люблю рыженьких )

Мэриан · 21.11.2012, 06:13

Немного "невошедших" фоток

Будем считать, что из трудных будней Лизелотты ))

Хайни всегда любил животных... правда, в последние дни своей жизни он любил их скорее в гастрономическом плане...

Мэриан · 09.12.2012, 02:44

«Я убивал, но смерти я не видел
Колоть – колол, но разве ненавидел?»

«Фрегат твоей мечты раздавили льды давным-давно,
И незначительным стало то, что было когда-то главнее всего.
…
Свое уставшее тело ты освежаешь водой мертвых морей,
Твоя душа - как музей гениальных изделий и редких вещей.
И я хотел бы остаться с тобой, но твое жилище - проклятый дом,
Его величество дьявол поселился, наверное, в нем...»

Несмотря на свое предыдущее сопротивление, научившись ходить, Ханна заметно обрадовалась – теперь-то большой мир, состоявший из дома и сада, открылся перед ней во всей своей полноте.

Теперь она возвышалась над постаревшим Пупсиком, за которым доселе не могла угнаться даже самым упорным ползком, и коту уже было не избежать ее настойчивых попыток подружиться.
Кажется, на похоронах домашнего любимца, погребенного рядом со своей зеленоглазой Хельгой, Ханна горевала больше всех – горевала, как умела, орала, рыдала и брыкалась, сидя на руках у отца. Едва ли она даже знала кличку усопшего питомца, лишь чувствовала инстинктивно, что ушло навсегда пушистое теплое мурчало, которое ей было так упоительно таскать за хвост.
Когда Ханна просыпалась, об этом мгновенно узнавал весь дом. Правда, стоило кому-то из родственников войти, или скорее вбежать в детскую, оказывалось, что несчастная заспанная девочка смирно сидит в кроватке, глядя на мир глазами диккенсовской сиротки.

На игрушечный домик она набросилась с жадностью, и вскоре уже мечтательно закатывала глаза, с упоением вгрызаясь в податливую, пластиковую ногу куколки.

Не меньше радости у Ханны вызвал и ксилофон, найденный случайно на чердаке – она могла часами колотить деревянной палочкой по той или иной панели, забываясь в искреннем восторге, извлекая, как ей казалось, «красный», «синий» или «оранжевый» звук. Не меньше ксилофона ей нравилась и сама палка – тонкая, гладкая, ярко окрашенная, покрытая заново лаком. Палка завораживала ее. Нередко Ханна забывала о муках творчества и принималась обстоятельно точить об палку свои пока еще режущиеся зубки.

Попытки бабушки научить ее говорить являли собой живую иллюстрацию к высказыванию о непобедимой силе, натолкнувшейся на несокрушимую преграду.

Мама часто уезжала вместе с папой – по делам, как она говорила – и возвращалась грустной и задумчивой, побледневшей от усталости, с синяками, тенью расплывающимися под глазами. Впрочем, они никогда не забывали о любопытстве Ханны, и потому неизменно привозили ей из поездок приятнейшие сюрпризы, заходя в детскую с хрустальным ангелочком, деревянными бусиками, книгой сказок или шкатулкой сладостей. На расспросы девочки Лизелотта и Гэбриел отвечали довольно скупо, однако Ханна не унывала, увлеченно заполняя лакуны их молчания разливными морями дивных выдумок. Золотые королевства возвышались и рушились в ее воображении, проклятия оплетали черные башни, фениксы и драконы расцветали на полотне эпических сказаний, а скелеты щерились из каждого шкафа.
***
С определенного возраста Ханна, как и большая часть ее одноклассниц, начала посещать школу танцев. Студия, чьи окна щегольски блестели новенькими стеклопакетами, располагалась неподалеку от единственного на всю округу кинотеатра - каждый раз, проходя мимо него, девочка замирала перед броским пламенем афиш. Рыжий парик Шэрон Тейт, разнежившейся в пенной ванне, завораживал ее. Ханна начинала в этот момент чувствовать нечто вроде тайной гордости, как если бы незримая ниточка протянулась между ней, девочкой в неуклюжих рукавицах, и голливудской красавицей.
Ханна не любила зиму – не любила тесный жар колючих пальто, не любила февральскую слякоть и непременные декабрьские хвори. Правда, дни оглушительных праздничных морозов она воспринимала с восторгом, и наибольшей радостью для нее было окунуться в рождественскую суету, шуршащую мишурой, сладко пахнущую пряниками и шипящим взрослым глинтвейном. А в блаженные дни каникул она нередко присоединялась к компаниям однокашников, рассекавших на санках по снежным просторам наклонных улиц, пустовавших в воскресенье. Шапку Ханна сердито срывала, и уши потом сладко побаливали от бешеного свиста ветра. Когда ей – единственной решившейся на рискованный спуск! – удалось избежать кирпичной стены тупика, загораживающего проулок, и затормозить в последний момент, девочку распирало от желания немедленно рассказать о своем успехе всему свету.
Но все же самым ее любимым временем года было жаркое, оглушительное лето. Ханна любила бродить по саду в теплом мареве июльского вечера, исследовать самые дальние уголки, забираться во все сараи, купаться в печально известном пруду (родители не имели привычки пугать ее призраками). Самым верным способом приклеить Ханну к удочке было сказать, что на рыбалку ей, скорее всего, пока рано.

***
Курт был когда-то уверен, что смерть непременно приходит в грохоте железа, ослепительном взрыве, горьком дыму, закрывающем солнце.
Это было, конечно, заблуждением, как он понял уже давно. Смерть приходила, неслышно ступая по ковру кошачьими лапками, тенью протягиваясь к изголовью кровати.
Так она пришла за Генрихом, за Хайденом…

Ее смерть была невозможна, как расколовшееся небо или солнце, севшее на востоке, но она произошла.
- Прах возвратится к праху… - чужой монотонный голос странным образом примирял его с реальностью, превращая ту в некую причудливую, пустую церемонию.
Воротник врезался в горло неумолимо. Воздуха отчаянно не хватало, в глазах мутнело, и Курт уже хотел по привычке попросить кого-нибудь открыть, наконец, чертову форточку, когда вспомнил, что стоит в саду вместе со всеми. Не хватало еще сойти с ума… Он попытался незаметно расслабить ненавистный воротник, но послышался треск, показавшийся ему самому оглушительным – впрочем, никто отчего-то не обернулся – и пуговица, блеснув на солнце, отлетела в мокрую от недавнего дождя траву.
Дышать стало немного легче, но пульсирующие темные круги все еще плыли перед глазами. Он вновь летел, оглушенный, в чаду и дыму, только впереди не было больше далекого света, и письма под подушкой тоже не было, а тьма все сжималась, сжималась…
Курт пришел в себя удивительно быстро – реальный мир постепенно проступал перед глазами: он сам тяжело откинулся на садовой скамье, прикрыв глаза, а рыжеволосая Ханна настойчиво дергала его за руку. Пульсирующая тьма отступила.
- Не стоит беспокоиться. Всего лишь головокружение. – не хватало еще оказаться похожим на престарелую истеричку – Продолжайте… продолжайте церемонию.
… Рейнхард, приехавший на похороны вместе с молодой женой, стоял у белой оградки с видом человека, у которого внезапно ушла почва из-под ног, в черном траурном сюртуке, с болезненно стиснутыми пальцами, с беспомощной пустотой, плещущейся в светлых глазах. Кэрол – все в той же хрустящей юбке, на тех же маленьких, тоненьких каблуках – растерянно вцепилась в руку Райни, как ребенок, потерявшийся в толпе.
***
Курт после жил еще долго – во всяком случае, ему самому так казалось. Бледное утро, позднее утро – «Тебе надо больше отдыхать» - отражение в зеркале, более напоминающее экспонат мадам Тюссо – шалопаи из аэроклуба слушают вполуха – рыжий лучик Ханна настойчиво просит покатать ее на качелях. Белые цветы, гроздьями свисающие с апельсиновых деревьев, пахнут чужой весной. Никогда еще сад не цвел так отчаянно и буйно, так дурманно, как в этом году. Никогда еще в прозрачном воздухе не была разлита такая горечь.

Если бы Райни согласился приехать сюда на лето, наверное, было бы легче. Но… он извинялся так искренне, так трогательно… круиз… встречи… столько планов… Да и потом, кто захочет обвинить молодых в нежелании жить в этом доме, где каждый уголок дышит тоскливой смертью?
Удивительно, почему Лизелотта осталась? Курт легко мог представить ее у двери белоснежного коттеджа на берегу моря, где в саду по весне распускаются маргаритки, а волосы ее тяжелы от влажного соленого ветра. В глянцевой мечте, в сияющей пасторали. Однако она осталась здесь – в краю ленивых желтоватых рек, в нелепом, громоздком особняке, в спальне с видом на кладбище. Читала ему вслух (что за глупости, он и сам в состоянии…), листала вместе с ним фотоальбомы, то и дело вытаскивала из сумрачного забвения спальни в солнечный сад, поиграть с Ханной. Хотя, с другой стороны, Лизелотте ли привыкать к смерти? Девочке, говорившей с мертвыми. Забавно – все еще девочке. Бледной, темноглазой девочке с дочерью-школьницей.

... Мир вокруг кружился, темнел, уплывал. Словно бы гранитный камень внезапно придавил грудь. Качнулась перед глазами фигурка Лизелотты, одиноко темнеющая в свете вечерней лампы. Молодая женщина, прищурившись, откинула непослушный локон со лба и закрыла томик Купера.
- Я немного устала, можно… - в ее глазах промелькнула растерянность – Дядя Курт? Тебе плохо? Воды?
О да, конечно же, вода – универсальное средство! Он рассмеялся бы, если бы не было так тяжело дышать…
Перед глазами замелькали тени – Лизелотта, Рената - поднятая с постели, наспех накинувшая пеньюар поверх сорочки - вновь Лизелотта, мать… ее ведь не может здесь быть?… но она здесь, вот же она – стоит за спиною сгорбившейся от отчаянья дочери, вечно невозмутимая, увенчанная короной золотых волос. Значит, все хорошо, значит, теперь все будет хорошо…
Горький запах, чужие холодные руки. Курт помнил, что происходит: он вновь метался в сером кошмаре, затерянный на краю света, умирая от сепсиса, и видения далекого дома вспыхивали в мозгу воспаленным светом. Но ведь тогда все обошлось…
Нет, это уже не сепсис, не рана, и года утекли сквозь пальцы. Но как трудно вздохнуть!
Райни – реальность или видение? Растрепанный, красноглазый и очень недовольный. В голубых глазах светится беспокойство.
- Я прибыл первым же самолетом… - начинает он голосом, которым приступают к торжественной речи, и внезапно всхлипывает, не закончив фразу – Пап, все будет хорошо… я говорил… мы обеспечим…
За его спиной стоит, успокаивающе кивая, стоит хрупкая Матильда в своем ярком плаще. Значит, все и впрямь будет хорошо… Курт закрывает глаза.
… Лизелотта обнаружила, что так не сняла пальто, лишь зайдя уже в полутемную детскую. Расстегнутое и распахнутое, оно понуро висело мокрыми крыльями.
Ханна не спала. Янтарный блик торшерного света (когда она наловчилась дотягиваться до шнурка?) дрожал на стене. Услышав чьи-то шаги, девочка живо подобралась – спать ей не хотелось.
Лизелотта присела на кровать.
- Ма-ам? – Ханна вцепилась в ее рукав, умоляюще глядя снизу вверх - Почитай мне сказку, ну пожалуйста… мам, ну я не хочу спать, совсем-совсем не хочу…
- Хорошо. – Лизелотта обняла девочку за плечи, чувствуя, как кружится голова. Только сейчас она поняла, как же устала за этот бесконечно долгий день. Серая измотанность пылью покрывала ее, не давая дышать – Если ты хочешь, я могу рассказать тебе сказку.
- О чем? – глазки Ханны любопытно блеснули.
- О чем… - женщина тяжело вздохнула, перебирая рыжие волосы дочери, мягко скользившие меж пальцев – Это сказка об одной фарфоровой балерине и ее стойком оловянном солдатике…
В доме было невероятно тихо. За портьерами дрожала тьма.
***
- Мне жаль его. – лицо Гретхен, выбеленное по причудливой моде двадцатых, было печально и задумчиво. Талия ее была схвачена узким черным платьем, и, глядя из-под траурной сетки, она сама напоминала застывшую во времени вдову.
Маргарита на миг задержала взгляд на маленькой, постаревшей Ренате, кутавшей плечи в газовую шаль, и в ее глазах мелькнуло сочувствие.
- Мне жаль его. – повторила женщина, созерцая сонный дым, медленно поднимавшийся с кончика ее мундштука – Он был таким красивым в молодости. Я даже думала о том, чтобы… помочь ему тогда. Ни у кого не видела таких золотых волос… - ее голос мечтательно плыл – Интересно, в любви он был так же горяч, как и в бою?
- Гретхен. – негромко кашлянула Рената.
- Что? О да, прошу прощения, – опомнилась молодая графиня – Конечно, в такой день… Кажется, нам пора присоединиться к остальным. Но мы обязательно продолжим этот разговор!
Сухие, жилистые пальцы Ренаты бессильно сжали край шали, облаком стекавшей с ее плеч.
Можно ли обвинять разумную девушку в том, что она не льет слезы по милой ей когда-то сломанной кукле?

***
Облик Ханны дышал жизнью – огненный румянец, яркие губы, блеск глаз, плотное сложение и копна рыжих волос. Ее сверстницы надевали бесконечные подъюбники, пытаясь сообщить своим платьям пышную легкость облаков, и подводили глаза, старательно изображая широко распахнутый взгляд радостного ребенка. Ханна в это время наслаждалась любимым мясом с кровью и красным вином, отдавала должное кондитерским сладостям и в хрусткий мороз с оглушительным визгом каталась на санках. Она увлекалась всем на свете, металась от фотокружка к верховой езде, а от верховой езды – к стрельбе из лука, пока не нашла пристанище в туманной гавани музыки. Теперь Ханна бодро шагала из дома в школу с транзистором возле уха (неповторимой серебристой окраски, он был для нее величайшим сокровищем), ездила по четвергам в единственный на всю округу джаз-клуб и мечтала о славе саксофонистки (впрочем, позже она начала предпочитать контрабас).

Девушка не могла понять, почему мама всякий раз вздрагивала, заставая ее в музыкальном салоне.
Разговора с родителями о своем намерении поступать в «Шилленгерский дом», недавно ставший «музыкальным колледжем Беркли», Ханна боялась, как огня. Однако, как ни странно, рассуждать о непрактичных профессиях они не стали – отец взял с нее обещание сорвать потом все предлагаемые там награды и стипендии…

ANka-ParTizanKA · 10.12.2012, 01:21

Вот вроде и пропустила совсем немного, однако что-то писать уже сложно - наверное, из-за слишком разительного контраста между пятым поколением (которое у меня вызывает стойкие ассоциации с замком с приведениями - не знаешь, кто выйдет на тебя из-за следующего поворота коридора, чье-то дыхание или сквозняк сейчас за твоей спиной и сколько скелетов замуровано в стенах) и Ханной - такой веселой, яркой, непоседливой...не знаю даже, какими словами еще описать ее. О! Знаю - рыжей. почему-то кажется, что все рыжие именно такими и должны быть - полными необузданной жажды жизни И еще - немного странен страх по поводу лекции о непрактичности профессии - не медиуму и охотнику на вампиров об этом говорить. И напоследок - жаль, очень-очень жаль уходящее четвертое поколение - Мицци, Курта...и Ренату, которой раз за разом приходиться хоронить близких.

Мэриан · 10.12.2012, 01:41

Где ж там лекция?

Цитата:

Однако, как ни странно, рассуждать о непрактичных профессиях они не стали

Мэриан · 19.12.2012, 00:59

Поприветствуем же новое поколение и новый к нему саундтрек

Да, и спасибо Enlil за прекрасного Рокэ, а Вере Камше, которой я недавно отдала должное - за его не менее прекрасного тезку ))

Жажда эпатажа терзала Ханне сердце, горела рваным, острым блеском в ее глазах. Она купалась в чужом внимании - восхищенном ли, осуждающем ли - как купались в маслах и молоке изнеженные царицы древности.
Она помнила недавний выпускной - и себя, в невообразимом алом кринолине плывущую средь стайки одноклассниц в палевом и белом. Танцевать было довольно неудобно, но зато прочие неизменно держались от самой яркой пары вечера на почтительном отдалении - проверять на себе центробежную силу кринолина Ханны никому не хотелось...

Она училась теперь настолько усердно, насколько могла, словно бы примеряя на себя новую роль старательной студентки - аккуратно раскладывая конспекты по тонким картонным папкам, не пропуская ни единой утренней лекции и даже посещая некоторые собрания в студенческом союзе (последнее было посвящено вопросу о том, стоит ли позволять общежитиям иметь собственные теплицы. Ханна была против - перспектива копать картошку ее не прельщала).
Осень в городке оказалась неожиданно холодной, и девушка к ноябрю поняла, что надевать юбки и дальше просто не сможет. Так издеваться над собственным телом у нее просто не поднимется рука.
В первый раз заходя в аудиторию в брюках, Ханна непривычно вздрогнула под градом удивленных взглядов. Всю лекцию она сидела с прямой, мертвой, каменной спиной, пропуская мимо ушей половину слов и судорожно пытаясь припомнить, требуется ли ей соответствующее разрешение в университете, или оно нужно только в частных женских колледжах, где за ношение "не соответствующей полу одежды" можно и выговор получить...
К счастью, все обошлось. Уже через неделю Ханна, осмелев, ходила в нарочито грубоватых, шерстяных серых брюках и наслаждалась непривычным теплом. Правда, от промозглости ноябрьских дней это ее все равно не спасло, и девушка нередко забывала о конспектах, приклеившись к пышущей бархатным жаром печке в гостиной. Она давно привыкла к дорогому, надежному домашнему отоплению и теплому паркету в гостиной. Университетские общежития, конечно, не могли себе такого позволить…

В дни потеплее она старалась проводить в серых стенах общежития как можно меньше времени, проматывая часы в городском парке, в кафе на последнем этаже студенческого союза, в пустых аудиториях, в джаз-клубах, на танцплощадках.

Она оставалась верна красному цвету. Красное платье, волнами летящее в танце, красные каблуки, которыми можно звонко колотить в такт "легендарному трио из Нью-Орлеана", выступающему "только сегодня!", красная блузка, подпоясанная тяжелым ремнем.

Ханна знала, что она не особенно красива, что о ней можно говорить скорее как о породистой лошади, чем как о нежном цветке - "У нее хорошие зубы", "У нее твердая походка".

Она жаждала восхищения и признания, но жажда эта была безлика - не было человека, на ком взор Ханны останавливался бы с особенным отчаянием и надеждой. Она желала любви, но желание это было размыто и туманно - был лишь смутный образ "кого-то необыкновенного", единственного, кто оказался бы ей достойной парой. Ханна улыбалась долговязым юношам - отчего-то все они были неизменно долговязы - и даже могла при здравом размышлении обнаружить в них некоторые достоинства, но все они казались ей бледными, хилыми, вялыми, медлительными, пустыми, скучными; ей казалось, что любого из них она испугает, опрокинет, сожжет...

***
Должно быть, все дело было в имени.
Зови его каким-нибудь Арнольдом, Джастином или, боже упаси, Ричардом, Ханна, вероятно, лишь пожала бы плечами и не повернула головы. Но его имя, ветром прошелестев возле уха, заставило ее встрепенуться, обернуться рывком, почувствовать, как вспыхивает на щеках огненный румянец.
- Рокэ… - она тихонько повторила незнакомое, нездешнее имя, словно желая сохранить его звучание для себя одной.
Р-р-рокэ. Ее живому воображению мгновенно представился рокот моря, бьющегося о скалы.
Ханна поднялась и подошла к нему, чувствуя, как оглушительно бьется сердце и как разливается по телу уверенное тепло сбывшегося предчувствия. На губах ее блуждала улыбка. Она знала, что неуверенность и сомнения придут потом, разбередят ядом душу – а сейчас их заглушал рокот моря в ушах.
Она боялась, как неопытный канатоходец, застывший на тонкой ниточке – что будет, если он не обратит на нее внимание, откажет, отвернется…
Но страхи ее не сбылись.
Она танцевала, как никогда в жизни боясь неловко поскользнуться на каблуке.
У Рокэ – Ханна мгновенно полюбила это имя – были невероятно яркие глаза цвета весенней зелени.
***
Раньше Ханна считала, что, отдав бродящую в ее груди силу кому-то одному, она успокоится, точно встав на твердую дорогу, однако все вышло с точностью наоборот – теперь девушка не находила себе места, бросаясь к двери и прилипая к окнам, едва услышав чей-то стук, ежечасно бегая в любимое кафе узнать, не было ли для нее записки или звонка.

Все было не так, как представлялось ей в соблазнительных фантазиях – и в то же время несравненно лучше: танцы до упада, до горящих ног на импровизированных деревянных площадках, уединение ночной столовой вместо свечей глянцевого ресторана, нежная прохлада университетского парка вместо солнечного поля с ромашками.

У Рокэ оказалось неожиданно много знакомых музыкантов, и все они – как один, начинающие и талантливые – казались Ханне чуть ли не небожителями. Она не пропускала ни одного концерта групп и коллективов, появляющихся и распадающихся с астрономической скоростью.
В каком-то безумном порыве девушка купила свежую, детскую коробку акварели и, жмурясь от удовольствия, едва вспоминая подзабытые уроки, размазывала по ватману полупрозрачные краски, наслаждаясь их переливами.

Пожалуй, никогда еще она не ехала на летние каникулы с таким сумрачным настроением, как теперь, после второго курса – молодой студентке вовсе не хотелось вырываться из водоворота закрутившейся вокруг жизни, из начинающегося бурного романа в уютную тишь зеленого пригорода…

Hayley · 19.12.2012, 18:10

Ого, сколько тут событий!
Я тут немножко лентяйничала, но этот отчет просто невозможно не прокомментировать.
Ах, Ханночка просто очаровательна! Призма мечтательности авторского стиля немного приглушает буйные краски ее характера, и все же огонек ее жизни и молодости бушует и переливается всеми оттенками красного) Ну, что ж, в молодости так и должно быть) Ханна еще не совсем выроста из образа маленькой девочки, радости семьи (хотя и хочет с этим спорить), но уже примеривает образ прекрасной женщины, сильной, волевой и знающей себе цену - так мне это видится. Она ищет ярких впечатлений - и находит ведь! Главное - не обжечься, хотя, раз на сцене появился Рокэ, то наверняка не для того, чтоб мелькнуть и исчезнуть, хотя меня и смущает немного то, как у них все просто.
И, да, с вступлением тебя в круги Камшелюбов) Это дело такое, что затягивает мигом)

Мэриан · 20.12.2012, 16:45

Хех, бестселлер от Ханны "50 оттенков красного"