Лучший второстепенный персонаж - Мэй Ландграаб, Сага о Брокенстоунах Лучший дуэт - Брюс Берберис и Эстер Эткинс, Сага о Брокенстоунах
Мастер пера - Сага о Брокенстоунах Лучшая романтическая сцена - Сага о Брокенстоунах
Действовать нужно было быстро, пока ни я, ни она не успели друг друга накрутить. Я поднял на неё глаза, и взгляд случайно зацепился за одну неестественную деталь. Я бы не сказал, что это была хорошая идея, стоило придумать что-то... другое. Но, как назло, другие идеи решили не приходить.
– У тебя тесто.
Она хлопнула ресницами и приподняла бровь.
– Тесто?..
Я подошел к ней. Близко. Наверное, даже слишком близко, потому что Мэй немного отшатнулась назад. Она продолжала улыбаться, разве что в глазах её снова виднелась какая-то другая эмоция. Я попытался рассмотреть, но в отражении увидел лишь себя.
Обхватил руками её талию. Мэй не была против, но и не делала ничего в ответ. Просто смотрела на меня будто бы стекленеющими глазами.
Я осторожно прикоснулся к кончику её носа и убрал тесто. Затем неспешно провёл пальцами по её щеке, но... Она издала какой-то утробный звук и замотала головой:
– Не надо, не надо... Только не надо меня жалеть...
Она не отталкивала меня, не убегала, но я чувствовал, словно между нами вырастала стена. И мне почему-то казалось, что ещё немного, и она могла стать нерушимой.
Нужно было действовать решительно. Что ей сказать? Мэй, не надо плакать? Мэй, выходи за меня? Мэй, кажется у нас горит плита?.. Как переключить её внимание?..
– Я порву с ней, – сказал, как отрезал. Выбор был сделан.
Губы Мэй приоткрылись, но она так и не произнесла ни слова. Смотрела на меня своими глазами-бусинками и тогда я обратил внимание на то, как едва заметно подрагивали её веки. Либо она была так расстроена, либо... я мог в корне изменить то, что между нами назревало.
– Ты сказала, что я отстраняюсь. Да, я и правда делал это, но... – пути назад не было,– Исключительно ради тебя. Потому что я тебя уважаю, Мэй. Потому что я желаю тебе только добра... И я тоже не хочу, чтобы кому-то из нас было больно. Особенно тебе.
– Я опять всё испортила? Ты хочешь, чтобы я ушла? – теперь уже подрагивали и её губы. Вся стала дрожать, с каждым мгновением заметнее и сильнее. Я растерялся. В голове вертелось только что-то вроде "Нет, это не ты виновата, это твоя стерва-начальница", или "Что поделать, не мы такие, а жизнь такая", даже откуда-то из закромов памяти появилась фраза "На всё воля Творца", и, наверное, что-то такое я бы и ляпнул... Если бы в тот момент из её рук тогда не брякнулся со звоном венчик. Она вздрогнула. И только тогда, почему-то только тогда я понял.. Насколько же она была до сих пор напугана. Я решил, что больше не нужно оттягивать то, что и так должно было случиться. Это была более чем уважительная причина. Она боялась, она нуждалась во мне, а я... продолжу мямлить и уворачиваться?
– Ты никуда не уйдёшь Мэй. По крайней мере, пока не будет готов ужин. И, знаешь, что я хочу больше всего на свете? Прямо сейчас?
Мэй не шелохнулась.
– Я хочу помочь тебе его приготовить. И не только сейчас. Но и завтра, и послезавтра, и... всегда. Давай поедим, а потом я расскажу тебе всё? Договори...
Джеймс садится перед ней на колени. Кровь пачкает его одежду, руки, но он словно бы не обращает на это внимания вовсе. Он бережно поворачивает тело Лары на спину, и невидящий взгляд её устремляется в небо, к звёздам. В вечность. Он долго смотрит на её застывшее, будто каменное, лицо, а затем проводит по нему рукой, ладонью смыкая её веки. Он и сам закрывает глаза, и, склонившись над Ларой, начинает что-то негромко шептать. Вики подходит ближе, и до неё обрывками доносится "... По воле Всевидящего... Ибо Творец всемилостив... Даёт испытания лишь любимым детям...". Затем смолкает. Оставляет поцелуй на лбу Лары. Медленно поднимается и направляется к смертной девушке.
– Я знаю тебя, – говорит Вики, – Ты – Джеймс.
Он подходит к лежащей в стороне смертной и прикладывает пальцы к её шее. "Проверяет пульс? Но зачем?" – думает Вики, однако это далеко не всё, что её удивляет.
– Я бы и сама справилась с Псом, – снова говорит она, наблюдая за реакцией Джеймса. Но тот продолжает молчать, лишь осматривает девушку.
Когда он поднимает её тело на руки, Вики совсем перестаёт понимать происходящее. Смертная виснет на его руках, как тряпичная кукла. Как неживая. Но Джеймс держит её осторожно и бережно. Медленно шагает к лестнице.
– Зачем тебе эта полумертвая смертная? – спрашивает Вики, уже не надеясь получить от молчаливого Джеймса хоть какого-нибудь ответа.
– Уже не совсем, – всё-таки отвечает он, пусть и не сразу.
– Не совсем что? Нужна? Или не совсем мертвая?
– Не совсем смертная, – глухо произносит Джеймс, – Лара перестаралась.
Лара... Болтушка-хохотушка Лара, наверное, была слишком доброй, слишком человечной для вампира. Для человека. Для этого мира.
– Куда ты? – спрашивает Вики, но на этот раз Джеймс снова не отвечает. Во всяком случае, словами. Он смотрит на неё, и в этом взгляде Вики улавливает что-то... Что она пока не может понять.
Было бы логично, если бы он не пришёл. Этот сумрачный мир – мир одиночества, где каждый сам за себя, где доверять нельзя даже себе. А он... Он говорит и ведёт себя как безумец, который из последних сил пытается хвататься за обрывки своей, возможно, прошлой жизни. За свою человечность. Будто несется с такой скоростью, что и сам не заметил, когда преодолел свою точку невозврата.
Вики смотрит на него внимательнее, и тогда в голове её всё становится предельно ясно – Джеймс осознаёт, что делает. Он делает это по своей воле. Грань, за которую ему больше не вернуться, он преодолел слишком давно, и у него просто нет повода сбавлять скорость и останавливаться перед чертой.
Вики могла бы остаться как всегда в стороне, но...
Она не может не пойти за ним.
Вечность отражается в его взгляде. Холодная, горькая вечность.
Дверь кабинета внезапно распахивается настежь. Мэй ещё не успевает как следует рассмотреть возмутителя спокойствия, но узнаёт его сразу же - никто к ней не заявляется так эффектно, только... Да, это был он. Его повадки. Не то, что обычные клиенты – они, перед тем, как прийти, вежливо звонят. Не то, что Хьюберт, который сначала робко постучит раза три, а затем заглянет и спросит "Можно?".
Дверь едва ли не с ноги и без предупреждения может открывать только один человек. Это был Ланс. Лан-се-кха-кха (Прости, Творец, но как же ему не подходит это имя!). Ланс.
Вместе с ним в комнату врывается привычный запах мяты – Ланс так любит её, что употребляет почти что в любом виде – жвачка у него всегда была с этим вкусом, напитки он тоже брал по возможности с мятой, и даже когда готовил еду не мог без неё обойтись. Мэй коротко хихикает – от одного лишь душистого аромата ей вспоминается то, что рассказывал об этом растении Хьюберт. А именно то, что оно далеко не самое полезное для мужского здоровья. Вернее, совсем не полезное. Это прекрасно характеризует Ланса.
– Что? – кивает он в её сторону и упирает руки в боки.
Мэй пытается скрыть улыбку и стать самой мисс серьёзностью. С ним иначе и нельзя – Ланс был тем редким человеком, который смог спокойно дожить до своих лет с напрочь атрофированным чувством юмора. Для него вообще по жизни всё было слишком серьёзным.
– Ни-че-го, – говорит она медленно почти нормальным тоном, – А тебе что тут нужно?
– Ты как всегда негостеприимна, – вздыхает Ланс и по-хозяйски обходит её кабинет, – и на звонки тоже как всегда не отвечаешь. Это грубо.
– Я же сказала, что занята. И попросила меня сегодня не беспокоить по пустякам.
– Я когда-нибудь беспокоил тебя? – Ланс подходит к окну, и Мэй пользуется моментом, чтобы скорчить его затылку рожицу. Он оборачивается на неё, и она тут же принимает прежний невозмутимый вид, – Тем более по пустякам… Что-то не припоминаю.
– Ах, ну да, ну да, точно, – многозначительно несколько раз кивает Мэй и кашляет в кулак, чтобы спрятать смешок, – и зачем же вы пожаловали, сэр Ланселот? Круглого стола у меня, к сожалению, в кабинете нет.
Он скрещивает руки на груди, а затем долго и выразительно смотрит на неё. Мэй мысленно перебирает факты о Лансе, выбирая, какой из них раздражает её больше всего. Привычка вламываться без предупреждения со своими архиважными делами? Нет, к этому она уже почти привыкла. А как насчёт манеры делать вот эти многозначительные патетичные паузы (в основном не к месту), по которым она, якобы, должна обо всём догадаться? Возможно, этот факт она поместит на вершину своего личного топа. Что бы он там и ни пытался передать ей телепатически, сейчас он выглядит просто как робот с зависшей программой. И это уже становится не смешно.
– Сначала скажи, что у тебя за дела, – наконец соизволяет «отглючить» офисный рыцарь, – что-то я не заметил, что ты и правда так занята.
Мэй приподнимает бровь.
– С каких это пор я должна перед тобой отчитываться?
Мэй делает максимально каменное лицо, и тогда Ланс… улыбается?
– Я ведь твой друг, Мэй. Ты забыла, сколько нас всего связывает? Учеба, мои выступления, журналистика…
Мэй закатывает глаза и машет на пришедшего рукой. «Снова начинаются трели о себе любимом, да своей жёлтой газетёнке» – думает она и пытается заглушить у себя в голове его голос. Но Ланс продолжает неожиданно кратко:
– Если тебе вдруг нужна моя помощь… Только попроси.
– Помощь? – переспрашивает Мэй. Чтобы сиятельный сэр Ланселот предлагал кому-то руку помощи… Это для неё неожиданно.
– Помощь. Как от друга и более успешного коллеги.
– Ох, дорогой, – вздыхает Мэй, – куда уж мне до твоей успешности…
Мэй снова становится смешно. Как это… Забавно, что он до сих пор считает её бедной заблудшей овечкой. Просто из-за того, что теперь Мэй работала только на саму себя.
Я услышал шаги, приближающиеся сверху. Неизвестный силуэт медленно подошёл к лестнице и остановился. Я видел его лишь краем глаза, так как боялся взглянуть прямо. Однако я хорошо слышал, как он отстукивает ногой какой-то тихий ритм. И, когда я наконец решился посмотреть в глаза неизвестному, я встретился взглядом…
С Джеймсом.
И я тогда совсем забыл, как дышать. Очная ставка продолжалась слишком долго, но я не мог отвести от него взгляда. Не потому, что я такой сильный и такой молодец, а потому, что мне было безумно страшно. Хоть моё плохое зрение вкупе с окружающей тьмой сильно искажали видимое пространство, Джеймс был не таким, каким я привык его видеть. Сейчас передо мной словно был тот Джеймс, которого я раньше отказывался замечать. От которого веяло уже неприкрытой угрозой и опасностью.
Он нарушил молчание первым.
– Значит, помнишь… Да, это был я.
Если бы я знал, что из-за такого дурацкого напитка, как кофе, мне придётся пережить такую гамму ужаса, я бы активно подписывал всевозможные петиции о запрете его употребления и ввоза в страну. Но теперь было поздно, особенно после того, что я увидел.
Он не только говорил, он выглядел нечеловечески и чудовищно. Такой Джеймс не вызывал ни капли смеха, лишь парализующий ужас. Его взгляд гипнотизировал, а потому я остолбенело смотрел, как он медленно поднимался в воздухе, обнажал жуткие клыки, на лице его проступали темные вены, он приближался…
Я потерял равновесие и грохнулся с лестницы. Зрительный контакт разорвался, и, казалось бы, падение, из-за которого я мог бы свернуть шею и умереть на месте, спасло мне жизнь…
Прихрамывая, я помчался в противоположную от лестницы сторону, давя в себе желание обернуться. Я почему-то был уверен, что если сделаю это, Джеймс точно меня тут же настигнет.
Вбежал в ближайшую комнату, захлопнул дверь и запер на замок, который очень удачно на ней оказался. И когда я уже готов был расслабиться оттого, что я наконец вроде как в безопасности...
Бах! Бах! Дверь застонала и стала сотрясаться от неистовых ударов по ней.
Жнец подери!
Я окинул комнату полуслепым взглядом и всё-таки обнаружил второй выход из неё. Захлопнул за собой новую дверь, и затем с содроганием услышал, как разлетелась на щепки прежняя.
Не останавливаясь, побежал дальше, пытаясь ускоряться и быстро закрывать за собой двери. Но Джеймс не отставал.. Наоборот, он уже был слишком близко, я чувствовал его дыхание – дыхание самой смерти – на своей шее… Это, наверное, мой финал, думалось мне, потерявшему всякую надежду, но… как чудо, я увидел перед собой тяжелую металлическую дверь. На мое счастье, не запертую. Успел юркнуть в комнату, и быстро, насколько это было возможно, закрыл вход. Дверь застучала, на ней стали пробиваться вмятины... Но она пока держалась. Кажется, пока что я был в безопасности. Ему до меня пока было не добраться.
Мастер скриншотов - Сага о Брокенстоунах Лучший романтический скриншот - Сага о Брокенстоунах
И никто еще никогда не взрывал мозг паникой, когда утром постель оказывалась пустой. В юности такое радовало, позволяя избежать неловких объяснений (а порой и истерик). С Мэл никогда не было причин для волнений: она либо была в душе, либо на кухне, либо отставила милую записку и ушла на работу. А с Десмерой… Я вскочил с постели как с трамплина, прислушался, надеясь услышать шум воды в ванной, но там было тихо.
"Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"
Я не мог и представить, что смерть может быть живой
Она сказала: "На свете и не такое есть.
И я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"
Мало ли куда она пошла? Дом большой, здесь куча комнат, - так я пытался себя успокоить, пока натягивал какую-то одежду, попавшую под руку. Не помогало. Сердце билось как бабочка в стекло, предчувствие чего-то плохого, предчувствие беды сжимало горло.
Я искал в детской, но там лишь малышки мирно спали в кроватках. Проверил сыновей (зачем? Она же никогда туда не заходит!), скатился с лестницы почти кубарем на первый этаж. Библиотека, столовая, кухня – везде пусто.
- Что ты делаешь? – чужим голосом прохрипел я, наконец, вонзившись в нее взглядом.
Десмера, безмятежно спокойная и безупречно красивая, поправляла ворот на пальто, посматривая в зеркало в прихожей. У ее ног стоял большой чемодан.
- Ухожу, - она даже не повернула головы в мою сторону, лишь отражение вскинуло бровь в недоумении.
- Куда?
Ворот улегся, очертив белую шею, она неопределенно пожала плечами и принялась укладывать прядки волос возле лица. Как будто бы ей вообще требовалась вся эта мишура! Она выглядела идеально до последней реснички даже сейчас, когда собиралась покинуть меня навсегда, и не испытывала ни тени сожалений. Десмера вонзила булавку броши в шарф, а показалось иголка вонзилась мне в горло, помешав сказать хоть что-то. Как никогда я мечтал услышать, почувствовать, хоть на одну секунду ощутить ее эмоции, но проклятая эмпатия молчала – так, словно бы между нами никогда и не было никакого единения.
Наверное, мне стоило упасть на колени и просить, нет молить ее остаться. Но я просто стоял и смотрел, как она кивает самой себе в зеркале, удовлетворенная своим видом. Мне нужно было схватить ее и не отпускать, вцепиться мертвой хваткой и не позволять вот так вот выйти за дверь. Но я не сделал и попытки удержать ее, когда Десмера легонько коснулась губами моей щеки, взяла чемодан и вышла, будто собиралась лишь на прогулку. Унижение? О нет, об этом не было и мысли. Да и какое бы это имело значение, будь хоть малейший шанс ее остановить? Я просто знал, что у меня не выйдет. Неважно как бы я умолял, неважно, как бы старался – она бы все равно ушла. Я уже предложил Десмере все, что у меня было: мой дом, мою семью, мою любовь, сердце, душу, да вообще все, чего бы она ни пожелала. Просто ей все это не было нужно. А у меня больше ничего и не осталось.
И она развернулась и медленно вышла вон
Лишь сказав на прощанье: "До встречи, до лучших времен"
Ещё сказала: "Не смейте обо мне здесь скорбеть
Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"
Дверь закрылась за ее спиной и внутри меня все умерло. Я не нашел в себе сил смотреть, как Десмера идет по дорожке к такси, но слышал ее шаги, вторящие мягкому стуку колесиков чемодана по плитке. Внутри меня все увяло и умерло, как деревья перед зимой, с той лишь разницей, что для меня весны никогда не будет. Холодно стало даже физически, я очнулся от того, что стучал зубами, лежа на полу в прихожей и понятия не имел, сколько прошло времени. Да и какая разница. Она ушла, и все теперь было неважно.
Кажется, я даже плакал, как пятилетний мальчишка, разбивший коленку – громко, навзрыд и со слезами, застилавшими глаза. Все напоминало о ней. На любом диване мне чудилась она, с неизменной чашкой кофе и глянцевым журналом в руках. Эти самые журналы грудой лежали на журнальном столике, бликовали обложками под солнечным лучом и отчаянно напоминали блики в ее волосах. В спальне она была везде. Тень баночек и флакончиков в нашей ванной виделась мне на пустой половине раковины. В кресле лежал плед, в который она заворачивалась, работая на ноутбуке. Половина лишних вешалок в шкафу. Пустая тумбочка у кровати. И, конечно, сама кровать. Я не менял белье уже вторую неделю и запретил это делать горничной – оно все еще хранило ее запах, неспелые яблоки и мята, и я вдыхал его, выл как узник в темнице и затыкал себе рот углом подушки. В спальне было хуже всего, и именно отсюда я е хотел выходить. Тут она как будто была все еще рядом.
Нужно было заботиться о малышках, я помнил. Нужно было быть с ними, ведь и их она тоже бросила. Но я боялся на них смотреть, потому что ничто не могло напоминать Десмеру сильнее, чем ее дети. Наши дети. Я слышал их плачь, и не двигался с места. Как смотреть на них, если больно дышать от одного лишь воспоминания?
Знакомый вкус полился на язык. Легче не стало, и я налил себе еще виски. Мэл забрала сыновей, миссис Кранц будет с девочками, а я останусь здесь. На полу поначалу было жестко, но я быстро привык: не мог заставить себя снова лечь в постель, где все пропитано ей и все иллюзия. Потому что ее нет.
Еще немного виски. Два… А, пусть будет на три пальца!
Мог ли я жить без нее? Мог ли дышать? О, да, мог. Но я не хотел. Без нее я не хотел ничего.
"Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть
Ведь я не боюсь смерти, потому что я и есть смерть"
Я понял, что безумно скучал по ней, как только Десмера прижалась губами к моей шее. Инициатива с ее стороны случалась не часто, но всегда была однозначной. Этот раз не стал исключением.
- Разве нам уже можно?
Доктор Найджел точно говорила воздерживаться не менее шести-восьми недель. Я вспомнил тот строгий разговор, и был готов уже застонать от разочарования: прошло всего три с половиной. Десмера поморщилась, села на меня сверху и одарила глубоким поцелуем.
- Да.
- Но врач говорила… - я предпринял еще одну слабую попытку, хотя не имел ни малейшего желания отказывать от ее предложения.
На это она даже не ответила. Повела бедрами, прижалась всем телом, отлично знала, как именно это на меня подействует. Не прогадала. Сопротивление было сломлено в зародыше, его место заняло предвкушение. Я хотел ее, я мечтал о ней. Мне не хватало Десмеры в постели уже много недель, с тех пор как это запретили из-за поздних сроков беременности. Нет, никаких мучений не было, так было нужно, и я воспринимал это спокойно, просто скучал. Очень скучал.
Я перекатился, не разрывая поцелуй, Десмера оказалась снизу. Ее запах заполнил легкие, самый любимый аромат неспелых яблок и мяты. Теперь не она целовала меня, а я ее. Целовал, ласкал, стянул что-то, мешавшее добраться до кожи, дотронуться по-настоящему. Мне нравилось гладить ее ладонями, ощущать тепло кончиками пальцев, чувствовать каждое встречное ее движение. Касаться королевы всегда было привилегией, и я, после столь долгого отлучения, был намерен наслаждаться каждым мгновением.
Десмера вздохнула, выгнулась, подставила грудь под мои руки и губы. И я, с удовольствием, погладил и поцеловал все, до чего смог дотянуться, спустился ниже и повторил там все то же самое. Дыхание ее участилось, тело разогрелось, но я не останавливался, мне нравилось слушать ее негромкие стоны. Она не вытерпела долго, как всегда. Потянула меня обратно и обхватила ногами, без единого слова давала понять, что именно ей нужно прямо сейчас. Желания наши совпадали, как никогда. Десмера подалась навстречу, с тихим вздохом, я ответил тем же, только очень осторожно – не хотелось причинить ей боль. И ей не было больно, ей было хорошо, это я ощутил почти сразу, а потом едва не задохнулся: эмоции Десмеры обрушились горячей волной, заглушив даже собственные чувства.
- Дес…мера, - прошептал я, не веря самому себе. Такого никогда не было, никогда ничего не было, кроме слабых бледных отголосков. В этот раз ее чувства были такие яркие, что обжигали эмпатию, ударами тока.
- Продолжай, - она распахнула глаза, подарив еще больше чувств, если это было возможно. Обняла меня за шею, запустила руку в волосы, и притянула к себе. Я и не думал останавливаться. Я брал все, что она давала, ее тело и ее эмоции. Десмере было хорошо, она радовалась, испытывала наслаждение и удовольствие, возбуждение ее искало выход, как и мое. Мне нравилось ощущать все, наконец-то, все по-настоящему. Я-то думал, что счастье - это просто быть с ней, теперь же понимал: до этого словно ничего и не было. Без этого, без ее эмоций, все было не полным, не настоящим. Чувствовать Десмеру только физически, все равно, что только наполовину. Впервые все было иначе. Она раскрылась, словно цветок, нежная капризная орхидея, чертовски сильно стиснувшая меня во время экстаза. Я едва смог двигаться, еще чуть-чуть, только чтобы успеть последовать за ней.
Комбинированный вид
