Давайте расскажем о своих любимых стихотворениях. Желательно чтобы был автор и название. Пишите не больше трех стихотворений в одном сообщении.
Я например, очень люблю это стихотворение( к сожалению, не нашла автора)
Я русская
Я русская, а это значит:
Во мне мятежная душа,
Меня не купишь за копейку
И не продашь за три гроша.
Я русская, а это значит:
Во мне течет такая кровь,
Она на подлость не способна,
Зато способна на любовь.
Я русская, а это значит:
Люблю синь неба, ширь полей,
Как на просторе кони скачут
И сказки про богатырей.
Я русская, а это значит:
На шее православный крест,
Любовь дал Бог, даст Бог удачи.
Но, главное, была бы честь.
Я русская, а это значит:
Пред родом предков я в долгу.
Я русская, а это значит:
Другой быть просто не могу.
Последний раз редактировалось April day, 09.03.2013 в 20:08.
April day, Прекрасное стихотворение наполненное любовью и гордостью за свою Родину, её историю и духовную культуру! Прочла его. и в душе стало легче. Спасибо!
__________________ Привет, меня зовут Гефеста!
Где я, там скуки нету места.
А сегодня у Алеши день рождения,
мама ему купит вкусный торт.
Правда, нет подарка...на лечение
вся зарплата мамина идет.
И гостей не будет - к ним в палату
доктор не пускает никого.
Да и некого. У Леши нету папы.
Лёша не в обиде на него,
папа ведь не знает, что Алешка
очень его любит, в гости ждет...
Ничего, вот подрастет немножко,
вылечится - сам к нему придет!
И друзей немного у Алеши -
Медсестра да доктор, вот и все.
Просто Леша сам еще не может
подружиться с кем-нибудь еще.
Вот поправится и станет заводилой,
будет с детворой играть в футбол!..
А сейчас едва хватает силы,
чтоб следить за матчем. За окном,
за оградою его больницы
есть большой зеленый стадион.
Надо лишь немного подлечиться.
Леша будет лучшим вратарем!..
Вечер. На столе стоит иконка.
"Боженька, спаси и сохрани!.."
Худенькие пальчики ребенка
крепко сжали крестик на груди...
За каждым деревом стрелок,
куда ни глянь - флажки,
и еле лапы доволок
бедняга до реки.
Но близок сзади песий визг,
чтож, коли так, вожак
с высокой волжской кручи вниз
последний сделал шаг.
Был смел, но краток тот полет -
волк не умел летать,
и с силой грянувшись об лед,
не смог он больше встать;
кровавым пламенем цветок
в глазах его расцвел,
и, воздуха хлебнув глоток,
подумал волк:" Увел."
Волчица с выводком в норе,
и чтобы их спасти,
смог за собой он по-заре
облаву увести.
И отходил в свой волчий рай
он гордо - как и жил,
и лишь клыков неровный край
в улыбке обнажил ...
Устав, курили у реки
облавщики толпой,
вдруг кто-то вскрикнул: " Мужики!
А серый-то живой! "
И в подтвержденье тишину
прорезал слабый вздох.
И крякнул егерь: " Ну и ну!
А ведь и впрямь не сдох..."
И - странно, но - ничья рука
не поднялась добить,
решили: хрен, чай, с ним пока,
пусть дышит, так и быть.
Знать, так уж было суждено -
не сгинуть. И в клети -
пускай в плену, в неволе, но -
от гибели уйти.
Та клеть нашлась у старика-
волчатника.В крови
в нее и бросили волка:
мол, выживешь - живи ...
Едва в себя сумев прийти,
он ткнулся мордой в дверь.
Ведь волк не создан для клети,
волк - это вольный зверь.
Объятья смертушки крепки,
а все же жизнь сильней.
Скребли затылки мужики:
" И впрямь живуч злодей. "
Лишь шавка с погнутым хвостом
все кидалась на клеть,
ну, правда, где еще потом
позволят так наглеть.
До слез один хозяйский гость
над псиной хохотал
и за геройство даже кость
дворняжке глупой дал.
А волк на глупые прыжки
лишь иногда в ответ
вдруг обнажит свои клыки
и твари тут же нет.
Он понимал, как ни крути,
что шавке той дурной
не страшен он пока в клети.
А клеть была стальной.
Волк жадно пил, но мало ел,
он редко мог уснуть.
он тосковал. Ведь он хотел
себе свой мир вернуть.
Тот мир, где лес, поля, луга,
где ветер озорной,
и где ласкает берега
река шальной волной,
где тот овраг с сухой норой,
в которой он рожден,
и где в густой траве сырой
однажды под дождем
азарт впервые испытал,
гонясь за русаком,
и где в родимой стае стал
матерым вожаком.
Острее и еще больней
тоска его была,
когда грустил вожак о ней,
которая ждала, -
та, что осталася в норе,
чтоб выводок спасти,
когда сумел он по-заре
облаву увести.
Он прутья пробовал разгрызть,
он пол разрыть мечтал,
но лапам и клыкам ни в жисть
не одолеть метал.
Вожак бесился, рвал, рычал,
он бился головой...
А ночью над селом звучал
его протяжный вой ...
Однажды вечером малец -
пацан лет десяти,
покуда дома спал отец,
открыл засов клети.
" Беги - промолвил шалапут,
смахнув слезу с щеки, -
тебя наверно дома ждут
волчица и щенки.
Наверно плачет и скулит
в норе твоя семья.
Давай, беги, тятянька спит
и в хлам пьяны дядья.
Ты тятьку моего прости,
не ведал он, поверь,
что волк не создан для клети,
что ты - свободный зверь.
Он думал,станешь ты, как пес,
подворье сторожить,
но тот, кто вольным с детствк рос,
не сможет псом служить.
Давай же, серенький, беги
и вновь не попадись,
а люди, хоть тебе враги,-
на них ты не сердись.
Ну что поделать, коль таков
несправедливый мир,-
не любят люди вас, волков,
собака - их кумир."
Волк выполз из своей клети,
он шерсть свою встряхнул,
и словно говоря - " прости ",
ладонь мальцу лизнул.
И, абсолютно не таясь,
рванул к своей норе.
А шавка, в ужасе трясясь,
скулила в конуре.
Смеясь, отважный паренек
дворнягу приласкал:
" Ну не скули же, он убег. "
И ей сухарик дал.
Ночной мороз слегка крепчал
и мир как будто смолк,
а по снегам по белым мчал
подобно птице волк -
туда, где лес, поля, луга,
где ветер озорной,
где летом бьется в берега
река шальной волной,
где тот овраг с сухой норой,
в которой он рожден,
и где в густой траве сырой
однажды под дождем
азарт впервые испытал,
гонясь за русаком,
и где в родимой стае стал
матерым вожаком.
Он мчал быстрее, все быстрей,
ведь сил ему дала
мечта о скорой встрече с ней,
которая ждала -
той,что осталася в норе,
чтоб выводок спасти,
когда сумел он по-заре
облаву увести ...
В избе прогретой на печи
счастливый спал малец,
а у пустой клети в ночи
курил его отец
и думал: " Ишь ты, ведь не сдох
и с плена смог уйти.
Ну чтож, пущай их волчий бог
хранит его в пути. "
Зажглась неспешная заря,
светало на дворе,
и хруст ржаного сухаря
затихнул в конуре.
В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка
Он был построен в какой-то там –надцатый век.
Рядом жила ослепительно-черная Кошка
Кошка, которую очень любил Человек.
Нет, не друзья. Кошка просто его замечала –.
Чуточку щурилась, будто смотрела на свет
Сердце стучало… Ах, как ее сердце мурчало!
Если, при встрече, он тихо шептал ей: «Привет»
Нет, не друзья. Кошка просто ему позволяла
Гладить себя. На колени садилась сама.
В парке однажды она с Человеком гуляла
Он вдруг упал. Ну а Кошка сошла вдруг с ума.
Выла соседка, сирена… Неслась неотложка.
Что же такое творилось у всех в голове?
Кошка молчала. Она не была его кошкой.
Просто так вышло, что… то был ее Человек.
Кошка ждала. Не спала, не пила и не ела.
Кротко ждала, когда в окнах появится свет.
Просто сидела. И даже слегка поседела.
Он ведь вернется, и тихо шепнет ей: «Привет»
В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка
Минус семь жизней. И минус еще один век.
Он улыбнулся: «Ты правда ждала меня, Кошка?»
«Кошки не ждут…Глупый, глупый ты мой Человек»
Я знаю, что не будет мне признанья,
И что мой главный зритель - я сама,
Не мне аваций гром и ликованье,
Я - мой театр, где я схожу с ума.
Вот занавес, и я за ним играю,
И не летят на сцену мне цветы,
Я что хочу пою и повторяю,
И Бога называть могу на "ты".
Я здесь одна, и это - моя пьеса,
И зал мой пуст, и некому кричать,
А я лишь воплощаю за завесой
Все, что люблю, и что хочу сказать.
Я посторонних не пущу на сцену,
Я здесь одна, здесь плоть моя и кровь,
Я разыграю жесткую измену,
И сладкую счастливую любовь.
Я часть прошла внушительной дороги,
Мне многое увидеть довелось,
И часто камни падали под ноги,
И ни одно желанье не сбылось.
Мне есть, что рассказать, но не для многих,
Вот сцена - я стою одна на ней,
Получат пусть признанье судей строгих
Те, кто мудрей, и тоньше, и сложней.
Я не хочу идти им на замену:
Пускай творят, рассудок свой губя,
Я буду выходить к себе на сцену,
И новой пьесой радовать себя.
Мария Ксанд
Вот такие вот они, любимые стихи. Самые разные, но все чудесные
Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
Не знаю, как я отношусь к Набокову. Противоречиво. Но здесь я нашла что-то такое... такое особенное, тягучее, душераздирающее и тёплое одновременно. Тоска путешественника, который никогда толком и не путешествовал, сожаление о том, чего никогда не будет. Пустяк — названье мачты, план — ... 1926
Пустяк — названье мачты, план — и следом
за чайкою взмывает жизнь моя,
и человек на палубе, под пледом,
вдыхающий сиянье — это я.
Я вижу на открытке глянцевитой
развратную залива синеву,
и белозубый городок со свитой
несметных пальм, и дом, где я живу.
И в этот миг я с криком покажу вам
себя, себя — но в городе другом:
как попугай пощелкивает клювом,
так тереблю с открытками альбом.
Вот это — я и призрак чемодана;
вот это — я, по улице сырой
идущий в вас, как будто бы с экрана,
я расплывающийся слепотой.
Ах, чувствую в ногах отяжелевших,
как без меня уходят поезда,
и сколько стран, еще меня не гревших,
где мне не жить, не греться никогда!
И в кресле путешественник из рая
описывает, руки заломив,
дымок из трубки с присвистом вбирая,
свою любовь — тропический залив. В. Набоков