9 часть
Уже смеркается, а я весь день проходила по лугам с маленьким пирожком за пазухой, жутко проголодалась, но всё тянула, чтоб не идти домой. Понимаете, там Андрей... Андрей, который теперь почти на меня не смотрит. Нет, он не начал ругаться по пустякам или муштровать меня, на что я нарывалась, в бочку с водой не макает в воспитательных целях и на осинке не вешает... Но он не говорит, а роняет слова, и ровно столько, сколько нужно, чтоб я, например, передала ему хлеб. Его глаза потушены, заглянуть в них не получается никак, а всего неделю назад они были открыты свету, земле и мне. Силюсь воскресить в памяти цвет его глаз и не могу. Убить меня мало. Голубые или синие? А взгляд? Я придавала его взгляду значение, только когда он был очевидно грустным или весёлым. Сейчас он не меняется. Вот ведь пока печка греет, никто о ней не думает, вспомнишь про неё, только когда дрова закончатся да станет в доме холодно, как у нас сейчас... Вот бы у нас лишь печка провинилась. Нет же. Хуже. У нас в доме водится зверь без мозгов, зато с дли-и-и-инным языком. Это я.
Я всё ещё торчу тут на краю ржаного поля и мучу зажатый в пальцах первый вызревший колосок. Специально искала для Андрея. Рожь ещё не поспела, но я разыскала-таки один... Теперь никак не могу сообразить, а на что он ему. Из этого даже клопу каши не сваришь. И всё-таки что-то важное есть в этом подарке. Раз я решила, что он важный, значит, он уже немножко исключительный.
Мне так кажется или солнце уже село? Вроде бы должно быть посветлее, но я с шага не вижу даже дерева. Скорей домой... Кажется, начинается гроза.
Я не успела подняться с земли, как за моей спиной раздался треск с раскатистым эхом. Уже бегу, бегу, я тут каждую травинку знаю... Ай! Ухх, всё равно ушибла пятку... Вприскочку спускаюсь из лесу к деревне - и что я вижу? Зарево!
Пожар!
Сердце колошматится то в небесах, то под ногами, когда я во весь дух несусь к родной деревне. Что может быть хуже пожара? Боги, за что!
Загорелись крыши уже у трёх домов, дым, чад, бесконечный крик прямо над самым ухом, голосят, ревут, кричат, орут на кого-то, носятся туда-сюда, что-то проливают, сбивают с ног... Молния ударила в одно из деревьев меж нашими избушками, раскроив высокую зелень аж до самого корня. Ну что ж ты не начинаешься, гроза?! Полей, полей!..
Крыша одного из домов уже изрядно обуглилась, из-под неё вырывается огонь, с лютой злобой и нескрываемым злорадством пожирая деревянную постройку. Мы люди бедные, крыши у нас не дровяные, а чуть ли не из соломы... Так что с шипом одна уже ухнула внутрь своего дома. Эта тоже доканчивается...
Рядышком стоит многодетная семья, жившая там. Избушку уже никто не спасает - поздно, пускай она получше прогорит, чтоб быстрее расчистить потом место и отстроить новую. Я содрогаюсь, глядя на их молчаливые лица, только младшая девчушка безутешно плачет - внутри осталась её рукодельная кукла.
Но не только кукла. Вдруг вспоминается, что в доме ещё осталась престарелая мать главы семейства, которая последние года четыре только лежала на печке и молчала, так что про неё благополучно забыли.
Одна из старших девочек мигом бросилась к Лелю, стоящему в сторонке и с непередаваемым выражением лица следящему за пожаром.
- Сударь баян, сударь баян, спасите нашу бабушку! Она там, в доме!
Лель перевёл на неё взгляд и спустился с небес на землю.
- Э... Вы чего? Там же вот-вот крыша упадёт! Это смертоубийство!
- Ну вы же храбрый, вы столько пели о подвигах!
- Я? Девочка, петь не значит самому их совершать. Я молодой ещё, пожить хочу... а ещё у меня невеста есть! Вот. Если я тут с вами погибну, на кого ж я её оставлю? Эээ нееет. Сравнили! Кто я и кто ваша бабушка? Вы проверяли - может, она уже месяц назад окочурилась на печке, а вы её спасать полезете? Она так и так скоро умерла бы. Пусть земля ей будет пухом. Пойду помолюсь богам.
Во время этой проникновенной тирады Лель медленно, но верно отодвигался от дома, нуждающегося в спасательной операции. Отец семейства послушал его, ничего не сказал, только сплюнул и подбежал к дверям. Как назло, в этот момент вывалился-таки кусок крыши, мужчина отскочил вовремя.
- Боги не хотят, чтоб моя мать жила! - воскликнул он, хотя по его голосу стало понятно, что сегодня он совершенно не согласен с богами.
В дыму мелькнул свет голубых глаз. Я узнала его по глазам! Невероятно!
Прежде чем я успела сама себе как следует удивиться, он бросился, не проронив ни слова, в горящий дом, и всё стихло. Только пожар вовсю занимается трескотнёй. А люди стоят и, затаив дыхание, ждут.
Кроме меня. Мир перевернулся, пожар - не пожар, мне всё равно. Крыша... Крыша сейчас рухнет!! А он... там.
Я кинулась со всех ног к первому, до кого успела добежать с холма, не чуя ног, запыхавшаяся и вусмерть перепуганная. И я ещё всё же надеялась, что мне удастся пробудить в нём героя...
- Вы что, издеватесь?! - возопил на всю Ивановскую Лель в ответ на моё "Пожалуйста, пойди и помоги ему!" - Я сказал: нет! Сгореть заживо - не мечта всей моей жизни!
- Ну пожалуйста!!
У меня сердце готовилось оборваться каждую секунду, я спиной ощущала все стены этого дома. Если сейчас полыхающая крыша обвалится... Треск?!! Ах, нет...
- Хочешь, я на колени встану! Ты же сильный! Смелый! Тебя все девки любят! Ты можешь! Ради меня! Ради Мирки - я не знаю, кого ты ещё любишь, кроме себя!
- Идиот на идиоте... - проворчал Лель, - нашли дурака!
- То есть... То есть, по-твоему, мой муж - дурак? Все, кто пытается хоть что-то спасти, хоть кого-то - дураки?!
- Возможно, уже мёртвый дурак.
Я хотела ответить ему так, чтоб он упал замертво, но вместо этого почувствовала, как по щеке стекет первая слеза злости. Я совершенно не хочу плакать! Просто мне очень плохо, в душе больно и страшно. И я женщина. И передо мной стоит мужчина в расцвете сил и лет, который был моим идеалом, мечтой, тем, на кого я чуть ли не молилась, ради которого хотела отдать всё - стоит и, хочу сказать, даже не чешется!! Я не та, ради которой совершают подвиги. Ну не ради меня... Мы любим во имя жизни, живём во имя жизни и умираем во имя жизни. А ты - ТЫ ради чего существуешь, Лель?..
Я не помню, что я ему сказала. Всё равно. Всё равно. Мне страшно представить, что я ему могла сказать... Но вы бы видели его лицо! Такое красивое и одухотворённое, оно вытягивалось, опутывалось морщинками, корчило гримасы злости, неудовольствия, досады, гнева. мы начали кричать друг на друга. Слёзы застлали мне глаза. Мне не хотелось жить. Мне хотелось, чтоб он прикончил меня в этот миг, такую никчемную, такую глупую, такую... никакую.
Ругань Услада была ничто в сравнении с тем, чем полил меня Лель. Люди вокруг уже не столько интересовались пожаром, сколько нами. Они орали на нас, пытались оттащить друг от друга. Я рыдала, зубы выстукивали брань, Лель махал руками во все стороны и говорил, какая я хорошая, нет, наоборот...
Он откинул прядь со взмокшего лба, сплюнул мне под ноги, прекратил бесноваться, высокомерно усмехнулся и произнёс:
- Уродка живёт с кастратом. И оба чокнутые. Одна страшна, как гадкий змей, другой не смотрит на аппетитных девок и его никогда не видели с ними сеновале. У него нет *** и ****, а если и есть, то он их наверняка уже потерял, полезши в огонь. Проверь, Таисия, когда вынесут его оубгленный труп, пошарь у него в портах - всё ли на месте? Хотя, боюсь, тебе будет уже немножко всё равно.
Я затряслась. Да как он... Да я... Да... Да...
Кто-то стукнул Леля в плечо, на него кричали, он пожал плечами и как можно скорее скрылся, не теряя осанки. Вокруг меня сгрудилсь девушки и женщины, дергали за рукава, спрашивали: "Ты в себе али помешалась из-за этого беспутника?"
У меня в груди выросло ощущение полной безнаказанности. Вот сейчас я войду в дверь, объятую пламенем, и ни один волосок не шелохнётся... Я всех спасу... Всех вытащу... Смелые и добрые не должны погибать. Не должны!
Я почти нос к носу столкнулась с Андреем. Он вынырнул из гари, один рукав у него медленно тлел, и он держал на руках сухонькую старуху в обмороке. Он меня не увидел, он смотрел сквозь всех из-под ресниц, усыпанных пеплом; у него приняли женщину, Андрей покачнулся, устоял, потом согнулся пополам, и его начало рвать.
Я стояла рядом, меньше чем в шаге, и не отошла. Ни за что бы не отошла от него в эту минуту, даже если бы он меня послал к лешему во все неприличные места сразу. Мои лапти уже невозможно замызгать сильнее. После плевка Леля мне абсолютно всё равно, кто и что подумает. На поле брани и в доме умирающего, как говорится, не прихорашиваются. Я неуверенно обхватила пальцами его локоть. Он дрожал едва заметно, но мои пальцы почувствовали. Ему немедленно нужно в дом, иначе он упадёт прямо на сыру землю, а это недобрый знак...
Андрей дышал очень тяжело и всё никак не мог отдышаться. Я потащила его за рукав, потом обхватила за плечи, потом мои слёзы капнули на его выгоревшую рубашку... Я умоляла помочь мне, и люди не отказали. Андрея помогли ввести в дом, предлагали подсобить ещё чем-нибудь, но я боялась, что они сильно надышат и нашумят, а Андрей и так еле сидел подле стола, полуприкрыв глаза, глядя в одну точку и вгоняя в себя воздух с таким сипом, что становилось жутко.
При свете я рзглядела его получше, и мои ноги подкосились тоже. Мало того, что тлел рукав - всё лицо было грязное, в ссадинах, в крови, с обожжёнными скулами и спёкшимися губами...
Но женщина на то и женщина, чтоб спасать мужчину, когда он уже спас всех остальных. Я забегала по избе, быстренько намочила все возможные и невозможные тряпки, стала протирать ему лицо, пытаться стащить с него рубаху, чтоб осмотреть руку. Он не сопротивлялся и не помогал мне в этом. Абсолютное безучастие. Вдох-выдох, вдох-выдох... Тяжело ему, наверное. Я кинулась к окнам и распахнула их все настежь. Оба наши окна.
Вытащила на свет мази, заготовленные как раз на такой день. Знаю, Андрюшка, сейчас щипать будет, и это если ссадинка малая, а если, как у тебя, мясо...
Он сжал губы, зажмурился. Наконец хоть какая-то реакция. Я испачкала пальцы его кровью, и больше всего меня волновало, как бы он не потерял крови ещё больше. Хотя всё это пустяки, и кровопускания, говорят, изгоняют многие хвори... Но вы посмотрите на него! Ему нельзя сейчас никаких крововпусканий-выпусканий! Покусаю первого, кто к нему сунется.
Одна я не смогу его отволочь на лавку... Пускай пока так посидит, оклемается. Я без сил опустилась перед ним на колени, что-то пребольно впиявилось мне в бок. Я поскорее вытащила помеху и обнаружила сорванный утром колосок. Вот ты какой, цветочек аленький... Не знаю почему, но сразу вспомнила сказку, которую он сам мне в детстве рассказал. Мне было лет одиннадцать, ему - лет девятнадцать, а то и все двадцать. Я поти не помню, как это было... никогда не старалась запомнить... Кажется, это было на Ивана Купалу. Кто во что горазд, а я, конечно же, хотела найти папоротник. Вечер, уже поздно, стемнело, а я крадусь за домами, метя в лес. Он меня споймал, и нет бы уши надереть, как мой отец, он отвёл меня на холм, с которого были видны звёзды, усадил и рассказал сказку о чёрном цветке, котоый рос за семью морями и дюжиной земель, на острове посреди бурного моря, и пуще глаза своего берёг тот цветок злой и страшный колдун, который родился некрасивым, рос один и потому стал злым-презлым. Цветок чернел, и говорили, что он умеет возращать к жизни мёртвых, хотя никто не проверял. А на большой земле жил отец-купец, и были у него дочки. Стал он у них спрашивать заветные желания, одна пожелала невиданных платьев, другая - неслыханных украшений, третья - дом с резными ставенками, четвёртая - выйти за княжича. И только одна пожелала чёрненького цветочка, чтоб воскресить свою мать, жену купца, умершую рано. Отец всем подарков привёз, поплыл и за цветочком. Чуть не убил на месте его злой колдун, но купец повинился: так, мол, и так, дочка моя любимая пожелала... И чародей отпустил его под клятву, что девушка сама прибудет к нему за цветком. Та прибыла, но её никто не встретил. Долго ли, коротко ли - вышла она на поляну с чёрным цветком, обрадовалась, приблизилась... а рвать не стала. Не её это было, не ей выращено и не ей рвать позволено. Колдун всё видел, поразился благородству девушки, велел ей оставаться у него, сказав, что ежели сумеет провести у него год и один день, он подарит ей цветок. Отвёл ей хоромы специальные, а на деле - комнатушку с лавкой, даже лучинки не дал. Девушка не горевала. Она гуляла по острову, пела вместе с птицами, всем старалась улыбаться и помогать. Колдун и так, и сяк к ней придирался, она плакала порой, но никогда не отвечала ему злом на зло. Месяц, другой - ему хотелось сделать для неё что-нибудь хорошее. Он сотворил для неё хоромы невиданные, птиц и зверей прекрасных, яства вкуснейшие. Но девушке всё больше хотелось хоть глазком повидать свою семью. Наконец колдун отпустил её, дав сроку неделю, а сам шасть к волшебному пруду и, глядя в воду, видит, как плывёт назад девица, как встречает родных ласково, денёк у них пробыла - и назад засобиралась. Отец, сёстры, челядь - чуть не весь город её отговаривает. Злой колдун, урод, куда же ты возвращаешься, глупая! А она им: он не злой, он очень добрый, не говорите зря, если не знаете. Он не злой, а только лишь обозлившийся.
На обратном пути разыгралась буря. Чары волшебника не смогли её усмирить. Корабль разбился у берегов острова. Колдун вытащил девушку, отнёс на ту поляну, там она и умерла у него на руках. Сорвал чародей цветок, да только напрасными оказались все сказки о цветке. Не умел он воскрешать. Столько лет трясся над ним зря... Понял колдун, что его любимую уже никто не воскресит, и сам лёг замертво. Потерялся остров в морях, зачарован он теперь. Но говорят, что на той поляне вырос новый цветок - алый-алый, как кровь умершей невинной девушки, и вот он-то действительно умеет спасать, как она спасла сердце чародея, уже почерневшее от злости, словно чёрный цветок.
Я повертела колосок в пальцах. А он когда-то рассказывал мне такие чудесные сказки... А я даже почти не слушала! Просто парень с чёрными кудрями - у него были кудри!.. - просто стеснительный парень, который очень любил звёзды и одну маленькую, глупую, непослушную, но единственную для него девочку...
Сейчас он дышит уже тише, а я не смею поднять взгляд, тычу острым концом колоска в ткань штанов на его колене, а у самой глаза до краёв наполнены слезами. Я ведь его так обидела... Он, верно, меня уже разлюбил теперь, просто по доброте своей общается хорошо.
Я протянула вверх наугад кулачок с колоском:
- Это тебе. Подарок. Первый созревший в этом году. Специально для тебя. Весь день искала. Глупо, правда? Ерунда, а не подарок. Можешь не отвечать. Почему ты молчишь?.. Если хочешь, я его выброшу. Он такой глупый, глупый...
Он взял в свою ладонь мой кулак и поглядил мои костяшки большим пальцем, шершавым, но зато...
- ...глупый, прям как я... - пискнула я и уткнулась лбом ему в колени, чуствуя, как из груди к горлу поднимается несусветный ком. Вторая рука опустилась на мою голову. Я каждой косточкой ощущаю, как ему трудно сейчас шевелиться, поднимать руки, гладить вот так меня по волосам... Но это же очень важно! Он понимает, как это важно для меня и для него.
Всё... Я не выдержала. Я не могу больше держать это в себе. Ураган.
Я реву так, что, наверное, за три улицы слышно, вцепляюсь в его штанины, обнимаю его ноги, прижимаюсь щекой к его коленям и повторяю только одно и то же:
- Дура я, дура, Андрюшенька, какая дура...
Я задираю голову, я хочу увидеть его глаза. По сердцу ударяет страх: Лель сегодня умер для меня, а я даже не думаю о нём. Значит, я не умею любить? Я пропащая девчонка? О небо, что он говорил обо мне и об Андрее... Не верю! Просто - не верю! Не хочу! Ну как так можно говорить об Андрюше...
Он сидит, всё так же расставив колени, я вползаю между его ногами, впритык к туловищу, утыкаюсь носом ему под грудь, обнимаю его сзади за спиной. Не могу остановиться. Плачу и плачу. Женщины дышат грудью, мужчины - животом... Он тоже. Я всем телом чувствую его дыхание. Ну почему мне сейчас-то не противно его обнимать, как два года назад? Мне кажется, словно это было в другой жизни и совсем не со мной... Андрей изменился? Нет. Я.
Я опять подняла голову. О боги... Он так близко и смотрит мне в глаза, опустив лицо. А я вижу только, как у него на ресницах дрожат слёзы...
Над пропастью во ржи. (с)Lekter
так трогательно, так живо! Кадр с решительной Тосей сразил наповал! Поза выразительнейшая! За серию 5 баллов! Потрясные скрины! Воистину, в критических ситуациях становится ясно, кто есть кто... *апплодирую стоя*
А вот 11-13 будут просто кошмар. Мыльная опера. Мне заранее стыдно, но менять уже поздно... Зато последние четыре меня радуют. 
Линейный вид
