11 часть
Село без старосты что конь без головы. Ноги в четыре стороны - и приказал жить долго-долго да невыносимо счастливо. Новым старостой хотели выбрать... Догадайтесь кого. Безобразие! Как будто предложить больше некого. Он у нас весь такой положительный, весь такой осиянный добродетелями. Ревную? Да, ревную... Наверно.
Андрей отказался быть старостой. Не захотел голову выше других поднимать. Я занялась его распиливать на все корки, но он неумолим: мол, пахал всю жизнь, так и буду. Пользы больше принесу, нежели сидючи в богатом доме и разрешая мелкие проблемы деревни направо и налево.
Рожь скошена и убрана, вечером сильно холодает и появляется хрустящая корочка на влажных кочках. Я иду к матери и зябко обхватываю себя руками. Да, вчера было намного теплее. Пора бы одёжу сменить...
Вбегаю в родительский дом, начало начал, и подбиваюсь к печке. Пышет, родимая, трудится... Вот мне и тепло. Вот мне и хорошо. Села на табуреточку у стола, где стоит корзина с овощью. Помочь, что ли, матери, очистить?..
Я узнаю её шажки из тысячи, заранее улыбаюсь и закусываю прядь волос, сунувшуюся в грот. Мать - она такая вечно уставшая, вечно добрая, вечно строгая...
Она входит в дом, ставит ведро с водой на пол, разгибает затёкшую спину, щурится, чтоб получше меня разглядеть.
- Что-то ты пополнела, - одобрительно заключает она. Знала бы ты, мать, как у меня сердце подскочило при этих словах! Я ведь пришла... Спросить...
Каждая женщина, ещё будучи девочкой, зачинает страдать кровью раз в месяц. Обычно, как это с ней приключается, так её сбираются готовить на выданье. А меня сначала и выдать-то некуда было, а потом два года за мужем, считайте, как ни за кем... Вот до сих пор ума приложить не могу, что на меня в Тот день нашло. Не уйди мы с Андреем из деревни - стряслось бы или со мной, или с ним что-то страшное. Как подсказал кто-то... Потянул... А ещё мне теперь постоянно Андрея боязно. Я тогда была сумасшедшая, вельми храбрая и пренаглейшая, повела себя так, что стыд и позор, не будь то мой законный муж.
А теперь...
- Это ребёночек? - едва слышно произнесла я, преданно-жалобными глазами глядя на мать.
Она подошла, ласково-преласково улыбнулась и неожиданно погладила меня по голове.
- Да.
***
Какое небо голубое... Хочется думать, что мы видим его вдвоём. Я и моё дитя. Я только ради неба и хожу уже полдня по скошенному ржаному полю, касаюсь пальчиками обкорнанных кустьев травы, и мне кажется, что мы касаемся их вместе. Я сажусь на землю и вскакиваю тут же снова. Мне там холодно, значит, и ему тоже... Всё такое новое, как будто я никогда раньше не видела ни неба, ни деревьев, ни отсыревших полей. Я показываю ему их... И пускай я ещё не располнела, но я ведь чувствую, что он тоже успел полюбить небо!
Или она...
Андрей приблизился в сумраке, тихо и ласково захрустела подмёрзшая земля под его сапогами. Я не оборачиваюсь, я только прикрываю глаза и очень хочу спать. Меня всё убаюкивает - от покачивания деревцев туда-сюда под мягким мурчанием холодного ветра до скрипа камешков под ногами моего мужа. Шорох. Он нагнулся, я ойкнула и взлетела к его груди. Одну руку он пропустил под моими коленками, другой обхватил меня за спиной и понёс к леску, за которым наша деревня. Я поглядела на него сияющими глазами в сумраке, подумала и прижалась к Андрею, чтоб он не увидел, как я волнуюсь и трепещу. Сказать или нет? Может, лучше потом? Завтра? Послезавтра? Мало ли что может случиться... А если мы с матерью ошиблись? Хотя она пятерых выносила, куда уж ей ошибаться-то...
Я вытянула шею, тут в ухо мне дунул леденющий ветер, и я скорее уткнулась носом в волосы мужа. Они такие густые, такие замечательные, мягкие, пушистые... Они пахнут костром, лесом и чем-то... чем-то таким родным.
- Андрюша, у нас будет ребёночек.
Он молчит. Страшно... Что же ты не скажешь ничего?
Его губы касаются другого моего уха и обжигают тёплым человечьим дыханием.
- Это тебе журавль сказал?
Они улетают... И правда слишком холодно. Но ни один ничего не передал мне. Они точно знают, что вернутся. Мне теперь тоже есть куда возвращаться. Платье шерстяное, а всё равно подмерзаю... Единственное тёплое существо здесь - Он. А главное, всегда готовое согреть.
- Ты думаешь, мне это приснилось? Неееет... - шепчу я, сдерживая и улыбку, и комок в горле. Нечасто хочется, как сейчас, и плакать и смеяться. Ну почему ты молчишь, почему?!
Вместо этого я услышала возле своей щеки, под мехом тулупа, учащающиеся, стремительные, ликующие удары сердца.
***
Ну почему ничего не изменилось?!
Это вопрос разочарованного эгоизма номер один.
А он отвечает, что и так любит меня больше всех на свете, мол, дальше уже некуда. Ха, как же. Мне подавай как в сказках, чтоб на руках носили, от работы освободили, дали целыми днями лежать на печке, свесив ножки, и ничегошеньки не делать. Ворон считать. Раз ворона, два ворона...
Андрей терпеливо выслушал все желания, которые высказал разохотившийся эгоизм в моём лице, вплоть до заморских невиданных фруктов и белого зайца со звездою во лбу.
После чего он сказал такую вещь, что я подумала: "воистину женщина - ум, а мужчина - разум".
Он сказал, что лежания на лавке и вороны доведут меня до страшной оказии. С лавки меня придётся поднимать ухватом, созывая для этого всю деревню. И живот я таскать не смогу. И с новорождённым будем валяться рядышком, оба не в силах подняться на ноги, только по разным причинам.
Я послушалась его и продолжаю бегать с ведёрком за водой. И выходить кормить гусей и уток. И козу доить. И обед готовлю... Только тошнить стало часто. Ох, как я это не люблю. Иногда не успеваю вынестись на улицу, прямо так и сгибает меня над чем попало...
И пузо стало ого-го какое, не узнаю его. Тяжеленное. Приходится хоть, как гусыне. Зато теперь я больше не тощая. Раздалась всё-таки. И грудь появилась, настоящая, грушевидная, - я на неё всё никак не надивлюсь до сих пор!
На столе нашем откуда-то взялись заморские фрукты... Я поначалу их есть боялась, только сидела подле, вздыхала да дивилась. Жалко уничтожать такую невидаль. Но потом не стерпела. Мааало... Ещё хочу. Думаете, сама всё слопала? А вот и нет. Один такой золотистый отнесла Андрею: кушай, милок. Он только яростно замотал головой. Нет, говорит, Журавушка, это целиком и полностью твоё желание и желание нашего ребёнка. Ребёнка... Как тут не поворчать? Ну почему меня на руках не носят? Ну чуточку, ну немножко!..
Хотя, учитывая, сколько я стала весить вместе с дитём...
Жалко Андрея. Нет, не хочу, чтоб он надорвался.
Отправилась я однажды к колодцу, притащила маааленькое ведёрко воды, просто чтоб сварить хотя бы каши. Мне нельзя поднимать тяжести. Это была не тяжесть...
Но всё равно я до дома еле дошла.
Андрей был во дворе, не знаю, почему я кинулась именно на крыльцо, а не к нему. Во-первых, крыльцо было гораздо ближе, а во-вторых, мой дом - моя крепость. Там тепло и уютно... Но как же больно, боги, как больно!
Я ввалилась в двери, цепляясь скользящими пальцами за брёвна стены, сползла на пол и возопила, с каждым словом всё громче и громче:
- Андрей! Андрей, помоги мне! Андрюшш...шшш...аааа!!
Да сделайте же что-нибудь, прекратите это! Страшно... Подержи меня за руку. Не уходи! Останься со мной.... В последний час! Я не умираю? Но больно же! Кого ты привёл? Не тормошите меня! Ааа!!
Я не хочу никакую повитуху... Она мне поможет? Да? Твоё честное слово? Тебе я верю. Держи меня за руку. Как?! Мужчинам нельзя здесь находиться? присутствовать? Да что же это такое!! Не уводите его от меня!! Андрюшка! Андрей! Нет!! Андрююююшенькаааа... Я совсем однааа, все такие чуужиее, мне так страаашно, я сейчас умру... я сейчас умру, я сказала, не спорьте со мной!
Ай... Ой... Что это... Вы меня даже ещё не раздели. А он... а он... Да ловите же!! Помогите мне!! БольнааАААААА!!!
На последнем всхлипе этой бессвязной тирады я сорвалась на визг. Такой страх меня ещё никогда не охватывал: ребёнок, почти не толкаясь ножками и ручками, как будто стараясь не сделать мне больно, выскочил наружу и едва не упал на пол. Его поймали в подол моего платья. Сколько людей... Зачем столько?! Хватило бы одной-разъединственной повитухи...
Первым дитя приняла моя мать, женские руки так ловко обращались с ним, обтирая и пеленая, что моё сердце больше не прыгало с такой высоты, как когда он юркнул к полу. Я со стоном уронила голову на лавку и равнодушно окинула взглядом пятна крови на полу. Боль унималась. Так быстро... Что-то я не слышала, что так бывает.
Он засмеялся.
Сначала непонимание, потом изумление, потом ужас сковал всех в доме. Новорожденные кричат, а не смеются... И они даже при великом желании не смогли бы издать сии переливчатые звуки - люди не могут смеяться от рождения, они учатся этому!
- Он демон? - прошептала я. Мой ребёнок... Не убивайте его! Даже если демон... даже если исчадие зла, урод, нелюдь... Отдайте мне его, пвсего лишь отдайте материнской груди!
- Святой, - просто ответила старая повитуха, ласково проводя заскорузлым пальцем по щёчке дитяти, - слышите, какой у него смех весёлый да звонкий? Он радуется, что пришёл к нам. Он торопился родиться изо всех сил и теперь очень рад.
Я безмолвно протянула ставшие непослушными руки, и ребёнка положили мне под бок. По моим щекам, переносице, губам скатились слёзы и капнули на лобик и смеженные веки малыша. Тот удивительно трогательно хихикнул и приоткрыл один глаз.
Он был лазурно-голубой и бесконечно-синий, как небо, сходящееся с водами сильной реки. Я узнала эти глаза.
Старая повитуха подошла к двери, отворила её и едва не сшибла с ног целую толпу любопытных и страждущих, угнездившихся на нашем крылечке.
- Андрей, у тебя родился сын, - сказала она бледному до неузнаваемости, взлохмаченному молодому мужчине с яркими сине-голубыми глазами.
Вы бы слышали, каким скандёжем разразилась толпа! Я забилась в рыданиях на своей лавке, мать и другие женщины с заботливым увещеваньем склонились надо мной. Но я просто была счастлива, счастлива как никогда в своей коротенькой жизни, прижимая к груди своего маленького, мягкого, сопящего сына, у которого были глаза моего первого и единственного мужчины и который не плакал, но восторгался своему явлению на свет.
- Иди к ней, - отчётливо раздался голос моего любимого брата у самой двери среди общего шума. Они радовались так, как будто это был первый новый человек на свете... Но после того, что произошло с Миркой и прочими, каждое дитя стало для нас чудом, знамением того, что всё ещё будет хорошо. И потом, я догадываюсь, что они думали, будто у Андрея-пахаря с его бесконечной и, увы, безответной любовью ко мне никогда не будет детей.
Настоящая любовь не может быть безответной...
Я сквозь слёзы радости распахнула и ему свои нежные, ставшие материнскими объятия.
Он взглянул на маленький кулёчек, свою плоть от плоти, и упал рядом со мной на колени, трепеща и прижимаясь к моей руке, как маленький мальчик.
Он плакал.
Над пропастью во ржи. (с)Lekter
Линейный вид
