Название: И ныне и присно Автор сценария и иллюстраций: Matildacat Жанр: фентези Возрастные ограничения: 14+ Одобрение: Айжель, за что ей моя искренняя благодарность Все пейзажи, интерьеры и прочие бэкграунды являются авторскими, собраны мной по фрагментам в Фотошопе из множества исходников, и могут быть размещены на сторонних ресурсах только с моего разрешения и с обязательной ссылкой на первоисточник.
В сериале множество героев, поэтому Галерея будет пополняться портретами, по мере появления персонажей.
Я попыталась создать свой собственный мир с географией, историей, некоторыми расами и существами, мифологией и космогонией, поэтому я буду вести этот раздел для того, чтобы читателям было легче ориентироваться в рассказе. Статьи иллюстрированного Глоссария будут появляться по мере развития сюжета.
- Кажется, мы его теряем, господа, - резким каркающим голосом произнес мужчина с крупным горбатым носом, указывая на голографическую карту, висящую над письменным столом, - Приборы зафиксировали сильное напряжение материи, чреватое Большим взрывом. Даже более сильное, чем в прошлый раз.
Он и еще двое его собеседников сидели в стильно обставленном кабинете на сто двенадцатом этаже небоскреба, принадлежащего Корпорации TCSA (Trans-National Corporation and Space Administration).
- Какая разница, мистер Кроу, одним миром больше, одним меньше? - по-змеиному тихо прошелестел второй мужчина, глядя на него круглыми немигающими глазами, - У Корпорации есть более перспективные подопечные, до всего просто не доходят руки. По моему мнению, стоит дать возможность событиям течь своим чередом.
- Как Вы можете быть столь бесстрастны, мистер Снейк, когда речь идет о судьбе целого мира? – с эмоциональностью, не вяжущейся с официальной обстановкой, воскликнул третий, самый молодой из них, человек с удлиненным, несколько лошадиным лицом, - Ведь в наших силах предотвратить катастрофу.
- Ах, молодость, молодость, - вновь негромким, вкрадчивым, голосом проговорил Снейк, - Уверяю Вас, мистер Капри, рано или поздно, но это пройдет. Я же привык руководствоваться принципом разумной необходимости. Считаю нецелесообразным распылять силы на спасение заштатного, находящегося на задворках Вселенной, мира. На мой взгляд, стоит сосредоточиться на более перспективных проектах.
- Просто, этот мир всегда был мне симпатичен, - слегка покраснев, смущенно ответил Капри.
Первый собеседник подошел к окну, задумчиво разглядывая панораму гигантского мегаполиса, и его хищный, немного птичий профиль четко вырисовывался на фоне начинающего темнеть неба.
- Сам по себе этот объект не имеет особой ценности, - наконец, проговорил он, - Но в последнее время произошло несколько глобальных катастроф в разных уголках Вселенной. Господин Президент крайне недоволен, считая работу Корпорации малоэффективной. Если мы допустим еще одну потерю, нас ждут крупные кадровые перестановки. Надеюсь, никто из вас не хочет оказаться на бирже труда? Прошу вас в кратчайшие сроки разработать план спасения и предоставить ваши соображения к следующему совещанию. Мистер Капри, Вас я назначаю ответственным, молодость молодостью, но пора уже браться за самостоятельные проекты. Все свободны.
Последний раз редактировалось Matildacat, 06.09.2013 в 19:48.
Matildacat, заинтересовалась, так как обожаю фентези)
буду с нетерпением ждать первой серии)
а оформление мне понравилось и простенько и симпатично) зы
блин, самой хотелось открыть сериал, а после таких авторов стало очень стыдно
Maximalistka,
Спасибо за комментарий. По поводу оформления: люблю ФШ, когда начинаю в нем что-то делать, то не могу остановиться Мэриан,
Очень рада вновь видеть тебя в моей новой теме. Я в очередной раз потрясу тебя своим невежеством, но я не знаю, что такое "Меняющие реальность" А вообще, это будет классическое фентези ... серии эдак к десятой Am@nda,
Спасибо, что заглянула, заходи еще.
Ну, а я начинаю.
«Фьюти-фью», - сказала зеленая, с красной головкой, птичка, внимательно наблюдая за светловолосым голубоглазым юношей, сидящим под деревом.
«Фьюти-фью», - ответила высокой нотой флейта, откликаясь на прикосновение губ молодого человека.
Парень сидел под высокой старой сосной на лесной опушке, закрыв глаза и подставив лицо, еще не знающее касаний бритвы, под ласковые солнечные лучи, и самозабвенно выводил нежную, немного грустную мелодию.
Весна в этом году запаздывала: уже и Бельтайм отшумел, чучело зимы сожгли, как положено, с хороводами, песнями и плясками. Вот и месяц березень подоспел, пора бы уж лугам покрыться шелковой травкой, а деревьям окутаться полупрозрачной зеленой дымкой первых листочков. Так ведь нет, все вокруг еще покрыто снегом, деревья стоят замерзшие и печальные, и лишь на самых высоких местах появились проталины, покрытые яркими первоцветами. Небо уже было совсем весенним – бездонно-голубым, как глаза юноши, и солнышко пригревало ласково, да только ледяной северный ветер, как злой чародей, пленил Веснянку где-то за высоким Туманным Перевалом и не пускал ее в Эмеральдовые Холмы – родную деревню флейтиста.
Уже совсем скоро, всего через каких-нибудь тройку дюжин восходов, придет один из главных праздников – Купавница. Мужчины будут соревноваться в верховой езде, стрельбе из лука и кулачных боях, нарядные женщины и девушки накроют на лужайке за околицей села щедрые столы, уставленные жареным мясом, соленьями, сырами, пирогами, хмельной сладкой брагой и пенным янтарным пивом. А вечером, после пира, загорятся костры, заиграют сопилки, дудочки и флейты, и незамужние девушки положат к ногам своих избранников венки из красных маков и васильков. И если мужчина наденет ее венок себе на голову, то и быть ему ее нареченным, а через год и мужем.
В прошлую Купавницу юноше минуло шестнадцать весен, и он на правах взрослого участвовал во всех мужских забавах и даже получил приз за меткую стрельбу. У его ног лежало несколько свадебных венков, положенных красивыми девушками, но он так и не надел ни один из них себе на голову, потому что еще ни одна красотка не тронула его сердце.
Паренек любил свои Эмеральдовые Холмы – большую деревню с крепкими добротными домами, любил медвяные луга, в сочной зеленой траве которых вспыхивали яркие пятна красных маков, синих васильков, желтой мать-и-мачехи и белого клевера, как цветы на пестром платке цыганки.
На этих лугах паслись тучные стада тонкорунных овец, из шерсти которых пряли такую нежную пряжу, что она с успехом соперничала с заморскими шелками. Здесь же ходили табуны мустангов редкой, встречающейся только в этих краях, абрикосовой масти с быстрыми тонкими ногами, лебединой шеей и белоснежной гривой, густой и длинной, в которую девушки вплетали цветы и ленты. Он любил сумрачные леса, поросшие вековыми кедрами и соснами, стволы которых не мог обхватить руками взрослый мужчина, а внутри всегда царил полумрак, потому, что солнечные лучи не могли пробиться сквозь густые кроны деревьев.
Любил быстрые чистые речушки, весело и звонко перекатывающие свои прозрачные воды через камни и низвергающиеся с уступов хрустальными водопадами. Любил синюю гладь озер с глубокими омутами и тихими, богатыми рыбой, заводями.
И все же, его взгляд постоянно устремлялся к далеким вершинам гор, в любое время года покрытых снегом, в сторону Туманного Перевала, за которым лежал огромный неизведанным мир. О мире, что простирался за Скалистыми Горами, жители деревни знали лишь по рассказам заезжих купцов и менестрелей. Он мечтал отправиться в далекие края, повидать белый свет и людей, что населяют его.
- Янко, Янко! – звонко прокричал конопатый мальчишка лет десяти, просунув вихрастую голову сквозь ветви, - Вот ты где! Насилу тебя нашел. Госпожа Власта за тобой послала, идем скорей, а то твой брат гневаться будет.
- Да, с Михаем лучше не связываться, идем, - улыбнулся юноша, легко поднимаясь на ноги и убирая флейту в футляр.
Возле двухэтажного добротного дома с широким крыльцом и резными наличниками на окнах стоял свадебный поезд: рослые сильные жеребцы под нарядными чепраками были впряжены в две телеги, тяжело груженные тюками с выкупом за невесту. Вокруг гарцевали на горячих конях несколько всадников с непокрытыми головами в распахнутых меховых плащах, расшитых голубыми и красными узорами. Невдалеке толпились почти все жители деревни: вездесущие ребятишки юрко протиснулись в первые ряды, степенные бородатые мужики неспешно обсуждали богатый выкуп, замужние женщины в пестрых платках подпирали кулаками щеки и украдкой вздыхали, вспоминая свое сватовство.
Молодые девушки в нарядных шубках и с яркими лентами в косах из-под опущенных ресниц разглядывали бравых парней и судачили о предстоящей свадьбе. Еще бы, такое событие – Младичи, самая зажиточная семья в Эмеральдовых Холмах, да и во всем Загорье, женили своего старшего сына на заморской принцессе. Ну, конечно, разве такой видный жених, как Михай Младич, мог выбрать себе жену из местных девушек? Ему принцессу подавай и непременно заморскую. На самом деле невеста Михая была вовсе не принцесса, а всего лишь дочь богатого землевладельца, и жила она не за морем, а в нескольких лигах пути от Туманного Перевала, в местечке под названием Пенный Брод. Об этом знали все жители Эмеральдовых Холмов, в том числе и сплетничающие девушки. Однако вся эта предсвадебная суета и, в особенности, поездка через горы, в невообразимую даль, были событиями неординарными, редко кто из жителей деревни отваживался на такое. От этого кружились головы даже у седовласых старцев, сердца быстрее прогоняли кровь по венам, и в воображении рисовались опасные приключения, принцессы, чародеи и встречи со сказочными существами, может быть даже с драконами.
- Ну, что, хлопцы, все готовы? Пора выдвигаться, путь неблизкий, - раскатистым низким басом пророкотал высокий мужчина лет тридцати с широченными плечами, пудовыми кулаками и брюхом, размером с пивную бочку. Его красное грубое лицо было обрамлено мягкой кудрявой бородкой, белокурые густые кудри падали на плечи.
- Погоди, Михась, - запыхавшаяся немолодая, но сохранившая следы былой красоты, женщина поспешно вышла на крыльцо и подошла к здоровяку, протягивая ему предмет, завернутый в шелковую материю, - Как ты мог забыть нашу покровительницу, Богиню Астарту? Положи статуэтку на самое почетное место, и пусть вам в дороге сопутствует удача.
- Ладно, ладно, матушка, - нетерпеливо проговорил Михай, небрежно засовывая сверток в ближайшую подводу. Он обернулся к своим спутникам и зычно гаркнул, - Пора! По коням, хлопцы!
Первыми в путь пустились трое всадников, за ними последовали цугом телеги, следом выехал Михай и еще двое парней. Ян уже давно сидел в седле своей Ласточки, сгорая от нетерпения и ожидая команды трогать. Однако он придержал поводья, увидев, что матушка направляется к нему. Женщина подошла сбоку, погладила его ладонью по колену и ласково спросила:
- Ты все помнишь, Янко, ничего не забыл? Ведь у тебя очень важная роль, ты брат жениха, не опозорь наш род. Жаль, что ваш отец не дожил до этого дня.
В серо-голубых глазах женщины появилась боль, но они остались сухими, и голос не дрогнул, лишь возле губ четче проявились морщины.
- Да, матушка, я все помню, - почтительно ответил паренек, - Я не подведу тебя.
- Береги себя, мой мальчик, - женщина тревожно смотрела на него, - Что-то у меня на сердце неспокойно. Да сохранит тебя Астарта, да сделают Боги твой путь легким!
Юноша бросил прощальный взгляд на мать и отчий дом, пришпорил Ласточку и помчался догонять кавалькаду.
Отряд продвигался в быстром темпе, и вскоре родная деревня осталась позади. Дорога проходила через поле. Снег уже не был глубоким, но, подтаяв и смешавшись с почвой, образовал вязкую грязь, замедляющую шаг лошадей и движение повозок.
Ян нетерпеливо привстал в стременах, вглядываясь в еще далекий темный массив леса, куда лежал их путь. Все вокруг было знакомо, это были места, где он вырос и которые исходил с луком за плечами, но сейчас взволнованному юноше казалось, что он находится в далеких краях, и старый лес представлялся незнакомцем.
- Ну, что ты все вертишься, как юла? – неодобрительно проворчал Михай, - Вот послали же Боги братца. Смотри, если опозоришь меня на сватовстве, пожалеешь, что на свет родился!
Парень вспыхнул, щеки покрылись гневным румянцем, глаза потемнели, как грозовое небо. Однако он сдержался, ответил спокойно, с достоинством:
- Не беспокойся, Михай, я обряд знаю, твое сватовство пройдет, как положено. А сейчас я лучше вперед поскачу, настреляю нам на ужин куропаток и зайцев.
Пылающая горбушка солнца почти скрылась за горизонтом, когда отряд достиг леса. Всадники спешились, распрягли коней, стреножили их и привязали к их мордам мешки с овсом. Мужчины составили телеги углом, отгородившись со стороны леса, в образовавшемся пространстве споро разожгли большой костер, зажарили на вертелах подстреленную Яном дичь, с аппетитом поужинали.
- Сыграй нам, Янко, - попросил худощавый парень, через все лицо которого проходил длинный извилистый шрам, делающий его похожим на разбойника, - Когда ты играешь, птицы стыдливо умолкают, а звезды пускаются в пляс.
Остальные мужчины, кроме насупившегося Михая, поддержали его просьбу. Юноша улыбнулся, достал флейту, и под ясным морозным небом полилась чистая мелодия, такая проникновенная и щемящая, от которой хотелось плакать, простить всех врагов и любить весь этот огромный грешный мир.
Местечко Пенный Брод было, по сути, такой же деревней, как и Эмеральдовые Холмы, но раза в три больше. Улицы покрывали деревянные настилы, кое-где даже встречалась брусчатка. Дома были крепкими и зажиточными, сплошь двух- и трехэтажными, и даже попадались – о, чудо! - здания, сложенные из каменных блоков и с покрытыми черепицей крышами. Всюду сновали люди в необычных одеяниях, их внешность казалась чудной: непривычно смуглая кожа, темные волосы, черные глаза. Пенный Брод находился на пересечении торговых путей, здесь ходил паром через полноводную Майену, и отсюда отправлялись караваны с товарами из Восточных земель на север – в богатые озерами и лесами владения угрюмых валлов и угров, и на юг – в горячие, обожженные солнцем степи джеррингов и сайманов. Отсюда же купцы и менестрели добирались и до Загорья, в Эмеральдовые Холмы через крутой Туманный Перевал.
Ян вертел головой во все стороны, совершенно забыв, что он уже почти достиг 17-тилетия и что ему, как взрослому мужчине, не пристало такое легкомысленное поведение. Его глаза горели от восторга, а рот не закрывался от удивления. Спутники Яна выглядели не намного степеннее, чем он: изумленно пялились по сторонам и указывали пальцами на диковинки, громко смеясь и переговариваясь. Лишь Михай смотрел на них свысока, изображая из себя бывалого путешественника: еще бы, ведь он оказался в Пенном Броде уже в третий раз.
Но и на этом, как оказалось, чудеса не заканчивались: в самом центре селения, на главной площади, мощеной брусчаткой, возвышалось большое каменное здание, покрытое черепицей, с флюгером в виде человека в лодке и ажурной медной вывеской: Гостиница «Задумчивый Паромщик». Именно в эту гостиницу и держал путь небольшой отряд, состоящий из девяти человек и двух нагруженных телег.
Благодаря припозднившейся весне постояльцев было немного, и загоряне без труда получили вполне приличные чистые комнаты. Ян и еще трое парней поселились под самой крышей, где кроме кроватей в помещении уместилась лишь тумбочка с тазом и фарфоровым кувшином для умывания. Другим четырем спутникам Яна досталась похожая конурка, и только Михай разместился один в комнате с двуспальной кроватью и платяным шкафом с настоящим зеркалом. Наскоро умывшись и почистив одежду и обувь, Ян, прихватив свою самую ценную вещь – футляр с флейтой, и его друзья спустились в главный зал гостиницы, где находилась таверна. Хорошенькие бойкие официантки принесли кружки с темным крепким пивом и огромные блюда, наполненные тушками жареных цыплят, румяными свиными ножками с хрустящей корочкой и вареными овощами под сливочным соусом. Девушки улыбались и подмигивали смущенным парням, вгоняя их в краску. В Эмеральдовых Холмах царили строгие нравы, внебрачные отношения порицались, а прелюбодеяние жестоко каралось. Мужчины, красные, как раки, уткнули глаза в тарелки и кружки, боясь поднять взгляд на чересчур откровенные декольте официанток. Один лишь Михай чувствовал себя вольготно: положив огромную лапищу на мягкое место девушки, он что-то жарко шептал ей на ухо, щекоча ее шею бородой.
Время близилось к вечеру, и зал таверны постепенно наполнялся веселым праздным людом, их голоса от выпитого становились все громче, а шутки все фривольнее. За одним из столов мускулистые темнокожие парни в кожаных жилетах, надетых на голое тело, затянули веселую разухабистую песню про то, как девушка ждала-ждала из рейса морячка, да так и не дождалась. За другим столом группа мужчин и даже несколько женщин азартно играли в кости. В дальнем углу таверны метали ножи в мишень, и каждое попадание сопровождалось бурными одобрительными выкриками зрителей.
Ян выпил целую кружку пива и был слегка пьян, скорее от возбуждения, нежели от алкоголя. Внезапно голоса стихли, и все головы повернулись к неприметной двери возле барной стойки. Из нее вышел высокий худой человек с длинными седыми волосами и пышными белыми усами, и направился к небольшому помосту в центре зала. На его плечи был накинут плащ, сплошь покрытый разноцветными заплатками, в руках мужчина держал лютню.
«Менестрель, менестрель!» - послышались отовсюду оживленные и восторженные выкрики.
Мужчина поднялся на помост, изящно, будто танцуя, поклонился, выставив вперед ногу и взмахнув полой пестрого плаща, сказал красивым звучным голосом:
- Приветствую вас, уважаемая публика. Я – Дезмонд Фрескотт, известный во всех четырех частях света, имевший честь выступать перед королями и правителями. Я могу рассказать вам дивные истории о делах давно минувших дней, о великом Древе Жизни, на ветвях которого сидит золотой Ворон, а корни обвивает серебряный Змей. О могущественном одноглазом Воине, отдавшем свое око в обмен на мудрость, и скачущем из одного конца Вселенной в другой на шестиногом жеребце. Много удивительных историй я смог бы поведать вам, но, к сожалению, мой помощник-флейтист занемог. Рассказывать такие великие истории под аккомпанемент одной лишь лютни – это явное небрежение, а я привык уважать почтенную публику, так что сегодняшнее выступление отменяется.
В зале послышался гул недовольных голосов.
- Простите, господин менестрель, - смущенно проговорил приятель Яна со шрамом на лице, которого звали Троян, - Мой друг играет на флейте. Возможно, он и не сравнится в искусстве игры с Вашим помощником, но у нас в Эмеральдовых Холмах он считается лучшим музыкантом.
Фрескотт с любопытством взглянул на зардевшегося Яна, задержал взгляд на его длинных тонких пальцах, скользнул глазами по футляру с музыкальным инструментом, добродушно усмехнулся в усы и сказал, сделав приглашающий жест рукой:
- Ну что ж, молодой человек, не смущайтесь, покажите нам свои таланты.
Троян ободряюще пихнул замешкавшегося Яна локтем под ребра. Юноша, ни жив, ни мертв, подхватил флейту и поднялся на помост, провожаемый недовольным взглядом Михая.
- Тебе, мальчик, главное понять принцип: когда я возвышаю голос, ты играешь громче, - тихо сказал менестрель Яну, - И наоборот, когда я опускаюсь до шепота, ты почти замолкаешь.
- Я знаю, сударь, - робко улыбнувшись, ответил юноша, - Вы приезжали к нам в прошлый Бельтайм, я запомнил наизусть все Ваши баллады.
Дезмонд недоверчиво посмотрел на Яна, но, тем не менее, начал выступление. Фрескотт был великим актером. Его прекрасный голос взвивался ввысь и гремел, как гром небесный, заставляя слушателей покрываться мурашками и потеть от страха. В следующий миг он стремительно падал до шепота в самых драматических местах повествования, и зрители вытягивали шеи, боясь пропустить хоть слово из рассказа. Во время представления он расхаживал по помосту, ударял пальцами по струнам лютни, взмахивал руками и полами плаща, и публика, затаив дыхание, ловила каждое его движение.
Ян так же, как и все, с восторгом слушал выступление, но, при этом не забывал про флейту, попадая в такт и ритм, тем самым еще сильнее подчеркивая напряженные или лирические моменты рассказа.
После выступления Дезмонд с уважением пожал Яну руку.
- Ты, и в самом деле, неплохой музыкант, - сказал он, - Немного практики, и из тебя бы вышел толк. Пожалуй, я взял бы тебя к себе в помощники.
Ян задохнулся от радости. Путешествовать по всему миру, повидать разные города и страны, чудеса и диковинки – это было то, о чем он мечтал с самого детства, с тех пор, как впервые прочел книжку знаменитого морехода.
- Ты не очень-то тут рассиживайся, - послышался грубый пьяный голос Михая, - Завтра у нас важное дело. Учти, опозоришь меня – тебе не жить.
Юноша сжал кулаки, с ненавистью глядя вслед мужчине, уходящему в обнимку с официанткой. Слово старшего брата испокон веков было законом для младших отпрысков рода, и Ян даже помыслить не мог о том, чтобы нарушать традиции. Но грубость и постоянные придирки Михая тяготили паренька. В его характере, наряду с природной добротой и мягкостью, удивительным образом уживались упрямство и стремление к независимости. И еще, его душа никак не хотела смириться с обыденностью и размеренностью жизни, которая была предначертана ему с самого рождения. Хотелось чего-то большего, отчего-то казалось, что рожден он для другой жизни. Но он вспомнил
родной дом, любимую матушку, на плечи которой после смерти отца свалились хозяйственные хлопоты. Михаю уже была выделена его доля, но даже после раздела добра осталось немало, и хозяйство постоянно требовало пригляда. Ян представил табун лошадей, стада овец, их ежегодную стрижку, множество других ежедневных необходимых дел, и с грустью понял, что кроме его желаний существует еще и долг.
- Простите, сударь, - печально сказал он, - Ваше предложение очень лестно, но вряд ли я смогу его принять. Может быть, когда-нибудь позже, может быть…
«Ну вот, ко всему прочему еще и о порог споткнулся, - раздосадовано подумал Ян, входя в богато убранную комнату, - Кажется, Боги против этой помолвки».
День не заладился с самого утра. Во-первых, проснувшись, Ян встал с левой ноги. А что прикажете поделать, если правый сапог куда-то запропастился, а наступать на выстудившийся за ночь пол босыми ногами совсем не хотелось? Вот и пришлось вначале натянуть левый и, прыгая на одной ножке, совсем как воробей, искать под всеми кроватями правый сапог, собирая пыль и паутину.
А потом еще и отмываться ледяной водой, разбив тонкую корочку ледка в тазике.
Во-вторых, Михай дров подкинул: вылез из жарких объятий горничной позже положенного, да еще и орал и ярился на всех, будто кто-то другой виноват в их опоздании на сватовство. В результате, все переругались и в дурном расположении духа, недовольно ворча и хмуро косясь друг на друга, отправились к дому невесты. Но и на этом плохие предзнаменования не кончились: из-за утренней свары Ян совсем забыл, что прежде чем постучаться, положено погладить дверной косяк. Да еще и в собственных ногах запутался. Ну, что ты будешь делать! Все одно к одному, не сносить ему головы, если Михай вдруг получит отказ.
Юноша, обреченно вздохнув, огляделся. Они стояли в просторной светлой горнице с белеными и расписанными диковинными цветами и птицами стенами. Деревянный крашеный пол покрывал толстый пушистый ковер с вытканными белоснежными лебедями и единорогом на лазурно-голубом фоне. На окнах висели кружевные занавески с оборками и воланами, всюду были расставлены диваны, кресла и пуфики с гнутыми ножками и резными подлокотниками, правда были они разномастными, отличающимися друг от друга по форме, размеру и цвету обивки. Но самым удивительным предметом юноше показались висящие на стене настоящие часы с медными стрелками, гирями на цепях и круглым циферблатом, убранным под стекло. Может, невеста Михая и вправду принцесса? Во всяком случае, Ян решил, что более богатого убранства он еще ни разу не встречал. Оробевшие парни переминались с ноги на ногу, украдкой осматривая комнату, даже с Михая слетела его всегдашняя самоуверенность.
- С чем пожаловали, гости дорогие? – спросил осанистый, еще крепкий мужик с курчавыми русыми волосами и окладистой бородой, - Вижу, вы люди не местные. Издалека ли прибыли?
Ян почувствовал внушительный тычок в спину, услышал недовольное сопение Михая и только после этого вспомнил, что отвечать-то положено ему. Парень вышел вперед, откашлялся, постарался напустить на себя как можно больше солидности и неспешно заговорил, подражая старейшинам своей деревни:
- Твоя правда, добрый хозяин, мы не местные. Прибыли не издалёка, но и не изблизи, мы из Загорья, из Эмеральдовых Холмов. Хоть и не далек путь, да труден: погода неласкова, да и Туманный Перевал в эту пору неприветлив.
- Какая же нужда погнала вас в дорогу? Аль бежите от кого? – пытливо прищурившись, спросил мужик.
- Бежать нам не от кого, мы не разбойники, а честные люди, - с достоинством продолжил речь Ян, - Однако есть у нас нужда, и нужда немалая. Прослышали мы, что в ваших краях, несмотря на непогоду, расцвела роза свежая, и прекрасней этой розы нет никого на белом свете. А у нас и садовник имеется искусный, чтоб цвет этот холить и лелеять.
- Не возьму я в толк, мил человек, о чем ты толкуешь, - лукаво усмехнулся хозяин, - Есть у меня и сад, и розы, только неужто из-за такой безделицы вы из-за гор явились? Объясни-ка получше.
- Слыхали мы, добрый господин, что в саду этом розовом горлинки порхают и так сладко поют, что розы заслушиваются. Но прекрасней всех в том саду пава выступает величаво, и так хороша она, что глаз не отвести. А у нас как раз и птицелов имеется. И хочет он эту паву приручить, да не силками и капканами, а добрым словом и ласкою.
- Ох, и туманно говоришь ты, юноша, - хитро улыбнулся пожилой мужчина, - Стар я, видно, стал, никак своей глупой головой не пойму, о чем ты рассуждаешь. Ну-ка, еще попробуй, может, что и прояснится.
- Сказывали нам, что в саду этом терем стоит, расписной и богатый, в тереме есть светелка просторная, а в светелке той девица пригожая живет. Глаза у нее, как озера, губы, как маков цвет, и косы, как рожь спелая, до пола струятся. Только грустна та девица, печалится она и кручинится, о добром молодце горюет. И молодец тот буйну голову повесил, иссушила его сердце тоска по той девице. И смотреть нам, честным людям, на такое больно, вот и просим мы тебя, добрый хозяин, отдать ту девицу замуж за молодца.
- Красиво и складно говоришь ты, хоть и юн еще, - одобрительно промолвил мужчина, - Только ведь парней-то много, чем ваш-то молодец лучше?
- Не сомневайся, хозяин, - задорно улыбнулся Ян, входя в азарт, - Мы предлагаем честную сделку: у вас товар знатный, а у нас купец щедрый. Наш молодец – хозяин самостоятельный: дом собственный имеет и пастбища, а на лугах тех пасутся его овцы тонкорунные и табун рысаков белогривых. И за девицу не поскупится, отблагодарит тебя, господин. Вон, глянь-ка в оконце – два воза подарков для тебя приготовил.
Мужик с интересом взглянул в окно, огладил бороду, подмигнул Яну:
- А молодец хорош ли собой? Может, старый, хромой, да кривой? Не отдам я девку-красавицу за перестарка.
- Что ж ты, хозяин, аль глаза отказывают? Мы свой товар не прячем, сам погляди, - Ян подмигнул в ответ, жестом указывая на Михая, - Не юноша безусый наш молодец, а зрелый муж в полной мужской силе. Крепок и силен он, как дуб, и лицом пригож. Да и разумом Боги не обидели. Не сомневайся, сударь, лучше на всем белом свете не сыщешь, даже не старайся.
Хозяин одобрительно крякнул, поклонился гостям и промолвил:
- Что ж, гости дорогие, в ногах правды нет, а речами, хоть и такими сладкими, сыт не будешь.
Мужик жестом пригласил парней в другую комнату. В центре стоял накрытый разносолами стол, возле которого суетилась немолодая дородная женщина, видимо, мать невесты.
Все эти разговоры о розах, павах, купцах и товаре были всего лишь данью традиции, все уже было заранее обговорено, не зря же Михай в прошлый листопад приезжал в Пенный Брод. Но и недооценивать этот обряд было нельзя: окажись Ян менее красноречивым, как знать, может, хозяин посчитал бы себя оскорбленным, решил, что ему не оказывают подобающего уважения, и тогда пришлось бы несостоявшемуся жениху убираться восвояси с тыквой в руках.
Застолье проходило в непринужденной обстановке, мужчины обсуждали виды на урожай, цены на овес и прочие товары, хозяйка радушно предлагала гостям испробовать разные блюда. Парни расслабились и с удовольствием уплетали вкусную еду: позавтракать сегодня ведь так и не удалось. Ян перевел дух, решив, что Боги передумали чинить препятствия помолвке, и считал, что справился со своей ролью вполне успешно, чуть было не забыв, что остался последний ритуал, после совершения которого, помолвка окончательно считалась бы состоявшейся. Вовремя спохватившись, он обратился к хозяину и хозяйке:
- Спасибо за хлеб и за соль, добрые хозяева, да продлят Боги ваши дни на этом свете, да будет дом ваш всегда полон, как чаша с вином, да продлится род ваш в веках. Только не гоже прятать красну девицу от молодца. Пусть выйдет она к нам, покажет красу свою девичью.
- И тебе спасибо на добром слове, - довольно заулыбался мужчина, он обернулся к приоткрытой двери и крикнул – Любава! Поди-ка сюда, ублажи жениха.
Дверь отворилась, и в комнату вошла тоненькая девушка с длинной, медового цвета, косой через плечо, держа в руках миску и кувшин с водой. Не поднимая глаз, она подошла к Михаю, опустилась перед ним на колени, сняла с него сапоги и, по обычаю предков, омыла ему ноги.
Михай улыбался с победным видом: теперь он и в самом деле мог считаться женихом, этим жестом девушка признала свое согласие на замужество.
Любава поднялась с колен, взмахнула длинными ресницами, бросила быстрый взгляд серых глаз на Яна, и весь мир для него перестал существовать.
«Отчего так колотится сердце и трудно дышать? Наверное, в этом виноват разреженный горный воздух, - думал Ян, сидя в седле Ласточки, - Почему же так больно в груди? Почему я не смею поднять глаз на Любаву? Она же невеста брата, она ведь мне теперь, как сестра». Отряд загорян вместе с девушкой осторожно пробирался заледенелыми горными дорогами, стремясь скорее достичь Туманного Перевала. Михай с тремя всадниками ехал впереди, за ними следовала телега, нагруженная богатым приданным, затем Ян, придерживая за поводья лошадь Любавы, замыкали цепочку еще одна полная телега и остальные двое парней. Повозки ехали медленно, обоз растянулся длинной змейкой. Погода стояла ясная и морозная, весна все мешкала, сверкающий на солнце снег слепил глаза.
«Разве она красива? – Ян искоса бросил быстрый взгляд на девушку, - Слишком худенькая, как девочка-подросток, у нас в деревне девушки крутобедры и полногруды. У нее слишком белая кожа, будто никогда не видела солнца. Волосы желтые, как новорожденный цыпленок. Губы припухлые, будто плакала всю ночь и искусала их. Глаза серые, словно дымкой подернутые, как утренний туман, опустившийся в ложбину. Вся она такая тихая, слова не скажет, глаз не поднимет, будто Снегурка замерзшая».
Ян вздохнул, бросил вперед взгляд, отыскивая глазами крупную фигуру едущего впереди Михая. Несмотря на грузность, тот уверенно, с небрежностью опытного наездника, держался в седле, его плащ был распахнут, густые кудри развевались на ветру. Он выглядел очень внушительно, от него так и веяло силой и уверенностью в себе, и это всегда нравилось женщинам. Ян представил свое худощавое, еще совсем мальчишеское тело, длинные худые ноги, безусое, с нежной, как у девушки, кожей лицо, и вновь вздохнул. Никогда ему не стать таким, как Михай. Юноша из-под длинных ресниц взглянул на Любаву. «О, Боги, до чего же она красива! Стройная и гибкая, как ивовая ветвь, движется плавно, будто танцует. Волосы, как расплавленное золото, будто льющийся молодой мед, как спелая рожь, волнами колышущаяся на ветру. Кожа гладкая, вся светится изнутри. Глаза серые, словно дымкой подернутые, как утренний туман, опустившийся в ложбину, как бы мне не утонуть в этом тумане. Губы припухлые, будто плакала всю ночь и искусала их, так и хочется их поцеловать. Помилуй Астарта, о чем я думаю?»
- Сенные девушки на кухне судачили, что ты в трактире с менестрелем выступал, - робко улыбнувшись, негромко заговорила Любава, указывая глазами на футляр с флейтой, - Говорили, что ты настоящий музыкант. Батюшка на праздники приглашал скоморохов, но у них только дудочки, да жалейки. Сыграешь для меня, Янко?
- Прямо здесь? – растерялся оробевший Ян, он тут же смутился от своего глупого вопроса, тряхнул головой, доставая флейту, - А хоть бы и здесь. Сыграю, ехать будет веселее.
Яна никто не обучал музыке, он не знал нот. Когда ему было лет 12, он увидел у заезжего купца сверкающий белым металлом инструмент и не смог отвести от него взгляда. Торговец, заметив остолбеневшего мальчишку, уговорил его отца купить флейту, и даже сбросил на нее цену. Отец, посмеиваясь, купил, как он считал, бесполезную игрушку в полной уверенности, что эта блажь у сына быстро пройдет. Но Ян поднес инструмент к губам и заиграл так, будто всю жизнь этому учился. С тех пор флейта всегда была при нем, и он доставал ее в любую свободную минутку. Его игрой восхищались все в деревне, а сейчас он играл для Любавы, вкладывая в музыку то, что не осмеливался сказать словами. Мелодия взвивалась ввысь, уходя в хрустальное небо, спутники Яна, заслушавшись, покачивались в седлах, и никто не услышал, как высоко в горах зародился неясный глухой рокот, перерастая в оглушительный неистовый рев. Рыхлый, подтаявший на солнце снег стал сползать вниз, вначале медленно, постепенно наращивая скорость, по дороге распадаясь на два потока, которые, как речные рукава, обтекали каменный выступ, козырьком прикрывший парня и девушку, и мощно низвергнулся на горную дорогу с обеих сторон от молодых людей, отсекая их от остальных всадников и телег. Кобыла Любавы, испуганно заржав, рванулась в сторону, рискуя выбросить девушку из седла. Ян едва удержал ее под уздцы, наехал на нее крупом Ласточки и прижал к стене. Молодые люди оказались так близко друг от друга, что Ян ощутил слабый запах лаванды и мяты, исходящий от девушки, и почувствовал стук ее сердца, гулким эхом отдающийся в его груди. В глазах Любавы был испуг, но она молчала, хоть и была бледна, сильнее обычного, и лишь доверчиво прижималась к Яну.
Сход лавины длился всего несколько минут, но за это время она успела изменить все до неузнаваемости: ни впереди, ни позади дороги больше не было, а лишь возвышались огромные плотные сугробы. Молодые люди оказались в снежном плену.
- Постой пока здесь, Любава, - ласково сказал Ян дрожащей девушке, - Я за угол загляну, может, какой проход найдется.
Юноша проехал чуть вперед по горному серпантину. Край лавины слегка зацепил камни, сдвинув их и, тем самым, освободив узкий боковой проход, уводящий куда-то вглубь Скалистых Гор. Ян вернулся за Любавой, и они стали пробираться по тесному каменистому каньону, совершенно не зная, куда он ведет.
Через несколько минут расселина расширилась, и они попали в небольшую заснеженную долину, со всех сторон окруженную горами, из которой имелся лишь один выход – тот самый, по которому они пришли. Ян, стараясь не падать духом, проехал вперед и вскоре увидел крошечную избушку из бруса, с крытой соломой крышей. Обрадованные молодые люди поспешили к жилью, но изба оказалась необитаемой. Это был охотничий домик, использовавшийся в сезон для ночевки и как укрытие от непогоды.
В небольшой комнатушке с низким подслеповатым оконцем разместились печь, грубо сколоченный стол, такой же неказистый табурет и полати – деревянный настил с набитым соломой матрацем и наброшенной сверху медвежьей шкурой. В боковом чуланчике на полках стояли несколько горшочков с топленым медвежьем салом, мешочек с ячменной крупой и крупная соль, завернутая в чистую тряпицу. С потолка свисали связки сушеных трав. Снаружи у задней стены избы под навесом обнаружилась поленица дров и стожок сена.
- Ничего, Любава, - бодро сказал Ян, - Уже весна, скоро снег сойдет, дорога освободится, и мы доберемся до Эмеральдовых Холмов, а пока здесь переждем. Все необходимое тут есть, а пропитание я добуду, лук-то, по счастью, при мне.
Ян распряг лошадей, задал им корму и отправился на охоту. Вернулся он уже к вечеру, к его поясу были приторочены несколько тушек куропаток и зайцев. Любава к этому времени уже разожгла печь, прибралась в комнате, натопила снега и согрела воды. Пока Ян умывался, она поставила вариться похлебку. Девушка хлопотала у печи, а Ян мастерил стрелы. «Живы ли Михай и все остальные, - думал Ян, - Спаслись ли? И что же теперь будет с Любавой, со свадьбой?» Он, забывшись, откровенно разглядывал ее тонкую фигурку, у него пересохло во рту, когда он увидел трогательно выбившуюся из косы прядку волос, упавшую ей на щеку. Девушка не поднимала на него глаз и выглядела печальной и встревоженной.
- Не горюй, Любава, - сказал Ян, - Боги уберегут его, он доберется до деревни, а потом, когда снег растает, вернется за тобой.
Девушка непонимающе посмотрела на него.
- Михай, - пояснил Ян, - Ты ведь по нему тоскуешь?
- Ах, вот ты о чем, - сказала она, - Я желаю, чтобы он остался цел и невредим, но я не тоскую по нему.
- Почему? – удивился юноша, - Он же твой жених, ты хотела выйти за него замуж.
- Это батюшка этого хотел. Я Михая и не знаю совсем, всего два раза его и видела, даже не поговорили ни о чем. Чужой он мне.
«Чудно это все, - подумал Ян, - Задумал жениться, а невеста его и не любит вовсе. Я так никогда не женюсь».
Парень с девушкой поужинали, пора было укладываться спать, после тяжелого нервного дня оба чувствовали себя ужасно уставшими, но кровать была всего одна, их обоих смущало это обстоятельство, и они тянули время, выискивая несуществующие дела. Наконец, Ян улегся на полу и почти сразу замерз: маленькая печурка давала скудное тепло, и по низу гулял холодный сквозняк. Любава шепотом позвала его лечь на полати, и он, стуча зубами, с радостью согласился. Они оба были ужасно смущены и лежали, вытянувшись в струнку на узком тюфяке, боясь пошевелиться и прикоснуться друг к другу. В комнате было прохладно, но Яна то и дело бросало в жар, и голова кружилась от слабого запаха лаванды и мяты. Ему так хотелось ощутить под ладонями ее шелковую кожу, почувствовать вкус ее губ. «Я дурной человек, - ругал себя парень, - Как бы там ни было, она невеста моего брата, Боги покарают меня». Он пытался отвлечь свои мысли, думать о чем-то постороннем, но ничего не получалось, сердце продолжало громко колотиться о ребра, и сон не шел. Все же усталость взяла свое, и Ян задремал уже под утро. Как они ни старались держаться подальше друг от друга, проснулись они в обнимку, возможно, оттого, что замерзли, и пытались согреться таким образом. Осознав это, они суматошно отпрянули друг от друга, залившись краской. Ян натянул куртку и, пряча глаза, сказал, что отправляется на охоту, хотя дичи осталось много еще со вчерашнего дня.
Парень не знал, что делать, впервые он попал в ситуацию, когда был не в состоянии контролировать свои чувства. Он медленно брел по лощине, даже не пытаясь охотиться, в голове был полный сумбур. Он, то улыбался, вспоминая, как обнимал ее худенькие плечи, то хмурился, чувствуя себя преступником. Он строил планы, как он объяснится с Михаем и уговорит его отказаться от Любавы, мечтая жениться на ней, но через минуту понимал всю несбыточность и нереальность своих мечтаний.
Ян дошел до горной речки, не замерзающей и зимой из-за быстрого течения, и решил перейти ее вброд и посмотреть, что там на другом берегу. То ли от почти бессонной ночи, то ли от тревожных мыслей, но он оказался столь неловок, что на середине реки поскользнулся на мокрых камнях и свалился в воду. Стремительное течение тут же подхватило паренька и понесло вниз. Одежда намокла, руки и ноги свело от ледяной воды. Ян бессмысленно барахтался, не в силах остановить свое продвижение и выбраться на берег, а впереди уже слышался равномерный рокот водопада, низвергающегося с высокого уступа. «Боги карают меня, - горько подумал юноша, - Кажется, все мои проблемы решатся прямо сейчас раз и навсегда».
Бурный стремительный поток, полноводный от тающих снегов, нес обессилевшего Яна, вертя его, как щепку, ударяя о камни, относя все дальше от охотничьего домика к высокому порогу, стремясь сбросить его в бездну, разбить его тело о скалы, как норовистый жеребец неумелого наездника. Отяжелевшая намокшая одежда тянула его вниз, затрудняла движения, тело болело от ударов, руки и ноги сводило судорогой от жестокого холода. Парень наглотался воды, его била дрожь. «Мне не спастись, - в отчаянии подумал он, - Как глупо. А как же Любава? Она пропадет без меня. Я должен выбраться. Помоги, Астарта, я должен выбраться». Он стал сжимать и разжимать пальцы рук, стараясь восстановить кровообращение, заставил себя глубоко и равномерно дышать, шумно выталкивая воздух из легких, пытался вновь обрести контроль над собственным телом.
Ян издалека заметил дерево, растущее прямо возле воды. Правда, дерево – это было громко сказано, скорее карликовое деревцо, искореженное, неказистое, с изломанными ветками и искривленным стволом, совсем ненадежное на вид. Но Ян знал, как сильно цепляются эти уродцы за жизнь, пуская корни в любую расщелину, в любую ложбинку, обвивая камни, вырастая, казалось бы, из бесплодных базальтовых скал, в конце концов, раскалывая и кроша их. Да и выбора у него особого не было: на обоих берегах реки - лишь мелкая галька, да обкатанные до гладкости мокрые скользкие валуны.
Рев водопада становился все оглушительнее, русло реки сужалось, а течение, и так мощное, стремительно ускорялось. Ян понял, что это деревце – его единственный и последний шанс, хоть и призрачная, но все же надежда. Юноша был отличным лучником, его рука была тверда, а глаз остер. И сейчас, когда у него была всего одна попытка, он рассчитал все точно: ни мгновением раньше, ни мигом позже, а в ту самую минуту, когда он поравнялся с деревом, он выбросил вверх руку и мертвой хваткой вцепился в ветви. Его тело отчаянно изогнулось, как натянутая тетива, и в следующий момент мощным напряжением всех мышц он вытащил себя из воды.
Ян покатился по берегу, стремясь оказаться, как можно дальше от реки. Это усилие на грани его возможностей лишило его последних сил. Парень лежал на земле, не в состоянии пошевелиться, и от одной только мысли, что нужно встать и идти, начинало противно сосать под ложечкой.
Короткий ранневесенний день подходил к концу, погода вновь закапризничала: подул холодный ветер, небо затянуло хмурыми сизыми тучами, посыпал мелкий сухой снежок. Ян почти не ощущал своего тела, даже дрожь унялась, очень хотелось просто лежать, не двигаясь, закрыть глаза, отдаться сладкой дреме.
«Любава», - мысль пришла откуда-то издалека, из самой глубины гаснущего сознания. Она была совсем некстати, тревожащая, отвлекающая от блаженной истомы, куда-то зовущая, понуждающая что-то делать, куда-то идти. Ян пытался от нее отмахнуться, как от надоедливо жужжащего комара, заставить ее замолчать, но она не отпускала, не уходила, продолжала настойчиво биться в висок. Поняв, что от нее не отделаешься, Ян вздохнул и открыл глаза.
В густеющих сумерках он увидел стремительно скачущий речной поток, уродливое деревце, повисшее над водой, и вспомнил все, что с ним произошло. Вновь вернулись ощущение холода и боль, но Ян обрадовался им: значит, живой. «Надо идти, - подумал он, - Не для того я спасся из реки, чтобы замерзнуть здесь. Помоги мне, Астарта».
И он пошел. Он шел на негнущихся, окоченевших ногах, почти не чувствуя их, воспринимая их как что-то не свое, что-то чужеродное. Его мокрые волосы и одежда покрылись ледяной коркой, кожа на лице и руках покраснела, ресницы заиндевели. Было трудно дышать, болезненно ныли ушибленные ребра, сильно кружилась голова. Но он шел. Медленно, с трудом переставляя тяжелые ноги. Шаг, еще шаг, и еще один. Он перестал думать, он перестал чувствовать. Все его существование свелось лишь к одному: шаг, еще шаг, и еще один.
Его отнесло течением довольно далеко, но он дошел. Дошел через «не хочу». Дошел через «не могу». Уже не ощущая собственного тела, не видя ничего вокруг, он ввалился в избушку и просто упал к ногам испуганно вскочившей Любавы. Девушка, охнув, бросилась к нему, но он этого не услышал.
- О, Боги! Янко, что же это? Как тебя угораздило?
Любава, царапая руки о заледеневшую одежду, стала раздевать Яна. Она распахнула на нем куртку, и ее обдало жаром от его тела, парень горел, как в огне. Девушка стащила с него сапоги и одежду, оставив его лишь в нижнем белье. Она пыталась затащить его на полати, но, несмотря на худобу, он был слишком тяжел для нее.
- Помоги мне, Астарта, - бормотала запыхавшаяся Любава, - Ну, давай же, Янко, ты же замерзнешь на полу.
Юноша невнятно замычал и открыл мутные бессмысленные глаза. Видимо, какая-то часть его сознания действовала: он сделал усилие, подчиняясь тянущим его вверх рукам девушки, и кое-как забрался на ложе. Оставшаяся на нем одежда тоже была мокрой и липла к разгоряченному телу. Любава, преодолевая стыдливость и стараясь не смотреть на него, полностью его раздела. Она стала втирать в его кожу медвежий жир, а он дергался и стонал под ее руками, когда она неосторожно надавливала на ушибленные места. Девушка была почти такой же красной и горячей от смущения, как и он, она старательно отводила глаза, но не смотреть на него было очень трудно. Он был так прекрасен, и от этой красоты ее сердце сладко млело и становилось щекотно внизу живота.
Любава укутала Яна шкурой, и он затих, провалившись в глубокий сон или забытье. Чуть позже его состояние ухудшилось: дыхание стало хриплым и поверхностным, открылся сильный надрывный кашель. Ян горел в жару, сбрасывал с себя шкуру, что-то громко неразборчиво кричал, порывался встать с постели. Любава с трудом удерживала его за плечи, принуждая лечь, укрывала его. Он подчинялся, затихал. А потом его начинала колотить дрожь, его зубы громко стучали от охватившего озноба. Его трясло так, что Любава ложилась на него, придавливая его своим весом, чтобы он не упал с полатей. Он вновь затихал. Она вытирала испарину с его лба, а он жалобно стонал и совсем по-детски звал маму.
Она заваривала целебные травы и поила его отварами, она натирала его грудь и спину жиром. Она укрывала его, мечущегося в бреду, она согревала его, прижимаясь к нему всем телом, когда его начинала бить лихорадка. И все же, скорее всего, он бы не выжил, сгорел, как свечка, от сильнейшего воспаления легких, если бы не было ее нежности, ее любви, тех слов, что звали его обратно, удерживали его душу здесь, не давая ей уйти в Мрачные Чертоги.
Весна наступила дружно, в одну ночь. Солнце азартно и весело посылало лучи на землю, торопясь нагнать упущенное, будто прося прощение за задержку. Снег стремительно таял, и освободившиеся места тут же становились зелеными, и красными, и желтыми, и синими, покрываясь утомившимися от ожидания травой и цветами.
Они проснулись одновременно, и их души и тела потянулись друг к другу. Их накрыла глубинная первобытная страсть, являющаяся основой мироздания; страсть, которой мир обязан своим существованием, которая была всегда, задолго до появления государств, правителей, законов и правил поведения. Она, как бурный поток, прорвавший плотину, сносила и смывала все временное, наносное, придуманное людьми, все эти глупые традиции, запреты и нормы морали. И все вокруг исчезло, мир на поверку оказался банкротом, потому что самые важные вещи на свете – это ее глаза, его руки, их губы. И самое главное не опоздать, успеть выдохнуть из сведенного судорогой горла, из обожженной гортани те единственно верные слова ему, ей, тому человеку, без которого просто невозможно жить и ныне, и присно, и во веки веков.
А потом мир вернулся и, как будто мстя им за временное забвение, с удвоенной силой громко заговорил о приличиях и традициях, вновь наполняя их чистые души мутью неловкости и чувства вины. Они боялись смотреть друг на друга, и такие простые и естественные вещи, как взять за руку или провести ладонью по волосам, стали немыслимыми и запретными. Стало нельзя разговаривать, но оказалось, что и молчать тоже невозможно. И все же, где-то в самой глубине их естества, погребенная и почти раздавленная грузом предрассудков, дрожала и трепыхалась, как мокрый растрепанный птенец, радость: ведь было же то настоящее, то прекрасное ощущение единения и слияния с любимым, единственно нужным человеком.
«Что же теперь будет? – в смятении думал Ян, украдкой бросая взгляд на растерянную Любаву, - Ведь все изменилось, все совсем по-другому. Кто она мне теперь? Невеста брата? Сестра? Жена? О, Боги, научите, подскажите».
Но ответов не было, и Боги молчали. А за окном бушевала весна, равнодушная к их переживаниям.
День все длился и длился, мучительно бесконечный. Любава занималась обычными делами: топила печь, что-то стряпала, заваривала ему целебное питье. Ян покорно принимал из ее рук горький отвар, боясь соприкосновений пальцев, при этом робко заглядывал ей в глаза, надеясь отыскать ответы. Но ее взгляд ускользал, потому что ответов у нее тоже не было.
«Я обидел ее, - ругал себя Ян, - Она меня возненавидит. Что же теперь делать?».
- Не кори себя, Любава, - сказал он, когда молчать стало просто невыносимо, - Это моя вина, я не сдержался.
- Нет, - печально ответила она, не сумев удержать слезы, - Я падшая женщина, ты теперь будешь презирать меня.
- Презирать? – искренне удивился юноша, - За что? Ты так прекрасна. Я не должен даже мечтать о тебе, но не могу этого, потому что люблю тебя.
- Ты любишь меня? – выдохнула Любава, задохнувшись от радости, и слезы высохли на ее щеках, - Неужто это правда? Я так хочу, чтобы это было правдой, потому что люблю тебя больше жизни.
И все встало на свои места, и стена, вдруг выросшая между ними, рухнула, погребая под собой все сомнения, условности, неуверенность. И больше не было мучительной неловкости, и можно было взахлеб говорить обо всем, и можно было смеяться, и даже молчать стало совсем легко. И впереди, конечно же, лишь счастье, все теперь будет замечательно и прекрасно, они поженятся, и все будут радоваться за них. А как же иначе? И всё вокруг только для них – и эта, так внезапно наступившая, весна, и эта волшебная ночь, накрывшая мир. И вновь были горячие губы, и сладкие слезы, и слова, произнесенные на выдохе:
- Люблю тебя…
- И ныне, и присно…
- И во веки веков…
- Вот они, голубки, спят в обнимку, - раздался насмешливый мужской голос, - Глянь-ка, Михай, да они, никак, в одном исподнем.
Ян, еще не окончательно проснувшись, удивленно таращился на вошедших в комнату мужчин. «Слава Астарте! – радостно подумал он, узнав Михая и еще четверых односельчан, - Нас нашли». Но воцарившееся напряженное молчание погасило едва зародившуюся улыбку юноши. Любава, в одной тонкой рубашке, испуганно села в постели и судорожно прижимала к груди медвежью шкуру, пытаясь заслониться от осуждающих глаз мужчин.
Михай, бросив короткий жесткий взгляд на побледневшую девушку, схватил Яна за горло и приблизил к нему лицо с побелевшими от бешенства глазами.
- Сучий сын, опозорить меня задумал?! - яростно прорычал он, - Щенок! Всегда был волчонком неблагодарным.
Юноша хотел что-то сказать, все объяснить, но рука Михая накрепко сжимала его горло, угрожая раздробить хрящи. Лицо Яна покраснело от нехватки кислорода, глаза выпучились. Он безуспешно хватал воздух раскрытым ртом, пытался оторвать от себя руки озверевшего Михая, но огромный сильный мужчина даже не замечал эти попытки ослабевшего после болезни парня.
- Хотел посмеяться за моей спиной? Надругаться над моей честью? – орал мужчина, - Собирался подсунуть мне порченый товар? Думал, что я не замечу? Убью, гад, весь дух из тебя вышибу!
Михай сдернул ошеломленного Яна с полатей, его пудовый кулак врезался в живот юноши, выбивая из него остатки воздуха. Парень дернулся от боли, пытаясь сложиться пополам, но брат не позволил это, продолжая держать его за горло и осыпая градом ударов.
Остальные мужчины не вмешивались, хмуро наблюдая за происходящим.
- Янко! – отчаянно крикнула Любава. Она вскочила с постели и, не обращая внимания на то, что почти раздета перед чужими мужчинами, пыталась оттащить Михая, - Не трогай его, зверь! Это я во всем виновата. Я люблю его.
Мужчина, не оборачиваясь, сделал короткое движение рукой, и девушка отлетела к противоположной стене.
- Заткнись, сука! – яростно проговорил он, - С тобой я разберусь позже.
Ян все же упал. Он лежал, скорчившись на полу, пытаясь прикрыть голову руками, не в силах помочь Любаве, а брат продолжал впечатывать носки тяжелых сапог в его ребра.
- Хватит, Михай, - сказал средних лет селянин, заметив, что юноша перестал шевелиться, - Ты забьешь его до смерти. Так не годится. Отвезем их в деревню, пусть Совет решает их судьбу. Довольно же!
Тяжело дышащий Михай яростно сверкнул глазами на приятеля, его лицо было перекошено от гнева, в нем почти не осталось ничего человеческого. Секунду помедлив, он отступил, недовольно ворча. Набычившись и глядя исподлобья, он отдал короткие распоряжения своим спутникам:
- Прикройте срам этому щенку, да погрузите его на лошадь, а я займусь этой сучкой.
Двое загорян кое-как одели бесчувственного Яна, перекинули его поперек Ласточки и привязали к седлу. Михай за волосы поднял Любаву, отвязал от пояса веревку, одним ее концом связал ее руки, второй намотал себе на кулак. Мужчина, грубо ругаясь, выволок на улицу заплаканную девушку, босую, простоволосую и в одной рубашке, и вскочил в седло своего коня. Кавалькада тронулась в путь. Михай ехал первым, задавая быстрый темп отряду, на ровных участках горной дороги он пришпоривал коня, таща за собой выбивающуюся из сил Любаву, как собаку на поводке. Девушка бежала за его лошадью, задыхаясь от пыли и сбивая в кровь ноги об острые камни.
На одном затяжном спуске она споткнулась и, не устояв на ногах, упала лицом в землю, продолжая скользить на животе за скачущим конем и обдирая живот и колени. Михай, почувствовав изменившееся натяжение веревки, оглянулся и, увидев валяющуюся девушку, жестоко усмехнулся. Он натянул поводья, останавливая лошадь, подтянул Любаву ближе к себе, стал стегать ее нагайкой, заставляя подняться и осыпая ее при этом самыми грязными и изощренными ругательствами. Плеть со свистом разрывала тонкую ткань сорочки, оставляя на оголившихся участках кожи красные вспухающие рубцы. Девушка тонко отчаянно вскрикивала и вздрагивала всем телом при каждом ударе. Наконец, ей удалось подняться, и она вновь побежала за тронувшимся в путь Михаем.
Остальные загоряне равнодушно наблюдали за экзекуцией, лишь Троян, парень со шрамом на лице, отвел глаза и в сердцах сплюнул. Ян ничего этого не видел: он до сих пор не пришел в себя, и его тело безвольно болталось, перекинутое через седло.
Михай гнал отряд вперед, не давая отдыха уставшим людям и измученным коням. Один из загорян, сжалившись над почти обезумевшей от усталости и побоев Любавой, заставил Михая отвязать ее и посадил позади себя на круп своей кобылы.
Солнце уже давно село, когда кавалькада въехала в спящее село, освещенное ярким светом крупных звезд.
- Янко домой надо отнести, - сказал Троян, - Да и девушку где-нибудь пристроить. Может, у старухи Бартош?
- Нет, - грубо рявкнул Михай, - Они преступники. Их следует запереть до суда.
Мужчины, пожав плечами, согласились. Яна внесли в полупустой сарай, где хранилось прошлогоднее сено, Любаву втолкнули в другую хозяйственную постройку на соседней улице.
С самого раннего утра деревня возбужденно гудела, как растревоженный улей: женщины вздыхали, старухи сыпали проклятиями, девушки перешептывались, краснея и стыдливо опуская глаза. В просторной зажиточной избе старосты деревни собрался Совет, состоящий из одних мужчин старше тридцати лет. Загоряне входили в горницу, кланялись статуе Астарты, уважительно здоровались и чинно рассаживались на лавках. Михай уже давно был здесь, стоял, заложив руки за спину, и хмуро оглядывал входящих. Когда все явились, староста – вертлявый плутоватый мужик, заискивающе взглянул на Младича и объявил собрание открытым.
- Собрались мы, люди добрые, по необычному делу, - заговорил он, - Михай Младич обвиняет своего брата, Яна, и свою бывшую невесту, Любаву, в прелюбодеянии. Преступление это не подвергается сомнению, свидетелями сего мерзкого деяния были еще четверо наших односельчан, так что, доказывать нечего, а нужно лишь вынести приговор.
- Я не согласен, - поднялся седеющий кудрявый мужик, - Нужно действовать по правилам. Пусть выйдут свидетели и перед ликом Астарты и честным людом правдиво расскажут все, что они видели и слышали.
Остальные члены Совета одобрительно загудели и закивали головами. На середину комнаты вышел один из мужчин, бывший в то злополучное утро в избушке вместе с Михаем, и заговорил:
- Приветствую Вас, уважаемое Собрание, я – Иона Чардаш, все вы меня знаете, никогда за мной ничего дурного не водилось, и напраслину я ни на кого не возводил. И сейчас перед Богами клянусь правдиво рассказать лишь о том, что видел своими глазами и слышал собственными ушами. Эти двое виновны в том, в чем их обвиняют, ибо застали мы их спящими в одной постели почти раздетыми, и, при этом, голова девушки лежала на плече юноши, а он обнимал ее за плечи. А чуть позже девица выкрикнула: «Это моя вина. Я люблю его». Думаю, что все ясно и другое толкование всему этому придумать трудно. Да и не один я все это видел и слышал, пусть и другие подтвердят мои слова.
На место Ионы по очереди заступили еще двое мужчин и слово в слово повторили его рассказ. Затем вышел Троян и нехотя тоже подтвердил сказанное.
Собрание возмущенно зашумело, с мест послышались гневные осуждающие выкрики. Михай был доволен произведенным свидетелями впечатлением и выглядел удовлетворенным.
- Что ж, уважаемые мужи, можно считать, что преступление доказано, - заговорил староста, жестами успокаивая расшумевшихся мужиков, - Злодеяние это тяжкое, уже давно ничего подобного в наших краях не случалось. Закон предков гласит, что уличенные в прелюбодеянии заслуживают смерти.
В комнате воцарилась звенящая тишина, через несколько мгновений взорвавшаяся шквалом эмоциональных выкриков. Одни были полностью согласны и выражали шумное возмущение преступниками, другие кричали, что это решение слишком жесткое, третьи колебались, не зная, на чью сторону примкнуть.
Михай поднял руку, привлекая внимание, и все замолчали, обратившись в слух.
- Я – пострадавшая сторона, - заговорил мужчина, свирепо оглядывая присутствующих, - Но не только поэтому я требую для них смертной казни. Подумайте сами, други, наше попустительство может сослужить нам в будущем плохую службу. Если мы сейчас простим их, то может начаться всеобщее падение нравов: жены и девицы будут развратничать, приносить в подолах ублюдков, и ни один мужчина не сможет быть уверен, что дети – это его потомство. Что же тогда будет с наследованием имущества? Кому оставлять хозяйство? Зачем тогда вообще трудиться в поте лица, если после смерти все пойдет прахом? Не лучше ли бражничать и развлекаться с гулящими девками, а хлеб насущный добывать обманом и разбоем? Всеобщий разврат, пьянство и запустение – вот что ждет нас, если сейчас мы не будем тверды. А теперь думайте, решение за вами.
Выступление Михая всем запало в душу. Мужики чесали в затылках, качали головами, тихо переговаривались. Наконец, после затянувшейся паузы, поднялся Иона Чардаш и сказал:
- Михай Младич – селянин уважаемый, умный мужик и хозяин крепкий, к его мнению стоит прислушаться. Со многим я согласен. Ну, с Любавой все понятно, девки – они, как змеи ядовитые, влезут в сердце так, что обо всем забудешь. Она виновна, в том сомнений нет. А вот юноша заслуживает снисхождения: молод он еще, да зелен, опыта не имеет, такого обвести вокруг пальца ничего не стоит. Наказать его, конечно, надо, чтоб мозги на место встали, да и другим не повадно было.
Обсуждение длилось еще не менее получаса, тема была уж очень животрепещущей. В конце концов, староста, как председатель Совета, подвел итоги и объявил тайное голосование. После подсчета голосов было вынесено решение: Любаву приговорить к смерти через побивание камнями, а Яну назначить публичную порку на главной площади в размере тридцати плетей. По мнению большинства добрых крестьян, справедливость восторжествовала.
И ныне и присно
[/url]
[/url]
[/url]
Но многообещающе.
А вообще, это будет классическое фентези ... серии эдак к десятой
Линейный вид
