82. Sancta sanctorum
Святая святых
САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: FLORENCE AND THE MACHINE, DOG DAYS ARE OVER
— Куда ты дела Руби?
— Она очень плохо себя вела, и я отправила ее на обзорную экскурсию в тартарары.
Его лицо меняется, выплавляется в маску, лживо-свирепо-отвратительную, и льдинки в глазницах остриями вперед, и рот кривится треугольником. Он шипит… неважно что, и голос прожигает дыру, как кислота, ярко-желтые зловонные её пузыри, и пятна уже на моем платье. Черное на голубом, черное на коже; и я сама – раскрашенная маска, меня бросает вперед, под удары, и едкий тонкий голос не-Николаса говорит почти нежно: нет.
Кости прорывают платье на животе, и я открываю глаза. Потолок высокий и белый, цвета яичной скорлупы. Уже рассвет; лиловатое бледное небо светится в окнах. Уборщик метет асфальт у соседского дома, шорох похож на скрежет.
Платье висит на спинке шкафа – длинное, голубое, великолепное; футляры с драгоценностями лежат ацтекской пирамидой, забытые Эммой журналы вот-вот вывалятся из пакета. Сбитые в комок простыни обвивают ноги.
Сегодня я выхожу замуж.
Причина циничная до равнодушия – кое-кто (не будем показывать пальцем) метит в мэры славного города Бостона и делает себе репутацию; обыкновенно женатым доверяют больше, как же, он один из нас. Интересно, Колин думает, что про его связи с мафией все тут же сразу забудут и промокнут глаза платочками, увидев статью о бракосочетании?
Ах, какая дивная непосредственность.
Перенесемся на десять часов вперед. Полдень, я сижу в библиотеке, снаружи все бегают и суетятся. У меня приход, озарение, ноосфера соизволила подкинуть идейку.
- Александра Кэтрин Вальтерс! – Эмма (розовое платье, новая стрижка) гневно постукивает каблуком по порогу.
Перенемся еще на четыре часа вперед. Закат отыгрывает свое, кутаясь в синеву сумерек, гости числом две штуки (получи свой светский раут, Колин) переговариваются между собой. Мой бесценный будущий муж не такой ярый католик, каким кажется, так что отсутствие церкви его устраивает. С этой своей самодовольной усмешкой он подкалывает шафера, маяча темным пятном в окне второго этажа.
И музыка, и Эмма складывает руки на коленях, как школьница, и у Джоанны дрожат губы. Вот дурочка, зачем же плакать.
В полынных глазах Колина пляшут черти, он улыбается, как мальчишка, побивший соперника в футбол. Я говорю:
- Да.
С подачи Джоанны вокруг летают дурацкие эти розовые лепестки; Колин смахивает один с лацкана пиджака и целует меня. Жадно, почти грубо, и есть в этом что-то неприятное и прекрасное одновременно. Будто он говорит: смотри, теперь ты от меня никуда не денешься.
Ладно, не денусь, отпусти мою руку, а то станешь инвалидом Первой Брачной. Умница.
(- Твоя жизнь не изменится, - уговаривал он меня две недели назад.
- А если я влюблюсь и захочу развестись?
- Тогда я убью тебя, чтобы ты не портила мне карьеру.)
Эмма обнимает меня, худая и горячая. Говорит:
- Я горжусь тобой, Алиса.
- Нашла повод, - фыркаю я. Она улыбается как-то по-особенному и откидывает на спину непривычно короткие волосы.
Эмма одна, Николас заявиться не соизволил, хоть и был приглашен устно и письменно. Ну и черт с ним, невелика потеря. У нас маленькое торжество в семейном кругу, и торт слишком вкусный, чтобы им делиться.
Колин выпендривается; любимое его занятие на случай заполнения пространства-времени. Он говорит:
- Скушай тортик, милая. Ты такая тощая, что я боюсь порезаться о твои ребра.
Ласковые словечки в его устах – неприкрытый сарказм, развлечение политика, обожающего выкрутиться словом, если делом мешает закон. Он может язвить сколько угодно, ведь я знаю, что будет, когда гости уйдут.
Улыбка на моих губах – торжествующая. Так и запишите в протокол.
В итоге торт тортов достается Эмме; она осторожно слизывает крем с губ и забавно фыркает, если тот попадает на лицо. Деймон сладкое резко разлюбил, когда в очередной раз наелся до отвала (цепь на холодильнике нас спасет). Поэтому он грызет свои чипсы и пристает к тетке.
- Эмма, а папа придет?
Слово «тетя» Деймон игнорирует с восхитительной небрежностью. Двухлетняя Хелена, торопясь говорить, заразилась от брата этой привычкой. Эмма не возражает. Она отвечает:
- Папа занят, малыш. Я не знаю.
Николас, идиот, думаю я, хоть бы позвонил. Или приехал вместе с Кэтрин, дочь – универсальный пропуск в наш дом.
Не обходится без жертв – коварный торт пачкает розовый наряд Эммы, и она переодевается в узкое серебристое платье, подчеркивающее её изумительные ноги. Эта женщина неотразима, не будь Колина и Николаса я бы сама за неё замуж вышла.
А благоверный её все-таки приезжает. Рассыпается в классических поздравлениях, поборник традиции; лицо его спокойно и приветливо, если последним уместно характеризовать Николаса. Тварь из снов, принявшая облик экс-муженька, всего лишь тварь из снов.
Деймон на радостях сделал вокруг отца пять кругов, пока тот его не остановил. Николас вряд ли кому признается, но моральная неустойчивость позволяет ему баловать детей. Кошмар, не правда ли?
Уезжает Джоанна, взявшая на завтра выходной. Мелкого вырубает прямо на кухне, и Николас осторожно несет его в комнату. Эмма начинает зевать, заразившись сонливостью; они уходят за десять минут до полуночи, растворяются в неверных темных сумерках, проигрывающих ночи.
Мы с Колином остаемся одни.
Свадьба еще не закончилась.
Мы поднимаем бокалы, и мне чудится бой часов из старого дома. Все традиции соблюдены – есть уже лента, связавшая нас, есть и общая чаша. Никакие «смерть не разлучит нас» не выразят этого чувства.
В спальне Колин медленно, мучительно медленно снимает с меня платье, и это куда сильнее его недавней жадности. Я задыхаюсь. Его руки на моей коже, его дыхание щекочет шею, и, Господи Боже, я хочу, чтобы так было всегда.
*
Колин был не прав, что-то меняется, незаметно и неотвратимо. Будто сам воздух становится другим, или он такой всегда, просто я начала ощущать это только сейчас? После тридцати с лишним лет неизвестно чего на данной планетке. Постижение? Взросление? Пустая философия?
Пожалуй, стоит внести этот вопрос в новую книгу, цельный роман, а не обычные мои рассказы. Кажется, именно так писатели разбираются с частью проблем. Интересный способ.
Трижды бесценный муж ― это слово всегда будет источать сарказм ― заказал мой портрет – он любит облагораживать скучные будни. Теперь нарисованная я взираю с холста, деля стену с матерью и другими славными женщинами семьи Вальтерс. И цвет фона удачно подчеркивает мои глаза.
Ваши предки случайно не служили испанской инквизиции, любит спрашивать судья Маккензи. На что я отвечаю: нет, не думаю, но насчет гестапо я уверена больше. Дебильная присказка Колина: у меня самая красивая и злая жена. У него профдеформация вкуса, но что-то в этом есть.
Когда он узнал, что я хочу вернуться к карьере юриста, то спросил:
- И зачем тебе это надо?
- Я верю в закон и справедливость, - ответила я надменно.
Секунду мы смотрели друг на друга, а потом расхохотались.
Итак, гениальный план захвата власти в городе Бостоне идет успешно, на вершине популярности реалити-шоу о неовудуистах, чьи фигурки продаются по всей Луизиане, Мишель Дрейк больше всех собирает в свой благотворительный фонд, все скучно, скучно и скучно.
Дети ходят в школу. Девятилетний Деймон обаял всех учителей – стоит ему пару раз похлопать ресницами, и сердца тают словно под воздействием радиации – одноклассники тоже пали; есть в нем что-то от Джеймса, бывшего очаровательным испорченным мальчишкой. О, я помню давнишние рассказы прабабушки Иды – она знала многое о членах своей семьи, даже то, что предпочла бы не знать совсем.
Жаль, что она умерла задолго до рождения Деймона, он бы ей понравился.
Интересное занятие – искать в потомках черты их предков. Хелена от и до папина дочка, похожая на его родню; Кэтрин унаследовала классическую красоту Альдо и Эшлин, а за ними в свою очередь стояли Роберт и скандинавка Хильда, и неувядающая Джейна.
Я похожа на бабушку или отца – тетя Ли в свое время не успела решить.
Не можешь заснуть – вспомни и перечисли все ветви своего генеалогического древа. Затем встань рано утром, соберись на работу и проводи детей в школу, чей директор готов даже прятать трупы, если выплачивающие нехилые суммы родители попросят.
Кэтрин учится вместе с Хеленой. Забавно, как она изображает перед Николасом в модусе строгого отца послушную девочку, все остальные знают, какой это бесенок. То Хелена ей командует, то наоборот, неважно – дружная команда перевернет все с ног на голову и сделает вид, мол, так все и было.
Недавно они вместе гостили в Бухте Белладонны и чудом не разнесли по камешкам оба дома. Жена Гилберта, Анж-Мари, даже назвала их милыми ангелочками, это у копов специфическое чувство юмора такое.
*
Мартовское холодное солнце – блик на пуленепробиваемом стекле; коридоры суда, о, эти выставочные образцы всевозможных мер безопасности, выставка в разгаре.
Мне звонит Маккензи. Он опаздывает: извиняется, тараторит что-то о большой пробке, у него там играет старое доброе кантри. Я говорю: сожалею, но у вас полчаса, судья. Вы уверены, что это не телефонный разговор?
На жестком посетительском диване сидит мужчина, вид у него скучающий. Я говорю: время деньги, судья.
В час обеденного перерыва пыль – разумная форма жизни.
Я нажимаю отбой. Смазанная светлая тень – мужчина поднимается с дивана, подходит ко мне. Его волосы черно-серые, точно карандашный грифель, а глаза яркие, как детские фломастеры. Этот ядовитый неправдоподобный цвет.
Этот пустой безразличный взгляд…
- Добрый день. Вы ведь Александра Вальтерс?
Улыбка ему не идет. Я говорю:
- Да.
Солнце отражается от стекол, солнцу и пулям не причинить ему вреда. Шрам на плече зудит – к перемене погоды.
Диван слишком на фоне дерева. Раздражает. Я спрашиваю:
- У вас ко мне дело?
Улыбка сворачивается, втягивается обратно щупальцем. Глаза под линзами смотрят в упор. Черт бы побрал каблуки, думаю я, ну ты и дура, Вальтерс, где, где же эти идиоты, не зря тебя в поле не пускали.
Он говорит:
- Да.
… кажется, это стилет, как он пронес его, интересно, может, сборный, а это идея, кстати, разобрать, спрятать и собрать потом, и на стенах, оказывается, есть узор, что-то психоделическое, и что-то с проклятым мобильником, и солнце такое яркое, белое, как галогеновая лампочка, если бы Цезарь жил в наше время, он бы так и подумал – солнце и сенаторы в белом и красном, и не больно, потом уже не больно, потому что один из ударов – смертельный, но никто не знает, чей, и у пола есть узор, с ума сойти, вокруг одни художники, выключите проклятое солнце, оно мешает, мешает, проклятый фо…
КОМНАТА ХЕЛЕНЫ
КОМНАТА КЭТРИН
ТЕХНИЧКА