Чем старше становишься, тем быстрее летит время.
Я вспоминаю себя в десять лет — тогда казалось, что каждый день полон неизведанных тайн, загадок и приключений. Один день — целая маленькая жизнь, одна ночь — настоящее захватывающее приключение, забывающееся сразу после пробуждения.
Теперь же... иногда, сидя вечером перед телевизором, я закрываю глаза, и мне кажется, что все события последних лет сплелись в одни бесконечно долгие сутки. Иногда забываюсь, и думаю, что еще совсем молод, а впереди лежит целая жизнь.
Семнадцать лет и семь месяцев назад Тиффани, смущаясь, краснея и бледнея, сообщила мне, что ждет ребенка, а такое ощущение, будто это было не позднее, чем на прошлой неделе.
Мне тридцать семь, я ученый, бизнесмен, муж и отец. Солидный человек с первыми седыми волосками. Смотрю в зеркало — и не верю.
Это — я? Да бросьте, мне же только вчера исполнилось двадцать лет!
Когда только успела пролететь жизнь?
- Пап! - нетерпеливо кричит уже совсем взрослая дочь. - Пойдем, все уже собрались!
Семнадцатилетие Фионы мы праздновали довольно скромно — я, Тиффани, дочь и пара ее друзей, с которыми они отчаянно зажигали на караоке.
Мы поглощали жареные ребрышки, смеялись, строили планы насчет обучения Фионы в университете — Тиффани настаивала на экономической специальности, Фиона же упорно хотела быть актрисой, а я утверждал, что необходимо продолжать дело семьи. Друзья дочери приняли сторону матери, и с жаром доказывали Фионе, что с экономическим образованием перед ней будут открыты все двери.
Поэтому мы заметили, что на лужайке появился еще один, на этот раз незваный, гость, только когда теплый летний воздух прорезали переливы сильного голоса, выводяшего незабвенную песню Металлики.
Я замер, боясь повернуть голову, и не увидеть даже, а поверить, что такое возможно.
Медленно, словно опасаясь спугнуть момент, поднял взгляд.
- Forever trusting who we are, - пела она, как когда-то давно, так же в упор глядя на меня, и даже через расстояние, разделяющее нас, через тонкое стекло очков я видел этот проницательный, прожигающий насквозь взгляд глаз цвета сумрачного неба.
Она изменилась. Макияж стал чуть ярче, светлые волосы, которые раньше она всегда носила распущенными — забраны в высокую прическу. Пестрые наряды сменил черный шелк с золотистой кружевной сеткой.
Но взгляд...
Я отодвинул стул и встал из-за стола, чувствуя себя пьяным.
Привычная жизнь, ровная и спокойная на протяжении долгих лет, пошла трещинками, как старый холст.
Ноги не гнулись, тело отказывалось повиноваться, а душа — верить.
- Анна, - выдохнул я, сжимая в объятиях сестру, боясь того, что это сон, галлюцинации, видение.
В лимон и мяту вплелись горьковатые нотки можжевельника, и я едва удержался от того, чтобы вырвать из волос все шпильки и зарыться носом в шелковистые пряди.
- And nothing else matters, - прошептала она надломленным голосом.
Мир перестал существовать — плоской картинкой застыл где-то на краю восприятия. Радости, проблемы, семья, теплый летний вечер, напоенный ароматами цветов — все отступило и размылось.
Остались только лимон, и мята, и горький можжевельник, и небесно-голубые глаза, и тонкие бледные пальцы, которые я держал в своих ладонях, согревая.
Семнадцать лет? Пустяки...
- Мам, а кто это? - голос дочери, звонкий и удивленный, возвращает к реальности. Анна отводит глаза, улыбается племяннице, приветливо разговаривает с Тиффани.
Жена искренне радуется, глядя на меня — видимо, я выгляжу как счастливый улыбающийся идиот. Ей кажется, что она все понимает, и, посидев для приличия немного, она оставляет нас одних, напоследок сказав Анне, что пустующая спальня на втором этаже полностью в ее распоряжении.
Совесть чуть колет, но я привычно отодвигаю ее на самые задворки сознания. Дай бог, Тиффани никогда не узнает правды.
Лежать на траве, не жалея дорогих вечерних нарядов, рядом, смотреть на звезды и просто разговаривать... я не знал, что это может сделать человека таким счастливым.
- Где ты была все эти годы?
- Училась... работала... меняла любовников, стремясь забыть самого главного, - ее смех хрустальными каплями разлетается в ночной тиши, но в нем больше горечи, чем радости.
Бессознательно нахожу в траве ее руку. Воспоминания, бережно хранимые, встают перед глазами.
Это неправильно, аморально, чудовищно.
И, во всей своей чудовищности — прекрасно.
- А ты?
- Как видишь, - усмешка. - Я теперь вполне состоявшаяся личность, глава семьи, без пяти минут заслуженный работник НИИ. Ты можешь мной гордиться.
- Без сомнения. Никогда бы не подумала, что ты решишь жениться, - на этот раз она смеется уже куда искреннее. Она потягивается, переворачивается на живот, оказываясь совсем близко, и я молю всех богов, чтобы Тиффани не пришло в голову встать с постели посреди ночи.
Прохладные пальцы касаются лица, скользят по щеке, охлаждая горящую кожу. Улыбка, за которую я готов растоптать, убить любого, кто посмеет встать на пути.
- Перестань, - хрипло, тяжело.
Лгу самому себе.
Осторожничаешь, лис. Или боишься?
К черту все.
Моя жизнь — вечный театр, если не сказать цирк, но после долгих спектаклей даже самому прославленному актеру хочется за кулисы.
Nothing else matters.
Навсегда.
Наша жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сомнения, вытанцовывания, насилование собственного мозга и прочие глупости.
Кроме дочери, это — едва ли не единственное настоящее в пьесе с названием Адарис Лиэллоу.
И, как и семнадцать лет назад, я знаю, что никогда не пожалею.
- Поклянись, что больше не сбежишь.
- Никогда.
Горячая вода, ледяная, потом снова горячая... Контрастный душ всегда приводил мои мысли в порядок, прочищал рассудок и бодрил тело.
Ожесточенно тру кожу мочалкой, оттирая травяной сок.
Безнадежно испорченный костюм валяется на полу. Жена, зашедшая в ванную, стоило мне включить воду, огорченно вздыхает:
- Вы что, по траве катались?
- Дурачились, как дети, - безмятежно отзываюсь из-за шторки. Судя по спокойному, только чуть заспанному голосу, она действительно ничего не видела.
И уж точно не догадывается. Тиффани — на редкость нравственный человек.
Когда я падаю в постель, она пытается приставать с недвусмысленными намеками, но я бормочу что-то о завтрашнем раннем подъеме, и засыпаю, мысленно сделав себе пометку, что стоит купить жене новое кольцо, карата на полтора.
Утром я боялся вставать.
У меня был выходной, Фиона уже уехала на подготовительные курсы, Тиффани отправилась на работу, горничная еще не пришла, и дом был погружен в сонную тишину.
Я проснулся в пустой постели, оглядел комнату – ту же самую, как и много лет назад, все эти годы служившую спальней мне и Тиффани, - и чувство дежа вю накрыло с головой. Подскочив, как ужаленный, я первым делом метнулся на кухню, больше всего на свете боясь увидеть клочок бумаги на столе.
Там и правда белела какая-то записка. Чувствуя, что руки холодеют, я поднял ее и нервно рассмеялся, увидев, что это всего лишь чек.
На первом этаже было пусто, во дворе тоже, и я побежал вверх по лестнице, рискуя споткнуться и переломать себе все кости.
Гостевая комната пустовала, холл, комната Фионы…
В последнюю очередь я вбежал в библиотеку.
- У тебя нервный психоз? – хмыкнула Анна, не оборачиваясь.
Техничка