Салли Райли не был похож на парней, которые в школе получают неизменное уважение «крутых», а позже – восторженное внимание девушек. «Девчачье» имя, по-детски припухлые щеки, зыбкий статус вечного студента, необходимость изыскивать средства, чтобы оплатить каждый семестр, съемная квартира и любовь к балету – все это никак не способствовало приобретению желанной многими звериной популярности.
В тот вечер его внимание привлекла афиша, на которой традиционно красовалась печальная девушка в белой пачке. На монументальные классические постановки местный театр замахивался редко, предпочитая модернистские спектакли молодых авторов, и увидеть на его сцене «Жизель» было бы по меньшей мере необычно.
По счастью, местный театр также не обладал пышным великолепием Опера-Гарнье или солидной репутацией Метрополитен-опера, поэтому на билеты туда не пришлось откладывать.
Незнакомая ему прима была трепетна и очаровательна в роли деревенской красавицы, упоенной мечтами о счастье с возлюбленным. Ее смятение, граничащее с безумием, нервные и ломкие движения в финале первого акта – обманутая девушка бросилась в пучину отчаяния – сжимали сердце.
Но когда после короткого антракта занавес поднялся, обнажая декорации-деревья и залитую «лунным светом» сцену, началось нечто волшебное.
В хорошо знакомой всем белой пачке до колен, похожей на хрупкое венчальное платье, на сцене была уже не Жизель, живая или мертвая – это была, как и предполагало старинное либретто, бледная виллиса, печальный дух. Девушка порхала в неком забытье, для нее словно бы и не существовало преград, точно она могла и впрямь вот-вот взлететь, как некий призрак. Выверенный сценический костюм и скудные декорации, гладкая балетная прическа и осознание того, что каждое из этих «естественных» движений выверено часами болезненных тренировок – все это исчезло, оставляя смущение от бесстыдного наблюдения за чужой трагедией. Героиня была овеяна голубоватой печалью, и белый венок на ее голове выглядел скорее траурным, чем венчальным, однако в ней не было тяжелого отчаяния, толкнувшего тогда красавицу на самоубийство; девушка утратила земную сладость любви, но взамен познала горьковатый воздух свободы. И, боже, как же жалок оказался рядом с ней некогда сиятельный граф Альберт! Только самый равнодушный зритель не упрекнул его мысленно за то, что он предпочел такой Жизель свою тривиальную аристократку. Поступок героини, спасшей от мести призраков бывшего возлюбленного, выглядел высшим, неземным благородством. С изумленным, растерянным взглядом Альберт протягивал руки некогда обманутой им девушке, но легкая тень – да, теперь уже только легкая тень – Жизели растворялась в утреннем свете, теперь уже недосягаемая для него.
Салли встал с кресла, слегка шатаясь. В голове метались всполохи прыжков и батманов, лунной белизны призрачного подвенечного платья и широко распахнутых взглядов балерины. Как случалось часто, он взял заранее скромный букет из трех белых роз для исполнительницы главной роли, однако в этот раз, повинуясь неясному, головокружительному порыву, вложил в него свою визитку (на ней гордо значилось «младший менеджер» - на самом деле список всех его временных профессий на картонном прямоугольнике бы не поместился). При этом Салли чувствовал себя одним из безголовых парижских повес, кутивших в блестящем городе на закате прошлого века.
Он даже не сразу связал этот поступок со звонком, последовавшим три дня спустя, и раздавшимся в трубке голосом некой Матильды. Выслушав ее мягкое напоминание о «знакомстве» и предложение встречи за чашечкой чая, он долго прижимал к груди уже молчаливую трубку и слушал бешеный стук собственного сердца. Затем, неверяще вздохнув, отправился переодеваться.
Сидя в темном углу кофейни, поглядывая то на часы, то на допотопный кирпичный камин, Салли до последнего не верил, что она явится. Однако точно в назначенное время дверь кофейни тихонько скрипнула и на пороге показалась Жизель. Да, это все еще была Жизель, пусть и в джинсовой куртке поверх шерстяного платья. Приветливо улыбнувшись, девушка не стала осведомляться, не опоздала ли она – очевидно, молодая балерина имела точное представление о своем распорядке дня и не допускала никаких опозданий и нарушений – и протянула узкую нежную ладонь для рукопожатия.
Отказавшись от густого горячего шоколада и, немного подумав, согласившись на печеньку к кофе, Матильда совершенно серьезно поблагодарила поклонника за внимание и спросила, понравился ли ему спектакль и ее выступление. Салли слегка опешил – до сей поры он считал деятелей искусства если и не небожителями, то кем-то около, а уж таланты уровня Матильды и вовсе представлял пребывающими где-то на Олимпе. Он смог выдать лишь несколько штампованных газетных восторгов и невразумительных жестикуляций, однако, кажется, девушка все равно была польщена – или, во всяком случае, сделала соответствующий вид из вежливости.
Матильда быстро перешла с разговоров о театральном искусстве на вполне земные темы – к примеру, она рассказала о любимом зеленом огороде своего дядюшки, о рыжине в волосах веселого кузена, о пенящемся апельсиновом соке, который в их доме осенью всегда есть на столе.
Через пару часов Салли забыл о блеске афиши и разговаривал с девушкой так же легко, как если бы она была его бывшей одноклассницей. К вечеру она сообщила, что ей пора на репетицию, расплатилась за кофе и пообещала вскоре позвонить. Едва Матильда скрылась за дверью, по лицу юноши расплылась нервная, счастливая улыбка.
На следующую встречу он решил взять с собой тонкий букет белых роз, плотно завернутый в фольгу.
***
В доме Эйберхартов тем временем послышался топот маленьких лапок.
Пышную персидскую красавицу Магдалину, невозмутимо взирающую на происходящее своими золотыми глазами, привезли незадолго до второго пушистого подарка – темного и тощего, зеленоглазого и до странности обаятельного Йозефа.
Первое, что сделала красавица, приехав в дом, это проигнорировала современную и удобную «точилку» и мстительно вонзила когти в древесину старой кровати Эрики.
Остаток дня она провела, восседая на диване и просматривая ленту новостей, очевидно, оставаясь весьма невысокого мнения об интеллекте их героев.
Согнали ее с мягкой софы лишь звук подъезжающей машины и мяуканье собрата – доселе не проявлявшая к еде никакого интереса, Магдалина опрометью бросилась к наполненной миске, полная решимости ни кусочка ни оставить врагу.
Матильда получила ангажемент на сезон в театр Остина и, оставив родных в уверенности, что Метрополитен-опера уже не за горами, отправилась покорять Техас. Теперь она писала домой письма с безукоризненной регулярностью, однако в твердо выведенных тонких строчках не содержалось ничего сверхъестественного – обычные рассказы о переезде, о погоде, о репетициях. Разве что в последнем послании промелькнуло упоминание об «интересном знакомстве» с каким-то молодым поклонником.
Должно быть, Матильда была права, рассказывая семье о необычных способностях кошек и их связи с «тонким миром» - персиянка как раз прервала свой царский сон на чужой кровати, а Йозеф истошно орал в ту ночь, когда из-под скромного надгробия выплыла призрачная фигура Джона Эйберхарта.
Он начал свои прогулки по миру живых значительно позже супруги, но, в отличие от флегматичной и деликатной Эрики, Джон-Йоханн никогда не стеснялся проплыть мимо скудно освещенной теплицы и укоризненно покачать головой, созерцая неправильно политые помидоры.
Пару раз он даже заходил в вечернюю гостиную, даже не слишком удивляя погруженного в чтение внука или оглядывая постаревшую невестку. Все семейство с нетерпением ожидала, когда же дух Йоханна начет по-свойски заходить к ним на чай и осведомляться о новостях с последних передовиц.
Тем более, что Фридрих имел некоторые шансы в них попасть, выбив себе место в экспедиции, собирающейся отправиться на раскопки в Грецию. Тиффани, будучи женщиной, вызывала некоторое недоверие в квалифицированности и туманной «благонадежности», а потому получила лишь должность ассистентки. В конце концов, кто может положиться на человека, способного вот-вот уйти не то в загул, не то в декрет? Да еще и с молодым супругом поехала – небось одни амуры на уме…
Правда, пока дата экспедиции оставалась неизвестной – американский институт археологии ожесточенно бился за право проведения раскопок с датскими коллегами.
***
Время шло, легкое и золотистое «бабье лето» незаметно перетекло в мутный, дождливый ноябрь. Встречи продолжались, из маленьких кофеен растекшись по кино и концертным залам, паркам и ресторанам, хлынув в зеленые пригороды с колониальными домиками и протянувшись в конце концов в родной городок у бухты, куда Матильда отправилась погостить на выходные, взяв с собой друга.
Сидя за широким дубовым столом, оглядывая комнату, уставленную белыми и лиловыми цветами в мраморных вазах, Салли порой стеснялся попросить добавку к индейке. Правда, позже его робость перед высокими сводами особняка и звоном хрустальных бокалов истаяла – не в последнюю очередь благодаря теплой улыбке Матильды и тому факту, что она смеялась каждой его шутке. Потом они гуляли под покрытыми голубовато-серебряным инеем яблоневыми деревьями, лепили снежки, копались в освещенной золотистым камином теплой библиотеке, пробовали те самые знаменитые морсы Фриды…
Салли никогда не говорил, что был в гостях у молодой примы.
Он был в гостях у Матильды.