Музыка оглушает. Яркие световые лучи расчерчивают танцпол, на котором вовсю оттягиваются и прыщавые малолетки, и студенты, и даже несколько аспирантов. Там, куда не долетает свет, ютятся уютные мягкие диванчики, на которых можно вволю побезобразничать, когда алкоголь начнет вскипать в крови. Они в слепых зонах видеокамер, да и с танцпола не видно, что происходит – я знаю, о чем говорю.
Но сейчас мне не до этого. Не до секса в темном углу зала, словно на школьной дискотеке. Не до ритмичных подергиваний под новомодную сборку. Даже не до ленивого флирта.
Ночь только начинается, а Фионе Лиэллоу уже хочется нажраться, и она на полпути к своей цели.
- Эй! – я жестом показываю барменше, похожей на трансвестита (хотя кто ее разберет, кого здесь только нет), чтобы она налила еще. Виски обжигает горло, и, сверля меня укоризненным взглядом, Элоиза, как утверждает ее бэйдж, наливает еще одну порцию. – Отвали, - говорю я, глядя ей прямо в глаза, и отворачиваюсь.
Ох, видели бы меня сейчас мои досточтимые преподаватели… Стипендиатка, отличница и просто умница Фиона Лиэллоу во всей своей неприкрытой красе. Настоящая.
Пьяная еще не настолько, чтобы спать на столе, но достаточно, чтобы на нем отплясывать.
К счастью, настроение у меня все еще поганое, и в этом виноват вовсе не тот факт, что летние каникулы после первого курса я провожу в студгородке. В кампусе весело даже летом, скучать некогда, особенно если помимо студенческой жизни ты еще занимаешься предпринимательством – весь первый курс я, как проклятая, работала и на учебе, и после, зарабатывая места на олимпиадах, где сулили денежные призы, а из аудиторий отправляясь прямиком в кафе, протирать за посетителями столы и разносить кофе – для того, чтобы, расправившись с сессией, нажить себе еще больший геморрой в виде собственного магазина.
Если я не собираюсь возвращаться домой, мне нужны деньги, и я не намерена зарабатывать их, протирая юбку в офисе и вылизывая задницу шефу.
И даже то, что до окончания каникул остается меньше недели, меня тоже не тревожит.
Дом… то, из-за чего я и сижу сейчас здесь, снова подставляя пустой бокал барменше.
- Может быть, хватит? – пытается усовестить она, но наталкивается на мой тяжелый взгляд, и замолкает. Надеюсь, по крайней мере, до утра. Меньше всего мне сейчас нужны чьи-то упреки.
Еще один внушительный глоток...
Вчера на мою почту упало письмо. От отца.
Длинное и довольно тяжелое. С извинениями и подробными объяснениями даже того факта, почему вдруг Анна выскочила замуж. Заканчивающееся фотографиями моих двоюродных сестричек, родившихся еще в середине весны. Помню, я даже тогда звонила маме, просила передать от моего имени поздравления… а через месяц – соболезнования. Без каких-либо эмоций, в общем-то.
Когда я не ответила на письмо, отец позвонил, и я, против обыкновения, даже взяла трубку.
Долго молчала, пока, наконец, не раздалось неуверенное:
- Фиона? – это было странно – слышать от отца неуверенную фразу.
- Добрый день, - равнодушно сказала я, только чтобы снова не повисла давящая неловкая тишина.
- Ты получила письмо?
- Да.
Молчание. На этот раз, я чувствовала всеми фибрами души – напряженное. Я почти видела, как бледные, сильные пальцы отца сжали трубку, норовя ее сломать. Да и сама я вцепилась в мобильник, словно утопающий за брошенный ему спасательный круг. Готова поспорить, что даже костяшки побелели.
- Я простила тебя, - слова дались нелегко, горло сжало спазмом, и я расплакалась бы, наверное, если бы умела.
- Приедешь на остаток каникул?
- Нет, - нажала на отбой, а потом и вовсе малодушно выключила телефон.
Он наверняка захочет объяснений, которые я не могла дать.
Да, простила. Еще давно, когда улеглась первая ярость. Да и как я могла не простить человека, который всю жизнь был для меня гораздо ближе, чем родная мать?
Но простить – не значит забыть. И не значит – понять. Не умом, а чем-то, что называют сердцем или душой.
Что-то надломилось, раз и навсегда. Так бывает.
На что ты надеялся, папа? Что я кинусь домой с объятиями, и все снова станет как раньше?
Ничего никогда уже не будет по-прежнему.
Между нами теперь не только давняя ссора – она лишь дала начало трещине.
Нас разделяют теперь еще и сотни километров и целый год жизни. И моя гордость, и желание стать независимой. И твоя ложь – не в том дело, с кем и когда ты спал, а в том, что я никогда не знала тебя настоящего.
Это все, неуловимо наслаиваясь, накладываясь, заползая друг на друга, окончательно разрушило то, что связывало меня с семьей. Мы с мамой еще звоним друг другу, но настоящей, подлинной семьей для меня всегда был ты.
За прошедший год мне казалось, что я пережила это. Стала взрослее, смелее, циничнее, завела новых друзей, с головой погрузилась в учебу, работу и краткосрочные интрижки. Думала, раны зажили, хоть и оставив после себя шрамы, а оказалось, лишь подернулись корочкой, которую смог сорвать один дурацкий разговор.
Именно поэтому я здесь, в лучшем клубе, но не танцую, а уже полтора часа сижу за барной стойкой. И пью не дамские коктейли, которые, глупо хихикая, заказываю, если надеюсь кого-нибудь подцепить, а неразбавленный шотландский виски.
Настроение, правда, если и меняется, то только в худшую сторону. Если вам кто-то скажет, что когда на душе погано, то пьют, чтобы стало легче – можете дать этому человеку в морду. Пьют – чтобы забыться и отключить свой внутренний контроль, убежать от реальности. В конечном итоге легче все равно не становится, но, по крайней мере, можно ненадолго отвлечься.
Чем я, пожалуй, сейчас и займусь, тем более что унылая композиция сменяется чем-то зажигательным.
Встаю, отмечая, что мир вокруг немного смазывается. Значит, стоит быть чуть осторожнее, на моих-то каблуках в двенадцать сантиметров.
- Пр-ропустите, мальчики, - бесцеремонно расталкивая народ, иду в центр площадки. Кажется, кто-то пытался ущипнуть меня за зад, но даже в пьяном угаре я остаюсь ловкой, и это кто-то теперь грязно кроет меня матом, прижимая руки к ширинке.
Музыка ведет за собой, и я забываюсь, позволяя улыбке наползти на лицо. Пусть все думают, что у меня все хорошо. В меру симпатичная обеспеченная девочка пришла в клуб, напилась, и теперь отрывается на танцполе – ничего удивительного для этих мест. Главное правило ночных клубов – здесь нет сочувствующих, и если симпатичный парень, только что отлипший от какой-то красотки, начинает тебя жалеть – все дело лишь в том, что твоя грудь показалась ему более сексуальной. Ну, либо красотка маринует его уже целый час, и яйца лопаются, а ты, уязвимая и потому доступная, рядом.
Нет уж, не дождетесь. Предпочитаю самостоятельно проявлять инициативу.
Особенно когда неподалеку ошивается в меру симпатичный блондинистый тип.
Не совсем в моем вкусе, но тело, обтянутое джинсами и рубашкой, очень даже неплохое.
Его зовут, кажется, Джаред, и он работает каким-то там фоторедактором в журнале. К чему мне это?
- Знаешь, - говорю я ему на ухо в перерыве между поцелуями, - у меня в комнате есть несколько снимков, которые ты мог бы оценить.
Он улыбается, понимая прозрачный намек, и даже сам ловит такси.
На следующее утро я проснулась почему-то на диване в зале общаги и почему-то в той же самой одежде, в которой уходила из клуба.
Сначала удивилась, потом запоздало вспомнила – провожая Джареда, не нашла халат, снова оделась, но была настолько пьяна, что осталась спать здесь. Как только постельная акробатика удалась, в таком-то состоянии…
Голова раскалывается, но работу, к сожалению, никто не отменял. Поэтому – контрастный душ, аспирин, две чашки кофе и такси. И долгий, утомительный день впереди.
Хорошо хоть на улице прохладно, в моем маленьком магазинчике детских игрушек нет и пока что не предвидится кондиционера. Покупатели сегодня, как назло, идут рекой – в другой день я бы порадовалась, но не сегодня, когда больше всего на свете хочется рухнуть в постель и уснуть. Нет – надо улыбаться, пробивать чеки, созваниваться с поставщиками… пока что я все тяну на себе самостоятельно.
Вечером, вернувшись в общагу, я с наслаждением плюхаюсь на постель, но сон бежит – еще всего лишь семь вечера, и, хоть я устала, заснуть не получается. Читать не хочется, ничего не хочется, просто заснуть, пожалуйста…
Считаю овец. На трехсотой сдаюсь, натягиваю куртку и иду на балкон, привычным движением беру в руки кисточку. На улице хмуро и сумрачно, на душе – еще хуже.
Лучше бы ты ничего не писал и не звонил, папа. Было бы легче.
Скорее бы начался учебный год.
Вернутся друзья, все дни станут расписаны буквально по часам, и некогда будет думать о всякой чепухе.
И одиночество, когтями безжалостно рвущее душу, может быть, отступит.
Техничка