[Лалэль]

Воспоминание пятое

Я заломила руки, не зная, благодарить мне судьбу или горевать. Вроде бы нужно было радоваться неожиданному спасению, но я не могла освободиться от тягостного чувства обреченности. Мне было неприятно находиться в обществе Дамьена - я боялась его, как никогда - но и отойти от него я тоже не могла; если бы нападавшие вернулись, только он и смог бы мне помочь. Я тревожилась за девочек и за сына; страх изводил меня, и потому я довольно долго не могла взять себя в руки. Только под утро сон и усталость свалили меня с ног, и я прикорнула рядом с Дамьеном - он-то давно уже спал.

Когда на рассвете какой-то шорох прервал мой чуткий сон, и я открыла глаза, то увидела моего сына спящим. Он разметался во сне, и лежал, раскинув руки и широко улыбаясь. Мне вдруг стало невыносимо жаль его - так сильно я никогда еще ему не сочувствовала. Ведь он был, по сути, всего лишь невинным ребенком... Ну ладно, путь далеко не невинным и не совсем ребенком, но он был очень мал и совершенно точно не понимал, что делает. В его природе было творить зло, он был задуман и пришел на свет таким - можно ли было его за это винить?

Кто действительно был виноват, так это я. Я выпустила его из круга, я дала ему свободу действий. С другой стороны, если бы не это, нас всех этой ночью убили бы, и сейчас меня просто не было бы в живых - значит, в какой-то степени, сей поступок стал моим спасением.
Почему же это так? Отчего то, что мы делаем от чистого сердца и с самым добрым намерением, приносит нам и нашим ближним страдания? Как найти грань, где добро переходит в зло, и наоборот? И как же отличить одно от другого?

- Господи, Соломея, что же это такое? Это правда? Бедная моя девочка, как же вы спаслись?
- Не спрашивайте, - и я, презрев все правила приличия, припала к его плечу, захлебываясь слезами, - Дамьен всех уничтожил... Мне страшно, Боже мой, как мне страшно, если бы вы только знали...
Цыган осторожно погладил меня по голове.
- Несчастная, как же вы все это пережили... А девочки? С ними все хорошо?

Девочки не возвращались еще несколько дней, и все это время я не находила себе места - то представляла, будто их съели дикие звери или украли цыгане, то волновалась, что отец забрал их себе и никогда больше не отдаст. У меня оставался Дамьен - но это меня не слишком-то радовало, я должна была скоро произвести на свет дитя - но и это не умаляло моей боли. Жизнь превратилась в сплошной ад, но, хвала небесам, они вернулись. Ничего особенного не рассказали, конечно - да они и слишком маленькие, чтобы понимать.

- Все обошлось... С ними хорошо... все...
- Соломея, - Цыган, как мог, пытался меня успокоить, - Соломея, ваш ребенок страдает. Нельзя так убиваться, иначе он родится с грустью в сердце.

Я отстранилась и негодующе посмотрела на него сквозь слезы.

- Почему же вас не было? Если бы вы были рядом, мне бы не было так страшно. Куда же, ну куда вы пропали?
- Соломея, я уезжал. Увы, господин Хоггарт поручил вести мне все свои дела, и я должен много путешествовать. Если бы я только знал, что так будет... Боже, если бы я только знал...

Конечно, Цыган не был ни в чем виноват. И мне не следовало нападать на него с упреками, всему виной было мое ужасное состояние.
- Извините меня.
- Бедняжка, вы еще и извиняетесь? - он порывисто обнял меня - видимо, тоже не справился с чувствами, в обычных условиях он не позволил бы себе таких вольностей. -Я заберу вас всех оттуда, Богом клянусь, заберу. Спрячу так, что никто и никогда вас не найдет.

И я, выплакивая свое горе у него на груди, думала, что почти готова согласиться на его предложение, но...

- Я не смогу расстаться с ним. И как же я смогу разлучить детей с отцом?

Цыган собирался что-то сказать - наверняка хотел спросить, так ли важно уважать отцовские чувства бесплотного духа, и точно ли я уверена, что они у него есть, но нам помешали.

Дверь отворилась - должно быть, я, вбегая сюда в расстроенных чувствах, забыла её прикрыть. В лавку вошла очень красивая барышня - при взгляде на неё мужчины, должно быть, лишались рассудка. Я была не в том состоянии, чтобы разглядывать её, но мне показалось, что в её невероятной красоте было что-то странное. Может быть, меня смутили её ярко-рыжие волосы - в приличном обществе такой цвет считается кричащим или даже вульгарным.

- Вы уже открылись? Мне срочно нужно сделать покупки... О, я вижу, что вы очень заняты, - последние слова она произнесла с явным оттенком насмешки.
- Нет, что вы, я уже ухожу, - ответила я, утирая глаза.
- Может быть, вы подождете меня?
- Я зайду позже, - и я дружески коснулась его руки, - до свидания. Спасибо вам.

И действительно, мне стало значительно легче, сама не знаю отчего.

Жизнь шла своим чередом; других нападений не последовало, и я понемногу оправилась от перенесенного страха. В положенное время я произвела на свет дитя - и не одно, а опять двойню. Видимо, Господь полагает, что я смогу и о них позаботиться. На этот раз Он подарил мне двух мальчишек - один из них, как и Мэй, пошел в отца, а другой был точной моей копией. Поскольку это снова случилось на границе двух месяцев, я назвала беленького мальчика Джул, а золотистого - Огест. Мне даже хватило сил шутить в такой тяжелый момент, надо же.

Жизнь в очередной раз изменилась: я по-прежнему оставалась одна, но теперь на моем попечении находилось пятеро малышей, мал мала меньше. Девочки немного подросли и взяли на себя часть моих обязанностей, даже пытались готовить еду на костре, но все равно, они пока что не могли стать мне надежной подмогой (на помощь Дамьена я и вовсе не рассчитывала - хотя и он иногда делал кое-что по хозяйству) .

Нужно было как-то обустраивать жизнь - мои дети хоть и были наполовину лесными жителями, не должны были ночевать под открытым небом. Я уже успела скопить небольшую сумму, и решила, что на эти средства начну строить свой дом. Пусть сперва это будет избушка с земляным полом, но там, по крайней мере, будет тепло.

Пока же наш "дом", где самодельные кровати стояли прямо на земле, сильно напоминал цыганский табор.

Кстати, о таборе и цыганах. Несмотря на все трудности, я по-прежнему старательно переписывала рукописи отца, и как только смогла закончить новую книгу, тут же отнесла её Цыгану.
- Соломея, а вы все хорошеете, - сказал он, увидев меня, - в вас что-то изменилось с нашей последней встречи.
- Просто вы уже привыкли видеть меня беременной, поэтому и не узнаете меня без живота, - пошутила я.
-Ну и язычок же у вас... Я рад, что вы продолжаете заниматься делом отца, хотя лучше бы за это взялся кто-нибудь другой.
- Я не могу сейчас все бросить. Кроме того, мне очень нужны деньги, - и я рассказала Цыгану о том, что задумала строиться. Он глубоко задумался, и кажется, хотел меня о чем-то спросить, но в этот момент снова зазвучал колокольчик, подвешенный над дверью. Кто-то пришел.

Отчего-то я была уверена, что снова увижу ту рыжую барышню - и потому не удивилась, когда в лавку вошла именно она. Естественно, мне не хотелось продолжать разговор в её присутствии, и поэтому я спешно попрощалась с Цыганом и удалилась.

Женщине хватит и мгновения, чтобы заметить соперницу. В прошлый раз я была слишком взволнована, чтобы обратить на неё внимание. Но сейчас я внимательно следила за ней, и мне не понравилась, как она смотрит на меня, на него и на то, как он смотрит на меня.

Неужели Цыган привечает эту рыжую? Хотя против такой красоты - кто же сможет устоять... Почему-то мне это было очень неприятно, хотя вряд ли это обстоятельство могло разрушить те добрые отношения, что между нами сложились.

Наверняка эта рыжая - ведьма, иначе что бы ей тут делать? Впрочем, это совсем уже не мое дело. Да и некогда мне было думать о ней, моя голова была занята более земными проблемами. Лето подходило к концу, на луга ложились первые росы, прошли первые туманы, крестьяне в полях уже жали рожь - а скоро должна была начаться осень, нудная, холодная, с долгими, затяжными дождями. Нужно было успеть до тех пор выложить хотя бы стены, печку и крышу, все остальное можно было бы потихоньку доделать и потом.

Итак, я решительно принялась за дело. Конечно, проще было бы нанять кого-нибудь, чтобы он выполнил за меня эту работу, но я вспомнила ту ночь и крестьян, собиравшихся проткнуть меня колом, и поняла, что вряд ли кто-нибудь в округе согласится мне помочь. Ну что ж, Соломея, придется тебе преодолеть и эту трудность. Я купила две телеги кирпичей, и мы всей семьей, исключая младенцев, принялись за дело. Конечно, дети мало чем могли помочь, хоть и старались, да и из меня каменщик получился никудышный - но так или иначе, две стены мы все-таки смогли сложить, и это было уже что-то. Оставалось поднапрячься и сделать еще столько же.

Цыган, хоть и дал понять, что считает мою затею неудачной, не отказался нам помочь. Когда он надевал фартук и начинал класть кирпичи, он переставал быть тем цыганом, который жил в лавке алхимика и продавал волшебные порошки ведьмам. Он сразу становился проще и гораздо ближе. Иногда, забывшись, он начинал петь на своем родном языке - и тогда я готова бросить все и просто сидеть и слушать его, настолько глубоко меня трогали его песни.

Я жила мечтами о том, как мы с детьми скоро переедем в свой новый дом, но моим мечтам вновь не суждено было сбыться. Наш "дом" внезапно загорелся - это случилось поздней ночью, когда никто этого не ожидал, а мы с детьми мирно спали. Но надо сказать, крестьяне живо заметили пожар - я едва успела оттащить детей подальше от огня, а они уже прибежали с ведрами в руках. Приехал даже пожарник со своей тушильной бочкой - но и он не смог быстро погасить пожар.

Я собрала детей в кучку и держала их рядом с собой, чтобы не случилось чего дурного. Самые маленькие держались за мою юбку; малышка Эйприл, держа меня за руку, плакала, а Мэй все время спрашивала:
- Мама, а что, нашего домика больше не будет?

И всякий раз, когда я это слышала, мне хотелось рвать на себе волосы от отчаяния.

Мы не сможем построить дом - это было уже очевидно. Возможно, мы могли бы попытаться достроить его, но начать все сначала мы уже не сможем. Наши мечты о том, что мы наконец-то обретем крышу над головой, рассыпались на глазах.

Все вокруг избегали смотреть нам в лицо - а если им и случалось взглянуть на нас, то они тут же отводили глаза. Все старались потушить пожар, хотя это бы уже ничего не решило - для нас, во всяком случае. В довершение всего стена, которую мы так старательно клали, обрушилась, похоронив под собой все наши надежды.

Я упала на колени - и тут, словно мне не хватало и прежних несчастий, я почувствовала приступ тошноты. Неужели же снова? Но ведь он ко мне не приходил...

...И тут память вернулась, и я вспомнила, как в одну из прошлых ночей, испугавшись остаться рядом с Дамьеном, убежала в лес, как звала Лесного духа, и как провела ночь, прячась в его объятиях. Я была тогда настолько напугана, что даже не запомнила толком, что делала. Но теперь эта ночь вспомнилась мне во всех подробностях.
Похоже, что, как следствие этого, я снова ждала младенца.

Несмотря на ночь, Цыган добрался к нам прямо-таки со сверхъестественной скоростью. Не иначе как летел на метле своей подружки, угрюмо подумала я.
- Соломея...
- Не надо ничего говорить. Выполни одну мою просьбу, пожалуйста.
- Чего ты хочешь?
- Убей меня. Ели хочешь, я напишу записку, что это я тебя об этом попросила, чтобы тебя не судили потом.
Кто-то услышал это и суеверно перекрестился.
- Соломея... - я не выдержала и, разрыдавшись, упала ему на грудь.
Дети сразу же замолчали - пожар их пугал, но это было не страшнее, чем плачущая мама.
- Убей меня, - шептала я сквозь рыдания, - а детей отец заберет... Я не могу больше бороться, у меня кончились силы...
Ему хватило ума ничего не отвечать, когда я, доведенная отчаянием почти что до безумия, цепко хватала его за воротник и со слезами спрашивала:
- За что мне все это? Неужели Бог от меня отвернулся? Хорошо, пусть наказывает меня, но чем же виноваты дети? Пускай поразит меня проказой, как Йова, испепелит молнией, но пусть не трогает их.... Они не должны страдать!

Окружающие, видя такое страшное горе, негромко загудели - не то осуждая, не то сочувствуя мне. Я вцепилась в Цыгана мертвой хваткой и наверняка придушила бы его, но кто-то осторожно помог мне разжать негнущиеся пальцы и решительно оторвал от него. Это был тот самый скромный священник, который крестил Дамьена - преподобный Джонсон, кажется. Останься у меня чуть побольше сил, я наверняка разразилась бы новой речью о несправедливости судьбы, но я уже не могла говорить и только тихонько всхлипывала, уткнувшись лицом в суровое сукно его поповского пальто.

Дети, не рискуя подойти ко мне, окружили Цыгана - он был единственным, кого они здесь знали.

Преподобный осторожно поправил шаль, которая прикрывала мне спину, и негромко сказал всем собравшимся:
- Люди мы или звери? Разве можно допустить, чтобы мать и её дети так страдали? И какие вы христиане, если можете стоять и спокойно смотреть на их мучения?
- Сама нагрешила, - сказал чей-то женский голос, - пусть сама и расплачивается.
Я закрыла глаза, надеясь, что вместе со зрением пропадет и слух. Зачем он это делает? Зачем заставляет все это выслушивать? Бросили бы меня уже и ушли отсюда...
- А ты, Наннет, никогда не грешила? - серьезно и очень спокойно ответил преподобный. - Даже святые не могут этим похвастаться. Я не требую, чтобы ты прилюдно исповедовалась, просто загляни в свою душу и проверь, нет ли там греха, о котором ты стараешься забыть. Действительно ли ты лучше этой женщины? И даже если она согрешила, неужели своей любовью к детям и всеми своими мучениями она еще не искупила этого греха?
Кто-то присвистнул. Все посчитали детей и поняли, что согрешила я явно не один раз. Преподобный легко уловил, о чем все думают.
- Только не говорите, что у нас в деревне такого не водится. Я сам знаю, каковы ваши нравы. Помните, что мне ведомы все грехи, в которых вы мне сами признавались в страстной четверг - а Господь видит и те, о которых вы мне не сказали. Поэтому не надо разыгрывать передо мной комедию. Мы все не безгрешны. Но мы можем сделать угодное Богу дело, если поможем этим несчастным.
- Наш хлеб тоже не сладок, - сказал один из крестьян.
- Да ладно тебе, Калеб, - возразил ему преподобный, - когда ты приходишь после тяжелой работы с поля, ты возвращаешься в теплый дом, тебя встречает жена с горячей похлебкой, а дети тащат тебе домашние туфли. Они обуты и одеты, ходят в школу, вы с женой по субботам варите пиво... А теперь посмотри на эту бедняжку и её детей. Им же даже хлеба не всегда удается поесть вдволь... Кому из вас живется лучше?

Кто-то из женщин заплакал, кто-то начал тихонько причитать. Видимо, общественное мнение по отношению ко мне резко поменялось.

- У неё нет мужа, а её родители, как вы знаете, уже в могиле. Если вы достаточно жестоки, чтобы бросить бедняжку погибать в одиночестве - пусть будет так. Но я на это спокойно смотреть не могу. И не дождетесь вы больше от меня благословения, если сейчас отвернетесь от неё.

С этими словами преподобный, с трудом расстегивая пуговицы и путаясь в петлях, снял с себя пальто и неловко накинул его мне на плечи. Не только, чтобы согреть меня, но и чтобы показать, что он на моей стороне.

Видимо, это помогло всем колеблющимся окончательно определиться. Откуда-то извлекли старую банку, и люди, недолго думая, начали подходить и кидать в неё деньги - у кого сколько было:
- Дочке старого Притчарда - спаси Бог его душу. Он хоть и не ходил в церковь, как мы, но человек был хороший.
- Сиротке и её деткам.
- Птичке и птенчикам - на новое гнездо.
- Малюткам на пряники...

Последним шел Цыган. Он, ни говоря ни слова, положил в банку тяжелый золотой крест.

Я уже знала, что у него ничего нет - все, что он мне платил, он брал из денег, которые зарабатывал для мистера Хоггарта. И теперь он отдавал мне единственное, что принадлежало ему самому - драгоценность, которую хранили, должно быть, несколько поколений его предков.

Я вытащила крест из банки и вернула его хозяину:

- Ваша дружба стоит гораздо дороже. Пусть он хранится у вас. Я возьму её, только если мои дети будут умирать с голода.

Он не хотел брать его обратно, но мне все же пришлось настоять.

Когда банка наполнилась, её передали мне в руки, и я замерла, не зная, что с ней делать. Потом я отдала её преподобному:
- Я всего лишь женщина и не слишком умна, когда речь идет о деньгах. Прошу вас, распорядитесь ими по своему усмотрению. Я доверяю вам.

Кажется, я поступила правильно.

Преподобный не только взял на себя финансовые дела нашего семейства, но и занялся устройством будущего моих детей. На следующий же день он нанес мне визит и поинтересовался, думала ли я уже, в какую школу отдам детей. Я ответила, что уже посылала их в сельскую школу, но там с ними обошлись неласково, и потому на второй день они туда не пошли, как я их не заставляла.
- А Дамьена я и вовсе боюсь выпускать из виду, - призналась я.

Преподобный вздохнул и спросил, как я в таком случае отнесусь к тому, что мои дети будут учиться в школе Братьев Христовых. Он может устроить так, что их возьмут туда на полный пансион. Мне, конечно, в моем положении подошло бы все, что угодно - лишь бы дети были обогреты, одеты, обуты, накормлены и учились - но одно обстоятельство меня здорово смущало.
- Это ведь христианская школа... Как они отнесутся к появлению Дамьена?
- Я думаю, он уже достаточно умен, чтобы не демонстрировать свою силу.
- Но примут ли его там?
- Примут, как и любого другого волка в овечьей шкуре, коих меж нас полно... Не заботьтесь об этом. Вам придется только поговорить с главой этой школы - он обещал лично посетить ваш дом.

Что ж, мне ни к чему было стесняться обгоревших развалин. Вероятно, и директор школы был предупрежден о моих плачевных жизненных обстоятельствах, потому что он сделал вид, будто ничего особенного не заметил. Он задал мне несколько ничего не значащих вопросов обо мне, моих детях и о том, считаю ли я их достаточно подготовленными к обучению в их школе. На последний вопрос я ответила ему, что учила детей сама, и они знают почти все то же, что знаю я; похоже, ему это понравилось. На прощание он сообщил мне, что отныне все мои дети - Дамьен, Мэй, Эйприл, Джул и Огест - приняты на обучение в их школу. Они будут проживать там все время, за исключением каникул, но смогут по желанию навещать свою семью, то есть меня.

Я переодела всех своих детей в коричневую школьную форму. В ней они сильно смахивали на монашков, а девочкам пришлось еще и прикрывать волосы белым головным убором, точно малолетним послушницам. Мы прощались со слезами на глазах, но дети понимали, что для всех нас будет лучше, если они уедут в школу.
На следующий день подъехала повозка, и детей увезли, а я неожиданно оказалась предоставлена сама себе. У меня даже нашлось время, чтобы заглянуть к Цыгану на чашечку его волшебного чаю.

- Если бы наш недостроенный дом не сгорел, люди бы не стали нам помогать... Получается, что зло повлекло за собой добро. Как все это странно... Как вы считаете, большая ли разница между добром и злом? И как мне узнать, где одно, а где другое?
Цыган осторожно поставил горячую чашку на стол.
- Вы хорошо подумали, прежде чем задавать подобные вопросы мне? - он, как и всегда в обращении со мной, был крайне деликатен. - Может быть, стоило спросить кого-нибудь другого?
- Вы намекаете на преподобного? Он слишком хороший человек, чтобы задавать ему такие вопросы. Я не хочу снова его пугать. К тому же, вряд ли он ответит мне что-то сверх того, что написано в его книгах.
Неизвестно, что именно в этой фразе огорчило Цыгана, но он заметно помрачнел.
-Увы, Соломея, он тоже не знает ответов. Если бы он только их знал...

-Могу я спросить? Вы отзываетесь о нем с такой теплотой, как будто вы давно знакомы, хотя очевидно, что вы , э... люди совершенно разного круга. Как же это вышло?
- Сразу видно, что вы плохо знаете нашу деревеньку, Соломея. Впрочем, вам простительно, вы ведь уехали из дома совсем маленькой и с тех пор ни разу здесь не бывали - у вас не было возможности узнать. Мы - с чем бы это сравнить? - скажем так, мы все запряжены в одну упряжь и тащим одну телегу. Если один из нас оступится, другие помогают ему встать. Понимаете? Священники и воры, цыгане и благородные барышни - все мы здесь часть одного целого. Вы, например, могли предположить, что преподобный Джонсон, которого вы, как я мог понять, считаете мягкосердечным и трусливым, безоружным входил в дома, где сидели вооруженные до зубов бандиты - и уговаривал их сдаться? И все потому, что эти молодчики были детьми седых матерей, которые умерли бы с горя, если бы их сынки кому-то навредили... Не так давно, помню, он исповедовал девиц из публичного дома, который накрыла полиция... Необычное амплуа для тихого сельского священника, не считаете?

Пришел мой черед отставить чашку: я чуть не поперхнулась чаем.
- Да-да, именно так, - он с удовольствием - да, с удовольствием - посмотрел на мое зардевшееся лицо, - Соломея, как вы смогли, пережив столько потрясений, сохранить свою душу столь чистой и невинной?
- Не думаю, что обязана отвечать на этот вопрос, - резко ответила я и сменила тему разговора: - Вы обещали мне рассказать о преподобном.
- А о ком же я говорю? Откуда я его знаю, спрашиваете? Мой отец работал на ярмарке, подковывал лошадей - а отец Джеймса... преподобного Джонсона торговал соломенными шляпами и плетеными корзинами в соседнем ряду. Мы с детства были товарищами по играм.
- Вот, значит, как....
- Да, именно. Надо сказать, прошло столько лет, а он все равно об этом не забывает, хотя с тех пор наши дороги полностью разошлись. Это делает ему честь.
- Он с самого детства хотел стать священником?
- Нет, у него на то были другие причины...
- Какие же?
- Любопытство однажды погубит вас, Соломея. Да, все было именно так, как вы думаете. И, признаюсь честно, это была самая очаровательная девушка из всех, что рождались в нашей округе - после вас, конечно. Мы все долго думали, каким же ветром её сюда занесло. Видимо, она была в наших краях лишь гостьей, и тот же ветер её и унес - она быстро угасла. Не дожила до весны, не достигла совершеннолетия, не дождалась обручения... Так получилось, что я был с ним рядом в то время, хотя мы давно уже не были друзьями. Он был потрясен до глубины души и все спрашивал, как же такое могло случиться. Я понимал, что спрашивает он не меня, а скорее себя самого. Думаю, поэтому он и пошел в священники - не только потому, что захотел приблизиться к Богу, но и потому, что также, как и вы, искал ответы.

Я, глубоко взволнованная, молчала. Меня словно холодным ветром обдало: я ненадолго заглянула в чужую жизнь, полную тяжелых испытаний, сомнений и терзаний. И от этого у меня появилось такое неприятное чувство, как будто я из-за плеча читала чужое письмо или исподтишка подглядывала за кем-то в замочную скважину.
Но мне необходимо было продолжать расспросы, потому что у меня впервые появился шанс наконец-то узнать кое-что и о Цыгане - а я давно этого хотела.
- Вы сказали, что ваши с ним дороги разошлись. Причина была в нем или в вас тоже? С вами тоже что-то случилось?

И впервые за все время беседы Цыган оборвал меня:

- Вы слишком многое хотите узнать, Соломея. Простите, но я не намерен раскрывать перед вами душу. Может быть, позже. Но не сейчас.

Увы, но мой на ходу придуманный план провалился.

- Все, что вам стоит знать, - он отставил уже опустевшую чашку, - у каждого из нас своя тропинка в жизни. Преподобный следует своим путем, я же выбрал путь, который мне много лет назад указал мистер Хоггарт. Это нас и спасает - как бы тяжело не было, но если у тебя есть дорога, которая тебя ведет, она не даст тебе оступиться, не даст упасть. Я хочу, чтобы вы подумали: а каков же путь Соломеи Притчард? Потому что пока я его не вижу. Вы, должно быть, еще не нашли свою тропку.

Здесь было, над чем задуматься. Я тоже отставила чашку.

- Знаете, я только что поняла, что мне тяжело здесь живется, но я не хочу уезжать отсюда. И не собираюсь возвращаться в мир, где люди оцениваются, как вещи - очень поверхностно. Я слишком много всего узнала за это время, чтобы желать вернуться обратно в неведение.
- Хорошо, что вы так думаете. Это значит, что если вы еще не нашли свой путь, то скоро найдете. Желаю вам, чтобы это случилось как можно раньше.