Я пролистала, пожалуй, все книги по магическому законодательству, которые только смогла найти в университетской библиотеке. Смотрительница, степенная пожилая волшебница с поджатыми губами, смотрела на меня с одобрением и даже каким-то сочувствием – видимо, подумала, что я усиленно готовлюсь к какому-то сложному экзамену.
Следом за книгами на помощь пришел интернет. Но, к своему великому сожалению и разочарованию, я не нашла там ничего, кроме расплывчатых формулировок. Список преступлений, за совершение которых инквизиция могла так взъестся на светлого мага, как это произошло с Аланом, был слишком обширен. К тому же, если Алан – преступник, то как же его так просто допустили к занятиям со мной? Конечно, ему запрещено снимать печать, сдерживающую почти все его магические способности, однако почему инквизиторы, да и моя наставница, так уверены в том, что он этого не сделает?
Окончательно запутавшись, я вытащила палочку и связалась с Фебой по мыслеканалу.
“Прошу прощения, наставница”, - мысленно проговорила я, едва установилась связь, - “мне нужно с вами поговорить”.
“Оставайся там же, где сейчас и дай мне немного времени”, - коротко ответила Феба.
Я думала, что она снова вызовет меня телепатически, однако не прошло и пары минут, как в пыльном библиотечном воздухе засверкали искры, и из света проступил сначала контур тела, а потом волшебница появилась целиком.
- Простите за беспокойство, - еще раз извинилась я, но Феба только отмахнулась. Уголки губ дрогнули в мягкой ободряющей улыбке.
- Здравствуй. Пойдем, присядем.
Мы присели за шахматный стол – но партию не начали, хотя Феба обычно предпочитала вести разговор, занимаясь чем-то полезным, той же шахматной игрой.
- Я хотела спросить вас об Алане. То есть… о мистере Нолансе, - тут же поправилась я. – Вы ведь, полагаю, знаете о том, что случилось прошлой ночью? В моем сне… - я перевела дух, собираясь с мыслями и размышляя, как бы помягче задать интересующий меня вопрос. Однако на ум ничего не шло, и я просто спросила: - Почему инквизиция так поступила? Такое наказание… всего лишь за печать! Он же не сделал ничего плохого, он хотел меня спасти… Если он преступник, какого черта тогда его вообще ко мне приставили?
Феба вздохнула. Лицо ее осталось непроницаемым, но мне показалось, всего лишь на долю секунды, что в спокойных глазах мелькнула боль, смешанная с печалью. Наставница взяла в руки одну из шахматных фигурок, ферзя, огладила пальцами резное дерево и проговорила:
- Инквизиция, пожалуй, не хотела бы, чтобы я тебе это рассказывала. Будь их воля, они бы и Алана никогда не выпустили. Мне пришлось использовать все свое влияние, чтобы уговорить отпустить его хотя бы на время твоего обучения. Ты должна понять одну вещь. Инквизиторы – это машина правосудия. Для них не существует добра и зла в привычном нашем понимании, они живут, ставя во главе только закон. Ты никогда не сможешь объяснить инквизитору, что нарушила закон в благих целях – они просто этого не поймут. Они… другие.
- Да, я уже поняла, - хмыкнула я, вспоминая совершенно бесстрастные лица близнецов из моего сна и монотонные, сухие фразы. – Феба… что он сделал?
- Он всегда был… очень упрямым. Даже слишком, наверное. Сильный маг, лучший мой ученик за последние несколько сотен лет – он по праву гордился своей силой… Но замахнулся слишком на многое. Больше века уже прошло, - грустно усмехнулся наставница. – Ты ведь знаешь главный запрет? Тот, что появился после инцидента с Эллестарой?
- Никогда… не отправляться на Ту Сторону… - медленно проговорила я, поднимая глаза на Фебу. – Он, что…
- Ты знаешь, Алан всегда считал, что ему море по колено. Ему прочили великое будущее, в двадцать пять лет он был уже одним из самых великих магов своего времени. Ты не прочтешь об этом в книгах – его имя вымарали оттуда, когда трибунал вынес решение, - добавила наставница в ответ на невысказанный вопрос. – У него был брат, младший брат. Алан заботился о нем с детства, с тех пор, как умерли родители – наверное, брат стал ему кем-то вроде сына. Но он заболел, и даже магия была бессильна – сто лет назад еще не умели справляться с подобными болезнями. И Алан… он знал запрет. Знал, чем рискует, но все равно пошел. Он полагал, что в случае благоприятного исхода о законах и не вспомнят – победителей не судят. Он считал, что Эллестара ошиблась в расчетах, дала темной магии изменить свое сознание, что он – умнее и не допустит этого. И правда, не допустил. Мир мертвых не затронул его сознания, но, то ли по неосторожности, то ли из-за ошибки в расчетах, Алан едва не прорвал грань, разделяющую наш мир и мир демонов. Из-за его оплошности несколько тварей того мира, накрепко запертые еще тысячелетия назад, все-таки вырвались в наш, и загнать назад их удалось только ценами нескольких инквизиторских жизней. Дыхание того мира коснулось и самого Алана, изменило его. Он уходил человеком, а вернулся… вернулось то существо, которое ты видела. Брат не выжил, Алан не успел его спасти – и сам угодил под трибунал. Сама понимаешь, его должны были казнить – будь он хоть лучшим магом мира, он нарушил закон и едва не развязал кровавую бойню. К тому же, никто не был уверен в том, что изменения коснулись только его тела, не затронув разума и души.
- Но его не казнили.
- Нет. Инквизиция забрала его к себе.
- Зачем? – тихо прошептала я, не уверенная в том, хочу ли знать ответ. Феба прикрыла глаза – видно было, что она не горит желанием отвечать, но и лгать мне наставница, видимо, не хотела.
Она помолчала немного и сказала, глядя куда-то в сторону:
- Ты ведь знаешь, чем занимаются демонологи? Им нужно на ком-то тренироваться. К тому же, организм Алана очень живуч, что помогает производить опыты с новыми заклятьями и лекарствами.
***
Домой я возвращалась словно в полусне – ошарашенная, сбитая с толку, не видящая перед собой ничего, кроме мутного тумана. От отвратительной правды, так спокойно рассказанной Фебой, меня мутило.
Вот она, изнанка светлого волшебства. Изнанка справедливой, неподкупной инквизиции, блюдущей закон и хранящей порядок.
Мне захотелось сбежать. Бросить все к чертовой матери, забрать документы и покинуть навсегда волшебный мир. Светлые маги, справедливость, сила… ложь, подлое лицемерие, полное отсутствие всего человеческого…
Мир магии, еще недавно мнившийся невиданным простором, на деле оказался жесткой железной клеткой.
“Это жизнь”, - слова Фебы еще эхом стояли в ушах. – “Без подчинения этим законам мы бы давно уже уничтожили этот мир”.
И горло до сих пор саднило от собственного крика:
“Законы?! Законы, по которым человека, пожелавшего спасти то, что дорого ему – не казнят, а держат в лаборатории? Просто потому, что он преступил закон, раз за разом используют в качестве живой мишени для отработки навыков у адептов? Это… бесчеловечно!”
“Это методы инквизиции, Ари. Как ни прискорбно, но только благодаря им мы до сих пор живем в равновесии”.
Самое отвратительное – я понимала, что она права. Понимала, и все равно не могла принять.
- Ари?! – в ужасе воскликнула Илона, когда я все-таки добрела до дома. – Что случилось?! На тебе лица нет!
Кажется, я что-то ответила. Даже улыбнулась, но потом попросила оставить меня в покое. Ушла в ванную, хлопнув дверью, и пришла в себя, только окунувшись в теплую воду.
***
С Аланом я о его прошлом не говорила, раз и навсегда решив никогда не затрагивать при нем эту тему. Первые эмоции схлынули, я успокоилась. Пришло и утвердилось осознание, что инквизиция – это, все-таки, не весь магический мир. Помимо инквизиторов, в мире есть и хорошие вещи.
Правда, ощущение несправедливости происходящего и твердая убежденность в том, что за свою ошибку Алан уже расплатился сполна за почти век существования в инквизиторской лаборатории (я поразилась его способности сохранить разум и не повредиться умом), никуда не делись. Так что, покончив с уроками, я теперь целые часы проводила за штудированием старинной литературы из закрытых отделов университетской библиотеки, доступ куда без труда получила при помощи Фебы. Я старалась найти хоть что-нибудь, хоть какую-то лазейку, способную освободить Алана. Дать ему если не полное освобождение – то хотя бы быструю смерть.
Зима пролетела, как одно мгновение, наступила весна – холодная и дождливая. Я до сих пор куталась в свитер, отопление дома уже отключили, и приходилось каждое утро и вечер обновлять терморегулирующие заклинания. Иногда я забывала это делать, и тогда по утрам отчаянно не хотелось вылезать из-под теплого одеяла.
Отношения с Патриком окончательно зашли в тупик. Мне не хотелось с ним спать, я убедилась в этом еще в новогоднюю ночь, и теперь старалась не оставаться с ним наедине – боялась длинных разговоров и неловких вопросов. Он не понимал произошедшей во мне перемены, деликатно интересовался, все ли со мной в порядке, а я кивала и чувствовала, что внутри все словно сжимает ледяная рука. Я не знала, что ему ответить, и теперь все чаще на слова любви отвечала просто улыбкой или неловким молчанием.
Все мои мысли были заняты совершенно другими делами. Опять навалилась учеба – близилась сессия, да и Алан, казалось, сорвался с цепи. Мало того, что он постоянно назначал дополнительные занятия даже посреди недели, раз за разом выматывая меня до предела, так еще и решил, что мне, пожалуй, нужно уметь не только закрывать свое сознание и строить щиты от магических атак, а следует научиться отражать и атаки физические. Так к урокам добавились еще и тренировки с оружием – и на свидания с Патриком совсем не осталось времени.
Своего апогея ситуация достигла за несколько дней до начала сессии. У меня выдался свободный вечер, и Патрик очень некстати зашел в гости. Мы долго валялись на кровати, болтали, обсуждали предстоящие каникулы, и сами собой начали целоваться. Неожиданно, целовать собственного парня оказалось приятно – особенно если закрыть глаза. Патрик, ошалевший от моей теплоты, сменившей долгие месяцы зимы и льда, сначала радостно подхватил инициативу, обнял меня, опрокинул на себя…
А потом вдруг резко разорвал поцелуй, отчего я тут же открыла глаза, и посмотрел – прямо и холодно, так, что у меня сразу же свело зубы.
- О ком ты думаешь?
Я отодвинулась от парня и недоуменно нахмурилась.
- О чем ты?
- Кто он, Ариана? Однокурсник? Друг детства? Или, может… этот твой учитель? Тот, кого ты представляешь на моем месте? – он даже не повышал голоса. Не кричал, не ругался и не злился. Просто спрашивал – тихо, спокойно, - и от этого становилось так стыдно и горько, что горло перехватил спазм.
Я перекатилась на край кровати, села, и выдавила, едва разлепив губы, словно сведенные судорогой:
- Прости.
Как он ушел, я уже не видела. Просто услышала, как прогибаются доски под его сапогами, как Патрик здоровается и сразу же прощается с Илоной, и как щелкает дверной замок.
Странно… но вместе с чувством вины и мучительным стыдом, пришедшими, стоило Патрику озвучить неясную до сих пор даже мне самой истину, мне казалось, будто с плеч упало очень тяжелый, не дающий разогнуть спину камень.