[Лалэль]

Hildefonsa, большое спасибо за роскошный комментарий. У меня даже вряд ли найдутся слова, чтобы достойно ответить. Могу только подарить новое воспоминание.

Воспоминание одиннадцатое

Жизнь человеческую можно сравнить с деревом, одиноко растущим посреди поля: пока деревце молодо, пока вокруг все цветет, и дождь, и ветры не тревожат его, а напротив, помогают ему цвести и тянуться ввысь; но вот приходит осень, и дожди и ветры нещадно колотят бедное деревце, и заставляют сгибаться до земли, и безжалостно срывают с него все листья. Если весной деревце не замечало, как течет время, то теперь его дни истекают с такой же быстротой и неотвратимостью, с какой облетают его последние листья. Так и мои дни потекли стремительной чередой, и я еле успевала замечать, как стремительно все вокруг меняется.

Я произвела на свет маленького мальчика, которого назвала Валентином, поскольку он был зачат в день Святого Валентина (да, я отказала Джанко в День Святого Валентина - звучит как особо извращенное издевательство). Я рожала его в таких мучениях, что пришлось срочно приглашать доктора. Он без всякого стеснения предсказал, что следующие роды убьют меня, и запретил мне даже думать о том, чтобы снова беременеть. Мне невольно пришлось смириться с тем, что Валентин станет последним моим сыном, и растить его с этой мыслью. Как я ни твердила себе, что у нас и так уже большая семья, и незачем больше рожать, мне было очень грустно оттого, что я не смогу больше иметь детей. Казалось бы, старшие взрослели, мы начали вставать на ноги, и жизнь становилась легче, и именно сейчас я должна была бы произвести на свет второго, третьего или четвертого ребенка... но у меня их было уже восемь, и Всевышний решил, что мне нужно на этом остановиться. Да будет на то Его воля.

Дни летели, одно время года сменяло другое, дети подрастали. Чем старше они становились, тем сильнее походили на отца, и я с болью поняла, что мистер Хоггарт был прав: в них действительно очень мало человеческого. Поступки и привычки их сильно отличались от людских - например, они, в своей природной простоте, предпочитали ходить, закутавшись в наряд из листьев или вовсе нагими - мне всегда стоило немалых трудов убедить их одеться. Но даже не это меня пугало. Дети по-прежнему были ко мне добры и ласковы, но я все чаще замечала на их лицах то загадочное, сосредоточенное и отрешенное выражение лица, какое бывает у человека, который видит что-то, чего не замечают другие.

Они принадлежали лесному царству, и я все время вспоминала предсказание мистера Хоггарта и боялась, что, как он и пророчил, очень скоро дети покинут меня и вернутся к отцу. Как я ни гнала от себя эту мысль, она преследовала меня снова и снова.

Я, похоже, яснее начала понимать, почему Джул и Октембер пошли в монахи; кажется, они предполагали, что только такая жизнь, полная аскезы, самоотречения и тяжелых трудов, сможет удержать их в мире людей и не дать погаснуть тому духовному огню, что в них горит. Они ведь тоже были сыновьями Леса, хоть и были похоже внешне на людей, и тоже могли переродиться в духов, но не хотели этого.

У их братьев и сестер, увы, не было такой высокой цели, и не имея ни сил, ни желания оставаться людьми, они день за днем мало-помалу превращались в лесных фей. Я с горестью наблюдала за этим и не знала, как это остановить. Как бы дети не клялись, что будут любить меня всегда, что бы с ними не случилось, мне казалось, что стоит им уйти в Лес окончательно - и они навсегда забудут свою мать.

Валентин поступил

в ту же христианскую школу, в которую ходили его братья и сестры. Он вырос очень умным

и любопытным

мальчиком, который хотел все узнать

и попробовать. Тони рос очень красивым мальчиком, похожим на меня, внешне никак не отличался от других детей, и я решила, что мой младшенький тоже пойдет в монахи - возможно, это был единственный способ сохранить в нем человеческую душу.

Я поговорила с ним, как со взрослым, стараясь, чтобы он все понял и сделал свой осознанный выбор. Валентин согласился со мной - и мы вместе попросили преподобного похлопотать, чтобы как только мальчику исполнится четырнадцать, его приняли в семинарию. Он обещал, что сделает все возможное, чтобы моему сыну дали стипендию

. Я не знаю, как я буду расплачиваться с преподобным за все то добро, что он для нас сделал. Возможно, в раю - если только меня туда пустят - я стану его служанкой и буду мыть слезами его ноги, как Мария омывала ноги Спасителя. Но пока я могу только благодарить его и каждый день молиться, прославляя перед Господом его имя.

Преподобный Джонсон также сообщал мне все известия, что получал из Лондона. По его словам, дела у Джанко идут неплохо, и он передает поклоны мне и моим деткам. Не уверена, что Джанко именно так и писал ему - поскольку тот не хотел обо мне и вспоминать; всю деловую переписку мы вели через преподобного - и снова он, бедняжка, был вынужден расхлебывать заваренную нами кашу. Я успела выносить и родить младенца, вырастить его - и за все это время Джанко не написал мне ни строчки. Я не виню его: скорее всего, именно так он и должен был поступить. Но мне было печально сознавать, что наша дружба окончилась так плачевно.

Впрочем, вскоре судьба дала мне новый, куда более страшный повод для огорчений.

Это случилось теплым сентябрьским деньком, когда никто не ожидал беды. Сначала с северо-запада потянуло дымом - но поскольку охотники часто разводят в лесу костры, я не придала этому значения. Потом громко и тоскливо закричали птицы, и мои дети начали проявлять все признаки тревоги.
-Мама, что-то началось. Отец говорит, что-то страшное происходит в лесу. Нам нужно уходить, мама.

Я уже и сама чувствовала, что происходит что-то неладное - птицы больше не пели, не было слышно ни рева медведя, ни стука дятла, ни стрекотания кузнечика. Как будто все живые твари сбежали или попрятались, чуя неминуемую беду. Воспоминания о предыдущем пожаре еще были живы в памяти, и я испугалась. Пока мы бестолково метались, не зная, что хватать, пока я пыталась увязать в один узелок наши пожитки, в другой - рукописи отца, явился он - тот, кого я меньше всего хотела бы видеть.

- Что вы здесь делаете? Уходите немедленно, сюда идет огонь.
- Я знаю. Но я не уйду, пока не поговорю с вами, Соломея.
- Мне не до разговоров. И если бы вы ценили свою жизнь, то послушались бы меня и бежали отсюда.
Хамильтон грубо схватил меня за руку:
-Вам все же придется меня выслушать, Соломея. Считайте, что от этого зависит ваша жизнь и жизни ваших детей.
-Мама, что он делает? - испуганно спросила Мэй.
-Ничего, дочка, не бойся.- Я пристально посмотрела на Хамильтона. - Слушаю вас.
-Соломея, я много раз пытался добиться вашей благосклонности, но вы все время были холодны со мной. Понимаю, роль любовницы вам претит. Я долго думал и наконец решился сделать то, на что никогда бы не отважился раньше. Итак, я готов отдать вам все, чем владею, лишь бы вы были моей. Соломея, будьте моей женой.
- Это невозможно. Я принадлежу другому.
- Вы разве не поняли? Этот другой скоро умрет. И я повторяю свое предложение: вдова лесного духа, выходи за меня.
- Как вы... - и тут я обо всем догадалась.
-Это вы подпалили лес? Но как вы смели?!
-Разве у меня был другой способ от него избавиться?
-Вы не смеете... - и тут я сорвалась на крик. - Это мой лес, он всегда принадлежал нашей семье!
- Ваш лес? - он расхохотался мне в лицо. - Вы нищенка, Соломея! Нищая безумная наследница, которая по-прежнему мнит себя госпожой! Когда королевский судья в Лондоне услышал о том, как вы живете, он без колебаний признал вас сошедшей с ума и не способной владеть чем-либо. Земли вашего отца были выставлены на торги, и я купил их. Так что лес, где вы сейчас находитесь, мой, и я решил его выжечь. Это мое право.

-Вы чудовище, - прошептала я пересохшими губами.
-Пусть так, но вы сами сделали меня таким. Когда лес сгорит, ваш дух погибнет, и вместе с ним погибнем мы все - если только вы не согласитесь на мое предложение.
-Никогда, - в воздухе витали клубы черного дыма, пахло паленым деревом, слышался треск горящей коры, и я понимала, что огонь вот-вот будет здесь. Но даже под страхом смерти я не могла согласиться на это.
-Тогда мы все погибнем здесь.

- Мама, обернись, - позвала Мэй.
Я обернулась. Мои дети парили в воздухе, как самые настоящие лесные феи.
- Мама, отец зовет нас. Он говорит, что не может больше здесь оставаться и забирает нас с собой. Мы уйдем туда, где нет ни страха, ни голода, ни смерти, туда, где живут феи. Он просит, чтобы ты согласилась идти с нами. Мама, пойдем. Мы проведем тебя туда, нам позволят.

Я со слезами на глазах рассматривала их. Мэй, Огест и Новембер, Браун и Брауни. Они сбросили человеческую оболочку, избавились от чувств и воспоминаний и вряд ли уже помнили, как я учила их говорить первые слова, как рассказывала им сказки, как мы вместе бились над тем, чтобы буквы в тетрадках стояли ровно, как по линеечке. В них не осталось ничего человеческого, они больше не были похожи на моих детей. Но, кажется, я все еще была им дорога.

- Летим с нами, мама, - умоляла Мэй, прекрасная древесная нимфа с зелеными волосами, протягивая мне прозрачные, почти бесплотные руки. Я, поколебавшись, вложила свою ладонь в её воздушную ладошку - и почувствовала, как мое тело становится легким и невесомым, словно я теряю связь с землей.

Но тут Хамильтон грубо схватил меня за руку и привлек к себе:
- Не смей! Ты от меня не сбежишь! Мы будем вместе, или умрем вдвоем!

Я почувствовала сильное головокружение и без чувств упала ему на руки.

...Кажется, я позже очнулась - или это привиделось мне в угаре? Детей уже не было видно, а Хамильтон лежал рядом со мной на траве бездыханный. Должно быть, он задохнулся.
Я видела, как мои любимые деревья, которые я давно уже стала считать стенами своего жилища, горели ярким пламенем; как огонь пожирает остатки нашего старого дома, которые пощадил в прежний свой приход.

Потом мне стало еще хуже, и я начала фантазировать. Я словно бы увидела над собой своего старого отца - он смотрел на меня с такой печалью, будто хотел сказать, что вместе со мной умирают и все его надежды.
-Прости меня, папа, - прошептала я, - Видимо, мне на роду было погибнуть в огне, как и тебе. Но я ни о чем не жалею...
Отец еще долго смотрел на меня в упор - как мне показалось, вечность. Затем он опустился на одно колено и какой-то палочкой начал чертить на земле алхимический круг. Я понимала, что все это часть бреда, поэтому ничему не удивлялась и лишь ждала, пока мое дыхание прервется и я навсегда закрою глаза.

Но этого не случилось. Неведомая сила оторвала меня от земли, подняла и понесла. Я не вполне осознавала это, но кажется, неведомая сила была вполне материальной - у неё были очень живые руки, теплые, сильные.
- Кто б ты ни был, помоги Хамильтону, - кашляя, попросила я.
- Хорошо,- ответили мне. Голос показался мне удивительно знакомым, но я чувствовала себя слишком слабой, чтобы думать об этом. Я закрыла глаза и провалилась в черную пропасть беспамятства.

А наш челлендж на этом заканчивается, поскольку последний сын Соломеи вырос в подростка. Баллы подсчитаю чуть позже.