http://vk.com/audios24535375?q=%D0%9...B4%D0%B8%D1%8F
К сожалению я не знаю, как называется эта мелодия, слушаем самую первую. Кто знает - подскажите, я на ютубе найду.
Запись 4.3
Мы заживем как олигархи, мы заживем как раны, мы заживем однажды.
«Не жалей умерших. Жалей живых, и в особенности тех, кто живет без любви.»
Хлестали холодные капли, хлюпали под ногами, хлопками разнося эхо по кладбищу. Плотно стояли бесплотные плиты, пытаясь доказать, что у них есть души: «Помним, скорбим, любящие дети, внуки». Будто всем не все равно. Сколько их тут? Неважно. Сереет небо, сыреют глаза. Сердце стоит. Стонет мать, стекает вода. Слабеет небо, слабею я.
«Сейчас все это кончится, мы придем домой, и больше никогда смерть не посетит наш дом. Тогда я признаюсь матери, я верю в жизнь, в новую жизнь, что во мне».
В тот день я вышла из палаты, дождь перестал лить, а тепло продолжало греть меня. Я подошла к первой попавшейся медсестре, мы вместе вернулись в палату, она начала произносить сочувственную речь, а мне было все равно. Я с ним говорила, я его знала с самого его вздоха до последнего выдоха. Всю жизнь я была частью его, а он частью меня.
Ни одна медсестра мира не могла помочь мне. Приезда родителей я не ждала, мама меня вообще не замечала, а отец и так все понимает.
Внизу меня ждал Джек. Он обнимал меня, а слезы все катились.
– Так ты веришь или нет?
– Верю во что?
– Какой его последний вопрос?
– А, ты про это, верю…
– Тогда улыбнись, не переживай, идем, поешь хоть что-нибудь, заодно подождем твоих родителей.
– Ты ангел?
Джек засмеялся:
– С чего ты так решила?
– У тебя синие глаза.
– Но ведь не голубые.
– У настоящих ангелов они синие. Я знаю.
Так странно было дышать без него, ходить, говорить, зная, что его больше нет. К нам подошла официантка:
– Доктор Пембер, как обычно? А что для вашей спутницы?
Я поперхнулась водой. Мы сидели в столовой, что была расположена внутри больницы.
– Так ты доктор?
– А что, я, по-твоему, тут делал тогда?
Действительно, я ничего про него не спросила, он был просто послан с небес и разговаривал со мной дольше, чем кто-либо за этот месяц.
– Ладно, а почему на тебе нет халата?
– Я закончил свою смену.
– Посреди рабочего дня?
– Грейс, много вопросов, я ушел сразу после операции, которая затянулась.
Я опять подавилась.
– Ты делаешь операции? Сколько тебе лет?
– 28 мне. Все, хватит, что ты будешь? Давай суп? – с этими словами он взглядом покосился на официантку, которая до сих пор слушала наш странный разговор.
– Ну, ты же врач, тебе лучше знать.
Джек был кардиохирургом, он окончил университет в Англии, но потом переехал в Дублин.
– Ты не хочешь позвонить маме?
– Я не хочу пока ее видеть, я не умею поддерживать, а с ней еще тяжелее, она только кричит. И потом я еще не знаю, когда ей говорить о беременности. Меня же бросили, хотя нет, меня даже не подбирали.
– Глупенькая, но это тебе решать. Помни, мама – это мама, она всегда любит, всегда поможет и поймет, поговори с ней.
– Хорошо, но только после того, как это все кончится.
– Я могу позже отвезти тебя домой.
– Спасибо.
Мне стыдно, но мне было так хорошо возле него, солнечные лучи проникали вглубь больницы и касались наших лиц, рук. Впервые за долгое время я чувствовала себя не одной.
* * *
Джек не бросал меня все 3 дня, он приходил каждый раз после смены, кормил меня, пытался отвлечь. Зачем ему все это было нужно? Я думала, что таких добрых и чутких людей нет. Эталон мужчины, хирург, из уважаемой семьи, кем была я для него? От меня толку, что от домашнего животного, он просто возился со мной. И вот, стоя на кладбище, впервые за это время я была без него, не знала, куда себя деть. В гробу лежал Лоуренс, вернее не он, а всего лишь его тело.
Иногда я понимаю, что сильные женщины никогда не дают себе слабину, даже на похоронах собственных детей. Мама плакала, но черты лица ее не были как у человека, который все потерял. Она казалась обезумевшей, знающей, что делать, каждый шаг был запланирован. И вот она плачет, потому что так надо, она знает, что такое терять детей.
Он все лил, выливая нам на головы свои мысли, смывал с нас все, что у нас было, заставляя наши души оголяться. Обратно я шла одна, я не хотела ехать с родителями, я не хотела видеть от знакомых все те же сочувствующие взгляды. Как я буду потом? Что они скажут о моей беременности? Это позор на семью, пока мои брат и сестра умирали, я нагуляла ребенка. Я уже вижу округленные глаза матери, не будет никакой торжественной речи, никакой радости.
Я все шла и шла, пока дождь колотил меня своими каплями. Я пообещала себе не останавливаться до тех пор, пока он не остановиться. Мы вместе с ним шли, он падал, падала и я. Я скользила в грязевую яму позора, которую сама себе создала.
Было темно, когда мы кончились. Я стояла в абсолютно незнакомом мне районе. «Надо вернуться», – подумала я, поежившись.
* * *
Красные искры кричали, кровавым залпом заглатывая здание. Каркас кривился, крушился, стены стонали, грозясь погрузиться, грозясь обрушиться. Окна обуглились, трескалось стекло, мелкими брызгами осыпая замерзшую землю. Визг, истошный, немыслимый, обезумевший. Дом покосился, лицо исказилось. Я врываюсь в пламя. Пахнет горелым, дым заполняет меня, я чувствую, как во мне что-то шевелится, от страха сжимаясь. Герда бросается к моим ногам, истошно вопя, я выталкиваю ее на улицу.
– Мама! Папа! – кашляю.
Ступаю по ступеням, обугленным огнем. Слышу, как что-то гремит, падает за дверьми. Они горят, мне не пройти. Я толкаю дверь ногой, обжигая себя. «Грейс, тебе не больно, тебе не больно», – я плачу, – «Никогда не сдавайся». Папа, папочка, где же ты? Подхожу ближе, сзади кто-то хватает меня.
– Мисс, стойте!
Пожарный выхватывает меня из огня, толкает вниз по лестнице. Срываю картины, реву, от того, что спасаю лишь память и лица.
Выползаю на улицу, шумно глотаю свежий морозный воздух. Чужие люди окружают дом, свет от проблесковых маячков слепит. Дом издает последний стон, крыша крушится.
Соседи смотрят на меня как на сумасшедшую, с кошкой на руках, кто-то тихо перешептывается, кто-то крестится.
– Мисс…кхм…
– Картер
– Да, мисс Картер, Вам есть, где переночевать? Завтра Вам выплатят страховку.
– Я…я … да, – выпаливаю я, зная, что не хочу торчать неизвестно где всю ночь.
– Пройдемте с нами, Вас осмотрят.
– Нет, не надо, – кажется, слова с трудом мне даются, я не могу осознать до конца, ЧТО только что произошло.
– Тогда распишитесь тут, завтра мы с Вами созвонимся.
Я киваю, Герда царапает меня, хотя нет, это колит сердце. Я вызываю такси.
– Куда едем?
– Я…я не знаю… я так покажу дорогу.
Сердце колит, тарабанит: «тук-тук-тук», в мыслях одно имя: «Джек, Джек, Джек». Нога ноет, но он мне поможет, я знаю.
– Вы забыли, – водитель показывает на портреты.
Я теряю все, я теряю родителей, теряю брата, сестру, я теряю слова, теряю голос, теряю себя, теряю сознание.