[Innominato]

Девятая миля (кольцевая)

Ангел её обмирает, прикованный в шаге от высоты
Белый цветок распустился под кожей — щекочущая пыльца
Смерть не найдешь ни в ларце, ни в яйце, ни в игле — только там, где ты
Видишь, стоит: руки матери, взгляд — отца.

hero_in

Белая вспышка вспухла ядерным грибом и залила глаза (белый, белый, смерть и страх); Анна Мария заморгала, прикусив изнутри щеку. Сердце билось медленно и слабо, пульс подземными толчками отдавался в ушах. Она сцепила похолодевшие руки в замок, и девочка шевельнулась под её сплетенными пальцами.
Сквозь размытую белую муть Анна Мария вновь различила три расплывающиеся фигуры.
— Привет, – сказала женщина без лица, – простите, что так внезапно… Мы ваши соседи, – она показала куда-то в сторону, на свой дом, рука её поднялась и опустилась серой лентой.
— О, – Анна Мария сморгнула выступившие слезы. Чем хорошо положение беременной вдовы, подумала она с долей истеричного веселья, так это то, что можно не улыбаться, вести себя, как полная дрянь, и все будут тебя жалеть.
Жалость, сочувствие, выгода. Все в порядке, девочка.
— Меня зовут Саманта Осборн, – смущенно произнесла женщина без лица, — а это мой муж Лестер.
Мужчина без лица, коренастый, с обозначившейся армейской стрижкой сказал:
— Привет.
— И наш сын Лукас, – продолжила женщина без лица, Саманта. Третья фигура, стоявшая впереди, осталась безмолвной. – Мы принесли вам пирог.
— Как это мило с вашей стороны, – Анна Мария расцепила руки и изобразила приглашающий жест. – Проходите.

Полумрак ласково обнял её, тень и прохлада; свитер был голубым, а кожа Саманты Осборн — цвета кофе. Июльская жара осталась за порогом. Мальчик, Лукас, входя, одернул меховой капюшон, и мать бросила на него короткий взгляд.
— Боюсь, у меня есть только травяной чай, – сказала Анна Мария. Саманта, ставившая корзинку с пирогом на стол, проворковала: «ничего страшного». Кухню она будто бы изучила за пару секунд, двигаясь с шедшей ей ловкостью опытной домохозяйки.
Анна Мария, мысленно пожав плечами, провела остальных гостей в столовую. На самом деле кухня и столовая были одним помещением, но она велела разделить их перегородкой, как поступали теперь во всех модных квартирах высшего среднего класса. Лестер Осборн разлился в комплиментах дому, Анна Мария кивала, соглашаясь. Армейская стрижка категорически ему не шла. Как выяснилось, он преподавал математику в Северокаролинском Университете, Саманта тоже кем-то когда-то работала, а в остальной белый шум Анна Мария не вслушивалась.
Соседи болтали за четверых, излучая дружелюбие как радиацию. С мальчишкой вышло забавнее — свой кусок пирога он методично разрезал в геометрической прогрессии, и при этом с его лица не сходила вежливая улыбка Отличника и Гордости Родителей. Анна Мария отлично знала эту улыбку, она не гнушалась использовать её и по сей день.

Гости немного раздражали, заурядная благополучная парочка, пропитанная общительностью, как корж коньяком, но с ними было занятно. Через два часа они ушли, рассыпавшись в предложениях помочь, и Анна Мария лепетала: «да, да, конечно». Сын, не проронивший и пяти слов, сверкнул синими глазами и сказал:
— До встречи, мисс Варис.
Она ответила:
— До встречи, – и закрыла дверь, нахмурившись.

~***~

Мокрое, холодное мазнуло по ногам, и она проснулась, ловя ртом воздух. Началось, слившись в единый бесплотный шепот, прошуршали голоса. Не было волны ослепляющей, оглушающей паники, ужаса, лесным пожаром накинувшегося на рассудок — как тогда. Анна Мария нажала на кнопку быстрого вызова, и, дождавшись нетерпеливого «Да?», повторила:
— Началось.
— Поздравляю, – ответил доктор Эддисон. – Машина едет.
Она набросила платье, взяла сумку с приготовленными вещами и стала ждать. Не прошло и пяти минут, как машина подъехала к дому, крася улицу в алый. Волнение несильно давило на плечи. Шестнадцать лет назад смертельно испуганную девчонку тоже везли в больницу. Она сжимала в руке телефон и беззвучно плакала. Шестнадцать лет спустя Анна Мария криво улыбнулась врачу и засмеялась какой-то шутке.
Холод пробрал до мурашек. Одна, одна, она снова была одна.
Розовые стены упали на неё колпаком из сахарной ваты.
Розовые. Не белые. Она украдкой вытерла слезы и рассмеялась.

Полуденное солнце просачивалось сквозь опущенные шторы. Крошечная девочка лежала на животе Анне Марии. Она была почти такая же розовая, как стены, и едва заметно шевелила кукольными ручками.
— Джорджиана Мартина, – позвала Анна Мария.
Глаза у малышки были как стеклянные пуговицы, мутные и светлые. Без тени чувства или мысли, чище незапятнанного холста. Вот бы они стали зелеными — ошлифованное бутылочное стекло, морская вода в глубине. Как у Кивана, пожелала Анна Мария. Папин ангелочек, зеленоглазый львенок. Кусочек живого бессмертия.
Держать её на руках было странно, и кормить, и смотреть, и быть. Кроватка стояла в палате; Анна Мария часами смотрела на дочь, вшивая в память белесый пушок на голове и круглощекое личико пупса. Никто нас не разлучит, бездумно шептала она, а когда поняла, что говорит, вздрогнула всем телом.

Спустя три дня они приехали домой. Новенькая, свежая детская сияла кристально чистыми стеклами, и все было такое бело-розовое, что становилось немного неловко. Лет в пять, впервые увидев в журнале, Анна Мария страстно захотела такую комнату, киношную, кукольную и глупую. Мишки и барби, пушистый ковер, цветочки на обоях, цветочки на лампе.
У Джорджианы Мартины должно быть все самое лучшее, её, Анны Марии, несбывшееся и неисполнившееся. Хороший дом, лучшие школы, друзья из приличных семей, статус приличной семьи, достойной и одобряемой. Деньги в банке набирали проценты, но работа все равно была важна, и Анна Мария записалась в колледж. Обложившись учебниками, она сидела в детской, пока Джорджиана Мартина спала в своей кроватке.
Конечно, заходили Осборны — Саманта с огромным букетом цветов и плюшевым мишкой, улыбающийся Лестер бонусом. Однажды пришел мальчик, Лукас. Анна Мария удивилась, когда он появился на пороге.
— Это мама сказала тебе прийти? – спросила она сочувственно.
Лукас пожал плечами.
— Помощь никогда не помешает, – сказал он.
— Мне пока не нужно, но спасибо за предложение.
Кажется, тогда она впервые его разглядела — чуть неправильный профиль, жесткая линия рта. Симпатичный, обещал вырасти в интересного мужчину.

— Значит, Джорджиана Мартина? – спросил Лукас. – А коротко как? ДжиЭм?
Анна Мария хмыкнула, покачала головой и ответила:
— Нет, Джиана.
Кивану бы понравилось.

~***~

Доктор Эддисон оказался замечательным другом — Анна Мария гармонично сочетала в этом слове понятия «ресурс» и «поддержка» — и накрыл мягкой, точно лебяжьи перья, опекой одинокую, только что родившую мать. Сам он вырастил со своим супругом двоих детей, более опытного, попробовавшего на себе все подводные камни отцовства и общества, человека трудно было найти.
Как-то раз, навещая Анну Марию, он сказал:
— У меня есть для тебя человек на примете. Бывший медбрат моего отделения, потрясающе ладит с малышами.
У Джианы, которой только что сравнялось шесть недель, уже была няня — степенная и старомодная южанка, словно вышедшая со страниц «Унесенных ветром». Но Анна Мария, терзаясь материнской нервозностью, решила подстраховаться. Миссис Альфред молчаливо не одобрила, словно её мнение кого-то интересовало, и пару дней спустя в дверь позвонил Джерри Бойл.
Он был низкорослым, смешно одетым и некрасивым, как деревенщина из глухого городка где-нибудь в Айове. Все друг друга знают, все друг другу родня. От него тянуло отголоском фермерства, мастерством человека, одинаково ловко управляющегося и с буйными животными, и с вздорными младенцами. Но главным в нем, пожалуй, были карие глаза, добродушные и ласковые, как у лабрадора.

С Анной Марией Джерри общался настолько корректно, настолько в «вы-моя-хозяйка-и-ничего-более» тоне, что её это чуточку задевало. Зато Джиана на его руках становилась милым котеночком, не тревожа криками мать и няню.
— У вас прелестная дочь, – сказал он однажды. За дверью синела бархатная осенняя ночь, и Джерри собирался уходить. Впрочем, в движениях его, когда он смотрел в темноту, сквозило что-то боязливое. – Для меня удовольствие с ней общаться.
— Как и для неё, полагаю, – улыбнулась Анна Мария. – У вас настоящий дар. Почему же вы ушли из больницы?
Джерри замялся, замкнулся. Она пожалела, что спросила и открыла уже рот, чтобы извиниться, как он вздохнул.
— Эйвери… Доктор Эддисон не говорил вам? У меня возникли проблемы с начальством. И, – скорбный взгляд старого пса, – ориентацией начальства. Неприятная история вышла. Возникли проблемы.
Анна Мария озадаченно нахмурилась.
— Но вы могли подать в суд. Только дикари сейчас дискриминируют по ориентации и полу.
— Поверьте, это не совсем так. Даже у нас, даже в наше время.
И эта горечь, это смирение одновременно тронули и задели Анну Марию. Она бы превратилась в клубок холодного бешенства, боролась бы, пылала яростью, лучше прижигать гневом кровоточащие раны, чем заливать их слезами. Уже сдавалась — фатально.
Больше не хотелось.

Пожалуй, Джерри ей нравился. С ним в Анне Марии просыпалось что-то покровительственно-снисходительное, высокомерное и искреннее, как у богатой утонченной дамы, занятой благотворительностью. Она была выше его и хотела помочь, взять пса в дом и обогреть. Ты уже пробовала, Аннемари, читалось в укоризненном взгляде отражения, помнишь? Богатая белая леди увезла несчастного мальчика в лучшую жизнь, к цивилизации и мучительной смерти.
Анна Мария, впрочем, решила расспросить доктора Эддисона. Прошлое Джерри интриговало её. Люби он женщин, она бы оплела его своей шелковой паутиной, а чистые, без желания, дружеские связи Анна Мария не помнила. Крошке Джиане он симпатизировал больше, чем её матери.
— Некоторые мужчины считают, что раз они не нравятся женщинам, то геи тут же станут вожделеть их сладкие попки, – доктор Эддисон хмыкнул и плеснул себе виски. – Или они хотят их в режиме нон-стоп. Даже у самой тупой, страшной и несексуальной гориллы есть сладкая попка.
— И те люди решили…
— Джерри тогда расстался с парнем. Пять лет вместе, мечты о доме с кучей собак, сама понимаешь. Они никогда не скрывались, всем было плевать, Господи, нормальные, адекватные люди, пока в руководстве не оказался этот козел, не расстающийся с Библией.
— Я бы выпила за религию, – Анна Мария скорчила гримасу, – но мне нельзя.
— Разве Иисус говорил о ненависти? Ох, меня заносит, ладно. У того козла был сын, как выяснилось, ходок на обе стороны, и тут… – доктор Эддисон развел руками.
— Ему угрожали, – утвердительно сказала она.
Жалость плохо действовала на Анну Марию. Дома, прокручивая в голове этот разговор, она меряла шагами спальню, движение нередко унимало боль физическую, но с тонкими душевными порывами справлялось плохо. Наконец Анна Мария, отчего-то крадясь, прошла к детской. Джерри, мурлыча себе под нос, возился с Джианой. Её девочка определенно была счастлива.

Что ж, это решало многое.

~***~

Со дня гибели Кивана прошло меньше полугода, но ни тело, ни разум Анны Марии не отзывались на мужские взгляды. Она знала себя, свою жадность в постели, и была порядком удивлена. Может, роды сделали это с ней. Или, может, сознание вздумало облачить всегда бывшее чем-то вроде перерыва вдовство во что-то возвышенное, полное скорби и истинно трагическое.
Но все же она скучала. По сильному, искусно вылепленному телу, прижимающемуся к ней, губам, рукам, сиянию золотых волос, улыбке поверх всех шрамов и опасному дну зеленых глаз. По его огню. По тому, как он любил её. По тому, как они любили друг друга.
Я любила тебя, шептала в темноте спальни Анна Мария. Я виновна во многом, но я любила тебя, мой золотой рыцарь.
Родись Джиана мальчиком, она бы плохо это перенесла, по двум причинам, самым важным в её жизни. В глазах малышки все еще не было отцовской зелени, ангелочек, пока не львенок. Моя девочка, самая лучшая девочка, ворковала над ней Анна Мария. Я буду тебе самой лучшей матерью.
Она изучала банковское дело. Гуляла с Джианой без няни и Джерри, по парку, среди таких же молодых мам, лучась чуточку самодовольной улыбкой. Анну Марию приняли как свою, не заклеймив навек надменным и формальным «Здравствуйте». Она с утроенной силой занялась спортом, вечерами плавала в бассейне, занявшем подвал её дома. Тело вновь сделалось стройным, изящным и гибким. Соблазняющим, но холодным, как осенняя лужа.

Как выяснилось, насчет Джерри она немного ошиблась.
Он по-прежнему вел себя безупречно, но все чаще и чаще Анна Мария ловила на себе его задумчивый взгляд. Ей было чертовски любопытно, словно кошке, которую приманивают игрушкой на длинной нитке, однако она терпеливо ждала, помахивая хвостом. Скажи мне, молчала, улыбаясь, Анна Мария, отдай свою тайну.
И одним прекрасным вечером Джерри не выдержал. Джиана наконец заснула, и они оба сидели на кухне, разделив незамысловатый быстро разогреваемый ужин занятой матери.
— Анна Мария, – сказал вдруг Джерри, впервые назвав её по имени, – простите… Мне очень неловко просить о таком, но мне нужна ваша помощь.
Она позволила теплу и участию засиять на лице отблеском приятного вечернего солнца и кивнула, разрешая продолжить.
— У меня неприятности, – Джерри виновато улыбнулся, став похожим на побитую собаку. – Я бы не хотел вас вмешивать, это все довольно странно и неприятно, но, оказалось, только вы можете мне помочь.
— Конечно, – отозвалась Анна Мария, цепляя лапой нитку.
Джерри набрал воздуха и выпалил:
— Станьте моей женой.

Левая бровь спазматически застыла, изогнувшись. Анна Мария автоматически прожевала кусочек лазаньи, промокнула губы салфеткой и мягко улыбнулась Джерри, в чьих глазах начинала бесноваться паника.
Кровавый ад, подумала она.
— Я польщена, но к чему такая перемена в выборе партнера?
— Вы знаете сенатора Лихмана? – нервно дергая углом рта, спросил Джерри.
Анна Мария кивнула. Фрэнк Лихман был одним из последних республиканцев самого консервативного и упертого толка. К несчастью, он умел вести за собой людей и, пользуясь своим влиянием, наделал много шума.
— Мы с его крестником были любовниками, – сказал Джерри. – Ничего серьезного, но парень попался. Его папаша кинулся к Лихману, а тот сделал все, чтобы испортить мне жизнь. В прошлом у меня были… неполадки с законом. Лихман вытащил это все на свет божий.
— И вам грозит тюрьма, – констатировала Анна Мария. – И только брак, фиктивный брак с состоятельной женщиной вас спасет.
Она подошла к съежившемуся Джерри и ласково коснулась его щеки. Волны бились о борт её корабля с перелатанным флагом, утопающий плавал рядом, беспомощно молотя руками по воде.
— Что ж, – строго произнесла Анна Мария, – надеюсь, вы не собираетесь убить меня после свадьбы, чтобы завладеть всеми моими деньгами.

~***~

Никто, кроме доктора Эддисона, не знал об их планах. Для всех допущенных в чистенькую размеренную жизнь мисс Варис, вдовы и матери-одиночки, Джерри оставался кем-то вроде няньки. Анна Мария, сама практичность, лениво думала, что нашла для Джианы подходящую замену отцу, полезный суррогат — человека, который самозабвенно заботился о ней и любил.
Весь свадебный день шел дождь. Из мокрого серого тепла поднималась свадебная арка, сборный вариант со свежими цветами, купленными дворецким рано утром. Он был воплощенное равнодушие и не обращал внимания на мир, пока ему платили.
Пока Джиана крепко спала наверху, Анна Мария и Джерри встали под увитый примявшимися от воды розами свод.

Она казалась себе необычно юной с волосами, убранными в высокий узел, в коротком платье с налетом модного винтажа, изящно открывающем ноги. Только стыли в глазах — пепел подо льдом — прожитые годы, да голоса шелестели в тон льющейся с неба воде. Джерри ужасно смущался, пунцовея ушами.
Отличный муж, думала Анна Мария. Обязанный всем. Не тянущий свои липкие руки к её телу, истово веря в мифический супружеский долг. Без претензий, без опостылевших обязательств. Брак на бумаге, самая приятная его версия.
— Ну вот, – сказала она, ободряюще улыбаясь. Рука Джерри, подписывающего бумаги, дрожала.
Дворецкий принес проснувшуюся Джиану. Она нежно, полусонно ворковала, светлые глаза её безмятежно сияли. Анна Мария взяла дочь на руки, от знакомой тяжести защемило сердце.
— Спасибо, – прошептал Джерри.
— Не за что, – ответила она.
Сквозь влажные темно-серые тучи слабо пробивалось солнце.

Свой тридцать третий день рождения Анна Мария праздновала вновь замужней, с ангелочком Джианой четырех месяцев от роду, фальшивым супругом-гомосексуалистом и кучей учебников. Малышка уже стала узнавать их с Джерри; уже набрался внушительный альбом её фотографий, из-за которых взрослая Джорджиана Мартина определенно рассердится. Джиана с погремушкой, Джиана пытается ползать, Джиана на пеленальном столике, Джиана плачет, история в двадцати пяти кадрах.
Саманта Осборн была ей очарована. Не приходи без малышки, говорила она Анне Марии. Джиана покорила соседку с полувзгляда, заставляя даже свой бурный плач находить прелестным.
— Лукас был таким же красавцем, – щебетала она. – Ангелом, которого нам даровал Господь.
Анна Мария искренне пожалела парнишку, хоть его рядом и не было. Саманта хотела вытащить альбом его младенческих фотографий, но она её отговорила, стало бы неловко потом смотреть Лукасу в глаза. Он Анне Марии нравился — сдержанность с налетом высокомерия, каменная надежность в достижении целей и огонек честолюбия. Хороший мальчик-отличник с двойным дном.

Джерри съехал из своего мотеля для обездоленных и поселился рядом с гаражом, с внезапной твердостью воспротивившись всем уговорам Анны Марии. Спустя некоторое время после заключения брака горизонт его очистился, и тень Фрэнка Лихмана перестала висеть Дамокловым мечом. Каждое утро Джерри вставал со своей похожей на армейскую койку кровати и несся наверх оборачивать свою жизнь вокруг Джианы.
Анна Мария сдала свои первые экзамены. Её вложения приносили доход, проценты от денег приносили доход; чуточку подправленные документы и адвокат сделали жизнь в Северной Каролине беспечно прекрасной. Преисполненная снисхождения и желания сплюнуть от души, она навела справки о Нэнси. Мамуле исполнилось пятьдесят пять, и за годы, прошедшие с отъезда Анны Марии, она успела потерять трейлер, отсидеть и дважды подлечиться в больничке для наркоманов. Теперь она жила с каким-то бывшим угонщиком в родных трущобах. Что ж, на старости лет мамочка Нэнси обрела свое искаженное счастье.
Анна Мария еще не решила, что расскажет дочери о бабушке. Она сообщила в Сиэтл, родителям Кивана, сначала о его гибели, а потом о рождении внучки, но ответа так и не получила. Так что пока в семье Джианы было всего два человека — мама и отчим-по-бумагам, чей завтрак загадочно подгорал каждую неделю.

~***~

Шли полные южной солнечной неги месяцы. Джорджиане Мартине исполнился год.
Распахнул свои ворота прекрасный новый мир открывания дверей, беготни, карабканья, шумных игр и первых слов. Из двух окрепших птенцов «мама» и «нет» Джиана могла составить целый спектакль со сложными поворотами сюжета. Джерри говорил, что капризы и истерики — это нормально; о, терпеливый, как преисполненный благодати святой, Джерри, лучшая нянька на свете.
Светлые волосы Джианы стали немножко отливать золотом, и это маленькое сходство с Киваном будоражило Анну Марию. Глаза у неё сделались синими, в мать, а хорошенькое личико было, по излюбленным стандартам общества, как у дорогой куклы. Став старше, Джиана приворожила и Лестера, который присоединился к жене в восторгах. А когда в доме соседей малышка собиралась снести собой мебель или уронить фамильную вазу, её вдруг подхватывал невозмутимый Лукас. Рядом с ним, как по волшебству, она даже переставала капризничать.

После десяти месяцев брака Джерри расцвел. Его раздражающая Анну Марию нервозность рассосалась, он перестал страдальчески смотреть в пространство и увлекся новыми хобби. Джерри начал шить игрушки, зарылся в журналы по садоводству и вслух мечтал, как станет собирать для Джианы маленьких роботов.
Анна Мария находила в их семейной жизни особенную прелесть. Ей нравилось чувствовать себя благодетельницей, защищать и заботиться, а потом хвалить себя за это. Джерри ничего не требовал. Я не буду возражать, если тебе захочется привести сюда кого-нибудь, сказала она однажды. Он оскорбился: в дом к Джиане? Никогда.
Тем вечером миссис Альфред ушла пораньше, а дворецкий взял отпуск. Анна Мария, нарядив дочь в самый кукольный костюмчик, отправилась в гости к молодой мамаше с соседней улицы. У Шейлы уже были близнецы, так что, по её выражению, с полуторагодовалым сыном она отдыхала душой, не забывая щедро давать советы новой подруге.
Осенние сумерки были прохладными и прозрачными, как туман. Джиана заснула еще в коляске и не проснулась, когда мать уложила её в детской. Шейла, вернее, её старшие, порядком утомила Анну Марию. Она босиком спустилась на кухню и выпила аспирин. Было непривычно тихо — ни бормотания телевизора в гостиной, ни стука инструментов из подвала.
— Джерри? – позвала Анна Мария.
Она поставила стакан и взялась за поручень. Внизу было темно, в приоткрытую заднюю дверь задувал ветер. Анна Мария потянулась закрыть, но что-то её остановило. Она медленно обернулась; в подсвеченной воде чернела человеческая фигура.

По ногам прошелся холодок, заморозив ступни. Она сделала крошечный шажок вперед. Нервный смешок заклекотал в горле. Анна Мария, не приближаясь, села на пол и запустила пальцы в волосы. Она сразу узнала неровную линию плеч, дешевую стрижку и даже идиотские красно-желтые трусы.
— Кровавый ад, – сдавленным голосом проговорила Анна Мария, посидела еще немного и набрала номер адвоката.
Когда спустя час приехали копы, она курила снаружи. Вслед за ними, храня самое непроницаемое выражение лица, прибыла миссис Альфред.
—Мэм? – окликнула Анну Марию женщина-детектив, совсем молодая, с ежиком пепельных волос, отчего она казалась седой.
Её шеф, рослый, похожий на медведя, спустился в подвал вместе с остальной командой. Вскоре вынесли тело Джерри, закрытое в черный мешок. Анна Мария безучастно предложила блондинке кофе, та осторожно кивнула. Её имени она совершенно не запомнила. Перед рассветом копы уехали; Анна Мария заперла подвал, выпила снотворное и камнем упала в кровать.
Через два дня человек-медведь, лейтенант Форбс, вернулся. Попивая любимый чай Джерри, он заговорил. Это был несчастный случай, сказал он. Уж простите, мэм, я обязан Стиву всем, но даже мой долг перед ним ничего не стоит перед сенатором Лихманом.
Мистера Бойла избили, сказал он. Он добрался домой и, к несчастью, упал в бассейн.
Анна Мария рассмеялась.

Если кто и заметил визит копов, то они молчали. Ни один сплетник не стал говорить об Анне Марии. Она сказала Осборнам, что Джерри, нянька её дочери, погиб в результате несчастного случая где-то в городе. Саманта бурно сочувствовала.
Анна Мария велела осушить бассейн; она лично вынесла все вещи Джерри и послала его родственникам в Айдахо. Доктор Эддисон, навестив её, кипел от злости.
— С меня хватит, – заявил он. – Я закопаю этих выродков.
Позже они узнали, что покончил с собой тот парень, бывший любовник Джерри. То ли у парня была серьезная причина, то ли собственная семья ему опостылела, но он влез в петлю, а разгневанный папаша обратился к Лихману. Его ребята нашли Джерри и избили до полусмерти. Похожая участь, видимо, ждала всех дружков покойного, о которых знал сенатор.
Эта история невероятно смешила Анну Марию, она все никак не могла поверить в реальность произошедшего. Поверить в то, что даже здесь, в Шарлотт, смерть забрала того, кто назвал себя её мужем.

Сильнее всех по Джерри горевала Джиана. Она скучала по нему и орала дни напролет; память годовалого ребенка еще не хотела отпускать человека, заменившего ей родного отца. Анне Марии нужен был дублер для миссис Альфред и она в отчаянии предложила Лукасу сидеть с Джианой.
— Не бесплатно, конечно, – добавила она.
Лукас ответил ей долгим тяжелым взглядом, а потом к удивлению Анны Марии сказал:
— Лишние деньги мне не помешают.
Какой прок был для семнадцатилетнего парня, пошедшего в выпускной класс, сидеть с маленьким ребенком, она не понимала. Но всего за несколько дней привыкла к Лукасу в своем доме.

Свидетельство о смерти Джерри Анна Мария закрыла в своей банковской ячейке.
Ну что, начнем заново?

ТЕХНИЧЕСКОЕ