[Лалэль]

Пятьдесят первая жертва, последовавшая за предыдущими

продолжение

Пансионерки одернули юбки, поправили галстучки, проверили, на все ли пуговицы застегнуты их школьные жакеты. Все это они выполняли заученными, автоматическими движениями, не переставая болтать друг с другом и хихикать — видно было, что они так часто приводили в порядок свой костюм, что выполняли все действия не задумываясь, и получалось почти синхронно. Я наблюдала за ними со стороны с отстраненным, холодным интересом — с такими же чувствами, с какими смотрела на выступления сборной гимнасток или пловчих-синхронисток. Ощущение усилилось, когда девушки выстроились парами и, держась за руки, по двое начали заходить в дом — выпрямившись, красиво задрав подбородок, как спортсменки на церемонии награждения.

Мои ли это были чувства и мысли? Или кого-то еще? И чьи они были тогда?

Гров дождалась, пока последняя девочка войдет в дом; она плотно прикрыла дверь за последней парочкой и осмотрелась по сторонам, проверяя, не остался ли кто во дворе.

- Смотри внимательно! - велела она мне. - Скоро приедут другие гости, их надо тоже встретить. Увидишь незнакомых – зови меня.

Я послушно кивнула. Гров ласково — ласково, боже мой! — погладила меня по волосам.
Я никогда не видела, чтобы ее глаза были настолько нежными. Даже в тот момент, когда она обнимала Себастьяна, называя его Джемпиэро, в ее взгляде не было столь безусловной любви – а ведь она и его обожала... на свой лад.

Гров – идейный убийца, садистка, злодейка, существо, как мне казалось, абсолютно лишенное человечности – оказывается, была способна на теплые чувства. Которые, конечно, проявляла в свойственной ей манере.

- Будь умницей, - сказала она и поцеловала меня в щёку. Никто и никогда не целовал меня, Офелию Нигмополус, таким образом, но я восприняла это так спокойно, будто Гров делала это каждый день. Значит, тот, в чьи воспоминания я погрузилась, точно не был мной.

Но кто же это был? Я попробовала сосредоточиться. Гров была приветлива с этим человеком, даже слишком. Кто это был — кто-нибудь из детей генерала Базиля Гранта? Другого влиятельного в городе лица? Нет, она кажется, ведет себя искренне. К кому же она могла так отнестись? Кого она любила? Мою тетушку Оливию-Гертруду? Ее сестру Уиллоу? Или – как я не догадалась сразу — свою маленькую сестренку, Диану?

Однако, насколько я поняла из сбивчивого рассказа Гертруды, Диана испытывала неприязнь ко всему, что было связано с подвалом и творившимся в нем насилием. Неужели она могла сидеть во дворе и с абсолютным спокойствием следить за тем, как молоденькие девушки заходят в наш дом как в ловушку, не подозревая, что там их ждет смерть?

Тот, кто делился со мной воспоминаниями, не понимал, что происходит – во всяком случае, в тот день не понимал. Как иначе объяснить каменное спокойствие этого наблюдателя?

Я с запоздалым раскаянием подумала о том, что в свое время тоже много чего не замечала, а вернее, предпочитала закрывать на многое глаза. Если бы не это, мы все, возможно, не оказались бы главными гостями на празднике жертвоприношения. Возможно, некоторые жертвы и сейчас были бы живы.

Я как могла постаралась отогнать эту мысль. Если я начну думать об этом, то точно сойду с ума. Неизвестный добродетель делился со мной своими воспоминаниями, и я не могла ничего пропустить, иначе его старания пропадут зря.

Может быть, исповедь Оливии и это чудесное погружение в чью-то память помогут мне понять, что же произошло в нашем доме.

Долгое время я просто слонялась по двору, не зная, чем заняться. От скуки я то ковыряла песок и, набрав его в пригоршню, пересыпала из ладони в ладонь, то чертила на нём палочкой разные странные знаки. Пыль, песок и могилы – вот чем был наш двор, и за много лет ничего в нем не изменилось.

Могил только было меньше. Должно быть, Гров ещё убила не всех, кого планировала.

Мне вдруг пришло в голову, что мои тетушки вели себя не просто неосторожно — вызывающе и даже нагло. Хоронить умерщвленных тобой людей на своем же дворе, более того, водружать над каждой могилой надгробие, указывая на ней имя убитого — для этого надо быть или безумным, или безмерно уверенным в собственной безнаказанности.

Оливия-Гертруда наверняка думала, что делает так ради соблюдения обряда, потому что так будет правильно: им незачем скрывать, чем они занимаются. А Гров таким образом утверждала свою власть над горожанами.

Мне вдруг захотелось набрать побольше песка и подбросить его в воздух. Я сделала это, и мне понравилось смотреть, как песчинки взмывают в воздух. Я повторила. Песчинки оседали на моем лице, руках, платье, застревали в волосах, хрустели на зубах, а я восторгом смотрела на устроенный мной маленький самум и думала о пирамидах, сфинксах, древних египтянах, о каком-то божестве с соколиной головой и о другом, с головой не то собаки, не то шакала – обо всём таком. Почему-то все эти образы вызывали у меня чувство глубокого восторга.

Я как раз прокручивала в голове историю Осириса, умершего и воскресшего бога, и убившего его злобного двойника Сета, когда ворота снова скрипнули, и одна их створка с неохотой приотворилась. В узкую щель проскользнула миловидная женщина с добрым лицом, обрамленным челкой и прядями каштановых волос, безжалостно собранными в строгий пучок и старательно заколотыми на затылке.
- Девочка, скажи, пожалуйста, это дом семьи Муэнда?

«Тут живут Нигмополусы» – хотела сказать я, а потом сообразила, что даже если мама уже вышла замуж, они с отцом... с Креоном вряд ли постоянно здесь живут, так что это – не их дом. Он стал домом семьи Нигмополус, только когда я здесь поселилась – это открытие снова меня поразило.

Так что это на самом деле дом Муэнда – Оливии-Гертруды и Уиллоу, её родителей и удочерённых итальянских чудовищ – Брианы и Дианы.

Я молча кивнула, подозрительно глядя на гостью. Она неловко потопталась у ворот, не зная, что дальше делать, пока я не подсказала ей:
- Они садятся обедать в гостиной. Проходите туда, пожалуйста.

Гров, услышав, что я с кем-то разговариваю, приоткрыла входную дверь и впилась пристальным взглядом в шатенку, чем окончательно её смутила. Сначала по лицу Гров прошла какая-то тень, будто она ожидала увидеть кого-то другого и потому была немного раздосадована. Тем не менее, мгновение спустя её лицо округлилось от удовольствия – она знала ту, которая пришла, и ждала её прихода. Женщина же, наоборот, смотрела на Гров так растерянно, как будто видела её впервые и раньше ничего о ней не слышала.

Впрочем, она быстро взяла себя в руки, вежливо поздоровалась, потом они перекинулись несколькими фразами. Я не слышала, о чем они говорили, да мне было и не очень-то интересно. Потом Гров предупредительно открыла дверь – выглядело это как простой жест вежливости, но мне подумалось, что она просто желает убедиться, что гостья проследовала в дом и никуда не сбежит.
Я из праздного любопытства последовала за ними.

В доме гостья также вела себя так, будто всё здесь казалось ей непривычным и странным. Она даже чуть не раскланялась с девчонкой Джинджер Гот, подумав, что та тоже тут живёт.

Гров взяла меня за плечи и вытолкала обратно на крыльцо.
- Почему ты меня не позвала? Скоро придёт ещё одна гостья, и тогда ты обязательно меня покричи, - предупредила она, слегка погрозив мне пальцем.
Зная её, следовало бы испугаться, но я интуитивно ощущала какую-то расположенность злодейки ко мне и потому была абсолютно спокойна.

Поболтавшись ещё с четверть часа во дворе, устав от жары и проголодавшись, я вбежала в дом.

В столовой за большим столом сидели все девушки, которых я раньше видела во дворе. Теперь они не шумели, наоборот, старались сдерживать рвущиеся из груди смешки и громкие выкрики. Впрочем, как они не изображали пай-девочек, меня им обмануть не удалось: я видела, как в их лукавых глазенках скачут смешинки и озорные бесенята, и понимала, что в глубине души они смеются над всеми сидящими за столом — и особенно над важными дамами, сидящими во главе стола.

Кухарка принесла первое в большой супнице — и половина девушек встала из-за стола и начала прислуживать остальным: клали своим визави салфетку на колени, подавали полотенце, наливали вино в бокал, выкладывали на тарелку хлеб и наполняли миски супом. Потом те, за кем ухаживали, встали со своих мест, и они поменялись ролями. Видимо, это было что-то вроде практического занятия для девушек, которых готовили к роли прислуги в богатом доме.

Гостья сидела по левую руку от Гров, и та ухаживала за ней, но поглядывала поверх её головы так нетерпеливо, как будто ждала кого-то другого.

Мне тоже налили супу, я похлебала его ложкой, но скоро мне стало скучно и здесь, и я снова выбежала во двор.

На этот раз я даже не заметила, как скрипнули многострадальные створки ворот и вошла ещё одна гостья – красивая смуглая женщина, одетая в красное.

Она посмотрела на меня с некоторым недоумением и произнесла незнакомое мне имя. Я не понимала, о ком она говорит, но догадалась, что речь идёт о Гров, закивала и старательно закричала, вызываю её.
Гостья оторопела, бросила на меня встревоженный взгляд и потихоньку пошла вдоль сада, не торопясь, любуясь нашими розами и мрачными статуями во дворе.

Пока она так шла, я во все глаза смотрела на неё и скоро догадалась, почему её лицо показалось мне странно знакомым. Это была женщина, чей портрет я видела на каждом молочном пакете, та, кого отчаянно и безуспешно искал весь город — прекрасная Белла Гот.

От изумления рот у меня сам собой раскрылся, но спросить я ничего не успела: Гров уже спешила навстречу гостье. Она, кажется, ничуть не была удивлена таким визитом.

Быстро и небрежно поздоровавшись, она чуть не за руку затащила гостью в дом — я побежала за ними. Гров провела Беллу мимо обедающих, не обращая на них ни малейшего внимания — первая гостья, случайно бросив взгляд на неё, ахнула, но сдержалась. Гров без лишних слов запихнула гостью в свой кабинет и куда-то удалилась.

Белла же — и я вместе с ней — оторопело разглядывала развешанные по стенам фотографии, тихо шевеля губами, не зная, что и сказать от ужаса. Я узнала только одну фотографию - на ней была она, но только чуть моложе. На другой фотографии она стояла в обнимку с черноволосым усатым мужчиной, рядом с ними – черноволосая девочка. Я догадалась, что это её муж и дочь. Остальные мне назвала сама Белла:
- Это мы всей семьёй — старая фотография, это мои муж, дочь и сын сегодня... Это сын, это дочь, они уже взрослые... Мортимер, как ты постарел! Что это? Зачем это здесь?

Страшно было даже не то, что все эти фотографии висели на стене кабинета Гров, этому можно было найти объяснение — пугало то, как они висели. Почти все были повешены вверх ногами или под углом, отчего казалось, что Гров сознательно хотела надругаться над ними. Счастливые лица улыбающихся домочадцев Беллы в таком положении казались жалкими и даже испуганными.

Только фотография Беллы в молодости висела под потолком абсолютно прямо, как будто бы взирая на весь этот ужас и благословляя его. Когда оторопь прошла, я увидела ещё несколько картин на стенах: все они изображали Беллу. Тётка явно что-то задумала, что-то, связанное именно с ней, Беллой. Не знаю, как у неё, а у меня кровь стыла при мысли об этом.

Пока я обо всём этом думала, Гров вернулась, ведя с собой Джинджер Гот. Белла не сразу заметила их, поглощенная своими размышлениями.

-Что всё это значит? - мягко спросила Белла, ничем не выдавая своего ужаса.
- Что значит? Ничего. Мне показалось, что нам полезно будет встретиться и поговорить. - Гров притянула к себе Беллу и Джинджер (мягко, но вряд ли кто смог бы противиться такой "мягкости"!) и воззрилась на портреты.
- Тебе нравится?

- Это ужасно. Зачем ты их собрала? Зачем повесила их здесь?
- Как ни странно, иногда я люблю причинять себе боль, - с невероятной, немыслимой в ней мягкостью и даже теплотой сказала Гров. - Я каждый день на них смотрю. Как думаешь, что я вижу?

Никто из нас троих не решился сказать ни слова, поэтому ей пришлось самой отвечать на свой вопрос:
-Я вижу жестокую мать, которая бросила нас с сестрой, как бросают котёнка. И вижу фальшивую семью, которую она создала, чтобы отдать им любовь — вместо нас, настоящих.

Когда она говорила это, глаза её блестели мягким, женским светом и она почти была похожа на настоящую женщину.

Мы с Джинджер оторопело уставились на Гров. Сперва я подумала, что она шутит, или говорит иносказательно, имея в виду не Беллу, а кого-то похожего на неё, свою настоящую мать. Потом — что она совершенно свихнулась: назвать матерью женщину, которая на вид казалась вдвое моложе её! Но, переведя взгляд на Беллу, я увидела то, что потрясло меня ещё сильнее: в глазах её стояли слёзы, и в мягком взгляде явно читалась вина.

Она не просто поверила — она знала, что всё так и есть.

- Бриана... - полушепотом произнесла она нараспев по-итальянски. - Брианелла... Где же твоя сестра, Диана?

И Белла растерянно поглядела на меня.

- Вот какая ты чудесная мать — даже не помнишь лица своей дочери! - с ледяным спокойствием произнесла Гров, каждым словом старательно заколачивая стальной гвоздь в сердце несчастной Беллы. - Ты не узнала бы её, даже если бы она бросилась тебе на шею.

Белла вся в слезах глядела на меня — и я понимала, что она не понимает, действительно ли я её дочь, или просто посторонняя девочка, что она не помнит, не знает лица своей младшей дочери, сестры Гров — и эта неопределенность сводила её с ума. Да и меня вместе с ней.

Неужели это всё-таки несчастная Диана делится со мной пережитым?

- Ну эту-то, - грубо схватив Джинджер под синий шерстяной локоть и с силой толкнув её к Бэлле, - эту-то ты успела запомнить? У неё тоже была сестра, знаешь ли. И их ты тоже бросила в младенчестве, не оставив им ничего. У тебя это просто, как мы знаем!

Джинджер вздрогнула, как будто у неё по спине электрический разряд прошёл, и инстинктивно отшатнулась от Беллы.

- Джинджер...
- Не говори со мной! Не смей даже думать о том, чтобы назвать меня дочкой!

Джинджер отвернулась, сурово и сосредоточенно глядя на перевернутую фотографию, в переносицу старенькому Мортимеру Гот.

- Это мой отец?
- Да.

- Я знала. Сейчас я вспомнила твое лицо. Мне было мало лет, но я помню каждую черточку. Я всё помню.
- Джинджер...
- Не надейся, я не забуду. Не забыла тогда, и никогда не забуду. И не прощу.

Продолжение следует